Клевый клев

Хороший раньше улов был, не то, что сейчас…

Бывает, выйдешь на ловлю – раненько-раненько, небо еще темное-темное, и звезды высыпались. Холодновато еще поутру, дрожмя дрожишь, думаешь, еще потеплеет. Сети расставишь, тенета раскроешь – и вот они сами уже к тебе в сети идут, косяками, косяками, стаями, только успевай собирать. Один трюм набьешь, другой трюм набьешь доверху, пятый, десятый – а там уже и трюмов не хватает. Уже и знакомым-незнакомым звонишь, подплывай, народ честной, будем улов делить. И подплывут – от мала до велика, сети расставят, тенета раскроют, смотрят, как в тенета улов валом валит…

Теперь-то не то…

Перевелись они, что ли…

А что перевелись, не век же им быть, вот мы их сколько изловили, извели… верно экологи говорят…

— Вечер добрый.

— Закрыто, закрыто, — машу руками на покупателя, тут же спохватываюсь, что ж я делаю, первый визитер – за неделю, и то за дверь чуть не выставил…

— Да вижу, что закрыто… Я не в магазин, я к тебе пришел, ты-то не закрыт, я надеюсь?

Присматриваюсь, еще глазам не верю, Кимушка, точно, Кимушка и есть, та же посадка головы, чуть-чуть набок, тот же взгляд, чуть-чуть вприщур, будто думает, как бы тебя вокруг пальца обвести, ручонки так же меленько-меленько пальцами перебирают, будто уже ищут, что бы тут такого стибрить. Я уже на всякий случай витрину с бижутерией прикрыл, и отдел, где шубы, а то мало ли…

— Ки-имушка, что ли?

— Он самый, что ли…

Оглядываю его со всех сторон, точно, Кимушка…

— Сколько лет, сколько зим.

— Да уж, немало.

Пожимаем руки, Кимушкасильно пожимает, цепко, так и хочется потом пальцы на руке пересчитать, точно ли все на месте...

— А ничего ты устроился… магазинчик держишь?

— Как видишь…

— Хорошо вижу… храбрый портняжка ты наш…

Кимушка ходит, магазинчик оглядывает, так и кажется, сейчас вещь какая-нибудь от его взгляда с полки спрыгнет и в карман ему упадет…

— А я слышал, убили тебя где-то на севере, — говорю, просто чтобы что-то сказать, — это правда?

Кимушка смотрит на меня.

— А ты как думаешь?

— Думаю, нет, — посмеиваюсь.

— Было дело. Два раза убивали… а ты как хочешь… кто не рискует, не пьет шампанского…Что, выпить-то у тебя можно?

— Можно… только осторожно.

Кимушка оглядывает мою лавочку, вывеску в окне, Партной из Парижу, шьетъ на заказъ, запыленный граммофон в углу, гордость моя, и правда его из самого Парижу привез. Ох, не смотрел бы ты, Кимушка, говорят, глаз у тебя нехороший.

— Я что пришел-то… — Кимушка шарит ручонками, будто хочет спереть самый воздух, — сообщить велели, лавочка-то твоя банкрот… партной ты наш… из самого Парижу…

Рушится мир.

Вселенная взорвалась.

И самому смешно, сколько я этого известия ждал – со дня на день, готовился уже, обдумывал, куда дальше пойду, когда прогорю вдоль и поперек, в президенты или в летчики-испытатели. И все равно, мерзехонько так на душе, когда слышишь эту фразу, еще думаешь, а может, ослышался? Ну не надо, ну пожалуйста, стоп-кадр, пленку отмотайте назад, еще раз повтори, чего ты там сказал, Окся замуж вышла? Или про вулкан на Камчатке, про что ты там говорил…

— Что, как, продавать будешь лавчонку или пристава ждать? А то продал бы мне, взял бы я у тебя со всеми долгами…

— Да как ты хочешь… не ходит никто, — говорю, будто оправдываюсь перед ним, как нашкодивший мальчишка.

— Еще бы, я бы к такому в жизни не зашел, — Кимушка брезгливо поеживается, будто боится подцепить в моей лавчонке какую-нибудь грязь

Взрываюсь.

— Ну тебя на хрен, друг, называется… Еще мне банкрота мало, еще тебя нелегкая принесла…

Кимушка щурится. Ох, не люблю я, когда он так щурится, ясно дело, что-то задумал, да где это видано, чтобы Кимушка, да не задумал…

— Да ты сам-то посмотри, что у тебя в лавке творится, на меня-то что глаза пучишь, будто я виноват… и с другими сравни, вон, на проспекте… ты когда последний раз на улице-то был?

