11 астронавтов. Глава 2.

1.

Полутьма, повисшая в каюте капитана, казалось, проникла в воздух. Каждый вдох, каждое движение груди давались с трудом, точно отсутствие адекватного освещения делало атмосферу затхлой и душной. Единственная лампа, горевшая в комнате, служила монопольным источником ориентации в заваленном помещении: возле стенок лежали хаотично разбросанные книги, чертежи и множество бортовых журналов. Фонтэйн осторожно обходил препятствия, как вдруг услышал под ногами хруст: в темноте, он не смог разглядеть черного Коня – шахматную фигуру – дерево треснуло и раскрошилось на множество продольных сегментов.

— Что стряслось, Уильям? – Райэн осторожно присел в кресло, словно провинившийся ученик, ожидая выговора директора. – Что-то с моей работой?  

— Не переживай, дело не в этом. Я хотел обговорить с тобой один вопрос.

Фонтэйн расслабился и откинулся на спинку: — Я уж было подумал. Так о чем пойдет разговор? Что-то секретное? – ухмыльнулся он.

— Можно сказать и так. Ты уже слышал о случае с Шань Паем? – капитан отвернулся к иллюминатору своей каюты, точно опасаясь поймать всевидящий взгляд собеседника. Холодная и темная бездна, за толстым слоем укрепленного стекла, напоминала абстрактное произведение искусства. Автоматическая дверь была заперта.

— Капитан, мы тут не в Шанхае – новостей не так много. Конечно, я слышал об инциденте – кажется, он задохнулся в запертом помещении. Вы были правы в тот вечер — его неумение отдыхать ничем хорошим не закончилось. Райэн старался скрыть невольно вырвавшийся смешок, однако Уил, едва уловив его краем уха, молниеносно развернулся к Фонтэйну: — Не вижу ничего смешного! Это не было несчастным случаем — кто-то намеренно подстроил трагедию, и это не дает мне покоя.

Улыбка исчезла с лица Райэна. В одно мгновение он стал неестественно серьезен: — Кому это нужно, капитан? Срыв миссии на полпути к её успеху, даже звучит глупо.

– Я считаю так же, но факты неумолимы – саботаж имел место. Хочу, чтобы ты, как независимый представитель в проекте, побеседовал с экипажем. Постарайся выудить нашего «диверсанта». Не люблю делать поспешных выводов, но мне кажется, — капитан остановил поток догадок, точно боясь осуждения за те слова, что он ещё не произнес, — я думаю, что это русские. Кто-то из них.

На удивление Уильяма, Фонтэйн согласился: — Грустно признавать Уил, но я тоже подумал о них. Александр вызывает у меня подозрение. Он замкнут и необщителен, возможно, у него возникло расстройство психики связанное с долгим полетом. Замкнутое пространство, одни и те же лица, нелюдимость – не исключено что он и есть наш диверсант.

— Может, ты и прав. И все же, я не хочу стрелять в холостую – узнай наверняка, кто по твоему способен это сделать, и доложи мне. Немного помедлив, капитан, оглядевшись, словно за ними могли следить, сказал, поубавив тон: — Стоит ли упоминать что все это неофициально, и что записей по этому вопросу быть не должно?  - никогда прежде Райэн не видел столь много мрака, застывшего маской на извечно сияющем лице Принца.

— Вы явно принимаете меня за дурака, капитан, — в тусклом свете ламп, лицо Райэна, будто отзываясь на мрачный манер облика собеседника, приняло пугающий вид, с острыми линиями и пустыми глазницами, утонувшими в тени надвинутых бровей.

— Я бы не позвал тебя на личный разговор, если бы счел дураком. На этом все. Постарайся не откладывать эту работу, Фонтэйн.

Райэн ушел, оставив Уильяма наедине с подозрениями. Темная поверхность иллюминатора покрылась тусклым свечением – Юнити-1 медленно разворачивался бортом к Солнцу.  Долгожданный приход света, с нетерпением ожидаемый Уильямом, озарил облик капитана, однако не принес радость; последние события отобрали у Флэтчера триумф, и, следовательно – наслаждение. Невольно, почти против своей воли, он обернулся и посмотрел на сломанную шахматную фигуру, потерявшую власть на черно-белой игровой доске.

2.

Такуми Ямамото сидел в окружении растений. Огромное количество зелени в ботаническом отсеке напоминало о родном саде в префектуре Нагано. Время, казалось, замедлялось с каждым последующим днем. И если первые полгода прошли мгновенно, то оставшееся полтора, руководитель научного проекта коротал за книгами, в обществе земной флоры. Такуми почти не выполнял работы на корабле – всю её продуктивно поделили оставшиеся члены научной группы, и теперь, у Ямамото свободного времени было, пожалуй, даже слишком много, для столь огромного корабля.

Частенько, в отрыве от книг, ученый посещал атомный реактор в хвосте Единства, проверяя стабильность блоков. Установленный на Марсе, компактный и более современный, по сравнению с наземными аналогами, он обслуживался всего двумя физиками – Михаэлем и самим Такуми. Несмотря на высокую ученую степень во многих областях, Ямамото редко работал на борту Юнити-1 – он полагал, что настоящая работа — работа ума — начнется по прибытию на Европу.

Двери в отсек открылись, впуская более затхлый технический воздух. –  Саша, это ты, — улыбнувшись, сказал японец по-русски, с едва различимым акцентом. – Что привело тебя?

Такуми, в свои 48, смотрелся весьма молодо, хотя уже имел двух внуков на Земле. Аккуратно убранные назад, черные волосы, украшала проступавшая у корней, седина. Невысокий рост, должно быть, минимальный, для прохождения отборочного этапа, придавал ему ещё большую молодость и юркость в движениях. Хотя Александр догадывался, что, скорее всего, в случае со столь выдающимся ученым, комиссия пошла на уступки – все-таки научный потенциал Такуми в экспедиции нельзя было отсеять ростом или возрастом.

— Мне просто нужно было увидеть что-то родное, — врач уселся на мягкий травяной пол, под цветущей акацией. – Удивительно, как инженеры смогли поместить сад на корабле, — Захаркин с изумлением обвел взглядом окружающие красоты, не замечаемые им прежде, или же воспринимаемые как должное, само собой разумеющиеся.  

