О векторах и градиентах

Виталий давно уже понял, что свернул не туда. Его предупреждали, что дорога на базу отдыха плохая — а бывают хорошие проселочные дороги? — но эта какая-то вообще неезженая, травой заросшая, едва угадывается. А сейчас сезон, должны ездить на базу отдыхающие и обслуга.

Надо разворачиваться, но вокруг сплошные кусты неизвестного Виталию растения, не хочется машину царапать.

Разглядел впереди полянку, обрадовался. Рано — ни с того ни с сего заглох мотор. Виталий даже и не заметил сразу, удивился, чего это жмет на педаль газа, а машина не отвечает. Когда остановился окончательно, несколько секунд сидел и ничего не делал в недоумении.

А поломалось что-то всерьез — сколько Виталий ни крутил ключ зажигания, ничего не происходило. Какой там скрежет стартера — и значки на панели не загорались. Автомеханик из Виталия не великий, но легко догадаться, что, если только одна деталь забарахлила, такие симптомы не появляются.

Поднял капот, уставился, ничего не понимая. Вроде бы все провода целы…

Оказалось, что и мобильник не работает, темный экран. Вроде ж заряжал недавно… Страшно подумать, что бы это значило. Например, при ядерных взрывах бывает, что вся электротехника глохнет от импульса электромагнитного. А потом приходит взрывная волна…

Что делать? Надо бы идти, помощь искать, но Виталий даже не смог замкнуть машину — в замках тоже электричество.

Почесал в затылке и все же рискнул, отправился. Вперед по дороге — сзади точно ничего, кроме леса нет до самой трассы. Поймал себя на желании обернуться — как там незамкнутая машина?

Полянка оказалась не совсем полянкой, скорее вырубкой со скрытыми в траве пеньками. Хорошо, что Виталий сюда не доехал, стал бы разворачиваться — наверняка помял бы бампер.

А дорога круто свернула направо, и Виталий тоже свернул. Напоследок все-таки глянул на машину — ничего, стоит себе, блестит ветровым стеклом.

Шел, оглядывался, слушал птичек. Два раза донесся свист вроде бы и не птичий. А может и птичий, иволги какой-нибудь.

Неожиданно изменился звук шагов Виталия — стал каким-то хрустящим. И в пятки что-то уперлось, в обе сразу. Виталий присел на корточки, чтобы переобуться, а шнурки рвались в руках, как насквозь прогнившие. Когда снимал кроссовок, совершенно новая ткань треснула, подошва вообще рассыпалась в труху. А труха прямо на глазах стала превращаться в мельчайшую пыль.

Медленно встал с ошметками кроссовка в руках, почувствовал, что вторая нога уже стоит на пыли — тоже подошва рассыпалась. Нагнулся, потянул штанину вверх — второй кроссовок посмотреть, — и ткань летних джинсов разорвалась, как тонкая бумага. Кроссовок разваливался, как и первый, кроме того, носки мало, что не держались, так в месте резинки стали липкими и с запахом химии.

Что это такое, чего вдруг вся одежда рассыпается? Радиация какая-нибудь? Виталий дернул себя за волосы, тихо ойкнул от боли. Нет, волосы крепкие. Только до пояса действует оно? Проверил волоски на ногах — тоже в порядке. А вот тенниска что-то стала не такая приятная на ощупь, и уже не желтая, бурая. Потом сам собой прорвался нагрудный карман, оттуда вывалился мобильник. И разбился об землю. Вдребезги. Виталий оторопело смотрел, как дребезги рассыпаются, потрескивают, плавятся даже — дымок идет.

Вспомнил про бумажник, сунул руку в задний карман, потянул — хруст ткани, дыра теперь на заду. Бумажник остался таким же, но внутри кошмар — нацвалюта рвется, как мокрая промокашка, доллары крошатся, как горелая бумага. И самое худшее — вместо карточек труха или замазка какая-то вонючая. Звякнуло — это ключи от машины прорвали своим весом карман и упали в траву, пультик сигнализации разбился, как только что мобильник. Ключи уцелели, цельнометаллические потому что. Видимо, только пластмасса и другая синтетика разрушается.

Виталий услышал вдалеке треск сучьев под ногами, человеческие голоса. Одновременно понял, что зря здесь стоит, драпать надо, пока и сам не начал в труху рассыпаться. И ринулся через лес — на голоса. Так бы и бежал, и врезался бы в дерево или ноги поломал. Но наступил на острый сучок — боль отрезвила, пошел медленнее. А ведь было чего нервничать: остатки одежды распадались на лоскутья, потом осыпались, а самые последние клочки тенниски на плечах рассеялись в мелкую пыль, взвились облачками. Воспринимал это без эмоций, просто отмечал, и все — в шоке был.

Трусы уцелели, хотя резинка тоже не держала. Как говорится, и на том спасибо. Кроме того, остались ремень, часы — как ни странно, даже шли, — ключи и бумажник в руках. Ремень пригодился, чтобы трусы зафиксировать.

В лесу трудно идти на голос. Виталий, несколько раз уколол пятки о шишки и веточки, поцарапал живот и ляжку о сучки. Наконец, выбрался на ту же дорогу, по которой от машины шел к поляне. Только машины уже не было — совсем в пыль рассыпалась, что ли?

С нехорошим таким холодком внутри, Виталий побежал по дороге, всерьез был готов увидеть кучу пыли. Но нет, только следы шин, а вокруг — здорово все истоптано. То есть, машина сюда доехала, а потом ее, судя по всему, потащили задним ходом обратно — как раз оттуда голоса, кстати, из-за поворота. Хотел Виталий рвануть быстрее к людям, посмотреть, что там, но голосов как-то слишком много, и напряженные они, громкие. Есть и веселые. Мужские, женские, молодые, постарше. Прощать похитителей машины нельзя, но и лезть в одних трусах и ремне против толпы нежелательно.