— Да… лет сто, наверное, прошло.

— А если подумать?

Давлюсь собственным голосом.

— Сто пятьдесят.

— То-то же… вот выйди, да посмотрит интереса ради…

Холодеет душа – как так, выйти, как так, на улицу, сколько я на улице не был, да и боязно там, на улице на этой, не ровен час под лошадь попадешь, или экипаж там какой во весь дух несется, побереги-ись! – и хлыстом тебя по спине…

На улицу…

Шуточка ли дело? Это Кимушка наш на подъем легкий, что на улицу махнуть, что на Тибет, что на острова какие-нибудь, Барбадос, Антигуа – не вопрос. А то… сказал тоже – на улицу…

— Боишься? Ну айда вместе выйдем, поглядим тихонечко… А ты не бойся, я сильный, я за тебя заступлюсь, если что…

Чувствую, что краснею, так бы и наподдал Кимушке этому, да ему попробуй, наподдай… Цепляюсь в Кимушкину руку, выхожу, — шажочками, шажочками, медленно, осторожно, я только гляну одним глазочком – и назад…

Выглядываю. Еще не понимаю, что увидел, еще думаю – показалось, померещилось. Потому что быть такого не может.

Огни. Море огней, потоки огней, красные, синие, желтые, голубые, зеленые. Пляшут, переливаются, мелькают, заманивают. Огни – больших домов, смотрят на меня свысока, выше, выше, выше, это же сколько этажей, десять, двадцать, тридцать, м-мать моя женщина…

Шагаю в темноту ночи – медленно, как по воздуху, сама улица кажется призрачной. Что-то вырывается из темноты – огромное, стальное, гремящее, кричит – громко, бешено, — ква! – Кимушка тащит меня на тротуар, в последнюю секунду…

— Охренел? Они знаешь, как несутся? Раз, и нет тебя! Да ты не знаешь…

Я не знаю. Я не понимаю, что тут творится – в мире, который стал таким незнакомым, таким чужим. Рвусь назад – в магазинчишко, под вывеску, Партной из Парижу, шьетъ на заказъ, где самовар, где граммофон, гордость моя, из самого Парижу привез…

— Тпру, стой, куда поперся, — Кимушка хватает меня под руку, — о-ох, трусишка, зайка серенький… смотри давай в оба…

— Так эти зашибут меня на хрен…

— Не зашибут, они на тротуар не полезут.

— Боятся?

— Ну, — Кимушка посмеивается, ох, не люблю, когда он посмеивается, что он там замышляет…

Смотрю. Огни, огни, огни, потоки огней, сверкают вывески, мелькают по стенам домов какие-то фантомы, призраки, женщины, чуть прикрывшие свою наготу, немыслимые чудовища, причудливые фантастические существа…

— Но как… откуда они?

— Эх ты… вот что значит, света белого не видел… Тебе неоновую рекламу покажешь, ты вообще в обморок упадешь…. Еще хочешь, чтобы к тебе тут косяками ходили, от покупателей отбоя не было…

Теперь-то все не то…

Нет улова.

Пропали они все куда-то, вымерли… А куда денешься, не век же им быть, долго ли – вымереть. Правильно нас эти экологи предупреждали, куда вы их ловите – мешками, мешками, трюмами, трюмами, оставьте на развод штучек несколько. Да какое там на развод, уж если улов пойдет, все подчистую выловим, ни штучки не оставим…

Вот и нате вам, теперь день-деньской сидишь, сети расставишь, хоть бы что в сети попалось, хоть бы мелочь какая. Да какая там мелочь, какое там что, как вымерло все.

Другое местечко искать надо, да как назло к этому душой прикипел… и сколько от него откипать буду, не знаю…

— Покупателей-то чем зазываешь?

Кимушка наклоняется ко мне, вдыхает – будто старается выдохнуть из меня душу.

— Да вот, дудочка у меня есть… на дудочке мелодийки играю, они и идут… то есть, не идут, что я говорю…

— Вот то-то и оно, не идут… Думаешь, они вообще дудочку твою слышат?

Мотаю головой, сам понимаю, не слышат, согласен, нечего мне тут мораль читать.

— Вот то-то же… Техника-то тоже на месте не стоит, ждать тебя не будет с твоей дудочкой…

— А, ну да, я еще граммофон иногда включаю, и…

— Хи, граммофон… ты еще кости мамонта над пещерой повесь, чтобы ветер в них дул, музыку играл. Ну ничего, есть тут у меня штука одна…

Протягивает мне крохотную коробушечку, похоже на портсигар, пытаюсь открыть, тут же получаю по рукам, эт-то что, зачем такая коробушечка, которую и открыть нельзя…

— Куд-да руки суешь, это тебе портсигар, что ли, или табакерка, руки совать?

