— Видели? – Мергольд тычет пальцем куда-то в небо, в небо, — видели, да?
Хоть убейте, ничего я не видел. Вот я всегда такой, все видят, я нет. Со мной только в прятки играть, точно никого не найду.
— Ага, видел, — говорю, чтобы не обидеть Мергольда. Хозяина обижать нельзя, от этого хозяина зависит многое. Очень многое.
Если не сказать – все.
Остальные наши спутники, кажется, тоже ничего не видели. Но кивают головами, да, да, заметили, вон он пролетел в тумане, прямо над деревьями.
Вообще чего ради я поперся на эту охоту, ну не хотел же переться, а вот поперся. И выехать Мергольд решил ни раньше, ни позже, на рассвете, а я терпеть не могу вставать на рассвете, спал бы еще и спал, валялся бы в кровати, часиков так до двенадцати, а то бы еще и позавтракал в постели, кофейком с булочками. Чесслово, если бы я жил как Мергольд, — свой дом, полный штат прислуги, — я бы раньше полудня из кровати не выбирался, а уж о том, чтобы рано утром куда-то ехать, и речи бы не было. Что за жизнь у сильных мира сего, вечно мотаются туда-сюда по всему свету, в поездах, в самолетах, нынче здесь, завтра там…
Я бы на их месте…
Ладно, не о том речь. Так вот, не хотел я ехать. Не хотел. И в седле я держусь, как корова на заборе, и конь меня не держит, дрожит, фыркает, только и думает, как выбросить из седла в осеннюю слякоть.
Я бы на охоту выехал не раньше трех часов пополудни, а то и под вечер, да разве Мергольда переспоришь…
— Вон он!
Мергольд привстает на стременах, тычет пальцем в небо. Теперь и я вижу черную перепончатокрылую тень. Вскидываю ружье, неловко стреляю, не целясь, знаю, что черта с два попаду.
В жизни никогда не стрелял.
У меня свои методы охоты, а из ружья стрелять, это не по мне…
— Для первого раза неплохо, — говорит Мергольд. Говорит снисходительно. И, как кажется мне, насмешливо. Мол, где тебе…
Я и сам понимаю, что мне нигде.
К Мергольду я приехал вчера вечером, еще долго плутал по дорогам графства, будто нарочно запутанным так, чтобы я не выбрался. Мне за рулем сидеть не впервой, все равно к концу пути вымотался так, что дрожали руки, особенно когда сидел за накрытым столом, даже расплескал вино из бокала.
Не умею я держать себя среди сильных мира сего.
Хоть убей, не умею.
На тридцать три раза штудирую учебники этикета, вилку в левой руке держать, котлету в правой, а как сяду за накрытый стол, где все блестит и сверкает, так как будто подменяют меня, руки дрожат, сую не ту ложку не в то ухо, разливаю вино, и обязательно на кого-нибудь из гостей. На приеме у королевы английской от волнения тыкал в хлеб вилкой, она сделала то же самое, добрая душа, чтобы меня не смущать.
И нет бы Мергольду отправить меня спать, как бы не так, заставил танцевать с какой-то восходящей звездой какого-то кино, потом потащил смотреть свои трофеи, все стены у него увешаны головами оленей, кабанов, чучелами фазанов, лосиными рогами и копытами. Полночи выслушивал от хозяина, как он подстрелил кабана, завалил лося, а этого тигра подбил в Индии, в последний момент, когда зверь уже бросился на охотника…
А наутро нас потащили на охоту.
— Вон он, — Мергольд снова тычет пальцем в небо.
Стреляю во что-то черное, перепончатокрылое. Конечно, не попадаю. Оно и к лучшему, вчера кто-то под бо-о-ольшим секретом шепнул мне на ушко, что Мергольд и сам не больно-то великий стрелок, и чтобы его не обидеть, не дай-то бог подстрелить дичь вперед него.
Так что оно и к лучшему.
Пасмурный день потихоньку переваливает за полдень, Мергольд объявляет привал. Вот это по мне, привал так привал, хотя я бы лучше отобедал в поместье.
День ползет к вечеру. Тридцатое октября, единственный день, когда можно охотиться не на фазанов и оленей, а на кое-что поинтереснее. А на что поинтереснее, это вы у Мергольда спросите, он лучше знает. Он в этом деле большой спец, я для того и приехал сюда, посмотреть, как он охотится на…
Охотится на…
Не будем забегать вперед.
Нет, так-то я охоту люблю, вы не подумайте, я только одной охотой и живу, если бы не охотился, давно бы уже отбросил копыта. Только я люблю охоту ближе к вечеру, когда хорошенько отдохнешь, выспишься, да и такую охоту люблю, чтобы не гоняться за дичью, а сидеть тихохонько в засаде.
Глядишь, добыча сама придет.
Да разве с Мергольдом поспоришь…
Мергольд большой человек.
От Мергольда зависит многое.
Очень многое.
Если не сказать – все. Чует мое сердце, война в Персидском заливе – его рук дело, и много еще что. Может, мне, как журналисту, приоткроет завесу тайны. Может, нет.
Так что никуда не денешься. На охоту так на охоту. Если бы Мергольд сказал мне спуститься на дно морское, или голым идти покорять Северный полюс, я согласился бы, не пикнул.
День клонится к вечеру. Холодный день осени, недобрый день осени. День, когда дети по всей Англии выряжаются вампирами и мертвецами, ходят по домам, просят сласти или страсти-мордасти. День, когда мертвые встают из могил, и пляшут свои веселые пляски. День, когда…
На этот раз я первым замечаю в кустах темную тень, кричу – смотрите, смотрите. Мергольд стреляет, ловко, легко, кажется, подбил, что-то с визгом улепетывает в темную чащу.
