(проба пера)-3

*картинка с Агутиным, нажимающим кнопку*

все выкладывают, и я хочу)) похулиганю немножко))

[cut=Читать далее... ]

Ничего не вычитанно. Ничего не правлено.

Кома/Тюрьма разума

Глава 1.

Протиснувшись между бордюром и автомобилями, вставшими друг к другу вплотную, такси сумело проскочить очередной перекресток, вырвавшись из пробки. Правые колеса проехали по решетке дождеприемника, и от толчка я тотчас проснулся, едва не стукнувшись лбом об окно.

Долбанная бессонница…

В руках я всё так же сжимал папку с досье клиента, позабыв всё, что прочел до того момента, как заснул. Даже не знаю, что быстрее сведет меня в могилу – работа или слишком реалистичные благодаря работе кошмары, досаждающие мне все чаще и чаще. С хорошим здоровым сном я распрощался, как и с медицинским университетом. Но… от призвания помогать другим никогда не откажусь.

Итак, Джек Роланд Харрис – так звали моего клиента. Провел без сознания почти две недели, впал в кому, и все - из-за пьяного дебоша. В его-то возрасте – и драка! Стоит ему позавидовать, особенно такому домоседу, как мне. Последние три года у Харриса были напряженными: мистический роман, ставший бестселлером и произведший фурор во всем мире; нервные срывы из-за давления издательства; ссоры с родственниками; онкология. Чудный букет, но я берусь только за тяжелые случаи, так что лучше и не придумаешь. Писатель, как говорилось в досье, весьма импульсивный человек, но до недавнего времени агрессию не проявлял. И что же, в ссорах он был жертвой? Забавно. Это всё, что мне удалось понять из кучи бумаг, большая часть которых составляла журналистские хвалебные статьи и положительные отзывы критиков о книге. Заказчик – издательство, которое представлял литературный агент Харриса, так что ничего удивительного, что в папке нет ни одной хотя бы записки от психолога.

— Мне кажется, я вас где-то видел, - произнес водитель, глядя на меня в зеркало заднего вида. Мотыляющиеся из стороны в сторону четки с деревянным крестом, прикрепленные к зеркалу, действовали на меня усыпляющим маятником.

Я даже знаю, где ты меня видел.

— Возможно. Я часто пользуюсь услугами такси.

Откровенные разговоры перед работой – это совсем не то, чего бы мне сейчас хотелось. Но, к сожалению, внешность у меня такая, располагающая к беседе по душам.

— Не-ет, я на пассажиров почти не смотрю. Ну, только если они не выглядят подозрительно.

Он засмеялся собственной шутке. Мне пришлось выдавить из себя улыбку. Никому из нас не нужны неприятности.

За окном бетонные и стеклянные стены сменились на красочную весеннюю зелень – парковая зона вокруг одной из самых дорогих городских клиник. Сколько раз бывал в ней, а по парку прогуляться ни разу не довелось. Как все закончится, обязательно пройдусь хотя бы по главной аллее. Я ведь еще не давал себе такого обещания?

— Я вспомнил! Вас показывали по новостям! Та самая шумиха вокруг маньяка!

Я вздохнул. Не то дело, благодаря которому хотелось бы быть известным. Но надо отдать ему должное: только после этой свистопляски с серийным убийцей я стал одним из самых дорогостоящих специалистов, а моя профессия получила всеобщее признание.

Автомобиль остановился у кованных ворот клиники, к крыльцу не подъехать – журналисты всем скопом осадили парадный вход.

Черт…

Я откинулся на сидении, пытаясь успокоить досаду.

Меньше всего в жизни мне хотелось быть звездой телеэкранов и вообще. Маленький домик в пригороде – идеальное место для таких, как я, но даже там журналисты умудрялись меня достать. Полгода покоя. Полгода восстановления. Полгода тишины. И вот опять.

— Вы ведь к тому писателю, мистер? – осторожно спросил водитель, видя мою реакцию.

Я молча вышел из машины, пошарил в карманах и протянул таксисту сотенную.