— А что это?

— Эх ты, это музыка… Людей приманивать… счас, включу… а ты уши заткни…

— К-как уши заткни, а  слушать как?

— На хрена тебе это слушать, мы же людей приманиваем, не тебя же.

Залепляю уши воском – как Кимушка велел, на хрена это все, на хрена эти коробушки-табакерки, то ли дело раньше, на дудочке играл, покупатели валом валили, или Сирену выпишешь откуда-нибудь из Эллады, клетушку у входа повесишь, народ в лавочку бегом бежит, только успевай заказы брать.

А тут на тебе.

Выдумали.

Выходим на улицу, ох уж мне эта улица, невзлюбил я ее, крепко невзлюбил, а ведь я уши воском залепил, не слышу, ничего не слышу, так вот налетит на меня железная эта штука, заквакает, я и не замечу.

Музыка… Не слышу ее, но знаю – она есть, вон прохожие замирают, прислушиваются, замедляют шаг, оборачиваются. Есть контакт…

Кимушка медленно вышагивает, как гаммельнский крысолов, и глазам своим не верю, когда люди идут за ним – один, другой, пятый, десятый, парочка какая-то влюбленная, семейка с тремя детьми, подвыпившие парни, стайка девчонок с сумками, похоже, школьницы.

Идем – торжественной процессией, как на каком-то шабаше, люди стекаются к нам – из переулков, со дворов, вышагивают за нами, очарованные, одурманенные, куда ты их тащишь, Кимушка, к реке, давай в магазин…

Не слышит Кимушка, поднимается на мост, швыряет музыку с моста в реку, в черную осеннюю воду. Ошарашено смотрю, как люди один за другим прыгают в волны, одурманенные, очарованные, с плеском исчезают в глубине реки.

— Ты… ты чего? – смотрю на него, спокойного, насмешливого, даже от Кимушки такого не ожидал, — люди же… люди…

— И что, люди, людей, что ли, мало…

— Мало… нет, чтобы в магазин завести, сейчас бы прибыли было навалом. Что ты устроил?

— Да будет тебе еще прибыль, не заморачивайся даже… не время еще, не время… пошли уже, вывеску тебе подновить надо… иностранец ты наш… из самого Парижу…

— Это что?

Кимушка ехидно улыбается, кладет на прилавок мешочек – мешочек шуршит, шебуршится, шевелится, будто шепчется сам с собой.

— Тараканов, что ли, понатащил? Вот только этого добра мне еще не хватало…

— Да ну тебя, каких тараканов… Тут другое кое-что. Айда на улицу.

На улицу… что ты будешь делать, опять на улицу, будто других мест кроме улицы нет… Выхожу осторожно, осторожно, опять там будут эти гремящие железки со своим «Ква», опять…

— Отвернись.

Отворачиваюсь. Тут же спохватываюсь, как бы Кимушка чего-нибудь не умыкнул у меня за спиной, тихонько подглядываю. Нет, не умыкивает, наоборот, развязал мешочек, рассыпал на тротуаре что-то – блестящее, разноцветное, огоньки, огонечки, огонечечки, мелькают, светятся, бегают туда-сюда. И каждый огонечек на крохотную цепочку посажен, чтобы не убежал, сердится огонечек, рвется с цепочки, а удрать не может.

— Да не смотри ты, ком-му сказал! – Кимушка хлопает меня по спине, болью сильно, — заглядишься, тут имя собственное забудешь, последние мозги из тебя вылетят. Что осталось. Это чтобы людей приманивать, не тебя же…

Украдкой поглядываю на огни – врассыпную бегущие по тротуару.

— Да ну тебя. Черта с два их так приманишь, это же люди, это же тебе не караси, которых на лучину берут.

— Увидишь. Чш, чего встал, пошли давай, посмотрим. Как оно будет.

Заходим в магазин – который я уже не узнаю, смотрим – на широкую улицу, как оно все поменялось, черт его дери, это там что пролетает в небе, аэроплан, что ли? Или дирижабль…

— Сам ты аэроплан с дирижаблем, — шепчет Кимушка.

— Мысли читаешь?

— А то не знаю, про что ты подумал… чш, смотри….

Чш, смотрю. Дряблая тетка идет через площадь, как они вообще на каблуках своих держатся, лучше бы бабы сразу на ходули встали. Стальной экипаж без лошади проносится мимо, громко квакает, тетка орет на него – грозно, надрывно, такая сама кого хочешь собьет и задавит…

— Чш, смотри.

