№173 Собиратель
Он ходил, собирал их: восторг, будни, горе. Так и сыпались пламени в раскрытую настежь душу - вместе с липким прикосновением потного тела, запахом правды в объятиях «здесь и сейчас», отдающей полынью и валерианой – травами предсказаний. Музыкой грома, когда твой мир рушится, и вкусом свежего хлеба, когда мир лишь только рождается. А глаза слепила однородная снежная пелена – унылая небыль каждодневности.
Потом, когда схлынет первый шок, когда вернется зрение, Собиратель начинал чаровать:
Из восторга получались благословения, усилители, защитные купола.
Печаль выливалась в разрушительные заклятия – ненавидя себя, желаешь этим поделиться со всеми-всеми, чтобы нигде больше никто не улыбнулся.
В буднях заключался потенциал обоих, потому иногда Собиратель брал целые души и помещал в себя, дабы затем «доить» их, получая силу.
Мир состоял из радужных пятен, напоенный ароматами «пищи». Не было плохих и хороших – только сила, наводнившая каждый шаг, каждый стул зловонного трактира. И смерть не пугала – это величайший выплеск, отменная «пища», лакомый кусочек, который можно черпать и черпать. А люди все одинаковы. И еще будут на этой земле.
Все перевернулось, когда пришел другой собиратель. Ему не нужны были крохи силы с великого стола Мироздания. Не советуясь, не спросясь, он заронил зерно правды в собрата. И проросло зерно – Родником. Источник, бьющий из самого сердца, мог напоить жаждущих, спасти утопающих, засеять поля бесплодных и безрезультатных, утешить страждущих и осудить виновных. Мир наступил бы, едва Родник забьет в сердцевине земли, там, где солнце выжидает утра. Но вначале Родник придется взрастить человеку, согреть теплом своего сознания, вскормить томлением, засеять ветрами сомнения, взрыхлить бешенством и сдобрить отчаянием.
Время шло, и люди стали обретать лица.
Одни были добры и милы, как мать, и он тянулся к ним рукой, словно жаждя этого утешения, жаждя скрыться на их груди ото всех бед и проблем. Когда это удавалось, из его рук росли цветы, малейшие семена прорастали, даже если целый год пролежали в пыли, раны затягивались сами собой, поля давали всходы, и пахло свежими травами, цветами, ливнем.
Другие были хитры и азартны, не чуждо им баловство и задор. Он мог сутками веселиться с ними, флиртовать и подтрунивать, ловя на случайном слове этой странной дружбы-вражды, упиваясь невозможностью быть честным под тысячей масок. И Источник рос в нем, позволяя чуять, как вдалеке, за километр, бьется сердце еще одного существа. Он мог передать тому силы, внушить веру, разрушить удачу врагов и помочь в победе друзьям. А взамен получал все ту же сердечную боль. Лились песней игривые голоса – ложь, укрытая в правде.
Третьи были живы, как тысяча недобитых калек, сосредоточенных в одной сущности. Сонм горьких историй падших душ, разбитых надежд или солнечных дней батарейкой в душе, бережно хранимых от любого тлена. Он пил от тех батареек, опустошая, и видел за собой погасшие тропы, оброненные посохи и выщербленные солнца. Но мог бы поклясться, что чувствует не за километр, а за десять, и способен дотянуться до каждого, ощутить его тело, увидеть его глазами, стать им. А если кто-то вызовет в нем сострадание – он мог мутировать, прирастить себе конечность, оружие... Но нет, он вырастил второе сердце, чтобы лучше кормить Родничок, и билось, билось оно, сотрясая нутро.
Четвертые были средоточием мудрости. Хотелось подражать каждому, стать таким, чтобы быть достойным их мимолетного взгляда. Он набивался в послушники и капля за каплей пил их властность и жажду силы, их красоту и могущество. И тогда звери в лесах и птицы в небе начинали понимать его, давать советы, и вампиры становились людьми, испив его крови. Глядя на мир широко раскрытыми глазами, вновь и вновь он находил себе учителей.
Пятые были жалкими, как кусок мокрой соломы. Они плавали в своей немощи и невежестве, тянулись обрывками рук, огарками истаявших душ. И он вел их за собой, объяснял, как сиять ярче солнца, шутить, лгать, примеряя маски, как жалеть и вести за собой. Взамен получал тонны восторга, сонм счастливых спокойных будней и пуд печали – печали о том, что он не может принадлежать им всецело, полностью, что они не способны испить до дна чашу его преданности. И тогда мир вокруг него преобразился: всё то, что должно истлеть, тлело быстрее, разлагаясь на глазах, давая пищу новому. Он мог вытягивать силы из любых встречных, осушая их и становясь сильнее, подавлять и подчинять, став первым во всем королевстве. И не было никого, сравнимого с ним в силах. Прогоркло-терпкий вкус могущества заполнил душу до предела.