Прокрался лесом, отодвинул последнюю ветку и увидел: человек тридцать народу, тащат машину. Двое в капот упираются, остальные — тянут за привязанную сзади длинную веревку. Вереницей идут мимо Виталия. И быстро у них получалось, километров десять в час. А одеты очень даже необычно — в старинных костюмах, причем относящихся к разным народам и эпохам. Много крестьянского, полотняно-посконного, порой вообще какие-то дерюги. У некоторых кимоно, у некоторых что-то китайское, тюрбаны и полосатые халаты попадаются. «Казаки», «мушкетеры», «пираты», «монголы», «йомены» — кого только нет. И несколько человек во вполне современного вида шортах и майках, правда, все белое, а на ногах — соломенные шлепанцы. Может быть, тоже старинный костюм откуда-нибудь из юго-восточной Азии. Вероятно, реконструкторы или еще какие ролевеки. Странные реконструкторы — слишком по-разному одеты и слишком неброско. И поношенные у многих костюмы.

Виталий осторожно двинулся параллельно, прислушивался, присматривался, планировал, как будет машину выручать. В основном «реконструкторы» перешучивались — что-то там про ездовых будущих академиков, про «принцип распределения сил».

Рядом с машиной шла высокая костистая женщина в сарафане, несла на ремне деревянный ящичек с медным окуляром, как у старинного микроскопа. Через каждые метров двадцать останавливалась, в окуляр поглядывала. И метров через сто скомандовала:

— Все, достаточно.

Для чего достаточно? Но «реконструкторы» послушались и бросили веревку.Как-то сразу заторопились, многие ушли в лес на противоположной стороне дороги. У всех дела?

Донесся характерный скрип ручного тормоза, со щелчком приподнялся капот, из-за руля выбралась девица в белом сари, которое никак не сочеталось со светлыми волосами, веснушками и курносостью. Пухлый «йомен» поднял капот, сказал сразу:

— Провода, вроде, целы. Ничего, заведется машина, недолго же…

— Меня больше всего волнует, где хозяин, — задумчиво сказал высокий худой интеллигент с бородкой, одетый, как средневековый горожанин.

— Далеко уйти не мог, — быстро вставила девушка в сари. — Сергей и Борис Дмитриевич выследят, он не успеет в опасные векторы зайти. Так я пойду к шурфам? — И, не дождавшись ответа, ушла в лес.

Двое «казаков» притащили бревно, красноречиво перегородили им дорогу перед машиной и тоже ушли. Остались только «йомен», который все разглядывал мотор, и обеспокоенный интеллигент. Что-то подсказало Виталию, что интеллигент здесь за главного. А машина-то цвет изменила — просто серая стала, без просини.

Виталий уже хотел выйти из кустов — вроде бы «реконструкторы» люди мирные, машину вытащили, внутри не рылись, и беспокоятся за Виталия, как-никак. Но раздались шаги откуда-то сбоку. Виталий рефлекторно дернулся, чтобы спрятаться, а потом передумал — его все равно увидели. Двое. Впереди парень в косоворотке с народным орнаментом и мешковатых штанах, но это еще ничего, на ногах — самые настоящие лапти. Второй — мужчина постарше, на нем высокие рыжие сапоги, узкие черные штаны, красный кушак, свободная белоснежная рубаха и широченная шляпа. Шпаги не хватает, а то сошел бы за мушкетера или какого-нибудь идальго. Кино они тут снимают, что ли? Лица серьезные, в глазах облегчение. Поздоровались.

— Ваша машина? — спросил «мушкетер».

— Да, — стараясь держаться солидно, подтвердил Виталий. — Что тут у вас происходит?

— Так сразу и не объяснишь. Пойдемте.

Вышли к машине, Виталий поздоровался уже с «йоменом» и интеллигентом — они оба облегченно вздохнули. У «йомена» промелькнула насмешка, а интеллигент смотрел с сочувствием и уважительно — видать, впечатлило его то, как Виталий держится. А чего нервничать? Пока что, вроде бы, ничего катастрофического не случилось, только смешное.

Виталию вручили кривоватую корзинку, в ней лежали майка и шорты, соломенные шлепанцы и даже трусы. Вместо резинок завязочки, ткань белая, на ощупь хлопковая, а у шортов пуговицы с виду костяные. Пока одевался, «мушкетер» и «йомен» ушли, а интеллигент расспрашивал:

— Так как вы здесь оказались?

— Я на министерскую базу ехал. Не к ней дорога?

— Километров на шестьдесят крюконули.

Тем временем «лапотник» задрал сбоку рубаху, вытащил из кармана корявую глиняную свистульку и просвистел оглушительную трель, целую музыкальную фразу. В ответ послышалась издалека не менее сложная трель. Странно, что у них нет мобильников. Подошел к машине — посмотрел на мотор и провода подергал:

— Гибкие. Ничего, выздоровеет. Хорошо, что мы мотор ваш услышали, так бы куковали вы здесь, не знаю, сколько, машина вообще рассыпаться могла.

— Так и заехали недалеко, — вставил интеллигент. — Проверьте, есть ли искра. Только не заводите пока что.

Понимая, что нужно еще во многом разобраться, Виталий сел на водительское место, повернул ключ. Значки на панели засветились.

— Ну, есть лектричство, — сказал Виталий. — И почему бы не завести мне машину?

— На всякий случай, — ответил интеллигент с бородкой. — Нужно подождать хотя бы до завтра. Зубы не болят?

— А должны?

— Если не болят, то можете до завтра у нас побыть.

— Так что тут у вас происходит?

— В двух словах не объяснишь.

— Это мне уже говорили.

— Но в двух словах действительно… И трудно будет поверить, по себе знаю.

— Это я-то не поверю?! Да у меня все шмотки в труху рассыпались, и мобильник, и деньги.

