Лазурная

Категорически отказываюсь летать без второго. Атмосфера — это вам не пространство. Атмосфера не прощает. Да, другие летают. На доброе здоровье. Хотя как сказать, доброе. Валера Кришнов полгода назад не вписался в глиссаду. Сгорел! Вместе с пассажирами и грузом; да черт бы с ним, с грузом,- людей жаль.

Только и оставалось, что за огненным шаром следить. Как спасешь? До сих пор в атмосфере на жидкостных двигателях летаем, а вы думали. Это в пространстве можно гравигенному движку форсаж влупить; вблизи крупных тел массой от трети земной оно чревато. Чем крупнее тело, тем больше должно быть удаление от него, это закон.

Глиссада — безопасный коридор, которым идешь к поверхности. Предпосадочная спираль, и на ней необходимо погасить скорость до разумных пределов и чтобы же не допустить критического перегрева обшивки и еще массу нюансов учесть. Не удался заход — возвращайся на орбиту, выстраивай снижение заново. Валера не вернулся, хотя видел, не мог не видеть, что не вписывается в допустимые пределы… или зло взяло, мол, я, профессионал, и не справлюсь?

Мне оно надо?

Нет.

Да, перестраховщик, да, старпер, да, трус. В пространстве много лет один работал, а в атмосферу лезть в одиночку — увольте.

MVS, Malgranda Vermotrua Stacio, — наша база. Малая пересадочная станция на орбите Аркадии. У Аркадии две MVS, обе способны генерировать до десяти пространственно-временных туннелей одномоментно, в том числе и к Земле; не каждая колония способна похвастаться тем же. Два игольных ушка, через которые идет поток на поверхность, — пассажиров, грузов. В основном, пассажиров. Колонизация планеты в самом разгаре.

Каторга наша в разгаре, вот что я вам скажу. Конца краю ей не видно. И еще давят, чтоб летали без напарников, в одиночку...

Крутим виток, ночная сторона радует огнями городов. Триста лет назад здесь стоял мрак. Рассказываешь, не верят, смеются. Если б я сам не ставил тут маяки три с лишним внешних века назад, то не верил бы тоже.

Идем по глиссаде, Олегопетровск когда еще на связь выйдет… вся связанная с нижним эшелоном нервотрепка пока впереди… По курсу пылает синим колдовским огнем огромная, в ладонь, звезда. Лазурная, гипергигант спектрального класса О. И лезут в голову непрошенные мысли.

На своем ли я месте?

К Лазурной я тогда вышел случайно, едва не сгорел. Гипергиганты редки, нестабильны, планет у них не бывает в принципе… и все же я нашел безопасную орбиту, поставил маяк. Там теперь действующая MVS, всего лишь с двумя выходами — на Аркадию и на Сильфиду.

Цена прыжка к Лазурной — двадцать дней от Аркадии, семнадцать — от Сильфиды. Я любил навещать Лазурную. Звезда-одиночка, отдающая свой свет в никуда. Такая же неприкаянная душа, как и я. Если, конечно, верить в то, что у звезд могут быть души...

Посадку в Олегопетровске отдал второму, на ж, работай, набивай руку. Ловил он, ловил створ полосы, поймал, крен зевнул перед касанием. Уронил машину по-вороньи, на три точки поодиночке, и покатились… двумя метрами левее осевой. То-то народ на перроне посмеялся: Скобелев сел… буквой 'зю'...

Ну, будем работать, время есть, и посадка эта в нашем тандеме не последняя; научится.

Олегопетровск — столица Аркадии. Назвали в честь знаменитых звездных разведчиков, братьев Петра и Олега Ольмезовских. Это люди легенды, их портреты по всему Внеземелью как иконы… а я же их лично знал… как давно и как недавно это было! Сам ушел из Большого Пространства к атмосферникам, сам впрягся в лямку, что уже теперь.

Но оно того стоило?

Не знаю…

Небо Аркадии — светло-лиловое в ясную погоду, с желтизной — в облачную, фиолет и мажента — в грозовой циклон. Знаем мы те циклоны, обходили их стороной и верхом, а где обойти было нельзя, там находили лазейки и протискивались. Обычное дело.

Но лучше всего наблюдать грозу сквозь окна собственного дома. Сидеть в кресле-качалке и смотреть, как над городом пластаются малиновые тучи, как трепещет в них зеленью перевернутая радуга, как вспыхивают искры чудовищных разрядов...