Цвели сады, зерно текло обильной рекою, вино и мёд, словно цвета радуги, делали мир ярче и светлее. Тонувшие в их радужном море люди обретали храбрость, становясь учеными и изобретателями, чтобы сделать еще удобней, еще сытнее, еще вкуснее, и чтобы ветер играл на коже, как прежде, когда не было ни лампочки, ни компьютера. А он, тот, что носил в себе Родник, пил их радость, пил восторг и удовольствие, пока они не иссякли совсем. А потом порождал новые восторг и радость и пил их, чувствуя нарастающий голод.
Они черствели. Никто уже не мог испытать сильной радости от того, что раньше буквально сводило с ума. Нужно было все больше и больше стараний, чтоб извлечь из пресыщенных душ хоть лучик улыбки. Все сидели за экранами железных машин, ища хоть какое-то наполнение жизни, но как найти преображение в камне?
И тогда, устав творить добро, он сделал горе: чудовищные мучения обрушились на счастливых и довольных, тех, кто забыл смысл своей радости. Зато познали оную в горе и мучительно тосковали по былому!
Невероятные потоки силы ринулись к Собирателю. Он пировал на этих потоках! Он пьянел и набирал могущество, дабы творить все больше и больше зла.
Пока им не стало уже все равно, что с ними сделают.
И тогда он вновь дал порцию радости, заполучив свою пищу. И снова зло. И вновь добро, собирая дань ощущений. Он нашел! Впервые за много лет он почувствовал счастье – свое собственное, а не суррогат, произведенный другими.
Все перевернулось опять. Он понял, что своя радость дает куда больше сил, чем чужая. Но у той истины была обратная сторона: горе – тоже.
Не в силах сдерживать голод, он метался по миру, ища все новых и новых способов вызвать в себе эти чувства. Он жег себе волосы, ловя ноздрями отвратительный запах гари, он тонул в зыбкой трясине, карабкался в гору, чувствуя на пальцах шершавость скалы, а потом оттуда взмывал в небеса под вой ветра, добирался до звезд, видя их красоту. И срывался вниз метеором, плавясь от скорости и несносного жара.
...чувство переполнения застало нежданно. Свет рвал его на части – свет эмоций, свет силы, свет ощущений, испытанных каждым из выпитых. Все звуки, запахи, картины, боль и голод смешались воедино мучительным ансамблем, а надо всеми ними реяло сладкое удовольствие. Он сходил с ума от какофонии, он тонул в ней, терял свою личность. И вместе с ней гасли города, луга покрывались черной коркой, люди падали замертво, ощутив даже тень того, что вылилось на Собирателя.
Его мир рушился на глазах, гасли солнца, ветры прекращали веять, и зерно не ложилось в лоно влажной земли.
Конец всему.
Он просто должен был что-то сделать, дабы сохранить жизнь, сохранить мир, полученный такими трудами. Спасти себя.
Решение пришло мгновенно. Кометой сорвавшись с небес, он впился в землю, поднялся и помчал к ближайшему человеку. Тот был мертв, но это неважно, ведь он в своем могуществе подчинил смерть. Капля за каплей в человека вливалось одно ощущение, один вектор силы – мягкость и доброта, материнская нежность.
Второго он обнаружил в канаве – царице всех престолов. Этот человек получил игривую силу масок и воспрял, одержимый детским азартом.
Третий оказался уличным музыкантом. Собиратель влил в его лютню всю радость жизни, всю любовь к людям, и каждый человек ему стал как брат.
Четвертый подошел сам. Взглянул своими мудрыми глазами и принял дар Наставника, готовый нести его по полям и весям, пока есть в мире ненасытные, потерянные, утратившие свою судьбу. И вороны клевали его голову, пока он шел.
Пятого пришлось вырастить, пока он стал готов, ибо не осталось больше на свете достойных или просто живых людей, а сила воскрешать отдана другому. Пятый стал жадным искателем знания, путником, пропахшим всеми трактирами, всеми стоянками и кострами в погоне за истиной. Почесав в затылке, под валящими лучами июльского солнца Вечный Ученик вышел на первую свою дорогу.
Все ушли, разбрелись по свету, будя погибших, возрождая поля, одаряя сирых и убогих, воскрешая совесть и судя мятежных. Так и ступали пятеро: Шутник, Всебрат, Наставник, Вечный Ученик и Великая Мать. Пятеро новых богов. Пять цветов Родника Жизни, каждый – одна пятая от любви, щедрой всеобъемлющей эмомагии.
А Собиратель остался пуст и покинут. Ни следа божественности. Ни толики силы. Ни грамма чувств, одни ощущения: треск огня в кострах и файерболлах, касание ветра в волосах, вкус дождя, запах свежескошенных трав и свет – свет далеких звезд, смеющихся над нами.
Он жил ими, будто зверюга – жил ощущениями, кормился ими, упивался, за неимением чувств, не способный их вырабатывать. Каждый встречный-поперечный, любой забулдыга был стократ богаче его – бога, основателя, коллекционера главных сокровищ, главных магий мира человеческого.
Став жутким вампиром, он охотился за теми богатствами.
И, как прежде, ходил по лесам-дорогам, собирая восторг, будни, горе.