— Много было? — сочувственно спросил «лапотник».

— Да нет… главное — карточки кредитные того. Ладно, дело житейское. Еще и повезло, что права с техпаспортом в машине. А мобильник жалко… Надо будет позвонить, кстати.

— Вам срочно? — спросил интеллигент. — Можно с главной базы…

— До вечера подождет.

Виталий замкнул машину. Познакомились, интеллигента звали Сергей Олегович, «лапотника» просто Сергей, он рассказал про деньги:

— Вся постсоветская валюта и часа не выдерживает, даже на грани… там, где у вас машина заглохла. Еврики вообще сразу крошатся, а баксы подольше держатся, особенно старые. Фунты стерлингов не крошатся, бледнеют только.

— Но я тут не был часа.

— Вы дальше забрались, а там все быстрее происходит. Градиент высокий.

Виталия повели в лес, но не туда, куда ушли остальные «реконструкторы», гораздо левее.

— Так у вас тут что, все новое портится? — спросил Виталий сразу.

Сергей Олегович посмотрел на Виталия с уважением и симпатией:

— Да, вы верно заметили. Вот такая вот тут у нас аномалия.

— Нни… так это ж покруче Бермудского треугольника! Нет, не верю. Подумаешь, машина заглохла, тряпье рассыпалось.

Сергей Олегович улыбнулся:

— А говорили, что поверите.

— Подождите! Выходит, разрушаются не просто новые вещи, а… которые недавно появились вообще, в принципе? Которых даже в проекте не было раньше?

— Да, верно. Может быть, правы были древнегреческие философы, когда рассматривали идеи вещей отдельно от самих вещей. Здесь, в аномалии, вещи, идеи которых появились позже какого-то срока, разрушаются.

— А почему?! И каким образом вообще?!

— Неизвестно, каким образом.

— Если рассматривать время, как вектор нарастания энтропии, — встрял Сергей, — то в зоне этот вектор куда-то не туда повернул. Усиливает энтропию разрушения новых вещей.

— Если по-научному, — взялся объяснять Сергей Олегович, — то здесь изменяются константы термодинамических уравнений для процессов, при которых новые вещества распадаются с образованием старых. И процессы идут интенсивно именно за счет нарастания энтропии.

— Понятно, — пробормотал Виталий.— В общих чертах. — И быстро спросил: — А машина точно восстановится?

— Не беспокойтесь, — улыбнулся Сергей Олегович. — У вас всего лишь отказали электронные элементы, если они не успели рассыпаться в порошок, то восстановятся. Кроме того, желательно подержать в предзонье и другие детали вашей машины. На всякий случай.

— Предзонье, это там, где восстанавливается? Я не беспокоюсь, я вот про что: энтропия же необратима совсем, ломать не строить, а разлитую воду не соберешь. А если что-то там восстанавливается, то это вектор вообще назад идет, так что ли? В этом вашем предзонье… но тогда там ничего живого не было бы вообще! Живое, оно же к нарастанию энтропии приспособлено. Или вектор только для новых вещей, которые успели уже в этой вашей зоне…

— Приблизительно, — спокойно перебил Сергей Олегович. — Вещи восстанавливаются не только в предзонье, но только если разрушение не зашло слишком далеко. У большинства материалов есть своего рода прочность, упругость или инерция, разрушения начинаются не сразу, и не сразу становятся необратимыми.

— Упругость от энтропии помогает?

— Разумеется. Сломать спичку, значит увеличить энтропию, но нужно усилие, чтобы сломать, и спичка сначала согнется, а только потом сломается. Но эти напряжения, которые возникают в зоне, релаксируют достаточно медленно.

— Релаксируют? Отдыхают, что ли?

— Нет, как бы рассасываются.

— Ага. И все-таки, как оно отличает новые вещи от старых? Это же получается, нарочно кто-то энтропию усиливает. Целенаправленно выбирает, чему усиливать энтропию, чему нет.

— Скорее автоматически, чем целенаправленно. А может быть, еще примитивнее, как тот термос, который сохраняет горячее горячим, холодное холодным и при этом способен отличить одно от другого. И, скорее всего, ориентируется по структуре на молекулярном уровне, те вещества или материалы, что появились недавно, разрушаются быстрее.

— Автоматически. И что тут за автомат, где он?

Сергей махнул рукой вперед и направо:

— Там где-то.

— Ну и… это ж у вас реально круче Бермуд! Самые натуральные чудеса, не придерешься! Что ученые-то говорят?

Оба собеседника весело засмеялись, Сергей воскликнул:

— А мы, по-вашему, кто?!

Действительно, кто, кроме ученых, умеет так лихо рассуждать про энтропию и атомы.

— Только мы здесь неофициально, — продолжил Сергей Олегович. — На энтузиазме.

— А почему не сделать, чтобы официально?!

— Поначалу пробовали, но нам никто не поверил. Под всякую ерунду гранты легко выбиваются, а под настоящие чудеса — нет, никак. Газетчики, и те не интересуются, даже «желтые» — здесь фотографировать неудобно, а у них и с фотографиями материала на годы. Мы и высокое начальство сюда заманивали. Один просто не поверил, и все, говорил, что фокусы, второй так расстроился, что костяная рукоятка его ножика пластиковой оказалась, что и слышать больше не хотел про энтропию. А третий сказал, что лучше не будить спящих собак. И он, в общем-то, прав. Если про аномалию узнают и поверят, что будет, как вы думаете?

— Да, могут секретный объект тут сделать.

— Это в лучшем случае! — протянул Сергей. — А могут раззвонить, и турье набежит, реконы те же самые. И полезут с кардиостимуляторами куда не надо.

— Нет, военный объект, это хуже, — покачал головой Сергей Олегович, — потому что могут открыть тайну здешней аномалии, получат оружие. Не хотелось бы еще и энтропийную войну на своем веку увидеть.