— Сдачи не надо.

— Удачи вам. Если вас это как-то утешит, многие считают вас героем. Нельзя винить человека за то, что он спасает убийц.

Он не дождался ответа, я даже не успел обернуться, чтобы поблагодарить – такси уже катило обратно к городу. Не то, чтобы я был рад этим словам, но испытывал неловкость из-за ошибочного впечатления о человеке. Надо бы как-то искоренить эту вредную привычку узнавать о людях все из готовых сводок.

Рядом с клиникой на меня всегда наваливалась странная сладостная тоска, будто меня здесь ждал старый друг. Друзья здесь были, но не стоит ждать от встречи теплоты.

Удача действительно по желанию таксиста благоволила мне: пока мой мозг продумывал план, как проскользнуть мимо всей этой армии, вооруженной камерами и микрофонами, никто не обратил внимания на одинокого человека, стоящего в тени воротных колонн. Я опаздывал. Заказчик уже давно был в палате, но звонить ему не было смысла. При всех своих связях мистеру Баррету, тому самому литературному агенту Харриса, не победить эту жаждущую сенсаций ораву. Только подкормить, что он и сделал…

На этом подарки Фортуны не закончились.

У ворот, видя то же препятствие, что и я, остановился курьер. Вышедший из авто парень ничем не отличался от меня: джинсы, футболка, кеды; лишь кейс с планшетом, посылка и бейсболка с эмблемой курьерской службы говорили о его профессии.

— Эй, приятель! – перекинув сумку через плечо, я немедленно поспешил к нему, помогая достать объемистую коробку. – Не окажешь мне услугу?..

Бейсболку я снял только у стола регистрации пациентов, радуясь своему хулиганству, как мальчишка, прошмыгнувший на сеанс в кино. Головной убор действовал как мантия-невидимка: даже бессменная регистратор Тереза узнала меня только тогда, когда маскировка была возвращена владельцу.

— Брендан! Ну и вид у тебя, будто со смертного одра встал!

Более колких замечаний, чем от Терезы, я еще нигде не слышал.

— А ты, смотрю, похорошела. Еще пара фунтов, да?

— Ой, остряк, остряк, - негритянка широко улыбнулась и достала кипу бумаг, проверяя, все ли на месте. – А если серьезно, я бы с радостью отдала тебе эти фунты. Посмотри на себя – кожа да кости! Да, я вижу, что ты ходишь в спортзал и до сих пор бегаешь по утрам, но наверняка пропускаешь приемы пищи. С такой работой – о чем ты думаешь? Будешь совсем тощий, спутаю тебя с музейным экспонатом! Знаешь, сколько раз студенты так шутили?

— Тереза…

— Я серьезно, Брендан! Сколько раз ты был в реанимации? Сколько раз Вацлав вытаскивал тебя, просто откармливая? Пора бы уже задуматься!

Я подписал бумаги почти не глядя. Я доверялся не договору с клиникой, а людям, добросовестным и целеустремленным. Споры и мелочные недовольства – пустяки, когда речь заходит о спасении жизней. Мы – команда? Нет. В ад мне все равно придется спускаться одному. К тому же, у нас были сильные идейные разногласия.

— Все в сборе?

— А как же! Тридцать первый этаж, шестнадцатая палата.

— Спасибо, Тереза.

— Хоть волосы пригладь! – крикнула мне вдогонку регистратор. – Ладно – я, а перед представительной леди стыдно в таком прикиде появляться!..

Леди?

Точно. В досье что-то было о дочери Харриса.

Пожелание таксиста до сих пор действовало: в таком многолюдном месте – и ни одного «я вас знаю!», в такой суете – и спустя всего два этажа я остался в лифте наедине с собой.