— Отличный выстрел, милорд, — говорит кто-то из гостей.
Не вижу ничего отличного. Добавляю:
— Подранок… нельзя оставлять.
Гости смотрят на меня, как на психа. Человек, который вчера шептал мне на ушко, делает мне отчаянные знаки. Понимаю, что сболтнул что-то не то.
А что вы от меня хотите, не умею я с людьми. Не мое это…
Гоним коней – дальше, дальше, в серые туманные сумерки. Теперь темные тени мелькают все чаще, закрывают собой бледную луну.
— Они просыпаются к ночи, — говорит Мергольд.
Думаю, какого черта мы поперлись в лес на рассвете, если они просыпаются к ночи. Они-то будут поумнее людей, знаю, когда проснуться.
Они…
Не очень-то я в них верю.
А Мергольд верит.
И тут прямо передо мной из зарослей вспархивает нечто. Вижу, отчетливо вижу.
Он.
На кого мы едем охотиться, я узнал вчера вечером. Когда разговор зашел про каких-то не то фазанов, не то рябчиков, хозяин устало отмахнулся.
— Это что… то, на что мы идем охотиться, не идет ни в какое сравнение с самой редкой птицей.
— На кого же мы будем охотиться? – спросил я.
— А на кого можно охотиться одну ночь в году, ночь демонов? – Мергольд усмехнулся, — на демонов, друг мой, на демонов.
— Это шутка? – спросил я.
— Какие здесь могут быть шутки, друг мой, какие шутки…
Толстячок, который сочувствовал мне, отчаянно дергал меня за рукав. Я и сам уже понял, что ляпнул что-то не то. И убедился, когда толстячок подошел ко мне после банкета, зажал в угол:
— Что вы, в самом деле… над демонами посмеялись… Это его страсть, понимаете, страсть милорда… а вы…
— Охота на демонов?
— Ну… кто-то верит в привидения, кто-то в духов, а наш милорд в демонов. И боже вас упаси поколебать его в этой вере.
Я клятвенно заверил, что не поколебаю. Не поколеблю. Не поколе… короче, вы меня поняли. На рассвете покорно надел нательный крест, зарядил ружье серебряными пулями, окропил себя святой водой.
Дело того стоило.
Я хотел узнать у Мергольда многое.
Очень многое.
И вот теперь…
Я видел это, собственными глазами, как из черных зарослей в темноте ночи взметнулся дьявол. Чернее самой ночи, перепончатокрылый, длиннохвостый, с изогнутыми рогами. Я был так ошарашен, что забыл, что надо стрелять, я вообще обо всем забыл, с грохотом свалился с лошади в осеннюю грязь.
— Вот видите, а вы не верили, — сказал Мергольд, глядя, как я поднимаюсь, — и в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится вашей философии…
— Шекспир, — кивнул я. Хоть это я знал. Забраться в седло долго не получалось, наконец, толстячок соскочил со своей лошади, помог мне вскарабкаться.
Я понимал, что впечатление от меня испорчено – окончательно и безвозвратно. И все-таки еще надеялся на что-то. Непонятно на что.
— Здесь какой-то портал между мирами, здесь, в этом лесу, — сказал мне Мергольд, — вот и просачиваются сюда демоны, призраки, духи… Пару раз я видел душу своей покойной матери…
Я понял, что настало время. Время задавать вопросы.
— Оружием торгуете?
— Да, мой друг… великая вещь, оружие…
— Войны, революции… — поддакиваю я.
— Именно, мой друг. Пока живет человечество, оно будет проливать кровь.
Едем в темную чащу, Мергольд оживленно говорит что-то об оружейных поставках, о деньгах, о власти, кто сказал, что его конек — демоны, вот его конек — власть… Осторожно спрашиваю:
— Хотите контролировать весь мир?
Мергольд замирает, пришпоривает коня.
— Знаете, да… за это я готов продать душу дьяволу.
Я вздрогнул.
Глаза Мергольда горели. Горели адским огнем. Вот так же он горели вчера вечером, когда хозяин показывал мне боевые трофеи, развешенные по стенам, головы оленей, бизонов, антилоп, тигров, кабанов… этого красавца подстрелил в Индии, этого здесь, на болотах, того…
И сейчас его глаза горели. Когда он говорил, что готов продать душу дьяволу.
Я взял его душу. Взял, как забирал все другие души. Легко, быстро. Он не дрогнул, не пикнул, мешком свалился из седла, я подхватил его, расправил крылья, взмыл в ночное небо.
И мелкие демоны в осеннем лесу почтительно расступались передо мной.
Вот это по мне.
Вот такую охоту я люблю. Ближе к вечеру, когда не надо никого выслеживать, погулял с жертвой один денечек и забирай.
Я вернулся к себе домой, старый слуга вышел мне навстречу, хотел принять у меня из рук душу Мергольда. Нет, не отдам я тебе свой трофей, даже подержать не дам. Привычным жестом отрезаю голову магната, вешаю над камином.
Много их тут, со всех уголков света, черные, желтые, белые. Короли, магнаты, диктаторы. Этого я прикончил в степи, долго гонялся за ним по степи. Этого прибрал в Испании, в Авиле. Этого красавца подстрелил в Берлине, долго выискивал его логово. За этим гонялся по всему земному шару, вот это была охотка… Ну да дело того стоило.
Вытягиваюсь в кресле у камина. Вот где блаженство. С наслаждением пью кровь очередной жертвы, мясо слуга поджарит, он свое дело знает. Нет, если бы я был человеком, я бы вообще из кресла не вылезал. А то придумали люди, империи какие-то создают, козни строят, ходят на войну, душу мне продают за мировую власть… не по мне это.
Не по мне.
2013 г.