Виталий представил себе энтропийную войну, поежился. Продолжил допытываться:

— И что же вы здесь исследуете?

— Накапливаем статистику, — ответил Сергей Олегович, как показалось Виталию, с неудовольствием. — Привозим разные материалы, смотрим, как они разрушаются в разных областях аномалии, исследуем потом вне аномалии. Пытаемся вывести закономерности. Кое-что установлено. К примеру, чем плотнее и тяжелее материал, тем он устойчивее к искажениям энтропии, керамика разрушается медленнее металла, органика — быстрее. Хотя, бывают и исключения, особенно для новейших материалов.

— Ага. Пломбы, стало быть, долго разрушаются.

— Как правило, да, но, если есть пломбированные зубы, все равно нельзя здесь оставаться больше трех дней. А иногда зубы начинают болеть прямо на грани. С протезами или имплантантами вообще не стоит сюда приезжать. Кроме того, точно установлено, что метод обработки материала тоже серьезно влияет. Например, медь, переплавленная в вакууме, разрушалась. И детали, обработанные на станках, деформируются, выходят из допусков.

— Тогда, выходит, не в химии дело? Структура-то у них та же, на станках они, или вручную обработаны.

— Другая структура поверхности.

Они явно приближались к местам обжитым — звуки слышались. Звон металла, голоса, пение пил и даже механическое тарахтение — должно быть, молотилка какая-нибудь.

— А одежда эта ваша старинная зачем? — спросил Виталий. — Для маскировки?

— Не от кого здесь маскироваться. Глухомань, хотите верьте, хотите не верьте, но вы первый заехали сюда случайно за все время. Дело в том, что у нас была проблема с одеждой: что не одевали, все рассыпалось за день, не больше. Только старинная из музеев подходила, а где ее наберешь? Но потом догадались выкупать одежду у реконструкторов, которые играют в средневековье. У них же не имитация, а настоящая реконструкция, на старинных станках сотканная. Вплоть до того, что шьют настоящими бронзовыми иглами, как старинные портные. И все равно не хватало, пришлось нам самим налаживать производство. Ничего, управились. Конечно, лен сами не выращиваем, покупаем. А недавно Липкин такие костюмчики, как у вас, привез, целый мешок. Чистый хлопок, из него делают ткань уже тысячелетия.

— Но не только хлопок натуральный… Тенниска моя тоже хлопковая… была!

— Да, казалось бы, натуральных тканей много. Тем не менее, готовые изделия из них почему-то разрушаются. То ли дело в красителях, то ли в отбеливателях.

Дошли до деревни. Или как еще назвать этот населенный пункт, такой же неоднородный, что и одежда ученых — есть белые мазанки под соломенными крышами, бревенчатые срубы, дощатые сараи, шатры, навесы. Между ними петляет гладкая грунтовка. Плетней, дворов, садов и огородов нет. Людей немного, и одеты все также по-разному и по старинному.

Виталий вовсю завертел головой. Вот под навесом кузница — двое полуголых парней в кожаных фартуках и с ремешками на лбах обстукивают раскаленную болванку. Здесь гончарня — сушатся на солнце свежеотформованные из глины горшки и миски. Там двое мужчин ремонтируют телегу, тут четверо парней и девушка столпились вокруг примитивного ткацкого станка, что-то налаживают. Проехал на коне «казак», прошла женщина с деревянным ведром. Все вежливо здоровались.

Картину слегка попортил человек, который рассматривал что-то в микроскоп. Но микроскоп — старинный с виду, бронзовый.

— Я к вышке, — сообщил Сергей.

— Если что — свистите, — кивнул Сергей Олегович.

Глянул на солнце, хмыкнул, повернулся к Виталию:

— Не желаете пообедать? Или, может быть, пива?

— Не откажусь. От того и другого не откажусь.

— В таком случае, нам туда.

Тарахтение, услышанное еще в лесу, быстро приближалось. И выехало из-за поворота транспортное средство — вроде трактора с широкими тележными колесами, вел его мужчина-«селянин» в соломенной шляпе — держался одной рукой за рычаг впереди себя, другой за веревку, уходящую куда-то внутрь двигателя. Протарахтело мимо, водитель сдержанно кивнул Сергею Олеговичу.

Увидев этот корявый, странный, но несомненный автомобиль, Виталий даже заподозрил, что неправда все про энтропию. Но Сергей Олегович сказал:

— Наша гордость. Автомобиль ручной работы, почти сплошная бронза. Это на нем проложили ту колею, по которой вы приехали.

— Ручной работы? — не поверил Виталий. — Разве можно двигатель без токарной работы сделать?

— Можно вместо токарной использовать ювелирную. Мы использовали. А ездит на спирту. Бензин здесь долго не выдерживает, разлагается на метан и сажу. Конструкция невероятно упрощенная, мы даже запатентовали несколько узлов.

Виталий провожал глазами чудо-технику, пока она не скрылась за поворотом.

Дошли до местной столовой — навес, длинные грубые столы, чурбаки вместо стульев, несколько человек едят что-то. Пахнет вкусно.

Устроились за свободным столом, подошла полная женщина, приветливо поздоровалась.

— Здравствуй, Оля, — заговорил Сергей Олегович. — Угости, чем бог послал, и пивка вынеси.

Оля принесла на деревянном подносе две глиняных миски, в которых исходила паром картошка с мясом, грубые, явно самодельные вилки. Потом зашла в ближайший сруб и через минуту вернулась с двумя длинными глиняными бутылками, мокрыми и холодными, должно быть из подвала. Пожелала приятного аппетита.

Еда была вкусной, пиво тоже — напоминало «живое нефильтрованное».

— Сами варите? — спросил Виталий.

— Нет, покупаем у фирмы, где варят по старинным рецептам, другое пиво совершенно теряет вкус еще на грани. Только приходится переливать в наши бутылки.