Из мутного отражения обшивки лифтовых дверей на меня смотрел мрачный не выспавшийся неудачник. Родных нет. Карьера загублена на корню. Никаких талантов и хобби. Вся жизнь посвящена только одному – коме. В который раз я вновь беру на себя роль спасителя? Когда мне это надоест или сведет с ума? Мне нравится чувствовать себя неким супергероем, при этом от меня минимум вреда – уязвленные гордости не в счет. Но каждый раз я будто сам себя веду на казнь. Изо дня в день глядя в зеркало, я стараюсь запомнить себя таким, какой есть сейчас. Кто знает, когда настанет и мой час? Вдруг я развалюсь на части или попросту не вернусь…

Должно быть хоть что-то, что заставило бы меня жить. Одной эфемерной идеи о геройстве мало.

Права Тереза. Кретин ты, Брендан.

Палату было найти легко. Не только потому, что я практически сроднился с клиникой, но еще и по чересчур беспокойному плешивому толстяку в твидовом жилете и модном металлическом галстуке, фальшиво блестевшем на весь коридор, как золотое руно. Наверняка мистеру Баррету было сделано куча замечаний, но литературный агент все равно разговаривал по телефону на раздражающе высоких тонах.

— Ну, наконец-то! – воскликнул эмоциональный заказчик, когда я без приветствия прошел мимо него в палату. – Вы опоздали!

— И за это мне нужно поблагодарить вас, Баррет. Я не идиот и прекрасно понимаю, откуда здесь взялись журналисты. А вы знаете, что в моем договоре четко прописаны все штрафные за любые телодвижения со СМИ.

Толстяк ничуть не смутился, будто я ему выговаривал за курение в общественном месте, а не предъявлял обвинения в нарушении условий контракта. Еще одно обманчивое первое впечатление, хотя вроде бы деловой человек, знает толк в сотрудничестве, но, по всей видимости, он из того сорта фанатов прибыли, для которых не существует ни слова «нет», ни личного пространства окружающих.

Нет уж, больше таких оплошностей допускать нельзя.

— Вы должны понять, что жизнь Джека заботит все культурное общество, - обычно я смотрю в глаза собеседнику, запоминаю его жестикуляцию, мимику, характер, это происходит само собой, через подсознание, но на этого плешивого лицемера смотреть было противно: такая революционерская реакция в сочетании со слабыми оправданиями делала из него ублюдка, - так что хотите вы того или нет, а у вас так или иначе должны были взять интервью…

— Я никому ничего не должен. Особенно выдавать строго конфиденциальную информацию о пациенте. И, к вашему сожалению, мне удалось избежать встречи с интервьюерами.

Моя ехидная улыбка явно не понравилась литературному агенту, но я не стал дожидаться ответа, отвернувшись.

Палата, подготовленная всего для одной персоны, была непривычно просторна и светла. Серо-голубые стены наводили тоску, если бы не пирамида из цветов и игрушек, большинство из которых – щенята. Фанатское раболепие. Я не читал тот бестселлер, что прославил Харриса на весь свет, но такое количество собак тут явно неспроста. Рядом с плюшевым хламом уже стояла передвижная койка. Высокий реаниматор проверял оборудование жизнеобеспечения.

— Вацлав! – оглядываясь на темную худощавую фигуру у окна, я подошел к бывшему однокурсницу. Он нехотя пожал мне руку. – Рад видеть твои занудные очки!

— Жаль, очки тебе не могут ответить взаимностью.

— Ой, да ладно тебе! Мы же не виделись больше года! Сделай хотя бы вид, что ты рад единственному пациенту, улучшающему тебе статистику.

Бес спроса я покатил кровать к окну, остановившись почти вплотную у неподвижной фигуры в темном. То, что я считал мрачной одеждой, оказалось длинными волосами. Девушка обернулась.

Женщины. Я привык к тому, что у ложа больного бывает толпа родственников – не продохнуть, и среди них – обязательно женщины. Отчаявшиеся, одичавшие, подавленные, сломленные горем; суетящиеся или оцепеневшие, истерящие или причитающие. Я научился отгораживаться от их тяжелой энергетики, ведь она тащится за тобой медвежьим капканом, и работать с этим просто невыносимо. Но эта женщина… девушка – она просто молчала. И физически, и душевно. Я не видел у нее ничего, ни жеста, ни примет, как будто чистый лист. Или же она мастерски умела всё скрывать.