Весь отсек имел форму положенного на бок цилиндра. Александр, как ни старался, не мог разглядеть дальний конец сада, теряющийся в зеленых листьям и пышных бутонах цветов. Внутреннее покрытие представляло собой обоюдную лестницу, тянущуюся по обе стороны от единственной тропинки, проходящей в центре. На каждой ступени, уходящей вдаль, в ряд уселись множество растений, от родных яблонь и акаций до вишни и цветущих красных роз.  С нежным, почти родным трепетом, Захаркин прикоснулся к траве под ногами. Податливая и игривая, она покрывала все ступени и саму дорожку. Сотни зеленых колосков щекотали ладонь мягкими кончиками, просачивались сквозь пальцы, возвращая лучшие моменты беззаботного детства. Врач, извечно серьезный и даже хмурый, не смог сдержать счастливой улыбки человека, прикоснувшегося к дому – к Земле. Такуми с наслаждением, проникшись покровительственным пониманием старика, наблюдал за реакцией молодого астронавта.

Изредка, встроенные оросительные системы включались на самой верхней из ступеней, а каскадная система посадки растений позволяла воде спокойно стекать навстречу искусственной гравитации корабля.

Огромные, массивные лампы, питали всю флору отсека тем, что растительные обитатели не могли получить от изолированного солнца. Электричество заменило естественное излучение звезды, как и многое на борту Юнити. Яркий, но в то же время мягкий свет, успокаивал и многократно усиливал чарующую атмосферу оазиса, заключенного в металл.

— Естественный генератор кислорода, да и к тому же – полезно для психики, мой друг. Недаром же вы пришли сюда за душевным покоем, а не в центральный отсек, — Такуми, сняв очки, отложил книгу в сторону. Вынужденно, почти через силу, прервав созерцание юного собеседника, ученый сразу перешел к сути разговора, за которой пришел молодой врач: — Как там Шань Пай? Что-то серьезное?

— Все хорошо – он поправится. У меня до сих пор в голове не укладывается, как Шань смог задохнуться там.

Ямамото немного помедлил, и слегка приблизился к Александру: — А ты не думал, что это могло случиться намеренно?

— О чем вы? – Александр уставился на ученого, повторно проматывая фразу в голове. Снова и снова слова звучали в голове, но смысл, что вложил в них японец, оставался скрыт. Разум словно отказывался воспринимать их значение, боялся открыть давно известную правду.

— Подумай, какова вероятность задохнуться на капитанском мостике? Не мог же он заработаться. Да, Шань Пай, конечно, трудяга, но не смертник. Что помешало ему просто выйти? Ты не думал об этом?

Взгляд Александра рассеялся в пустоте, не находя точки, за которую смог бы ухватиться: —  И в самом деле, я не думал об этом…

— Ты слишком редко бываешь здесь, мой друг, — Такуми обвел взглядом окружающие акации, кусты вишни и яблони. Вдохнув полной грудью запах свежести, он подытожил: —  Чистый воздух и тишина сильно освежают разум. Тебе нужно поговорить с капитаном, — старик ткнул дужкой очков в грудь Александра. — Дверь была заперта снаружи, это итак ясно. Думаю, Флэтчер уже догадался об этом, если только Земля не ошиблась, поставив его капитаном, — Такуми добродушно усмехнулся, не вложив во фразу ни агрессии, ни презрения.

С одной из ветвей, на землю упало яблоко, налившееся краснотой и спелостью. Ударившись о мягкий скат, покрытый нежной травой, оно подкатилось к ногам Александра. На мгновение, врач предался покою, так любимому Такуми. Закрыв глаза, он полной грудью вдохнул свежий, родной запах Земли, отбросив все тревоги.

3.

— Проходи, — капитан стоял недвижимый, точно статуя. Лицо казалось отлитым из бронзы, лишенным всякой жизни и эмоций.

— Что стряслось Уил? – Шульц, едва зайдя в навигационную, ощутил сдавливающую духоту. Нынче дверь на капитанский мостик оставалась открытой, и все же, комната походила на микроволновую печь.

— Жарко, не правда ли? – пригвоздив Михаэля взглядом к стене, Флэтчер продолжал, не давая  возможности ответить. Глаза цеплялись за каждое движение на лице астронавта, пытаясь доказать правоту разума. – Напомни, а то я запамятовал – ты последним чинил  систему охлаждения?

— Д-да, капитан, — астронавт быстро смекнул к чему идет разговор, и тут же, не дожидаясь следующего нападения, ответил на ещё не заданный вопрос, — Уил, ты же знаешь, я не мог этого сделать. Я не убийца.

Капитан немного растопил холод во взгляде, примерив маску добродушия: — Знаю Михаэль. Ещё, я надеюсь, ты понимаешь, как я переживаю за успех миссии. Осторожность в таких вещах, не бывает лишней.

Михаэль посмотрел на Хидео, хранившего на лице некое подобие презрения, а затем на Ванг Ли, терявшегося в тени помещения. – Да, Уил, я знаю.

— Тогда, надеюсь, ты не будешь сопротивляться вынужденным мерам, — едва капитан закончил, как  Хидео и Ли вышли вперед. Сейчас они казались Михаэлю не коллегами, с которыми он провел два года на борту, а надзирателями, недоверчивыми и уже принявшими как должное, его приговор. «Но ведь я ничего не сделал!» — фраза рвалась наружу, протестуя против произвола в зале суда. Но сейчас, Шульц ясно понимал враждебность фактов. Правда отвернулась, стыдливо избегая показаться, прячась от жаждущих взоров.

Михаэль, молча, проследовал вместе с эскортом в свою каюту. Всю дорогу четверо астронавтов не обмолвились ни словом, а потому ему иногда казалось, словно за поворотом, покачиваясь,  уже дожидается виселица. Дверь за ним свернулась в плотную единую структуру металла и проводов, едва обвиняемый пересек порог комнаты. Тюремщики закрыли электронный замок; раздался противный писк. Послышались удаляющиеся шаги, вовсе исчезнувшие через мгновение, поглощенные глухими стенами, точно губкой.

4.

