№ 48 Тридцатый сектор
Кип вскочил до рассвета. Тьма колыхалась в общей спальне, вязкая и густая. Солнце еще не взойдет, а воздух растворится акварелью, тени побегут по углам, сестры зароются в подушки, а из кухни потянет жареным хлебом. Мать уже встала, она всегда поднимается раньше других, а сегодня — уж сегодня точно! — и Кип должен успеть ни свет ни заря.
Перепрыгивая с решетки на решетку, Кип вылетел на кухню. За окном буро-цветной громадой простирался город — с холма он был виден, как на ладони. Когда мать не видела, Кип забирался на кухонную стойку с ногами и, прижавшись к стеклу и носом, и ладонями, глазел на пятна реклам, колечки неоновых вывесок и голограммы новостных сводок.
Они жили в хорошем месте: большинство семей ютились в долине, в одноэтажных домишках, которые сжимали друг друга будто соты. И в тридцатом секторе, на возвышенности, дома простором не отличались — все-таки, простым семьям выделяли только самое нужное — но здешним жителям достался еще и вид. А в последний вечер лета зарево рисовалось отсюда таким буйным танцем стихии, что Кип замирал у окна, как зачарованный.
Только мать уходила в спальню, не сказав ни слова. Кип знал, что она опустится на колени в углу, перед металлическими образками богов, и будет полночи молиться. Он выходил к ней только через несколько часов, когда языки пламени над очередным сектором опадали, и в воздух летели одни только искры. Потом смотрел матери в спину и каждый раз удивлялся.
Церемония сожжения ведь так красива! Почему же мать плачет и шепчет что-то выдавленным на металле лицам?
Но в этом году о предстоящей церемонии Кип не думал. Не до того. Он столько всего не сделал! Лето на исходе, а список еще не закончен.
— Опять побежишь к своим?
Мать улыбнулась тихо и нежно. В последний день лета она всегда была такая: мягкая, очень молчаливая, и на Кипа не сердилась. Все шалости, все глупости и разбитые чашки ждали осени, и там уже можно было злиться, ругаться и даже кричать. Но только не сегодня.
Плюхнувшись на табуретку, Кип подпрыгнул.
— Ага! Еще три пункта. Вот, смотри.
Он развернул пластинку планшета. Список светился на кухонном столе загадочно, почти волшебно. Пока мать читала, Кип принялся глотать омлет, почти не жуя.
— Ну-ка… — нахмурилась она. — Старый пруд? В воду смотри не суйся.
— Да ты что, — фыркнул Кип. — Мы только посмотреть! И лягушку поймать, если получится. Говорят, там во-о-от такие квакши.
Мать улыбнулась, и глаза у нее заблестели. То ли счастье, то ли страх. Да страх-то откуда?
— И вот еще: карамельная вата. С шоколадным соусом, кокосовой посыпкой и звездочками. Можно? — заканючил Кип.
Мать только вздохнула и выудила из передника две монеты.
— А это? — она указала на последнюю строчку. — Забраться на колокольню.
Мать сложила руки на груди. Кип прихлебнул какао и вытерся рукавом.
— Совсем маленькая. Коротенькая. Не выше двух домов. И лестница там каменная. Крепкая.
— Каменная? — мать сощурилась. — Это руины, что ли?
Кип закивал.
— Вот что, — сказала она, и улыбка на ее лице растаяла окончательно.
Кип сжался. Ну, все, не разрешит. Даже сегодня. Сегодня! Но летний список — это святое! Лето — это целая жизнь. Не успел свой список за лето — и в жизни ничего не успеешь!
— Поболтайтесь-ка там с ребятами подольше. Раньше полуночи не приходи. Уж лето — так лето.
Она снова улыбнулась. Кип взвизгнул и бросился ее обнимать. Передник пах ванилью, сладкими травами и имбирем, а Кип, прижавшись лицом к животу матери, чувствовал себя самым счастливым мальчишкой на всей земле.
На пруду было влажно и душно: после полудня парило, как будто церемония уже началась. Кип только и делал, что смахивал со лба пот.