— Что это ты делаешь? – пробурчал Вацлав.

— Извини, дружище, но как показал последний опыт, свет мне нужен как воздух. Изумительно, если это будет солнце. Лампы я бы тоже попросил не выключать. Можешь считать меня настоящим растением.

Реаниматолог, возведя очи горе, тяжело вздохнул и подкатил мониторы к койке.

Дочь Харриса на шутку не обратила внимания.

Я не запомнил ее имени в досье, потому что оно никак не было связано с характеристикой личности клиента. Исходя из того факта, что Харрис не ладил с родней, можно сделать логичный вывод, что и с дочерью у него все было плохо. Важный момент.

— Мисс Харрис? – я протянул ей руку. – Брендан.

Она помедлила с рукопожатием, и заминка эта не была презрением или надменностью, будто девушка не хотела иметь со мной дело. Она замешкалась ровно на столько, чтоб решить, что мне ответить.

— Миранда.

Холодная тонкая ладонь. Черные волосы, черные брови и темные глаза, сильно выделяющиеся на бледном лице. Многих отталкивает подобная внешность, но это все потому, что они не умеют видеть деталей: острый кончик носа, широкие чувственные губы, форма глаз напоминает лису. Почему-то захотелось сразу окрестить новую знакомую «чернобуркой». Она выглядела бы весьма привлекательно, если бы не это дурацкое меланхоличное выражение лица. Как сфинкс, познавший все тайны человечества. Впрочем, даже к лучшему вот такое безразличие с ее стороны – мне уже хватило Баррета.

Настал черед клиента.

За все время работы я составил наброски некой классификации коматозников. Одни выглядели как готовые статуи для крышек саркофагов – сами рыцари круглого стола могли бы позавидовать их величественности и монументальности. Другие казались мирно спящими – мечта тех, кто страдает от бессонницы и недосыпа, в том числе и меня. Третьи были похожи на детей – то ли беспомощность, то ли хрупкость делала из них беззащитных сирот, которых подсознательно хотелось обнять и утешить. На деле не всегда им требовалась защита, но в какой-то момент я заметил некоторую закономерность: внешняя безмятежность коматозников определяла их психологический возраст. Зачастую он совпадал с биологическим с небольшой разницей, только один раз мне попалась старушка с разумом восемнадцатилетней ветреницы. Возраст Джека Харриса так просто определить было невозможно.

Писатель был на пороге преклонных лет, но в нем чувствовалась непоколебимая сила, воля, даже несмотря на характерные признаки немощи – узловатые руки и только-только начавшие отрастать волосы на голове. Последствия химиотерапии.

Я подошел к койке коматозника, всматриваясь в его лицо. Следом за мной к Харрису приблизились Вацлав и Баррет. Миранда не сошла с места, сложив руки на груди.

— Вторая степень? – спросил я у реаниматолога.

— Да. Я бы сказал, до третьей недалеко.

— Даже так. А опухоль?

— Доброкачественная…

— Джек праздновал выздоровление, - вклинился в наш диалог Баррет, - и вот такая беда!

Я недоуменно взглянул на агента, а тот продолжал как ни в чем не бывало:

— Мы праздновали вшестером – Гилберт, наш редактор, решил объединить две компании, хоть и знал, что Джек и Милтон избегали друг друга. Пока Джек сражался с раком, Милтон успел написать три романа, их выпуск он и отмечал в тот же вечер. Конечно же, Джек завидовал ему, а алкоголь развязал языки обоим.

— И вы не могли написать мне об этом в его личном деле? – возмутился я.

Невинное хлопанье ресницами, необычно длинными для мужчины, получалось у литературного агента просто замечательно.

— Разве это так важно?

Раздраженно вздохнув, я направился к ширме, запнувшись о собачью гору.

— Важно всё: вредные привычки, вкусовые предпочтения, знаменательные события, мечты. Это все прописано в договоре, который я послал вам неделю назад.