Заключение Михаэля казалось абсолютным безумием. Уж кому, если ни Генри знать его как родного брата: почти все выходы в открытый космос, он осуществил в паре с Шульцем. Сама мысль, что его товарищ оказался запертым, по обвинению в саботаже и что ещё хуже —  попытке убийства, никак не могла найти места в голове. Да и не смогла бы, пускай Генри и приложил бы усилия, для подкрепления этого безумия фактами. Да, Михаэль действительно работал в навигационной, но он не мог, наверное, не мог…

Генри гневно отбросил сомнения, и продолжил готовиться к выходу. Даже в свете последних событий, работа на Юнити не прекращалась. Сегодня предстояло залатать обшивку в тех немногих местах, где имелись повреждения.  Курирующим пилотом в этот раз должен выступить Леон, заменяя Шульца, но сейчас, стартовая площадка целиком была в распоряжении Хоггарта. Огромное пространство, тишина, и требовательная к вниманию работа, создавали идеальные условия для размышлений и раздумий. Поиск темы не составил труда; мысли охотно вились в голове, ища повода разрастить и заполнить все, точно плесень.

Спустя несколько минут, проведенных в сомнениях, дверь, наконец, открылась. В этот раз, вошедшему не пришлось ждать пока внушительный объем старта заполнится воздухом.

— Леон, где тебя носило? Я почти закончил приготовления. Давай быстрее покончим с ремонтом, я не в духе сегодня, — Генри, не оборачиваясь, проверял давление в баллонах с кислородом.

— Здравствуй, Генри, — голос, куда более мягкий, сразу выявил хозяина.

— Райэн? Что у тебя за дела на старте? – отложив баллон в сторону, он решил подождать пока Фонтэйн уйдет. Недоверие к нему заметно выросло после недавнего происшествия.

— Я пришел поговорить о твоей проблеме, — психолог замолчал, давая возможность Генри понять, о чем идет речь.

— Моя проблема, это мое дело, — астронавт с ущемленной гордостью развернулся обратно к баллонам. Возможно, если я не буду обращать внимания, он просто уйдет, — решительно подумал Хоггарт.

— Почему ты так отчаянно избегаешь этой темы, Генри? Мне необходимо знать, — Райэн обошел собеседника, и, не обратив внимания, уселся на грязный мотор, покрытый черной маслянистой смазкой.  

Фонтэйну нравилось видеть изменения в людях: долговременные или задерживающиеся на мгновение – он, как психолог, получал удовольствие от смены состояний своих собеседников. Вот и сейчас, потянув за нужные фразы и затронув нужную тему, он уже видел отличие в поведении Генри. Часто, даже чаще чем обычно, он стал нервно поглаживать светлую бороду, небольшую и аккуратную, точно пытаясь отвлечь назойливого астронавта. Голубые своды глаз опустились вниз, избегая всякого открытого столкновения с взглядом Райэна. Отражая свет, они, казалось, искрились мягким прибоем. – Если бы глаза могли стать морем, его стали бы самым теплым, это уж точно, — подумал Фонтэйн, впитывая настроение Хоггарта, его мимику и едва заметные привычки.

— Потому что это только мои страхи, и ничьи больше. Я отлично работаю в космосе, слышишь? – Генри с трудом сдерживал подступающий к горлу гнев, зарождавшийся где-то в груди, обжигая легкие и сердце. Спокойный и адекватный, он мгновенно терял самообладание, когда разговор заходил о проблеме, тенью нависшей над астронавтом.

— Но я ведь не хочу навредить, — никак не унимался Фонтэйн.

— Твои рапорты и записи, после экспедиции поставят крест на моей карьере. Астронавт, который боится космоса. Ты даже не знаешь, сколько я прошел тестов и тренингов, чтобы попасть на борт Юнити. Тебя здесь вообще не должно быть, — резко, Генри оборвал беседу.

Фонтэйн, сыграв первую часть партии, довел Хоггарта до нужного состояния. Теперь, психологу следовало бы оскорбиться последней репликой. Но этого не случилось. Лишь изобразив обиду, Райэн слегка сжал губы и притупил взгляд: — Извини Генри, не знал, что это тебя так беспокоит. Я, пожалуй, пойду.

Разозлившись, то ли на Фонтэйна, то ли на себя, Генри ощутил некую вину за брошенные в лицо слова: — Постой. Обещай, что это не попадет в рапорты и журналы.

— Обещаю, — мгновенно ответил Райэн. Лицо его не изменилось, но в душе он аплодировал хорошо поставленной пьесе.  

Тяжко вздохнув, Генри опустил глаза. – Это случилось на тренинге. Мой первый выход в открытый космос. Тогда я проводил эксперименты на МКС. Защитный трос повредило обломками, и я провел в бездне несколько часов. В то время, японская система отлова космического мусора только разрабатывалась, а потому, орбита Земли напоминала минное поле. И мне не повезло.  После выдержанной паузы Хоггарт продолжил: — Контрольная комиссия допустила меня на борт Юнити с одним условием – я должен оставаться на борту, до прибытия на орбиту. Да вот только не пойти бы им к черту, — угрюмо заключил он.

Райэн, достал из кармана пачку сигарет, и предложил Генри. – Откуда ты их взял? – Хоггарт, недоумевая, все же взял одну. – Сигареты на корабле запрещены.

— Да ладно тебе. Для такого разговора, думаю, можно сделать исключение. Тем более – на стартовой площадке стоят фильтры. Постоянная разгерметизация, перекачка воздуха – без очистки здесь не обойтись.

Прикурив от сигареты Фонтэйна, Генри ответил: — И то правда. Спасибо что выслушал.

— Надеюсь, тебе полегчало? – Фонтэйн, выпустив клуб дыма, прикрыл глаза.

— Да. Я, пожалуй, продолжу работать. Слушай, передай Леону, что ему пора бы уже объявится на старте. Один я в космос не выйду.

Уловив плохо спрятанный намек, Райэн поднялся, осмотрев штаны: — Конечно Генри. Черт бы их… безнадежно испорчены, — ругаясь себе под нос, он исчез так же неожиданно, как и появился.

Втянув последний раз порцию дыма, Генри затушил сигарету. – Тааак, — выдохнув горячий газ, точно дракон, через нос, он взял баллоны. — Я проверил давление? Вроде проверил.

Через несколько секунд, дым, как и говорил Фонтэйн, поглотился бескрайним морем фильтров.

5.