Дом наш стоит на холме, так захотела Мила, ей нравится смотреть с высоты на растущий с каждым годом город. Мила у меня агроном: золотые руки. Знаменитые яблоневые сады Олегопетровска — ее дело… и при нашей усадьбе тоже растут яблони; яблоня — символ Земли, связь с утраченной родиной. А уж сколько тех садов по всей Аркадии, — стараниями Милы и ее команды. К нам иногда приходят ее коллеги, 'на чай', как говорит Мила. Я мало что понимаю в агрономии. Но одно удовольствие слушать, как 'летают' в любимой профессии молодые. Мастера, что тут скажешь. В неосвоенном мире агроному работы непочатый край. Как они сами выражаеются: осталось лишь начать да закончить...

Мила молчалива. Никакой пустопорожней болтовни, свойственной женщинам. Пришла, принесла травяной чай, присела рядом… Я обнял ее, и так мы сидели, смотрели, как успокаивается над городом гроза. С Милой хорошо молчать обо всем на свете.

Вот оно, счастье. Чего ж еще тебе надобно, старый дурак?..

Наутро гуляли по городу. Мила рада, что удалось вытащить меня в люди, как она сама выражается. Сдалось оно мне. Завтра — резерв, послезавтра рейс на MVS с разворотом. Но обижать Милу — последнее дело.

Мне не в чем упрекнуть ее. Верная подруга, жена пилота, сколько ж ей вынести пришлось. Молиться, надеяться, верить… Наши машины надежны, но им случается падать, Кришнов тому примером; не представляю себе, каково это — ждать.

В парке, прибавилось скульптур. Любит Внеземелье монументы, ох, и любит. Разброс между колониями значительный, и по времени и в пространстве, что уж о культуре говорить, зато памятники все как на подбор, под одну штамповку.

И ни один из монументов не похож на того, кого увековечивает.

Очередная статуя, одухотворенное мужественное лицо, взор, устремленный в небеса...

Скобелев Юн Георгиевич, и дальше мелким шрифтом перечень заслуг перед человечеством, плюс дата рождения… черт. Как на своей могиле очутился!

— Юн,- Мила тревожно заглядывает мне в лицо.

Рву ворот, нечем дышать. Прошлое живет в нас, и его не втопчешь в небытие, как ни старайся...

… В том рейсе нас было пятеро. Я — второй, братья Ольмезовские: Петр — капитан, Олег — врач. Субнавигатор Зоя Летягина и бортинженер Ингрид Зимина. Зойка погибла… нелепо погибла и страшно, засосало в зыбучие пески, и как мы всем экипажем их зевнули, самому аж в затылке свербит до сих пор, стоит только вспомнить… Ингрид, умница, придумала, как машину поднять… и уж как мы выбирались к базе без навигатора, лучше не спрашивать. О девчатах всегда забывают, зато пилоты и отважные капитаны везде в чести… хоть бы один памятник нашим девчатам… вот уж кому мужества было не занимать! А я… разгильдяй, убийца!- не заслужил!

— Юн!- пальцы Милы обретают железную твердость.

Она — знает. Я ей как-то рассказывал. Мила знает, какой ценой дался тот 'героический' рейс...

— Это было триста лет назад, Юн!

— Семнадцать,- сказал я.- Семнадцать лет назад, Мила. Всего лишь...

Как сжимается и растягивается время при проходе через пространственно-временной туннель? Для корабля проход длится доли секунды, во внешнем мире пролетают когда дни, а когда и годы. Зависимость между ценой прыжка и реальным расстоянием не поддается никакому осмыслению, скорее всего, ее просто нет. Бывает, физически близкие объекты забирают много внешнего времени, а дальние — требуют всего-то нескольких дней. Бывает, наоборот.

Ученые пытаются уравнять в момент прыжка оба времени, но воз и ныне там. MVS'ы строить научились, генераторы точечных проходов на поисковые корабли устанавливаем, а понимать досконально принцип их действия...

Я жил вне Земли всего двадцать два личных года, но родился там почти четыре внешних века тому назад, и груз этих непрожитых лет порой давит, душит, не дает дышать.

— Пойдем домой, Юн. Пойдем…

Дом. Не получалось у меня почему-то думать о нашем коттедже 'дом'. Может быть, потому, что строил его не я. Вечные рейсы, атмосфера-пространство, пространство-атмосфера, одно да потому, и кто же их выполнит, если не я? Пилотов не хватает, а нужда колонии в авиации растет.

Договаривалась о строительстве Мила, сад растила тоже она, именно ей ведомы здесь каждая трещинка и каждая досточка, не мне. Мало радости сознавать это и гордиться здесь нечем, но факт есть факт.

— Юн,- она льнет ко мне, обнимает; как оттолкну? Сказать 'извини' и вернуться в Пространство? Да я уважать себя перестану, я, Скобелев, 'тот самый'. Разве я не налетался за столько-то лет?