— Вы могли бы позвонить мне и сказать, что досье недостаточно.

— Мистер Баррет, я получил вашу папку накануне вечером, в половине десятого. При всем уважении, собрать по максимуму всю информацию о вашем подопечном – не моя забота, но именно от этого досье зависит, насколько быстро я вытащу его из комы.

Разгладив на себе больничную пижаму, я вышел из-за перегородок. Толстяк растерялся, поджал губы, зацепил большими пальцами карманы жилета, отчего стал похож на бульдога.

— И как долго придется вас ждать? – робко спросил он.

— Не знаю. Это предсказать невозможно. Мой рекорд – два дня. Самое большее я провалялся в кровати тогда из-за того психа тридцать четыре дня, - от одного только упоминания того случая по телу пробежала сильная дрожь. Вот куда я не захотел бы возвращаться ни за какие деньги – в общество этого маньяка. – Запаситесь терпением.

— Терпением?!

Будь у агента на плеши хоть один волос, он бы встал дыбом подобно хохолку попугая. Вынимая из сумки два незамысловатых прибора, которые мы с профессором ласково называли «ловцами снов», хотя ничего общего те самые поделки с электронными обручами не имели, я едва сдерживал смех при виде закатанных глаз Вацлава. Видимо, Баррет успел достать его вперед меня.

— О каком терпении вы говорите, Салли?! Договор Джека истекает через месяц, а у романа даже названия нет! Это катастрофа! – толстяк, отдуваясь от праведного гнева, промокнул вспотевший лоб носовым платком. – Вы понимаете, что от этого романа зависит судьба не только Джека, но и издательства?

Мне стало откровенно жаль Харриса – навряд ли он понимал, с кем связывался, когда заключал контракт. Что его на это сподвигло – на роман за полтора месяца? Амбиции? Деньги? Жажда отыгрыша после успеха соперника? Этого не узнать, но наверняка именно мыслями о заглохшем романе писатель и мучился все последнее время. Нет ничего постыдного в этой неудаче – онкология забирает все силы, выжимает без остатка, сковывает разум, и эти два месяца оказываются целой вечностью – пропастью, проглотившей часть личности… Уж я-то знаю. Этот недуг мне знаком – через моих клиентов.

— Это не моя проблема, Баррет. Напомню вам: я спасаю жизни людей независимо от их профессиональной деятельности и происхождения – людей, а не издательства.

Я осторожно приподнял голову Харриса и надел на него прибор, мгновенно уловивший слабые излучения мозга коматозника. На маленьком дисплее тут же прорезался луч полярного сияния – показатель уровня активности.

— Увау, вы только посмотрите, - произнес я, - тета-волны! В коме! Неверотяно…

— Что это значит?

Голос Миранды был еще для меня не привычен, но слышать ее гораздо приятнее, чем толстого лицемера и зануду медицины. Кажется, в ее мрачном темном взгляде зажглось любопытство.

— У людей с развитой фантазией превалирует тета-излучение. Честно признаться, поражен, что ваш отец не отступает от своего призвания даже в таком состоянии… Представляю, какое Зазеркалье меня там ждет. Но это хороший знак – мистер Харрис борется за жизнь, - я подкорректировал настройки на втором обруче, дублирующем излучение. – Не думаю, что у меня возникнут трудности с восстановлением нейронных связей. Главное, чтобы сотрясение мозга не повлияло на память.

— Может быть, я могу вам что-нибудь рассказать про него сейчас?

Не знаю, что она увидела в моих глазах, но тут же растерялась.

— Это было бы замечательно, Миранда.

Мисс Харрис оживилась, будто сбросила маску, и сразу стало заметно, насколько пытлив ее ум: внимательный взгляд не упускал ничего, она рассматривала внешность так, будто прикасалась руками и запоминала наощупь. Не знаю, как это еще объяснить. Миранда почувствовала себя нужной.

— Он… отец всегда был очень странным человеком. С утра мог грозить всем концом света и встать в ряды воинства четырех всадников, а после завтрака радовался жизни так, будто только что родился, и наоборот.