Чш, смотрю. Идет, вышагивает, балансирует. Смотрит под ноги, смотрит на тротуар, там где – огни, огни, огни.

Пляшут на тротуаре неоновые огни. Перекликаются, переливаются, перемелькиваются. Окружают тетку, — со все сторон, бегут, загоняют. Еще пытается тетка вырваться. Еще смотрит пустыми глазами, еще шевелит плавниками, помахивает хвостом, а огни уже окружили ее тесным кольцом, гонят, гонят в раскрытую пасть магазина…

Заходит…

— День добрый, чем могу помочь? – говорю мантру, как Кимушка меня учил.

— Да я… вообще-то… посмотреть…

— А, да-да, смотрите.

Отступаю – чтобы не спугнуть. Люди, они осторожные, люди, они пугливые, с ними бережно-бережно надо. Это-то я знаю, этому меня учить не приходится…

— А дубленки у вас есть?

Открываю рот, чтобы сказать – нет, Кимушка меня опережает:

— Пожалуйста, как раз ваш размер, висела, вас дожидалась.

Накидывает тетке на плечи драненький пуховик, что делаешь, что делаешь, влепит она тебе по морде, тем дело и кончится. Кимушка подводит тетку к зеркалу, где он такое зеркало только выискал, огромное, в пол-зала, хлопочет вокруг.

— Вот видите, как на вас сшито…

Осторожно заглядываю в зеркало. Не верю себе, что за черт, в зеркале, дамочка, тонюсенькая, молоденькая, лет двадцать, не больше, кутается в дубленку, блестящую, серебристую, поправляет воротник…

— …видишь, как просто все? А ты тут выдумал тоже, самовар, граммофон… Еще ноет, что люди сюда не ходят.

Кимушка споласкивает кровь с ножей, надо бы еще пол протереть, крепенько натекло. Чувствую, как оживаю, давненько во мне такого азарта не было.

— Так это же можно, получается… как в старые добрые времена?

— Чш, не спеши… — Кимушка щурится, сверкает глазами, — вот это в тебе тоже есть, ждать ты не любишь, терпеть не хочешь, все-то ему сразу надо, давай-давай-давай…

— А что так?

— Не время еще… ты погоди, еще вот что сделать надо…

Теперь-то не то…

Уже и не помню, как это бывало – в старину, когда вот так выйдешь поутру, расставишь сети – и сами они к тебе в сети косяками, косяками плывут. Много их, юркие, разноцветные, плывут, губами шлепают, глазами зыркают, тащишь полные сети, только что не рвутся они под тяжестью улова…

День, другой, третий… тут уже умаешься, и ног под собой не чуешь, утром бы отлежаться, отоспаться, да какое там, вскочил, и опять бежишь сети расставлять, улов-то косяками идет…

Только и успеваешь трюмы набивать, один, другой, пятый, десятый, уже себя клянешь, какого черта три корабля нанял, тут улова не то что на три корабля, а на все тридцать, только что не на триста. Только и успеваешь хватать, трепещутся они у тебя в руках, извиваются, рука устанет брюшки вспарывать, тушки разделывать… Трюмы набьешь, и домой, лавочку открывать, и покупатели валом повалят, отбоя не будет…

Теперь-то уже не то… То ли повымерли они все, то ли пугливые стали, раскумекали, что к чему…

— Не сметь!

Пацаненок смотрит на нож в моей руке – оторопело, испуганно. Чего тут Кимушка между нами встал, чего мешает, чего орет, сейчас бы я пацаненка этого в два счета прикончил.

— Охренел?

— Да это ты, Кимушка, похоже, охренел…

— Ну, если я охренел, у тебя вообще мозгов хрен да маленько осталось… И-и, не трожь парнишку. Наш человек, наш…

Смотрю, не понимаю, что за сочетание такое вообще, — наш человек, где это видано, чтобы человек – наш…

— Не боись, пацан, шутит он… И-и, такой мальчик большой, и боится… ну что? К мамочке домой побежишь?

— Не-е…

Пацаненок мотает головой, смотрит на меня широко распахнутыми глазешками.

— Вот и славненько… счас, счас, пацан, дадим тебе работенку… Денежки заработаешь, смартфон себе купишь, как у этого, как его, Дениска?

— Не-е, Егорка.

— Вот, как у Егорки. — Кимушка поворачивается ко мне, бледный, настороженный, — смотри…

Кимушка разворачивает листочки, маленькие, яркие, манящие, только один день, третьего сентября, презентация новой коллекции МиксСтар, скидки до… Не успеваю прочитать, не успеваю спросить, какая коллекция, нет у меня никакой коллекции, по молодости собирал камни с разных планет, с парнями менялись, у кого что есть, а сейчас…

— Вот так, гляди теперь… — Кимушка раскапывает по листочкам содержимое крохотного пузырька, что-то подсказывает мне – не нюхать…

— Приворотное зелье?