— …и платье уже готово. Все готово.
Лицо у Мирны так и светилось. Она сидела на камне, изящно поджав под себя ноги, а Трид устроился рядом, прямо на земле. Не сводил с нее глаз, такой влюбленный болван, что просто тошно. Вихрастый, пухлый, вечно красный — и почему он понравился Мирне? Такого румяного пирожка еще поискать.
— Самой красивой там будешь, — пообещал он Мирне и вздохнул. — Академия, ты ж подумай! Жаль, мне надо на фабрику. Иначе ведь выпрут, а я еще за печенку не выплатил.
Локус, долговязый, как кузнечик, и веснушчатый, как будто солнце выплеснулось на него через сито, сочувственно закивал.
— Я вот легкие в прошлом году менял, до сих пор отдаю.
— У тебя сколько процентов? — спросил Трид.
— Да почти целиком съело. Сначала бронхит, потом еще какая-то дрянь началась…
— Да нет, на займ твой.
— А, ты про это, — Локус повел плечом. — Пятьдесят четыре.
Трид присвистнул.
— Да ничего, вон моей тетке пришлось мозжечок менять, так там все восемьдесят. На сложные операции займы всегда дорогие.
— Значит, у меня ерунда, — протянул Трид. — У меня тридцать восемь.
— Мальчики, — скривилась Мирна. — Давайте-ка без этих ваших анатомических подробностей, ладно? Тошнит уже.
— Тебе хорошо, — завистливо буркнул Локус и пнул камешек. Тот отскочил и плюхнулся прямо в ряску. — Вот стукнет тебе двадцать, начнешь разваливаться, как старуха, тогда и поговорим. Об этих… и об анатомических, и о каких захочешь.
Мирна вскинула подбородок.
— А вот и не начну. А если и начну, то папочка за все заплатит. Никаких ваших дурацких займов.
— Ну вот. Вот, — Локус развел руками. — Говорю же, тебе хорошо.
Трид нахохлился:
— Давай без этого.
Локус выхватил из травы палку и сунул ее в пруд. Вода разошлась вялыми, липкими кругами, в ряска ударилась о берег.
— Нет тут квакш, — безнадежно отозвался Локус.
Кип выпятил губу. Он и сам видел, что никаких лягушек на пруду не осталось — только камыши да паутина с мошками. Но пустырь, который начинался прямо за городом, ему нравился до дрожи. Солдат на воротах то краснел, то бледнел, не понимая, как быть, но, взяв с ребят обещание, что те вернутся еще до заката, все же пропустил. И вот теперь они на свободе, сектора позади, а мать разрешила гулять допоздна. Когда Кип рассказал о таком невиданном деле друзьям, те только присвистнули.
— Ну ты даешь, головастик, — сказал Локус. — Значит, сегодня оттянемся.
Им-то никакие разрешения взрослых не требовались. Они и сами уже были взрослыми. А солдат на воротах — ну его. Хорошо, что такой молодой попался. Другой бы еще подумал, пускать или не стоит…
Ну, по крайней мере, один пункт готов: на пруд они посмотрели. Вода здесь, наверное, жутко ядовитая, но Кип предусмотрительно держался подальше. Хватало одного взгляда на синюю ряску — вот это жуть! Квакши в список не входили, и ладно. Хорошо бы поймать хоть штучку себе в коллекцию, но одно дело — засушивать бабочек, и другое — свежевать лягушек. Кип надеялся, что ему поможет Локус или хотя бы Трид, но раз никого здесь не водится, то и переживать нечего.
Кип весело присвистнул и, развернув свой планшет, вычеркнул пруд.
— Что там еще осталось? — вытянул шею Трид.
— Купить ваты, — сглотнул Кип. Пока добирались до пустыря, живот скрутило так, будто никакого омлета ему мать и не готовила.
— О, это я понимаю, — кряхтя, Трид поднялся на ноги. — Я ради ваты хоть куда.
— Смотри, как бы желудок менять не пришлось, — хохотнул Локус.
Трид надулся, а Мирна, съехав с камня, кивнула.