Ванг Ли, на удивление капитана, молчал. Тишина походила на траур, а потому Уильям старался прогнать её, восполнив обычную болтовню на мостике, насвистыванием мелодии, знакомой и все же спрятанной от памяти. Сидя за навигационным столом, штурман со вниманием, обычно неприсущим ему, вглядывался в данные, передаваемые зондом. Капитан с горечью осознавал, что подобное несвойственное Ли трудолюбие, скорее всего, вызвано трагедией с Шань Паем. И все же, если эта новая, временная сторона личности, помогала астронавту справиться со стрессом, значит, она уже имела право на существование, пока все не придет в норму. Все обязательно вернется в норму, — убеждал Уильям себя. Открытые теперь ставни впускали на мостик солнечный свет, далекий, но все такой же родной. Смешивающийся с голубым свечением голографической панели в центре, он гримом ложился на астронавтов, отбрасывая двойные тени.

Уильям с чувством какой-то потери отмечал изменения в человеке, с которым он провел два года, сидевшего по правую руку. С непривычки, слух казалось, сам искал малейшие колебания воздуха, чтобы зацепится за них, найти то, что стало привычным. В те редкие минуты когда Ли все же разговаривал, Флэтчер замечал пепелище некогда горящего огня в черных глазах; тонкое и живое лицо, теперь казалось посмертной маской со старинных фотографий, бледной и покинутой, спрятанной, забытой. Густые темные волосы, длинные и мощные, словно конская грива, сейчас будто потеряли силу, размякли и обволакивали череп астронавта, остро выделяя вытянутую форму головы.

— Капитан, — Ванг Ли, не отводя глаз от монитора, быстро записывал данные в журнал, — на предполагаемой траектории возможна неприятность. С курсом Юнити-1, через сутки, пересечется небольшой астероид. Хорошо, что мы решили отправить зонд, — повернувшись к Уильяму, он нарисовал улыбку, оттененную плохо скрываемой грустью, — как первый штурман, предлагаю изменить маршрут на четыре градуса по вертикальной оси.

Вернувшись из мест и мыслей, известных только Уильяму, он растерянно ответил: — Астероид? Да, конечно, давайте изменим.

— Капитан, — астронавт начал тоном,  столь серьезным, что от удивления Флэтчер окончательно  очнулся, — я знаю, что вы против подобных мер, и все же: возможно, правильным будет установить камеры на корабле? А что если Михаэль не виноват?

— Я уже думал об этом, — бросил в ответ Уильям.

— Так почему же мы медлим? Неизвестно, когда в следующий раз случится…, — Ванг Ли немного замялся, подбирая нужное слово, заменяющее пугающее и колкое «убийство». – Трагедия, — закончил за него Уил, прочитав смятение на лице штурмана.

— Верно! Я думаю, весь экипаж, помимо убийцы, — астронавт осекся, спешно поправив, — помимо саботажника, будет рад такой мере на Юнити.

— Займись настройкой системы навигации. Выстави значения вспомогательных двигателей, и разверни маршрут на  четыре градуса, как ты и предложил. Я тебе доверяю – ты сможешь управиться, — не говоря больше ни слова, капитан вышел, оставив первого штурмана в сгущающемся одиночестве. Взглянув вслед закрывшийся автоматической двери, Ванг Ли, немного погодя, подошел к голограмме. Множество игривых теней заплясало по стенкам рубки, как только штурман принялся за работу, с усердием, ему неприсущим.

6.

— Кошка? На борту?! – вопрос в голове звучал невероятно глупо, и все же, Леон, точно поддавшись детскому любопытству, желал заполучить на него ответ. Сама мысль о том, что животное могло каким-то мистическим образом проникнуть на борт Юнити, не находила места в строгом и заполненном фактами, сознании ученого. Уже почти миновав отсек, он, безоговорочно доверяя своему  чутью, следовал за эхом едва различимого мяуканья, быстро гаснущего в мягких стенах. Неожиданно, черный силуэт животного скользнул по стене  за ближайший поворот. С жутким блеском в глаза, Леон, словно изголодавшийся хищник, преследовал животное, осознавая его обреченность: закрытая межмодульная переборка создала идеальные условия для неминуемой роковой встречи. Астронавт медленно, точно смакуя момент, заглянул за угол, и, разочаровавшись, нервно забегал глазами.

Запавшие черные глаза, наполненные необъяснимой тревогой и волнением, уставились на пульт управления. – Неужели кошка смогла открыть дверь? – догадка, подводящая итог преследованию, показалась логичной и уместной, и осознание этого заставило Леона отшатнуться. Бессильно облокотившись на стену, он тяжело вздохнул, с гневным отчаянием зажмурив глаза: – Мне нужно отдохнуть, мне просто нужно отдохнуть. С трудом веря в происходящее, астронавт плавно поднял веки, и увидел перед собой многозначительную и в то же время добродушную улыбку Фонтэйна. Как и прежде, глаза Райэна пристально смотрели на собеседника, анализируя движение каждой мимической мышцы, формировавшейся сознанием. – Ф-Фонтэйн, я не слышал, как ты вошел, — Леон быстро оглянулся на переборку, и, недоумевая, подметил, что она по-прежнему закрыта.  Вновь промотав в голове последние события, он решил, хотя бы на время, в присутствии Фонтэйна, забыть о случившемся.

— Леон, я искал тебя, а точнее – Генри искал. Он дожидается тебя на стартовой площадке. Психолог бегло осмотрел Мейера с ног до головы, и, подытожив, сказал: — Боже, неважно выглядишь. 

— Стартовая площадка? Генри? – Леон с трудом припоминал, о чем именно говорит Райэн. – Ах, точно, совсем забыл, сегодня же я курирую полет Хоггарта! Прикрыв глаза рукой, точно пытаясь спрятаться или унять головную боль, он добавил: — В последнее время я становлюсь забывчивым.

Проявляя почти родительскую заботу в голосе, Фонтэйн спросил: — Что-то случилось? Тебе нездоровится?

— Все в порядке, Райэн, — сухо ответил Леон.

— Однако забывчивость, усталый вид, недельная щетина  и круги под глазами говорят об обратном.

Леон помедлил, хотя Фонтэйн уже и знал, что тот недолго будет молчать: — Признаться честно, в последнее время я плохо сплю. С каждым днем, все меньше часов.

— А у твоей бессонницы есть причина? – Фонтэйн интригующе взглянул на Мейера, словно намекая на давно известный ему случай, о котором тот умалчивает.

— Бессонницы? – Леон нервно усмехнулся, отчаянно пытаясь скрыть факт, что Райэн попал в самую точку. – Нет-нет, это не бессонница — я нормально сплю, — истерический смешок, едва пробивающийся сквозь слова, выдавал внутреннее напряжение. – Просто, — продолжил Мейер, — иногда мне кажется, что все, оставленное мной на Земле, проникло на корабль. Оно будто преследует меня.