— Дай мне ребенка, Юн,- шепчет Мила, и шепот ее дрожит в тишине.- Я не бесплодна, проблема в тебе. Твоя работа… Тебе необходимо пройти курс лечения. Дай мне ребенка, Юн, и уходи. Тебе на планете плохо, тебе со мной плохо, а я хочу, чтобы ты был счастлив...

Она все говорила и говорила, захлебывалась словами, я слушал. Старый я пень, как же мало я понимал ее все эти годы! Жила со мной, любила и — мучилась: и отпускать не хотела и видеть, каково орлу живется в клетке, не могла тоже. Насчет орла — ее сравнение, я-то себя орлом не считал ни разу.

Вызов по дальней связи. Сообщение от командора Крайнева. Запись… я просмотрел ее несколько раз. Надо было слетать к Лазурной, забрать астрофизиков, сидевших на тамошней MVS вот уже третий срок. Но все пилоты дальней разведки в рейсах, а из местных бессрочный допуск на работу во внешнем пространстве был только у меня...

— Ты полетишь, Юн,- сказала Мила.- Ты не бросишь людей, ты полетишь!

Она понимала. Кто еще мог понять, если не она?

Я вернусь. Вернусь непременно. В конце концов, что там того полета? Тридцать пять дней — прыжки туда и обратно, плюс маневры возле MVS… ну, сорок дней максимум. Слетаю и вернусь, и — хватит! Хватит с меня того Пространства.

Или я за двадцать лет не налетался?

Лазурная встретила неприветливо. Покрылась пятнами, изошла какими-то особыми излучениями… астрофизики прыгали вокруг приборов и спорили до одури, а я смотрел на снимки Лазурной, анфас, так сказать, и профиль, и ежился от нехорошего чувства. Интуиция редко меня подводит; не та профессия, чтобы плевать на внутренний голос. Я начал торопить ученых, а те, что дети малые… точнее замерить, да проследить динамику, да что-то там еще. Нервы сдали, наорал, в транспорт гнал едва ли не пинками… много интересного о себе в ответ услышал.

Ну, загрузились. Пошли к зоне перехода. Я, хоть и взял поисковый кораблик, а пользоваться собственным генератором не спешил, пусть MVS работает, на то она здесь и стоит.

Всплеск гравитационных возмущений накрыл нас уже на подходе к жерлу туннеля. Туннель схлопнулся сразу же.

Ждать, пока MVS завершит цикл или самим пробиваться? Вопрос… Не нравился мне этот внезапный гравитационный шторм. Снимки Лазурной… снимки! Я же сам их когда-то делал… безумно давно, тот спектр и нынешний, в котором слишком много ультрафиолета… астрофизики, ученые, твою же мать! Паника шарахалась в усохшем от ужаса черепке, а сознание уже отдавало команду: форсаж! Только он, родимый, и спасет… скоро тут станет жарко, слишком жарко… гипергиганты редки и нестабильны, в нашей Галактике их практически не осталось… вот и Лазурной подошел свой срок.

Срок умирать в отчаянной вспышке.

Открыл я проход. Успел. Вырвались.

Вход в туннель к Аркадии схлопнулся, но само его тело — еще нет. Стабилизировать его MVS не могла — не хватало мощности. А наш кораблик не успевал, не успевал, не успевал выйти из зоны влияния полуразрушенного аркадийского прохода! Я тянул на форсаже наносекунды обезумевшего времени. И ушел все-таки. В самый последний момент ушел!

Долго сидел, смотрел на звезды. Вот она, моя Лазурная, сверкает… напрягся и вспомнил какого-то поэта… 'как неограненный бриллиант редкостной величины'. И будет бриллиантом еще долго, пока фотоны со своей смешной для космических пространств скоростью не донесут наблюдателям феерическое шоу рождения очередной Сверхновой...

Что-то не так было с курсом. Что-то не так было с небом. Пришел запрос… от MVS Сильфиды!

Меня ожгло ужасом.

Сильфида! Сильфида — вместо Аркадии! Я ошибся с курсом. И даже сразу понял, почему. Перед тем, как уйти из разведки, я четыре личных года отработал именно на стационаре Сильфиды. С MVS Аркадии я и не летал никогда. И вот, по старой-то памяти...

Путь к Лазурной закрыт. А цена прыжка от Сильфиды к Аркадии — семьдесят лет.

Семьдесят лет!

Астрофизики шумели в салоне. Выражали свои восторги. Отважный Юн Георгиевич спас драгоценных их. Еще один памятник героическому Скобелеву...

Но Мила! Мила — и наши с нею нерожденные дети… Время безжалостно разделило нас. Навсегда разделило.

Насовсем.