— А вы неплохо устроились.

— Да, сейчас дело развернулось. Раньше только время от времени приезжали по двое-трое, даже не каждый год, но через Интернет нас набралось много. Даже спонсоры нашлись. Сейчас две базы, эта, мы ее называем передовая, и главная, она за гранью.

Значит, спонсоры. Впрочем, с самого начала было ясно, что энтузиазм ученых хоть и большой, но совсем никакой не голый. И что Виталия не просто так пивом поят. Сергей Олегович производит впечатление человека ушлого, тертого, он сразу разглядел потенциального спонсора в Виталии. По крутому джипу и наглому лицу. И Виталий, что греха таить, уже на крючке, потому как наверняка эта их энтропийная зона может денежку принести. По-другому с чудесами не бывает. Но не стоит слишком уж на крючке трепыхаться, пускай сам Сергей Олегович предложит бизнес-план.

— И все ученые статистику накапливают? — увел Виталий разговор в сторону.

— Нет, только я и моя группа. А кроме того, исследуют с воздуха, шурфы бурят. Биологам работа нашлась — здесь новые сорта растений плохо растут. Картошку пришлось из Перу привозить, самый древний сорт.

Под навес вошла та женщина с деревянным ящичком, что машину Виталия сопровождала, Сергей Олегович сразу спросил ее:

— Что у вас с платком?

— В вектор бронзы забрела!

— Где?!

— От седьмого шурфа шла, градиент промеривала, и попала неосторожно. Хорошо, что отпрыгнуть успела, а то опять ветками прикрываться. Да и хронокль жалко было бы. А платок-то как жалко, настоящим индиго выкрашен был!

Тем не менее, женщина не выглядела расстроенной, как будто приключение переживала. Действительно, энтузиасты.

Виталий спросил:

— Бронза, это бронзовый век, я так понимаю? У вас тут не только средневековье?

— Да, правильно понимаете. Чем ближе к эпицентру, тем дальше в прошлое. Вплоть до того, что сам по себе человек становится слишком новым существом. Можно в лужу протоплазмы превратиться, мы проверяли на крысах и овцах.

Виталий поежился, отпил пива, сменил тему:

— А хронокль, это что?

— Одно из самых удачных наших изобретений! Моих, без ложной скромности. Раствор органических солей, в зоне они распадаются, и раствор становится прозрачным, а вне зоны — продукты распада снова реагируют между собой. Жидкость становится непрозрачной. Более того, по прозрачности можно оценить напряженность градиентов и экзоэнтропийного вектора… простите за терминологию, вырвалось.

— Да ладно, я, в общем, понял. А кстати, я у вас тут микроскоп видел, там же линзы, их же полировать надо. Да и стекло, оно тоже материал новый, разве нет?

— Используем горный хрусталь. И полируем сами. Прямо здесь, в аномалии. У нас не только микроскопы, еще подзорные трубы есть.

— И все же странно мне. Почему никто не знает? Неужели сюда так редко люди попадали?

— В окрестных селах аномалия считается местом гиблым. Причем уже очень давно. А издалека люди крайне редко сюда забредают. Говорят, в Гражданскую войну здесь исчез целый отряд, правда, неизвестно чей. А вообще, такое впечатление, будто зона как-то защищается от огласки, только самые дотошные, любопытные и доверчивые ее обнаруживают.

— Дотошные и доверчивые?

— Да, странное сочетание.

— Кстати, а на людей оно не влияет? Не там, где в протоплазму, а тут — психология средневековой не становится?

— Даже в районах векторов бронзы и неолита психология не меняется. Видимо, люди не слишком изменились за века.

Они уже давно доели и допили, просто так болтали. Виталий обратил внимание, что Оля чистит картошку ножом с узором на лезвии, удивился:

— Неужто булат?!

— Да, самый настоящий. Чтобы сварить булат, нужно очень чистое железо и очень чистый графит, и то и другое в зоне превращается в порошок, но, во-первых, не сразу, во-вторых, порошок тоже можно плавить. А булат очень древний материал. Между прочим, наши спонсоры даже используют зону, чтобы получать некоторые особенные материалы, в том числе нанопорошки. Кое-какие деньги зарабатывают.

Ага, вот оно. Любопытство аж зачесалось, но Виталий предпочел пока что не показывать заинтересованность.

Неожиданно зазвучал свист — совсем близко, и не музыкальной трелью, а сплошной, тревожный. Сергей Олегович сразу вскочил, бросился бежать на звук. И не он один — вся деревня, даже Ольга пыхтела в задних рядах. Ну и Виталий побежал за компанию.

— А где?.. Куда?.. — выдыхал кто-то на бегу.

— Старый шурф, куда же еще! — крикнул один из кузнецов.

Пробежались лесом с полсотни метров, остановились перед срубом, похожем на колодезный, но прямоугольным, как могила, и над ним не ворот, а тренога с блоком. Так вот они какие, шурфы.

— Веревка порвалась, а мосток проломился, — с отчаянием в голосе докладывала одетая по-китайски тоненькая девушка.

Одного из кузнецов две девушки уже обвязывали грубой ворсистой веревкой — хитрыми узлами, видимо альпинистскими или морскими.

— У вас будет три секунды, не больше, — инструктировал Сергей Олегович. — Хватайте сразу за руку или ногу, за одежду — ни в коем случае.

Кузнец отстраненно кивал — сам знал, что делать.

Веревку перекинули через блок, шесть человек, включая Виталия и Сергея Олеговича ухватились за нее шагах в двадцати от шурфа. Глубоко они тут забурились.

Кузнец, не медля и мгновения, спрыгнул в шурф, поторопил:

— Давай, давай, давай!

Удерживать было легко, шесть человек, все же. Быстро подступили к шурфу, пока веревка не провисла. Из глубины донесся крик кузнеца:

— Есть!