— О да, Джек – человек настроения, - усмехнулся Баррет, перебив девушку.

Я как можно красноречивее взглянул на литературного агента – его звездный час минул, пусть хоть сейчас не мешает мне работать.

И почему она говорит об отце в прошедшем времени?

— Да, настроения… Он очень любил животных. Нашим общим любимцем был доберман Фауст, - я невольно покосился на гору игрушек, среди которых, если присмотреться, можно было заметить доминирующее количество доберманов. В романе Харрис тоже рассказывал о собаке? Вполне вероятно. – Потом он некоторое время помогал фонду защиты пушных зверей, даже выкупил одну ферму черно-бурых лисиц.

— Это было расточительством! – снова воскликнул плешивый. – Мы отговаривали его, но…

— Мистер Баррет, - надеюсь, хоть по интонации ему станет ясно, что я не желаю его слышать, - вы привезли подписанный договор?

— Да, конечно.

Толстяк засуетился, что-то отыскивая в своем дипломате. Дипломат? Вот это раритет! Под стать твидовому жилету.

— Миранда, скажите, что послужило причиной нервных срывов вашего отца?

Мисс Харрис тяжело вздохнула, опустила глаза… так что отчасти ответ я уже получил – семейные ссоры.

— Он… Моя мать умерла пятнадцать лет назад. Я тогда училась в Кэмбридже и только после получения диплома вернулась домой. Отец пристрастился к алкоголю, и я попыталась это исправить. С тех пор мы с ним… у нас очень поверхностные отношения для отца и дочери: никаких совместных прогулок и обедов, даже Рождество и День благодарения мы проводим порознь. Еще до того, как он закончил роман, я начала жить отдельно. Что вызывало дальнейшие срывы, не знаю, но мне звонили соседи – слышали, как он ломал мебель, беспокоились за него.

— Склонность к разрушению. Это плохо.

Баррет подал мне один из экземпляров договора.

— Вы не подумайте ничего, Брендан, - с каждой минутой впечатление об агенте становилось все более и более неприятным. Он менял манеру общения, как будто был уроженцем Парнаса. Невольно навязывалась мысль: а правильную ли профессию для себя выбрал этот актер? – Джеки человек очень чувствительный и добродушный, он никогда не причинил бы вреда окружающим – скорее, самому себе.

— Ну да, - усмехнулся Вацлав, - сам сатана, видать, велел ему стать зачинщиком драки.

В его руках уже была полная доза препарата, который замедлит мое сердце и погрузит в глубокий сон. Мне было страшно – кого я обманываю? Я испытывал страх каждый раз! Лишь одно прибавляло смелости: во всем этом мире только я мог помочь этому человеку.

Наверняка мое лицо побледнело. Я присел на край койки, собираясь с духом, держа в руках документы. На колкость реаниматолога Баррет надулся, приняв надменный вид, и наконец-то заткнулся. Я был готов выдать комплимент Вацлаву, благодарный за то, что его занудство наконец-то произвело должный эффект.

— Джек… отец не держал злости и обиды на кого-либо, а если и гневался, то выглядел ребенком. Но остановить эти капризы было невозможно – только если что-то другое поглощало полностью его внимание.

Я взглотнул. Вот и первая непредсказуемая опасность.

Похоже, мой страх отразился на лице, потому что Миранда, оглядев меня, спросила:

— Это тоже плохо?

— Да. Это одна из худших черт характера.

Я потер глаза кулаком, пытаясь освободиться от жутких видений.

Мне никогда не забыть тот тюремный пыточный лабиринт, в котором каждый коридор – бесконечная петля воспоминаний, очередной тупик – и коридоры перетасовывались. Несколько событий пришлось переживать десятки раз – они были любимыми у хозяина темницы разума, и ему нравилось просто думать о них, смаковать, перебирать в памяти, как драгоценные камни, как четки, и пересчитывать жертв, словно коллекционные монеты. Мой разум заразился тлением, я медленно разлагался, распадался на части, медленно теряя себя в том сне, и в какой-то момент понял, почему это чудовище раз за разом повторял убийство – переигрывал тот первый эйфорийный раз, досадуя, что нельзя использовать все варианты смерти единожды. Впервые я видел, чувствовал, как ненависть сжигала человека заживо.

