— Девушка…
Еще останавливаюсь, еще окликаю, что тут окликать, видно – мертва. Лежит, полуприсыпанная снегом, страшно так, падают снежинки, не тают, личико тоненькое, отточенное, еще не тронутое смертью.
Нате вам, вернулся с дежурства, называется… Еще уходил, Кирюхе спокойной ночи пожелал, будет у него сейчас спокойная ночь…
Набираю номер…
— Владь, чего забыл?
— Кирюш, тебе подарок. Труп на Театральной.
— Тьфу на тебя, ты это специально, что ли?
— Ну конечно, делать больше нечего, хожу, людей убиваю… Дай, думаю, Кирюхе работенку подкину, чтоб ему ночью не скучно было…
— Адрес.
— Мой?
— Тьфу на тебя.
— Театральная, десять. Во дворе.
Пока они доедут, еще стоять, ждать, вот так, под взглядами, ну что, что уставились, отойдите, женщина, да, мертвая лежит, а вам что, вы врач, что ли, судмедэксперт? Вот тебе и чудный вечер, в кои-то веки расслабиться хотел… Прощай, «Менты», прощай, ветчинка в холодильнике, вон они уже без меня там на эс-тэ-эс начались, ветчинку мою едят, а я тут…
Это что за черт…
Нет, показалось, будто шевельнулась, дрогнула, к вечеру и не такое привидится. Да как она шевельнется, дрогнет, нате вам, черные дыры в груди, на кофточке, и черные ручейки, красные горошинки на снегу…
— Девушка что?
— Какая девушка? – Кирюха смотрит на меня, замотанный, никакущий, кажется, сейчас свалится тут же, в кабинете, заснет.
— Ну эта, которую вчера нашли.
— Знаешь, не ожила.
— Да хорош дурить, я серьезно, что там?
— Влюбился, что ли?
— Кирюш, я тебя пришибу сейчас.
— На вот, протокол посмотри…
Очень мне интересно протокол вскрытия смотреть… открываю, читаю, труп девушки 20-22 лет, пониженного питания, телосложение хрупкое, ну это они все сейчас такие, ни рожи, ни кожи, глаза серо-голубые, неровная пигментация радужки… тьфу на вас, написали бы, цвета морской волны перед бурей… Третий глаз чуть красноватый, с золотыми прожилками. Крылья расположены на средней линии лопатки… это еще что за средняя линия… крылья перепончатые, серебристо-белые, размах крыла – 3 м, нехило, масса тела 0,5 кг, на груди три пулевых ранения диаметром…
Вот черт.
— Эксперт что, пьяный был, или как?
— Может и пьяный.
— Да нет… это он что намудрил, третий глаз… крылья.
— Ну… Крылищи такие матерые, санитары все прокляли, пока до морга везли. Витюха одно крыло поломал-таки, шеф ему обещал шею поломать…
— Вы там все, что ли, пьяные были?
Снова смотрю в протокол, в особые пометки, а вот оно что… Нехило…
— Слушай, а мы же только людьми занимаемся.
— Да не только, вон, на-днях уроды какие-то собаку сожги, тоже нам люди настучали.
— Нет, ну а это… не наше же дело.
— Ясен пень, не наше, это ты все бучу поднял… куда вот ее теперь, эту… телосложение хрупкое, пигментация неровная… Полиция слушает… ага… ага… Сей секунд… Владюш, тебя…
Зря я от коньяка отказался, коньячок тут хороший должен быть… И от обеда зря отказался, а что зря, ложек-вилок как звезд на небе, не ту ложку не в то ухо сунешь, все на тебя как на деревенщину посмотрят… Вон они, стоят, хихичут, девки в фартучках…
— С собой коньячок возьмешь… девки, и сервелатику ему там заверните, и крабов… Вон как на них смотрит…
Он не будет слушать возражения, он не терпит возражений, этот золотой человек в золотых перстнях, к нему не то, что прикоснуться боишься, и посмотреть страшно, будто от одного твоего взгляда пятна на пиджаке останутся, потом отмывать заставят…
— Платят-то тебе хорошо?
Вымученно отвечаю:
— Да… терпимо.