Виталий и остальные пятеро быстро потянули веревку. Едва не перестарались: кузнец аж спиной в блок ткнулся. Он держал за руки долговязого парня, голова которого свешивалась бессильно на грудь, а полотняная одежда знакомо «дымилась». Обоих подхватили, вытащили, долговязого уложили на землю, обступили, кузнецу уже виденная возле машины девушка в сари щупала пульс.

Долговязый сел, громко выдохнул. И поднялся на ноги. Виталий вздохнул с облегчением, да и все остальные.

Сергей Олегович и еще три человека рассматривали размочаленный конец веревки.

— Это не экзо-фактор, — качала головой девушка в китайском. — Просто плохая веревка. Что ж мы, не понимаем, что нельзя обвязываться веревками, если они в дальнем векторе побывали…

— Больше никаких старых шурфов, — тихо, с нажимом перебил все еще бледный Сергей Олегович. — Сегодня мостки сломались, завтра крепи.

— Да здесь градиент был небольшой, — развел руками долговязый. — Там где высокий градиент, мы, конечно, в шурф не полезем.

— А если бы вы шею сломали? Или ногу?

— И что теперь, новые шурфы бурить?

— Не обсуждается.

Послышался далекий свист, Сергей Олегович встрепенулся:

— О! Это с катапульты. — И повернулся к Виталию: — Не желаете посмотреть на эпицентр аномалии?

— С катапульты смотреть?

— Нет, — улыбнулся ученый, — с вышки. Если не боитесь высоты, конечно.

Виталий чувствовал себя лишним на этом разборе полетов, а эпицентр посмотреть было интересно, потому согласился. Проводить его вызвался жилистый сутуловатый мужчина в грубой робе и с перепачканными глиной руками — гончар, наверное.

Они отправились дальше по дорожке, гончар объяснил, что из катапульты обстреливают эпицентр разными снарядами и смотрят через подзорную трубу, как те распадаются. Или даже при попутном ветре снаряды пролетают над эпицентром и приземляются на другой стороне уже в «векторе бронзы» — их подбирают, исследуют. Сегодня безветрие, но кое-что сделать можно.

— А в этом шурфе, что, на глубине уже и людям опасно? — спросил Виталий. — Я видел, как одежда распадалось у того… Который туда упал.

— Не то, чтобы опасно, там градиент слабый. Но, в общем, там и вправду дальний вектор, как мы говорим. Вектор плейстоцена, людям опасно. Помереть можно, если задержишься, мы на крысах проверяли. С людьми пока что тьфу-тьфу-тьфу, — и демонстративно постучал по ближайшему дереву.

— Люди сразу сознание теряют? — спросил Виталий по поводу того, что долговязый казался беспамятным, как его из шурфа вытащили. И ведь мог он и сам выбраться, упираясь в стенки шурфа.

— Что? А, нет, просто расслабиться надо, если на опасный вектор попал и не можешь сразу выскочить. И потом, когда вытащат, лучше не дергаться сразу. Это сам Сергей Олегович выяснил еще в самом начале. Начнешь дергаться, потом суставы болят, да и вообще…

— И часто приходится вытаскивать?

— Редко. Наверное, сегодня день такой, что приходится за веревку тянуть. То вашу машину, то человека.

— А почему под землей так… быстро этот самый вектор меняется?

— Есть теория, что центр аномалии глубоко под землей, у нас как бы верхушка сферы. Триста метров в самом высоком месте. Все собираемся возле грани шурфов набурить, да не соберемся. Но как-то на сферу не слишком похоже, мы стреляли из-за грани, так больше на лепешку какую-то похоже, будто зона вдоль поверхности растягивается.

— А как же вы шурфы копали, если там нельзя находиться?

— Вот так вот, сверху ковшами на шестах или веревках. Крепи особые, самораздвижные. Хитрим, изворачиваемся.

— Хорошо, что аномалия у вас сплющенная, а то бы самолеты падали.

— Вообще-то местные говорят, что когда-то упал тут один, военный, что ли. Только не помнят, чтобы комиссия приезжала, а при авариях иначе не бывает.

— Все бывает! Где начинается авиация, там заканчивается порядок.

— И военная тоже?

— Да любая! А вояки могли и тайно комиссию направить.

— Да, пожалуй, могли. Видите тропинку? Она к вышке ведет, не ошибетесь, а у меня обжиг, извините.

Вышкой оказалась старая, очень высокая сосна, наверх вела сначала хлипкая с виду деревянная лестница, выше — веревочная. Виталий высоты не боялся, и все же взяли сомнения. Решил, что не может быть трусливее ученых, и полез. Страшновато было, конечно, старался вниз не смотреть, а все равно руки подрагивали. Но, когда долез до нижних ветвей, страх отступил.

А вышка все-таки была: уже возле верхушки дерева сооружен помост из бревен, как и затащили их, а на помосте установлены еще три довольно высоких столба, наверху — вроде как «воронье гнездо».

В «гнезде» уже стоял щуплый парень в полотняной одежде и соломенных шлепанцах, прикладывал глаз к солидного размера бронзовой подзорной трубе. Повернулся к Виталию:

— Здравствуйте. Вы тот самый Виталий, что случайно заехал?

— Да. Это вам насвистели?

— Нет, я еще на земле услышал. Никита.

— Виталий. Приятно познакомиться.

Вид на зону с высоты казался обыкновенным, лес и лес. Обе базы спрятаны кронами, зато можно увидеть катапульту — стоит на большой поляне солидное такое сооружение, люди рядом совсем мелкими кажутся. Виталий спросил:

— А где эпицентр?

И сам понял, где — там, куда труба смотрит. Даже видно в паре километров какое-то марево, и деревьев вокруг нет, только кустарники.

Никита уступил место у трубы, Виталий посмотрел. Ничего непонятно, муть и муть. Зато разглядел, что кусты на самом деле — папоротники. Вроде бы крупные, с фикус.