— Ну а то.

— Где купил?

— Обижаешь… что я, сам, что ли, не сварганю… Вот так… чш, не дыши… Ну все, пацан, давай, как я тебе велел, ходи по домам, по подъездам, на ручку двери, каждому, каждому вешай, проверю потом…

Кимушка подмигивает – так недобро, что я уже думаю, в каком месте он собирается меня обмануть…

Вечереет, город зажигает огни, вот такая картина бывает на дне океана, когда рыбы-удильщики зажигают свои фонарики, ловят добычу. Плывет рыбешка на огонек, думает, сейчас схвачу его, может, хорошее что, а сама давно уже плывет в пасти удильщика, и дальше, в ненасытную глотку…

— Что-то ты на тарталеточки поскупился, — Кимушка хмурится, оглядывает стол, — народу-то набежит как звезд на небе, а тут сладенького хрен да маленько.

— Да разоришь ты меня к чертям собачьим.

— А ты как хотел, ни гроша не потратить, миллион заграбастать?

Город расставляет сети, сети проводов, сети интернет, окружает, обволакивает, окутывает, ловит добычу. Мечутся мелкие рыбешки, плывут рыбы-удильщики, кораллы расставляют свои хищные заросли…

— Подарки людям приготовил?

— Ещ-ще не хватало подарки им…

— О-ох, он денюжки кровные свои жалеет. Ты это брось, люди любят, когда им подарки дарят. Мы им там конкурс какой закатим, мисс Стиль, мистер Элегантность…

Город сворачивается клубком, делает вид, что засыпает, прищуривается, зорко следит, не мелькнет ли где зазевавшаяся добыча.

— Ну и долго мы тут на морозе стоять будем?

— Ленка, ты чего, время без четверти, они в десять обещали…

-А первому покупателю что будет?

— Тьфу на тебя, Ирка, губу раскатала… первому…

— Что там видно-то?

— Да ничего не видно… огоньки мешают… вроде как люди там ходят…

— Люди? Да ты что?

— Женщина, вас здесь не стояло!

— Да что вы говорите, я очередь заняла еще с вечера.

— Ой, с вечера она заняла, можно подумать, кто-то видел…

— …я ему говорю, там скидки бешеные, шубка норковая пять тысяч красная цена, а он жмот такой…

— Девки, а правда там путевку в Париж разыгрывают?

— Ну, вон реклама висит…

— Чш, девки, открывают…

— Женщина, я первая занимала, сколько раз вам говорить!

Распахиваются двери, пляшут огоньки, заводят людей, косяками, стайками, спускаются сети, мелькают блесны, человек во фраке объявляет торжественное открытие и первый конкурс – мисс Стиль МиксСтар…

Вот это я понимаю…

Как в старые добрые времена, которые чем старее, тем добрее. Когда с утра пораньше уже и сил никаких нет, думаешь отлежаться бы в постели – да какое там, Кимушка с кровати спихивает, давай-давай, скорей-скорей, улов ждет…

Вот это я понимаю, сети расставишь, и только смотришь, как они туда косяками-косякам плывут, только и успеваешь трюмы набивать. Хватаешь – одного, другого, пятого, десятого, трепещутся они у тебя в клешнях, извиваются. Уже и клешни устанут тушки разделывать, это на фарш, это на бифштексы, это в рагу, а это врагу, Кимушке, то есть, он, сволота, восемьдесят процентов себе затребовал, обобрал меня как липку, я так и знал, что не из дружеских побуждений он меня уму-разуму учит.

Это себе оставлю, на ужин, а то уже третий день непонятно чем питаюсь…

За полночь редеют косяки, расползаются по своим норам, еле успеваешь крыльцо отмыть – от крови, и большой зал, который сразу за входом, а на маленькие залы уже и сил нет. Тряпкой орудуем, с другими ловчими переглядываемся, перекланиваемся, вон они, каждый свое крыльцо отдраивает, Нью-Электроникс, будущее создается сегодня, леди Стиль, Евростар, Казино, Синема, Найт Клаб, Кабаре…

Просыпается город.

Расставляет сети…

                                                                2013 г.

Похожие статьи:

Рассказы → Страшилки про Алексеевых. 5. Паталогоанатом.

Рассказы → Маленькие трагедии

Рассказы → Любовь в коммуналке [18+]

Рассказы → Чисто случайно

Рассказы → 123 маршрут [18+]