— О чем ты? Нет, постой, дай угадаю, — сказал Фонтэйн, не давая раскрыть рта собеседнику, — речь о Джуди? Интонация, взгляд и манера речи психолога походили на гипертрофированную игривость. Чрезмерную и намеренно упрощенную, словно у плохого актера, по наивности возомнившего себя талантом столетия.

Лицо Леона исказилось гримасой боли, не выдержав этого вопроса, точно плотина, не выдержала бы постоянно стекающей талой воды. Астронавт с невероятным усилием выдавил из себя полушепотом слова, застрявшие в горле: — Откуда ты знаешь про Джуди?

— Друг мой, все мы помним Джуди.  Она часто навещала тебя в астрономическом лагере, при подготовке к экспедиции. И это невзирая на забитый график. Признаться честно, — Фонтэйн задержал паузу, набирая сил для откровения, -  я до сих пор не верю, что ты её потерял. Неужели этот полет стал для тебя важнее единственной женщины, имевшей смысл?

Леон не мог поверить в эти слова. Возможно, все происходящее – этот разговор, кошка на борту корабля – лишь плод его воображения. Решив, на свой страх, подтвердить или опровергнуть догадку, он, заикаясь, переспросил: — Ч-чт-о… ты сказал?

— Ты прекрасно слышал, — бросил ответ Фонтэйн, словно осуждая Мейера за принятое на Земле решение.  – Ты прекрасно знал, что не сможешь провести вдали от Джуди столько времени, и все равно  выбрал экспедицию. На что ты рассчитывал? Или же, ты думал, что космическое расстояние уймет воспоминания и притупит чувства? Что дал тебе полет? – чеканя вопросы, Райэн походил на прокурора, пытающегося свершить правосудие.

— Но ведь, — буквы в голове медленно и с огромным трудом связывались воедино, собирались в законченные предложения, — ещё ученым в Мюнхене, я хотел попасть на борт Юнити. Помню, как тяжело было доказать комиссии важность биохимии в научном проекте.

Оправдываясь перед Фонтэйном, Леон вдруг поймал себя на мысли, что оправдания нужны ему самому, а вовсе не Райэну. – Я не мог поступить иначе, — заключил он, наконец, дав передышку двигателю, непрерывно генерирующему чувство вины.

— Послушай, — начал Фонтэйн, отведя проницательный взгляд в сторону, давая возможность отдохнуть от него, — я не могу судить, Леон, но возможно, тебе стоит признать ошибку. Джуди была чертовски красивой женщиной, и мне кажется, ты не найдешь её одинокой, по прибытию. Все- таки, восемь лет — немалый срок, и ещё как минимум, год, безвылазной защиты результатов исследований.

Оторвав разбитый взгляд от ботинок собеседника, Мейер уставился на Фонтэйна, пытаясь отыскать в нем надежду или опору. Притупленным тихим голосом, астронавт, боясь произнести  вслух, точно собственный приговор, все же спросил:- Ты думаешь, что все потеряно? Ты, правда, считаешь, что она лучшее, что случалось со мной?

— Не только я так считаю, — Райэн слегка игриво, и чуть более лукаво улыбнулся. Этот изгиб губ, смешанный с фразой, словно гормональный препарат, заставила Мейера выйти из себя: — Значит, пока я мучился в догадках, верно ли поступил, весь экипаж мечтал забраться ей под юбку, так?!

Подступившая к лицу краска наполнила глаза, извечно черные и уставшие, животным безумием. Ярость оживила Мейера, до этого походившего на труп. Схватив Фонтэйна за грудки, Леон, навалившись на него своим небольшим весом, все же смог прижать психолога к стене. – Так значит, вот что вы все здесь думаете. Каждый из вас, хотел быть с моей Джуди? Моей дорогой Джуди?!  — крепко сжав бортовой костюм, Леон впервые сверлил собеседника взглядом, как это обычно делал Фонтэйн. Гнев, вступив в некое подобие химической реакции с горечью, копившейся все эти два года, словно лесной пожар, перекидывался с одного здравого посыла на другой, сжигая всякий смысл в поведении Мейера.

Райэн, испугавшись развития этой темы, пошел на попятную. Всячески избегая черноты глаз собеседника, объятой пламенем, он примирительно поднял руки, вдавившись в мягкую стену позади: — Тише, Леон, дружище! Я просто говорю, что тебе повезло с ней – она безумно красивая женщина.

На удивление психолога, столь банальная фраза заставила Мейера остыть и принять облик астронавта, кем он и являлся. Разъяренный зверь внутри него, вальяжной походкой вернулся в клетку, одним лишь выходом отбив всякое желание дразнить его вновь. С облегчением вздохнув, Фонтэйн спешно напомнил: — Не забудь, Генри ждет на старте.

Торопясь, по, несомненно, важным делам, Райэн выбил на пульте команду открытия переборки, и скрылся за ней, не дождавшись ответа собеседника. Леон даже не взглянул на психолога; буря эмоций, вызванная темой, поднятой с глубин памяти, все ещё вырывала корни здравого смысла, путая мысли и затуманивая восприятие. – Где эта чертова кошка? – озарило вдруг Леона, сконцентрировав сознание на животном.

7.

Александр нервно расхаживал взад-вперед, натягивая непослушные эластичные перчатки, с присущей движениям механической точностью. Повинуясь каким-то своим внутренним законам, сквозь блокады сознания, из памяти вырвался момент с праздничного вечера. Тогда, в разговоре с Фонтэйном, речь зашла о производственных травмах, и вот, пожалуйста – накликали беду, никак не иначе.

В поисках ответов, Захаркин пытался хоть немного рассеять сознание, отвлечься от монотонного  процесса анализа симптомов единственного пациента, желая ощутить себя живым человеком, а не медицинской вычислительной машиной. Глазами он начал бегло осматривать отсек, стараясь отыскать что-нибудь новое, не замечаемое раньше.