— Там только папоротники растут? — спросил Виталий почему-то охрипшим голосом.

— Да. Очень дальний вектор возле эпицентра, и градиент высокий, все, что позже каменноугольного периода появилось, не выживает.

— А динозавров там нет? То есть, кто там был в каменноугольном…

— Не. Только то, что сейчас есть, а что исчезло, то не воскресает.

— Неужто современные папоротники не отличаются от тех… древних?

— Может, и отличаются. Может, приспособились они, современные то есть, им-то проще приспособиться было. Или, может, мутировали. Мы их споры по ветру выловить пытаемся, но пока ничего не поймали. А что уж там в самом эпицентре, только гадаем. Если мы правильно синтерполировали, то там вообще еще вектор докембрия, когда Земля остывала.

— Синтерполировали?

— Продлили кривые. Но если правильно, так это еще те времена, когда даже песка и глины не было.

— Как?!

— А так. Они уже потом получились. Выщелачиванием камней всяких.

— Ого. Слушайте, а ведь это идеальная защита! Не подкрадешься.

Никита загадочно улыбнулся:

— Идеальной защиты не бывает. Сейчас увидите… кое-что.

Послышался слабенький шум мотора, сверху. Виталий задрал голову, и увидел маленький самолетик, наверняка — радиоуправляемый.

— Наш, — сказал Никита. — Для аэрофотосьемки.

— Над зоной летает?

— Да, выше. Там уже никаких векторов, но Сергей Олегович не разрешает людям летать над аномалией. Даже на дельтапланах из старых материалов, которые в зоне выдерживают любые градиенты.

— Правильно, и я бы не разрешил.

Послышался свист со стороны катапульты, Никита еще раз приложился к подзорной трубе. Достал свисток и ответил короткой трелью. Потом повернулся к Виталию:

— Сейчас стрелять будут.

Выстрел смотрелся величественно даже с такого расстояния: три человека потянули за канат, в первую секунду огромное коромысло оставалось неподвижным, двинулось по дуге с плавным, но неумолимым ускорением. В верхней точке уже аж промелькнуло.

А снарядиком выстрелили маленьким, он всего лишь точкой смотрелся, и не заметишь. Такая огромная катапульта для такого маленького снаряда казалась расточительством. Но, когда точка, прочертив по небу дугу, оказалась над эпицентром, то вспыхнула яркой искоркой.

— Мощно взорвалось, — качал головой Никита, записывая что-то углем в тетрадь из бурой бумаги, вроде оберточной.

— А что там было?

— Сложный сплав, всего несколько граммов.

— А тонну сбросить? — загорелся идеей Виталий. — С бомбовоза какого-нибудь!

— Уничтожить зону?

— Ну да!

— И что же мы тогда будем исследовать? Даже если можно уничтожить зону, то стоит ли? Вдруг она нужна для чего-то, вдруг без нее Солнце погаснет или мушки-дрозофилы перестанут размножаться?

Никита закончил писать, замотал подзорную трубу в рогожу.

— Ну что, спускаемся?

Виталий стоял ближе к лестнице, полез первым. Страшновато было. И все равно умудрился задуматься, а от пришедшей в голову мысли едва не свалился.

Дождался Никиту на большем помосте:

— Так, говорите, военный самолет упал? А куда?

— Не знаю, мы его не нашли.

— А ведь, небось, все, что могли, здесь облазили. А что не могли… Вы знаете, в какое место всегда попадает атомная бомба?

— В эпицентр. Но самолет мог и в болото упасть. Думаете, мы не предполагали, что зона сразу после того, как самолет упал, появилась? Но военные не допустили бы. Либо забрали бы… то, что зону создало, либо был бы здесь секретный объект.

— А может, оно не сразу включилось. Может, вояки эту штуковину не нашли, подумали, что она в болоте утонула… а может и вправду утонула, раз вы говорите, что эпицентр на глубине. А потом взяла, и включилась, а вояки не в курсе.

— На глубине просто центр, эпицентр это проекция на поверхность. Но никто энтропийного оружия не разрабатывает! Никаких признаков нет, все самолеты, танки и ракеты совершенствуют, а будь энтропийное в разработке, то пожалели бы денег.

— В том-то и дело, я кое-что знаю, дошли слухи от министерских. Сейчас готовятся спецподразделения лучников и мечников, и у нас, и за границей. А оружие у них самое что ни есть старинное, бронзовое даже. И даже с дубинами тренируются.

Никита помолчал, уставившись в упор на Виталия. Нервно потер рукой подбородок:

— Это точно?

Виталий вздохнул:

— Хочется ошибиться. Не хочу я энтропийную войну видеть.

— Но это значит, что все секреты уже раскрыты! Это… хуже атомной бомбы!

— Хуже?! Энтропийная война хуже ядерной?!

— Еще хуже. У нас тут есть социологи, они что-то там прикинули… говорят, что будет либо энтропийная война, либо ядерная, либо и та и другая, если все секреты откроют.

***

— Докладывайте, — с нотками усталости разрешил Виталий.

Никита отвечал лаконично и по делу:

— Белобровые, тысяча семьсот человек, оружие железное — пики, нагрудники, простые луки. С виду голодные, шаг держат плохо. Лошади только в обозе, шесть голов. Есть примитивные одноразовые хронокли — луки с железной тетивой, но действуют — зону вектора бронзы обнаружили. У офицеров флажки на шапках. Большого флага нет, значит — священный поход.

Денейкин досадливо крякнул:

— И снова белобровые. Новые, или те же?

— Те же. Поменяли шаманов, провели обряды длиннее, чем прошлый раз, и теперь твердо уверены, что всех чертей с иблисами разогнали, и наше оружие больше не стреляет.