В коме есть множество запретов, которые ты, гость в чужой вселенной, не мог нарушить, даже сильно захотев: ни заснуть, ни закрыть глаза, ни отмахнуться от мыслей, как мы это делаем в реальности и в собственных сновидениях.

— Таких людей очень трудно разыскать, - пояснил я. – Их разум – настоящий парадокс. Они одновременно и взрослые, и дети. Так что, порой, старик в реальной жизни по ту сторону может оказаться ребенком, а…

— Ребенок – стариком, - уловила мысль Миранда. – Но ведь тогда на поиски можно потратить уйму времени, а в коме нельзя находиться долго…

— Повода для беспокойства нет, - улыбнулся я, - я достаточно опытен, чтобы справиться с подобной головоломкой.

Нагнетание никак не способствовало укреплению моей веры в себя, так что нужно пресекать унылые разговоры о риске для жизни на корню. Срочно меняем тему.

— Могу я попросить вас об услуге? Оставьте эти бумаги у себя на время, пока я разыскиваю мистера Харриса. Дело в том, что меня пытались уже раз десять обокрасть, пока я сплю.

Вацлав, стоявший со шприцом наготове, вдруг воскликнул:

— Раз десять?! Ты был здесь всего два раза!

Его бурную реакцию можно было предугадать, но мое внимание было занято Мирандой.

— Ну, я путешествую, что сказать, - пожав плечами, я лег на кровать, забрался под одеяло.

— И который раз ты погружаешься в кому?

Я понимал, к чему ведет мой старый университетский друг, но и выбора уже не осталось.

— Э-э-э… дай подумать… пятьдесят четыре… пятьдесят девять. Это шестидесятый, юбилейный.

Самодовольную улыбку было не удержать. Все собеседники округлили глаза. Мне и самому с трудом верилось, что я сумел спасти так много людей. Это вдохновляло, кружило голову, и гордость распирала изнутри, как будто в меня вкачивали гелий.

— Пятьдесят девять! – Вацлав развел руки в стороны, словно шпрехшталмейстер представляя меня публике. – Пятьдесят девять, леди и джентльмены!

Подыгрывая врачу, я помахал всей палате – даже Харрису – не хуже президента, ну или на худой конец голливудской звезды.

— И это не предел!

По яростному пыхтению Вацлава стало понятно, что я переборщил. Забавно было выводить его из себя.

— Какой же ты… - врач осекся, вспомнив о присутствии женщины, - болван! Я отказываюсь от участия в твоей смерти!

— О, я посмотрю, тут все такие оптимисты. Спасибо, что поддерживаете мой боевой дух…

— Когда ты вообще успел слазить в чужие мозги столько раз?! Ты ведь занимаешься этим всего пять лет!

— Вацлав, я выбрался из того кромешного мрака, что творился в голове у психа, ты думаешь, будет еще хуже? Благодарю, что так печешься о моем здоровье, но контракт уже составлен.

Он покраснел, отекшие от недосыпа и выматывающих смен глаза были на выкате, и без того увеличенные очками.

— В отличие от тебя, Брендан, я давал клятву Гиппократа и нарушать ее не собираюсь.

— И что? Дашь человеку умереть? Не нуди…

Я водрузил «венец» на голову, мгновенно почувствовав слабые покалывания, просачивающиеся тонкими иглами сквозь череп, - прибор передавал мне излучения коматозника.

— Я не дам умереть двум людям, а одного из них спасу еще и от фатальной ошибки!

