Утро. Полвосьмого...

Всю ночь с ума сходил ветер, охапками срывал пожелтелую листву и бросал мне в окно. И успокоился лишь к утру, устлав дорожки жёлто-бурым ковром. В парке не было ни души. Даже вездесущих дворников не видать.

   Лишь мы с Вольдемаром вышагивали бок о бок. Эти ранние прогулки стали нашей негласной традицией. Они не были вызваны ни пробежкой до супермаркета, ни жаждой к бегу трусцой, ни к чему-то ещё. Мы гуляли. В полвосьмого утра. Как два идиота.

   — Ты слышал? Ночью была настоящая буря, — сказал я, чтобы хоть что-нибудь сказать.

   — Слышал, — ответил мой собеседник и зевнул, — я перечитывал Бунина. "Завтракали мы в этот день до одиннадцати часов вечера" — на этом месте я надолго завис...

   — Не лги, Вольдемар, — ухмыльнулся я, — всю ночь под завывания ветра я слышал позывные "Регаты". Ты шнырял на каком-нибудь навороченном звездолёте в каньонах Криры или в газовых облаках на Ильтее. А потом забавлялся с красотками в борделях на "Перекрёстках миров". Вряд ли тебе было дело до непогоды за окном.

   Мы оба приветственно кивнули. Ровно в семь сорок пять возле ржавого остова колеса обозрения мы каждый раз раскланиваемся с меланхоличного вида гражданином.

   Миновав его, мой собеседник в очередной раз предположил:

   — Альдебаранец?

   — Неет, — протянул я, — при таком-то цвете лица и форме ушей?

   — Ну-у, если предположить, что он там давно не бывал...

   Некоторое время идём и молчим. И в этом есть своя прелесть.

   — И заметь, это только твоя прелесть, — вредоносно отвечает Вольдемар.

   — Здрасссьте, — опять отприветствовали мы в голос очередного "прогульщика", такого же, как мы с Вольдемаром, ненормального.

   С этим мы всегда встречались ровно в восемь у фонтанчика с водой. Перед ним стрыбал мопс серии "прогулочная собачка". Лет пятнадцать назад такие пользовались особенной популярностью. Я вздохнул.

   — А раньше собаки были живые, — сказал я, ежась и засовывая руки глубже в карманы, — они ходили с хозяином на охоту и приносили ему тапки утром.

   — Я могу сходить с тобой на охоту, — ответил флегматично мой собеседник, — при условии, что тапки ты принесёшь себе сам.

   Мы шли уже час. Свернули на конную тропу, усыпанную листвой.

   — Что ты делаешь? — спросил Вольдемар, удивлённо покосившись на меня. — Ты ведёшь себя, как болван.

   Тут только я понял, что странным образом протягиваю туфлей по земле, поддеваю собранный изрядный ворох листьев и подпинываю его… Вот так… Потом другой ногой проделываю то же. Нда.

   — Кхм… Пахнет-то как!

   — Надо же, наконец-то, заметил! — пробормотал с издёвкой Вольдемар. — Твой кофе, между прочим.

   Вольдемар кофе не пил. Принципиально. Чтобы не пускаться в споры со мной о том, какая фирма подделывает аромат кофе лучше.

   Я вздохнул и с сожалением прошёл на кухню. Действительно, кофе убежал. Вольдемар последовал за мной к столу.

   — Ты не выключил воспоминание. Всё приходится делать за тебя.

   — Ну, уж, таки и всё, — бурчал я, наливая из турки себе в чашку кофе, — вот кофе себе я варю сам.

   — Рад за тебя. Ты ещё и в сортир сам ходишь. Как ты мог об этом забыть, ума не приложу, — Вольдемар сидел напротив меня.

   — И с этой язвой я живу восемь лет, — длинно потянул я кофе.

   Обжёгся.

   — Вот дурак, каждый раз одно и то же! — хмыкнул восторженно Вольдемар, глядя на меня.

   — Сам такой, — парировал я.

   И потянулся к мягкому сыру. Поискал глазами хлеб.

   — Сегодня буду поздно, — промямлил я с полным ртом, — приду не один, приберись тут...

   И встретился с суровым взглядом. Но обожжённая губа болела, и я решил не делать поблажек.

   — Да-да-да!

   — Это невыносимо, — наглец повернулся ко мне спиной.

   Как будто это я разбрасываю везде вещи?!

   — Ты.

   А эти… эти ночные… регаты! Они мне спать не дают!

   — А мне надоели эти твои дурацкие прогулки.

   — Не смей пользоваться моим коммуникатором, гад!

   Когда я перестаю отвечать вслух, Вольдемар, с присущей ему флегмой прослушивает мой вживлённый коммуникатор. Стоило только раз попросить его разбудить меня.

   — Ну и что? — прилетело мне, натягивающему плащ, уже в спину.

   Хлопнув дверью, я почувствовал некоторую компенсацию за ущемлённое самолюбие. Ухмыльнулся и подумал "ладно, завтра я ему устрою..."

   Утро. Полвосьмого. Аллеи парка в туманной измороси, сеявшейся из тучи над головой. Я раскрыл чёрный большой зонт с деревянной ручкой, посмотрел на небо и спустился с крыльца.

   — Да-а… Погодка! Градусов пять не больше. Того и гляди, пойдёт снег! — проговорил и оглянулся я.

   Вольдемар мрачно промолчал и не сдвинулся с места.

   Пошёл дождь. Крупные капли ударили по зонту, брызнули мне в глаз. И застучали дружно и весело по дорожке, по плащу. Изо рта шёл пар. Дождь набирал силу.

  Я прищурился и, сложив губы трубочкой, посвистел.

   А в ответ тишина.

   Я посвистел ещё раз...

   — Когда-нибудь я изловчусь и помечу твои штаны, — проворчал Вольдемар, спускаясь с крыльца, — в такую-то погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.

   Он шёл рядом, откровенно прижимаясь ко мне. "Подхалим, под зонт лезешь".

   — А то.

   Мы замолчали. Говорить не хотелось. Вольдемар лишь хмыкнул, когда мы в семь сорок пять повстречали нашего альдебаранца.

   — Умгум, — буркнул я, — и не говори, повадился...

   В восемь мы раскланялись в очередной раз. Гражданин с миниатюрной псинкой модели мопс.

   — Твоё воспоминание пользуется популярностью, — проворчал Вольдемар, — не пойму, только, за что.

   — А вы не хотели бы продать вашу собачку? — полюбопытствовал, уже поравнявшись, хозяин мопса.

   Я покосился на Вольдемара. "Слишком много для одного утра, бедный Вольдемар".

   И мы молча прошествовали мимо.

   — Я скачал новую версию красоток на "Перекрестках миров", — сказал я.

   Вольдемар молчал.

   — И заказал солнечную погоду на завтра.

   Дождь, наконец, кончился.

   — Сегодня дома я приберусь сам...

   — Твой кофе… — флегматично заметил Вольдемар.

   И выключил моё дождливое воспоминание.