Взгляд Денейкина стал очень уважительным. Спецназовцы не добираются до мест, где фанатики проводят обряды и накапливают силы, слишком далеко для одиночных походов, а Никита сидит в Анклаве, ведет разведку по косвенным данным и крайне редко говорит: «Не знаю». И никогда не ошибается. Объясняет, что долго исследовал энтропийную аномалию только по косвенным данным, привык.

— У вас все готово? — спросил Виталий Денейкина.

— У нас всегда все готово. Пленные нужны?

— Нет, — равнодушно ответил Никита. — Достаточно будет их просто отпугнуть.

Денейкин посмотрел еще уважительнее.

— Поехали, — распорядился Виталий.

Завел мотор джипа, вырулил. Ехали минут пять, остановились на холме, чуть ниже вершины и выбрались из джипа. Осторожно выглянули и увидели войско, растянутое по дороге гигантской серо-бурой змеей.

Денейкин потянулся, играя шарами и канатами мускулов, вернулся к машине. Лениво достал с заднего сиденья РПКС, щелкнул, передернул. Красуясь, вышел на холм так, чтобы белобровые видели.

Передние ряды увидели, притормозили, по всей «змее» прошло шевеление. Донеслись офицерские крики. Виталий поднял бинокль, посмотрел на тупые лица с разинутыми ртами и вымазанными белым бровями, опустил.

Деннейкин перехватил пулемет и дал длинную очередь от живота. Перед войском прошла ровная, как по линейке, цепочка земляных фонтанчиков.

И по рядам бородачей разошлось уже не шевеление, волна. Донеслись отчаянные вопли: «И-и-ибли-исс!!!», войско превратилось в перепуганную толпу, ринулось обратно, бесформенно расползаясь в стороны от дороги.

В одном месте возникло уплотнение с завихрением, Виталий поднял бинокль, увидел, как белобровый с дурацким флажком на голове отчаянно машет сверкающей саблей, разевает рот в ругательствах. Без толку: человеческий поток притормаживал, но обтекал с боков. А потом офицер изогнулся и рухнул вперед с пикой в спине.

За двадцать минут от армии остались убитый офицер, перевернутые телеги, разбросанные повсюду пики и луки.

Виталий доложил по рации, что войско неприятеля разгромлено, услышал в ответ:

— Дождитесь трофейщиков и возвращайтесь на разбор.

Денейкин тоже выслушивал доклады своих спецназовцев, раздавал приказы. Никита долго высматривал что-то в бинокль, пока не решил:

— Не вернутся. Может быть, дальше организуются, но пойдут домой, про иблисов рассказывать. Наврут, конечно.

Денейкин достал из-за голенища флягу, отхлебнул, крякнул. Другим не предложил, потому что у него там всего лишь холодный травяной чай. Досадливо скривился:

— И чего мы возимся? Перекрыли бы эту дорогу и все остальные, и не вектором бронзы, а неолита, и с такими градиентами, чтобы железо и тряпье за пять минут в пыль рассыпалось.

— Тогда в шкурах и с дубинами полезут, — возразил Виталий.

Но Денейкий не согласился:

— Белобровые, скорее всего, решат, что нас аллах покарал, что во всем Анклаве неолит, а то и эпицентр. Да и бандюки больше не сунутся.

— У них не аллах, а Тенгре, — уточнил Никита. — Но они действительно решат, что нас за связь с иблисом покарали.

— Ну так в чем дело? — напирал Денейкин. — У нас в Анклаве пятнадцать тысяч народу, все рукастые, мозгастые, сознательные. Завод, мастерские, больница… живи, и радуйся, чего проходы открытыми держать? Оставить узенькие да кривые, чтобы мы могли в разведку ходить. А так каждый вожак каждой завшивленной шайки, как услышит про Анклав, в тот же день нас грабить собирается. Хоть бы хитрость какую придумали, шпионов засылали, а то — лезут толпой до первого выстрела, а потом драпают. Да еще и белобровые повадились… сейчас по полторы тысячи нагоняют, но потом решат мясом завалить, полчищами припрутся. Где вы их хоронить будете, а? И что с вашим гуманизмом будет?

— А вы против гуманизма? — удивился Никита.

— Я за. Если бы вы гуманистами не были, то не стали бы меня и моих ребят от жопы спасать, собой рискуя. И потому тем более не нравится мне, что проход в Анклав открыт. Перекрыть-то можно запросто! Пару кнопок нажать.

Денейкин замолчал. Убедившись, что он выговорился, вступил Виталий:

— Нельзя нам закрываться. Ведь не только армии грабителей и фанатиков идут, нормальные люди тоже… иногда. А нам люди нужны, пятнадцать тысяч на самом деле мало.

— А чем белобровые не люди? Набрали бы пленных.

— С фанатиками, которые верят, что вся техника от дьявола, цивилизацию не возродишь. И с наркоманами из банд тоже. Нам другие нужны. Хоть бы и беженцы, пусть слабые, запуганные, но лишь бы еще людьми оставались. Жаль, что мало их.

— Потому что слабые и запуганные предпочтут бандам десятину платить. Или молятся, как белобровые приказали, уже и сами верят, что бог против швейных машинок. Видите, как мало их приходит. Однако замах у вас — цивилизацию возродить! Анклав бы сберечь…

Возразить было нечего, но Никита попробовал:

— Понимаешь… Сергей Олегович не может себе простить, что допустил энтропийную войную. И я себе простить не могу, и…

— Да вы и так больше, чем могли, сделали! — перебил Денейкин. — Считай, на три года войну оттянули, теорию эту энтропийную продвинули, хоть какая-то защита была от энтропии, хоть местами… Анклав построили. А когда рухнуло все, не сидели в Анклаве, вон, скольких спасли.

— Сделали все, что могли, и этого оказалось мало, — покивал Виталий. — Поэтому и сейчас должны делать все, что можем. Иначе получится, что мы как те реконструкторы, которые местами возрождали средневековье. Всего-навсего.