— Да знаю я это терпимо, зубы на полку… — золотой человек фыркает, — не жалуют у нас полицию… а машину себе? А отдохнуть куда съездить? А жениться? Кинет шеф тыщу рэ на свадьбу, и как хочешь дальше крутись…Так что это, пацан, как тебя там, если что надо, не стесняйся, говори… Чем можем, поможем…
Чем можем… смотрю на него, золотого, такой всем сможет, такой хоть сейчас достанет из одного кармана яхту, а из другого квартиру в Москве.
— Ну… я подумаю.
— Ну… ты подумай. А пока думаешь, ты мне этого говнюка из-под земли достанешь… который мою… убил.
— Да понимаете, мы только с людьми…
— Не понимаю. И понимать ниче не хочу. Русским по белому тебе сказал, проси, чего хочешь… за этого… этого…
— Да что проси, суд-то все равно ничего не сделает…
— Класть я хотел на твой суд… я ему такой суд устрою, ему уже никакой суд не поможет. Сделаешь, будешь молодец… как соленый огурец… Где живешь? В общаге? Тю-ю, про квартиру не парься даже… Стой, дай до дома подброшу… Ты, вижу, пацан смышленый… Ты ее, значит, нашел, бедную мою… о-ох, черт… Я же ей, считай, ничего не жалел, для нее жил, а для кого еще, для себя, что ли? Для них живем… Вон какие хоромы отгрохал, чтобы хорошо ей было, куда ее только по свету не таскал… Турция, Эмираты… Шарм-Эль-Шейх… Еще парк мой не видел, для нее собирал…
— Видел… только он в снегу сейчас, все равно… красиво.
— Да что этот, я про автомобильный, балда! Тебе тачки такие и не снились… Ничего, приснятся скоро, ты этого, главное…
Киваю. На ватных ногах иду к двери. Девчонки на кухне торопливо пакуют мне коньяки, крабов, еще какую-то хрень, которая бывает только на лазурных берегах с молочными реками. Кто-то вышмыгивает из двери, бочком-бочком, по стеночке пробирается к лестнице.
— Где ваша милость шляться всю ночь изволили? Ох, упорхнул, как ветром сдуло… Сынуля мой… долбохлеб… Двадцать лет, ни мозгов, ничего… Отдыхает природа… на детях…
— Как ее убили-то вообще?
Эксперт смотрит на меня, уставший, замотанный, злой, людей ему мало, нет, нате вам, еще и эту принесли…
— Да всякое бывает… пару раз в новостях слышал, твари эти с самолетами сталкиваются…
— Ну ты и сказанул, твари.
— А кто они… где и под машину попадет, и под поезд… Они же правил движения не знают, где им…
— Да я не про поезд говорю, а эту кто прибил?
— Да кто… бывает, и поохотится кто…
— На хрена?
— А на хрена голубей стреляют? На хрена чуть осень ты у нас по полям по лесам глухарей бьешь?
— Так то глухарь, а то…
-А им по фигу… у одного такого охотничка дома был, у него там рога-копыта развешаны, бошки оленьи… И крылья висят. Матерые такие, сиреневые. Я офигел прямо увидел, а он только посмеивается, ну и куда ты на меня, в гринпис пойдешь жаловаться? И верно, нет такого закона, что нельзя их…
— Думаешь, охотник какой?
— Да какой… не сезон, вроде. Или подгадить кто ему хотел…
— Кому ему, это она.
— Ну… мужику этому. Шишка-то немаленькая, может, кому дорогу перешел, и нате вам… Его самого не трогают пока, а тут так… предупреждение…
— Ты давай ближе к делу… Этому-то что говорить?
— Да я откуда знаю? Они вообще и сами по себе мрут… климат на земле меняется, или там еще что… Видел, летела одна такая над комбинатом, вся в дыму, и хлобысь, замертво…
— Да брось ты, у брата моего такая по «Маяку» шарится, только что не в реакторы заглядывает.
— Ну тогда я не знаю, что…
Сижу. Молчу. А что мне остается, сидеть. Молчать. А потом сказать ему, что ни хрена я ни нашел, ни ниточки никакой, ни зацепочки, наглухо.
— Тебя как, сразу убить, на хрен, или потом?