Картина представлялась до боли знакомой. Трепет, возникший при первой встрече с будущим «куском пирога» – медицинским отсеком Юнити – который должен был достаться только Захаркину, улетучился в первые месяцы полета. Следуя негласному правилу здравоохранения, помещение било в глаза белизной и стерильностью. Круглый, словно бублик, модуль вовсе не имел острых углов, точно его внутреннюю форму выточила податливая, терпеливая вода. Пол под ногами, устланный стеклянными плитами, светился мягким светом и поскрипывал при контакте с резиной подошвы. Александр перевел взгляд на машины: массивные конструкции из металла, пластика и электроники, призванные диагностировать тончайшие повреждения, недоступные всевидящим рентгеновским лучам. Как часто он благодарил Фортуну, что ни разу не возникало нужды задействовать их в работе. Сейчас, пассивные наблюдатели, они походили на футуристические саркофаги давно исчезнувших цивилизаций. Пускай и дальше остаются выключенными, — с облегчением подумал астронавт, наконец, надев вторую перчатку.

Весь отсек был поделен на секции. Одна, огороженная защитной пленкой, с красными линиями и надписями на многих языках, сразу заявляла громче всех – «Инфекционная секция!» Вся она была герметична и имела искусственную вентиляцию, отдельную от общей. Рядом, на стене без углов, висели костюмы биологической защиты. Следующий, с навесными лампами и множеством инструментов, подключенных к энергоузлу в потолке — хирургический блок. Диагностический был заполнен теми самыми саркофагами, рентген аппаратами и ещё десятком устройств, призванных не упускать из виду даже малейшие дефекты в механизмах человеческого тела.  В центре же, разместился ствол из пластика, с множеством ответвлений и шлюзов, плавно перетекающий из пола в потолок, храня в себе прожорливую энергосистему медицинского отсека.

Умывальник, обработочный стол, стерилизационный шкаф и закрытый на электронный код шкаф с медикаментами. Нет, — решительно заключил Александр, — ничего нового. Отсек словно повис в постоянстве, без изменений и перемен. Наверное, это даже к лучшему, — подумал врач, окончательно облачившись в профессиональную форму.

***

— Что с давлением? – Александр быстро подготовил медицинское оборудование.

— Низкое, — сухо ответил Максим, снимая тонометр с побелевшей руки Шань Пая.

— Черт возьми, да что с ним? – приготовив рентген аппарат, Захаркин подошел к койке. – Давай, помоги мне его поднять.

Взяв пациента за руки и ноги, они переложили его на специальный стол для рентгенографии. Благо, медицинский отсек обладал, на зависть почти всей космической отрасли, огромным количеством оборудования и оснащения. К слову, решение это полностью оправдывало себя – настоящие трудности, как и настоящие вызовы для медицины, могли возникнуть только на самой Европе.

— Быстрее, надевай защитный фартук.

Отойдя за экран, отделяющий их от рентгеновских лучей, они включили аппарат. – Твою мать, — гневно, не сдержавшись, выругался Александр, — как я и думал. Слишком уж плохое у него состояние, для обычного удушья. Смотри, — он провел руками по ярко освещенной поверхности стекла, на которую проецировался снимок, — эти пятна означают поражение тканей легких. У него токсический отек. Ещё и корни легких увеличены.

— Но почему мы не диагностировали отек раньше? – Максим, недоумевая, смотрел на размытые пятна, разбросанные по легочной ткани.

— Немой отек. Мы не смогли бы выявить его без рентгенограммы.

— Ты абсолютно в этом уверен?

— Более чем, — отрезал всякие сомнения Захаркин.  – Значит так, — начал он тоном командира, наконец узнавшего врага в лицо, — 40-60% оксигенотерапия, ингаляция 1-2% раствора соды…

Максим, хватая краем слуха назначения, едва успевал их выполнять. Быстрыми движениями он вбил на панели нужную комбинацию цифр, открыв шкаф медикаментов. Доля секунды – и ассистент уже возле пациента, вводит иглу в вену и закрепляет пластырем. Все это время, рекомендации и поручения не прекращали поступать, и Львов, свободным от манипуляций слухом, вылавливал их среди общего шума приборов, откладывая в памяти, выстраивая из них логическую цепочку будущих действий.

— Хорошо, что мы обнаружили отек так рано. Только вот, — Александр помедлил, снимая защитный фартук, — почему токсическое отравление? Неужели на капитанском мостике случилась утечка химикатов? Да и какие химикаты там могут быть?

Взглянув на Максима, Саша быстро осознал, что тот совсем не слушает его рассуждения. Львов все ещё выполнял назначения, точно переняв механичность работы Захаркина. Абсолютная концентрация, — подумал про себя врач, отойдя в сторону, невольно поддавшись гордой улыбке наставника. Однако, в глубине сознания, там, где зарождаются все чувства, радость быстро померкла. На её месте, тревога и волнение, с проворностью возвели монолитную мысль: — Необходимо поговорить с Уильямом.  Только эта фраза пульсировала в голове.

8.

Дверца «кровати» распахнулась, разлив приятный и местами уютный свет капсулы по мраку комнаты. Михаэль никогда не считал Юнити своим домом, и все же, не было оснований считать его и тюрьмой – не было, до последних событий. На полу, возле двери, лежал брикет  с герметизированной пищей и водой, оставленный, по-видимому, пока Шульц спал. Не торопясь, выбравшись из камеры сна, заключенный подошел к посылке. Теперь, движения Михаэля веяли неспешностью и размеренностью – он четко понимал, что поломки, курирование полетов и проверка оборудования – не его забота. Оттого, можно было бы сравнить это заключение с отдыхом, если закрыть глаза на обвинение в убийстве.

Достав одну упаковку вяленого мяса, Михаэль небрежно разорвал шов пластика, выпустив приятный и чарующий запах наружу. Усевшись за рабочий стол, он с жадностью отрывал мышечные волокна давно убитой коровы, с наслаждением смакуя вкус специй. – По крайней мере, условия заключения начинают мне нравиться, — размышлял Шульц, открывая вторую упаковку.

Ни с первого раза, он нашел переключатель на корпусе настольной лампы. Редко, даже слишком редко, он заходил в свою каюту за чем-то ещё, помимо сна.  Часть рабочего времени, Михаэль, как физик, проводил в реакторном отсеке, наблюдая за параметрами стабильности установки. Хотя, положа руку на сердце, работа никогда не казалась ему такой уж сложной – благо, реактор представлял собой совершенно новую модель инженерного искусства, а потому, выставив нужные параметры, можно было откинуться на спинку стула, наблюдая за изменением приборов, или даже вздремнуть, что ученый не раз делал. Но вовсе не реактор забирал столько времени – львиную долю бодрствования на корабле, Шульц курировал выходы Хоггарта в открытый космос.