— Я тоже есть хочу. Прогуляемся. А закат на колокольне встретим. Там ведь колокольня последняя, да, головастик?
Она редко говорила с Кипом. Все больше смотрелась в зеркальце, улыбалась Триду и надменно косилась на Локуса, и Кип зарделся. Когда он увязался за ребятами, Мирна его вообще не замечала. Думала, наверное, он сам отстанет. Когда же поняла, что от Кипа так просто не избавиться, называла его перед другими малявкой. Теперешний «головастик» звучал от нее комплиментом.
Кип гордо кивнул. Ему ведь доверили вести летний список. Сто пунктов! И вот осталось всего два, и эта красивая девчонка уже перестала его ненавидеть. Плетясь следом за ребятами, Кип замечтался. Вот бы у него была такая подруга, как Мирна! Чтобы был у нее длинный нос, тонкие пальцы и высокий голос. А еще — фигура. Девчонки без изгибов девчонками ему даже не казались. Но Мирна ему не подойдет. Ей уже скоро двадцать, и ей придется найти работу, чтобы оплачивать операции. Папочка у нее, конечно, богатый, но не миллионер, и работать ей все равно придется. А Кипу лучше найти кого-то помладше. Чтобы не говорила о процентах и каких-то там бронхитах.
Пока не исчез отец, мать говорила о займах легко и весело. Ну, еще один долг, подумаешь.
— Прорвемся, — вот как она говорила. — Людей много, а выживает сильнейший. И мы, — она хватала сестер за косички и тянула Кипа за руку, — мы — сильнее всех.
Когда отец не вернулся, мать вдруг полюбила богов. Заставила образками спальню, поселила двоих на кухне и повесила одного у входа.
— Чтобы защищали, — объяснила она.
С тех пор она молилась каждый вечер. А сегодня — в день сожжения — она будет молиться так долго, что станет белой, как парафиновая свечка.
Вата была такой липкой, что к середине палочки Кип измазался, как маленький. Чтобы не позориться перед друзьями, он скинул остатки ваты в канаву и тщательно облизался. Угощение было сладким до омерзения, но Кип старательно улыбался. Другим же нравится, значит, и ему тоже!
Чтобы не искушать судьбу, через ворота во второй раз ребята не пошли. Мало ли стражу сменили… Они перебрались через стену у фруктовой лавки и, улюлюкая, бросились к развалинам. Про этот переход патрули еще пока не узнали. Обычно такие лазейки заделывали сразу — стену проверяли каждую неделю. Но здесь, прямо за лавкой, навалили пустых ящиков, и забраться на них было проще простого. Скоро их, конечно, уберут, но ребята не отчаивались. Город большой, и выход найдется всегда. А если и не тайный, то и ворота сойдут. Главное — не мелькать там слишком часто, а то заподозрят побег.
Вообще-то Кип думал, что его отец сбежал. Родители спорили часто, и из этих перепалок Кип понял: равнина отцу нравится, а вот матери не хотелось быть бродяжкой — так она говорила. Она все твердила про работу, про возможности, про будущее, а отец только замолкал. На том их ссоры обычно и заканчивались.
А вот Кипа бескрайняя равнина за городским пустырем пугала. Там не было ничего. Ничегошеньки. И он не понимал, как это жуткое пространство может кого-то привлекать. Есть ли там вода, еда? А гроки, эти жутковатые крылатые твари — от них же не укроешься! Да, на них можно охотиться, но стрелять не так-то уж и просто. Поэтому Кип равнины боялся, а устланный решетками, перенаселенный, дымный город любил.
Правда, и на пустырь его тянуло. Близость к стене успокаивала — гроки никогда сюда не залетали, — а чистый воздух пьянил. Да еще и колокольня… Он называл ее ломаным зубом. Она вставала из камней длинная и узкая, а через провалы в ее лестницах было видно небо. Забраться на верхушку Кип мечтал с самой зимы. А теперь — вот оно. Закат на исходе лета — разве может быть время прекраснее?