Это он орет, золотой человек, заливается, бешеный, глаза злые, навыкате…
— У тебя вообще мозги каким концом к какому месту подвешены?
Сижу. Молчу. Чувствую, как краснею, весь, весь, лицо сейчас загорится, пламя еще на китель перекинется, что я завхозу скажу…
— Ты вообще хоть что-то умеешь, или только собак гонять? Может, вообще к дворнягам на улицу жить пойдешь?
Сижу. Молчу. Мне еще отвечать на вопрос – где тело, когда можно будет приехать, забрать, похоронить, и я скажу – никогда, потому что – нет у никакого тела, рассыпалась в прах, растаяла в тумане, а может, и не было ее никогда, показалась, померещилась, пригрезилась, прибредилась, при…
— И даже не показывайся мне больше, найду, бошку оторву, в жопу вставлю!
Кусаю губы. На гонорар можно не рассчитывать, плакали мои денежки…
— Какие, на хрен, денежки, ты у меня по помойкам рыться будешь! Блин, меня бы в твои годы батя в универ тиснул, я бы ему руки целовал! Нет, нате вам, учиться мы не будем, в менеджеры мы не пойдем, мы в игрушечки играть будем, шлем напялим, двуручным мечом пойдем махать! Домахаешься, толкинист долбанный… Ну все, прошу прощения… отвлекся…
Выключает телефон, поворачивается ко мне.
— Этот мой долбохлеб позвонил, так кого хочешь доведет… ей-богу, бошку бы ему дурную оторвал… слушай, а почему ты не мой сын? Махнемся не глядя, я тебя возьму, а этот пусть в лес свой идет, и не возвращается, может там вообще на дерево залезть, гнездо себе свить… Так, это я про что вообще… Ох, завел, идиотище… Ну да… чего нашел-то?
— Убийцу… нашел.
Сглатываю. Тишина давит так, что сейчас расплющит насквозь.
— И кто же?
Сглатываю. Давлюсь собственным молчанием.
— Ну?
Чувствую, как проваливаюсь куда-то.
— Вы.
— Че-е-е?
— Вы. Вы ее… убили.
— Чего ради? Мне делать больше не хрен, ее убивать?
— Вы… убили… свою… душу.
- С дуба рухнул, или как? Я для нее тут как белка в колесе верчусь-кручусь, света белого не вижу, вон хоромы какие отгрохал, с детства мечтал… Эмираты… Шарм-Эль-Шейх… а ты сказанул тоже… ты парк мой не видел…
Хочу сказать – видел, спохватываюсь, что речь идет про другой парк…
Это еще что… Это новенькое что-то, ты смотри, мужик, за нападение на полицейского срок дают, а если меня кольтом этим заденешь… Нет, не меня, золотой человек выхватил кольт, распахнул окно, целится в кого-то там, высоко в небе… И вижу – сквозь туман, сквозь метель, иссиня-черные крылья, серебристый шлем, колчан со стрелами на поясе… Чуть не крикнул — вот ваша душа, да не его, сына…
Летит душа…
Целится золотой человек…
Бью его – сильно, больно, под колени, мужичище падает к моим ногам, даже не знаю, как его зовут, как сына зовут, тоже не знаю, неважно, пуля вдребезги расколачивает зеркало у входа, вторая пуля вонзается в стекло буфета. Бегу – по широким лестницам, съезжаю по позолоченным перилам, мимо каких-то ремабрантов, рубенсов, венер милосских, орхидей, на улицу, в парк, не в тот парк, к воротам, два качка вываливаются откуда-то из ниоткуда…
— Именем закона!
Ага, убрались, хвосты поджали, вам потом хозяин хвосты поотрывает… Хватаю душу – пролетающую надо мной, прижимаю к себе, сильно, крепко, затаскиваю в свой жигулишко…
Ты мне еще кусаться будешь, тварь… для тебя же стараюсь, для тебя… Ага, все поняла… сидит, молчит, улыбается. Они говорить не умеют, только и могут, что молчать и улыбаться… и жить…
Я тебя потом сюда верну… потихонечку… парню этому, не знаю, как зовут… или себе оставлю, хватит мне уже без души ходить… я-то свою давно извел… вот так же лежала… мертвая… припорошенная снегом…
2012 г.