Поначалу, это виделось безумием: астронавт, получивший психическую травму, и боящийся космоса. Моряк, испытывающей ужас при виде воды, которого по какой-то причине, неоправданной и абсурдной, взяли в плавание. Однако, вопреки первому впечатлению, проработав с Генри несколько месяцев, Михаэль понял потенциал коллеги за бортом Юнити. Хоггарт, как техник, прекрасно выполнял манипуляции в открытом космосе, хотя им и приходилось делать длительные перерывы посреди ремонта.

Но что важнее – Генри стал для Михаэля другом. Теперь, на этом этапе их работы, он точно знал чего ждать от напарника, знал его пределы и возможности. Сейчас астронавты были командой. – Боже, надеюсь, Леон сможет все сделать хорошо, — волнующее разум, нетерпение накатывало волнами, сильнее с каждым разом.

Пытаясь хоть как-то развеяться после трапезы, Михаэль осматривал каюту. Весьма иронично осматривать собственную комнату, заполненную твоими же вещами. Однако, прошло два года с тех пор, как астронавт расставил по полкам фотографии, книги и статуэтки. Нет, Шульц вовсе не брал громоздкие приборы и тонны научной литературы, как это сделал Такуми – в отличие от японского коллеги, он знал, что в пугающе одиноких дебрях вакуума, вдали от дома, ему куда больше захочется иметь кусочек дома у себя на столе. Стену над капсулой украшал плакат музыкальной группы, давно минувшей рок-эпохи. Голубые и безразличные, глаза исполнителя глядели на астронавта из-под неопрятных локонов соломенных волос. Классики литературы, вроде Толстого, Чехова и Кларка, понемногу пылились, ни разу не раскрыв страниц, так и оставив мысли на бумаге.

Вдруг, глаза нашли странный объект, а память обрисовала его значимость. Протянув руку, Михаэль поднял упавшую рамку с фотографией. Стекло треснуло, покрыв счастливые лица на изображении преломляющимися под разными углами, линиями. Приблизив находку к источнику света, Михаэль не смог сдержать улыбки. На глазах, вопреки его желанию, навернулись слезы. Маленькая капля, сброшенная рукой, упала на стекло и просочилась сквозь разлом, покрыв бумагу под ним характерным темным пятном.

Шульц, глядя на свою находку, жадно поглощал каждую деталь. Фотография поймала момент, когда Михаэль вместе с друзьями из университета праздновали окончание учебы. Сколько путей тогда открылось им. Интересно, где они сейчас? – воспоминания и образы восстали, точно древние корабли поднялись со дна, давно покинутые и забытые. Астронавт подошел к зеркалу; попеременно сравнивая себя нынешнего и того улыбчивого парня, он с облегчением подметил что практически не изменился. Хотя и минуло несколько лет, но глаза Михаэля все ещё игриво, слегка прищурившись, улыбались этому миру. Взглянув в отражение вновь, астронавт увидел в серо-голубых недрах все тот же блеск; он переливался, почти целиком скрывая необычный цвет.

Острые углы нижней челюсти и подбородка, все так же выпирали, хотя и покрылись редкой щетиной, отсутствующей на фотографии. Уложенные лаком черные волосы в тот далекий вечер, сейчас казались растрепанными и неопрятными, торчащими в разные стороны. Вглядевшись в человека, стоящего напротив и точно повторяющего все движение, Михаэль не без наслаждения подумал, что годы не сделали его старше, а стресс и полет не изувечили, как они это сделали с Леоном. Морально и внешне – он все ещё был тем взбалмошным юношей, готовым покорить этот мир. Некоторые вещи не меняются, — подумал Шульц, аккуратно расправив подпорку рамки и осторожно поставив её на полку.

Нехотя, превозмогая скуку, Михаэль улегся в капсулу. – Сколько Уил ещё собрался держать меня тут, — размышлял астронавт, глядя на закрытую дверь. По чуть-чуть, четкость картинки стала теряться, а веки налились влажным усталым металлом. Моргнув ещё раз, Шульц уже не открыл глаза; думы и воспоминания, которые он преследовал по просторам сознания, окончательно увели его в дремучий лес сновидений.

9.

Оба астронавта молчали. Генри, на автомате, подготавливая оборудование, искоса поглядывал на своего нового напарника. Что-то в его облике отталкивало, слегка уловимые изменения, скрытые от понимания. Поджатые губы застыли в неуверенности, да и вся поза, движения были словно выжаты из Леона, скованы и болезненно неспешны. Хоггарт уже хотел было спросить о здоровье, но слова, уже сформировавшиеся в законченные петли предложений, завязались узлом где-то на выходе. Нечто внутри заставило его остановиться. Смутное чувство, не до конца осознаваемое, или не желаемое быть осознанным, понятым, точно дым клубилось в груди, заполняя все ядом.

Каждый раз, пытаясь понять природу тревоги, узнать причину, Хоггарт повторял вновь и вновь, точно принимая лекарство: — Ничего удивительного. Все дело в Михаэле. Его заключение, трагедия с Шань Паем, недоверие – все это навалилось, обрушилось. Все мы просто устали. Просто устали…

Тишина, незаметно установившаяся между ними глухой стеной, удручала и ставила в тупик. Можно ли винить невидимую преграду, если два человека не желают обойти её? Развивая эту мысль, Генри проверил целостность скафандра, а затем, не запомнив результата проверки – решил удостовериться ещё раз, сконцентрировано и тщательно. Скафандр был в порядке.

Никогда прежде он не обращал внимания, насколько же мрачно выглядит стартовая площадка. Несуществующая доселе, она словно не попадалась ему на глаза. Сейчас же Генри обвел взглядом трубы, серые стены, тусклые блики ламп, а следом – перевел фокус на Леона. Как же вписывался он в атмосферу, сливался с ней, становясь неотъемлемой частью. Теперь, Генри не мог сказать наверняка – действительно ли он работал на старте с самого момента запуска, или же Мейер всегда был здесь.

Вдруг, неожиданно для самого Хоггарта, губы стали раскрываться, пропуская звуки: — Я закончил. Ты как?

— Думаю, я тоже, — не поднимая глаз, ответил Леон, точно застряв во сне. С усилием закрутив кран, он упаковал баллоны с кислородом в специальный отдел скафандра. Движения сохраняли все те же размеренность и неспешность.