— Да ладно! – я знал, что Вацлав завидует моему успеху точно так же, как Харрис завидовал некоему Милтону, но знал ли друг, что переживаю я, оглядываясь на свою жизнь? – Мне уже сегодня Тереза вешала обвинения в анорексии как в самом страшном грехе, а теперь ты будешь читать мне лекции о пути истинном? У вас обоих отлично получается раздавать пинки под зад, но сейчас не тот случай, Вацлав! И не надо тревожить мои раны, очень тебя прошу…

— У тебя всегда был выбор, даже сейчас он есть! Ты мог отказаться тогда от проекта профессора Ванко, как все, но нет – идешь по его пути след в след, и умрешь точно так же, как он – не выходя из комы постороннего.

— Это была его жена, а не посторонний, и он хотел ее спасти! Ты и это тоже назовешь фатальной ошибкой?

После слишком эмоциональных криков в ушах звенело. Среди обрушившейся тишины даже писк аппаратуры был едва слышен.

Как стыдно… Крайний непрофессионализм – вот так скандалить с доверенными соратниками прямо на глазах у клиентов. Но единственным слабым местом Вацлава была любовь, против нее он ничего не мог поставить, и в этом мы с ним были похожи.

Я восхищался моим наставником: его проектом, его энергией, его энтузиазмом, его привязанностью к понимающей семье – его личностью и жизнью. В какой-то мере он был моим кумиром, и тем, кем бы мне хотелось стать.

Разве я заслуживал порицания?

Стезя ученика и последователя, которую я избрал, оказалась страданием и муками, но я шел на них добровольно, потому что видел перед собой идеал и стремился к нему.

И все эти люди, которым я помог вернуться к родным… Это все – напрасно?

— Послушай, - тихо сказал я врачу, - давай поговорим об этом позже? В конце концов, не могу же я сейчас вот так открыто заявить, что хотел бы поменяться с тобой местами и сегодня вечером пойти с женой и сыном в кино, а не валяться здесь, как спящая красавица, - я слишком стеснительный для этого, понимаешь? Таков мой выбор, дружище. Поживи за меня там, ладно? Если что, я подписал бумаги. За мою возможную смерть ты ответственность не несешь.

Он взглянул на меня так, будто просил прощения – не за срыв, а за то, что не может осуществить мое желание.

— Любишь ты драматизировать, мерзавец, а потом все портить бумажками и подписями, которые будто бы все решают.

Укол был болезненным. Я невольно дернулся.

— Ауч!

— Тебе на ранку подуть?

— Да пошел ты…

Рука тут же онемела, как будто на нее водрузили тот самый айсберг, убивший «Титаник», не меньше. Жидкий холод расползался по жилам, дотянулся до груди, проглотил сердце. По мозгу словно пробежал разряд, и импульсы «ловца снов» стали ощутимее.

— Брендан.

— Да, Миранда?

— Я буду навещать… вас обоих. Можно ли будет как-то узнать, как ваши дела? Можно ли общаться с вами? И, может быть, вам что-то нужно?

Я слабо засмеялся. Тараторит – боится, что не успеет все спросить до того, как я вырублюсь?

— Не слишком ли много «можно»? всё, что вы скажете рядом со мной или мистером Харрисом в пределах слышимости, я так или иначе услышу – не слухом, так другими чувствами. Подсознание подскажет. А лично я предпочитаю аромат миндаля и кантри, - взгляд уже плохо фокусировался, да и в поле зрения попадал только пресловутый фальшивый галстук Баррета. – Если будете читать вслух – пожалуйста, только не Лавкрафт и не Хичкок.

— Я поняла.

Многие родственники клиентов старались угодить мне, и за столько лет я выяснил эти несколько вещей, напоминающие мне, что настоящее, а что – кома, но еще никто ни разу не выполнял мою просьбу. По пробуждении меня зачастую ждало море цветов, наисвежайшее белье, убранные палаты, но настоящей заботы я не получал. Важно знать, что ты не один.

— Вацлав, совсем забыл: передай, пожалуйста, Терезе, чтобы она не забирала мои вещи и не стирала их вместе с деньгами, либо вытащи все из карманов сам, а то мне снова придется брать у тебя взаймы на такси. Смешно, правда?

Я открыл глаза, но палата была пуста.

Вот и всё. Началось…