Наверх они забрались с трудом. Солнце уже почти скрылось, когда Трид протянул Кипу руку и затащил его на верхнюю площадку. Локус отдувался, Мирна уселась на край и облокотилась об остатки балюстрады. Даже усталая и растрепанная она казалась красивой, но в этот раз Кип не залюбовался.
Открыв рот, он глазел на город. Конечно, он соврал матери: колокольня была выше двух зданий. Выше холмов. Она торчала над пустырем, как обломанный флагшток, и сверху вид открывался головокружительный. Еще лучше, чем из кухни. Гораздо лучше.
Кип перевесился через ограждение, сбрасывая мелкие камешки в пропасть, и завопил. Ветер трепал вихры, задувал в рукава, под воротник.
— Ты дурак? — Мирна потянулась и дернула его за полу куртки. — Хочешь, чтобы сюда патрули сбежались?
Но Кип не слушал.
Город лежал перед ним, рассеченный на сектора, расчерченный на ровные квадраты, такой идеальный, что казалось, будто его строили не люди. Ни одной случайной улочки, которая бы изогнулась под глупым углом, ни одной кривой аллейки, ни одного проспекта наискось. Только квадраты. Только параллели, только перпендикуляры — эти слова Кип узнал от отца. Одинаковыми кубами теснились дома: окно, дверь, окно. Редкие сады, чахлые кустики. Мать говорила, что где-то на равнине есть деревья — как кусты, но куда выше. Кип себе такое представить не мог, но мать говорила, что это из-за сожжения. Старые дома занимали новые люди, а вот растениям приходилось начинать с самого начала. С зернышка.
— Как думаешь, какой сегодня сектор сожгут? — задумчиво протянула Мирна.
Трид свесил с края ноги. Развязанные шнурки болтались.
— Ему-то откуда знать, — процедил Локус. Он посасывал травинку, которую притащил с пустоши. Кип надеялся, что она не ядовитая. — Это же все дело случая.
— Да, — задумчиво отозвалась Мирна. — Но ведь есть какая-то закономерность? Ну хоть какая-то. Не знаю… Вроде как гром в одно место дважды не ударяет?..
— Еще как ударяет, — ответил Локус. — Шесть и пять лет назад. Девятый сектор, дважды подряд. Как специально.
— Точно, — припомнила Мирна и замолчала.
— Я думаю, в пятидесятых поджарят, — Трид все качал ногами. — Давно там не зачищали.
— Только бы не наш, — пробормотала Мирна. — Только бы не наш.
Кип нахмурился. Разве на холме тоже бывает огонь? Но они ведь так высоко, так далеко от центра, их совершенно незачем жечь!
А потом вспомнил: дома у них тоже решетки. Как и везде. Решетки, через которые раз в году пускают огонь.
Кипа вдруг передернуло. А как же люди? Людей же предупреждают, верно? Или…
— Да не дрейфь, — бросил Локус. — Город огромный. Сколько здесь секторов и каковы шансы?
Но Мирна качала головой.
— Мне всегда страшно. Надо было мне со своими остаться…
— Не будь дурой.
Локус фыркнул, и Кип бросил на него быстрый взгляд. На лице Локуса застыло такое же выражение, какое Кип сегодня видел у матери. Мальчишка боялся.
Солнце зашло. Опустилось за горы, подсветив их по бархатному канту, и небо стало темнеть. Быстро, еще быстрее, чтобы пожар смотрелся еще ярче, еще великолепнее.
— Лучше бы цены на операции еще раз подняли, — прошептала Мирна.
Трид вздохнул.
— Куда же еще?
— Зачем, зачем вот так? — она заломила руки, не сводя глаз с города.
Кип все хотел вынуть свой планшет и вычеркнуть последний пункт из списка, но ему вдруг стало жутко. Ему захотелось обнять маму. Вдохнуть ее запах: ваниль, травы и имбирь. Прямо сейчас, всего на секундочку…
— Естественный отбор, — только и бросил Локус.
А потом над холмом, трепеща, взметнулись алые языки. Четыре головы повернулись разом.
Горел тридцатый сектор.