Повесив «спецовку» обратно на крепление передвижного стенда, Мейер слегка толкнул его по направлению к Хоггарту. Маленькие колесики поскрипывали при движении. Отвернувшись, астронавт отошел в сторону на несколько метров, и, достав пачку сигарет, закурил, нетерпеливо расхаживая, часто встряхивая сигарету.

Да что с ним сегодня? – Генри не сводил взгляда с напарника. – И откуда у него сигареты? Фонтэйн, — в памяти всплыл ответ, и следом — недавний разговор с психологом. Воспоминание это будто пристыдило Хоггарта. Он развернулся к скафандру, решив, наконец, оставить Леона в покое, дать  остыть, собраться с мыслями.

С трудом сняв громоздкую и тяжелую спецовку с креплений, Хоггарт немного прогнулся вперед, поддавшись неудобному распределению веса в руках.

Генри не шибко жаловал последнюю модель скафандра Спейс Гвард Тех: разработанный японцами, он, без сомнения являл собой авангард инженерной мысли. Однако, тяжелые грузные приборы и баллоны с воздухом, создавали сходство с водолазным костюмом. И все же, тот вес, что он имел сейчас, не мог сравниться с аналогичными разработками других стран проекта – защитный костюм США так и вовсе, в два, а то и в три раза превышал вес и габариты разработки СГТ. В отличие от скафандров МКС, этот не вписывался в классические представления об астронавтах – он был оранжевый, и отражал определенный волновой спектр солнечных лучей, позволяя поверхности светится в открытом космосе, точно огню маяка, указывающему путь кораблю. Экипажу  частенько казалось, что Хоггарт, находясь за бортом Юнити, охвачен пламенем, хотя они и быстро свыклись с чудной особенность костюма.

Японским инженерам стоило отдать на разработку весь корабль, — Генри любил повторять эту фразу, больше походившую на рекламу. Поразмыслив в Токийских лабораториях, ученые пришли, к вполне логичному выводу: на таком расстоянии от солнца, необходимость отражать ультрафиолетовое излучение исчезает, а потому умы Восходящего солнца лишь обезопасили космонавта от радиации и пагубных гамма-лучей, и оставили возможность далекому светилу греть человека, едва дотрагиваясь ореолом. В минуты, когда свет родной звезды пробивался сквозь театр теней, отбрасываемый астероидным поясом, Генри охотно представлял себя лежащим на Калифорнийском пляже, в обнимку с коктейлем, попивающим красивую знойную брюнетку – или же наоборот. Все зависело от настроения.

Но если Хоггарту и было за что любить СГТ, так это за их решение сделать шлем панорамным. Крепкое и гибкое стекло, усиленное молекулами палладия, позволяло созерцателю внутри спокойно любоваться видом, не натыкаясь глазами на сковывающий по краям, крепеж. Это, он без сомнения находил самым привлекательным в японском костюме, названным «Кимоно», точно японцы боялись, что страны-участники забудут их вклад в проект. В стандартном шлеме, Генри ощущал себя рыбой, запертой в аквариуме. Да, он знал, что эта необходимость вызвана лишь стремление сохранить жизнь астронавта, и все же – часто ему хотелось просто вылезти из космических лат двадцать первого века, и уплыть, далеко, навстречу манящему свету звезд, возможно давно исчезнувших, словно безвоздушное пространство представляло густую желеобразную массу, от которой можно оттолкнуться.

Леон небрежно выбросил окурок. Поправив рукой небольшой островок волос на лбу, он направился к Генри.

***

Хоггарт глубоко вдохнул, не жалея запаса кислорода. Закрепив трос возле автоматической двери, он оттолкнулся. Наконец, это чувство вернулось. Свобода, не знакомая никому с Земли, свобода, так тесно связанная с величайшей тюрьмой – хрупкостью жизни. Расправив руки, точно космос жил и мог овеять нежным ветром, Генри кружился вокруг свой оси. Работа, обязанности, требования и страхи – все осталось там, за мощными вратами Юнити. Тяжелый скафандр, скованный силой гравитации корабля, здесь казался невероятно естественным и удобным. Отлетев на небольшое расстояние, и ощутив натяжение троса, Хоггарт попытался откалибровать скорость и положение с помощью ракетного ранца. Маленькие струйки горячего белого газа вырывались из тонких пластиковых труб, поворачивающихся в нужной плоскости по приказу астронавта. Пульт управления ранцем походил на  кресельные подлокотники, и Генри, положив левую руку на рычаг управления движением, а правую – на панель контроля мощности – свел вращательную силу к минимуму. Теперь, он медленно плыл.

Юнити ничуть не изменился с последнего вылета, однако в это мгновенье выглядел мягче и привычнее, покрытый солнечным светом. Вдруг, изнутри, шлем озарился пульсирующим красным цветом. Быстрым взглядом хищной птицы, Хоггарт посмотрел на источник неестественного освещения: прибор, показывающий уровень горючего в ранце, тревожно мигал – 10%. Что?! – не сдержавшись, Генри выкрикнул вопрос, поглощенный изоляцией скафандра. – Да как такое случилось? – на портативном экране, прикрепленном к руке, он отключил назойливое оповещение. – Как чувствовал, что сегодня все пойдет не так! Ну да черт с ним, можно и без ранца. Взявшись за трос, астронавт стал подтягиваться к кораблю, хват за хватом. Наконец, добравшись до поручня, он отстегнул крепеж и сразу же, не выпуская из кисти единственную точку опоры, пристегнул вновь к миниатюрной платформе. Неспешно, Генри преодолевал одну перекладину за другой, продвигаясь все дальше. Платформа, ощутив натяжение троса, последовала за астронавтом по рельсам, покрывающим всю обшивку Юнити глубокими прорезями, точно система оросительных каналов.

Наконец, он увидел инструмент. Закрепленный в небольшом углублении, наполовину скрытый тенью, кран-манипулятор приветствовал Хоггарта вытянутой клешней и светящимися опознавательными огнями. Генри развернулся спиной навстречу механическим объятиям. Прижавшись поясницей, чуть ниже ранца, к крепежному модулю крана, он увидел одобрительную зеленую надпись на внутреннем экране скафандра: «Модуль закреплен. Можете приступать к работам». Теперь, астронавт и вовсе походил на голема из древних мифов. Переливаясь отражаемым светом, оранжевый человек с четырьмя руками и блестящей  идеально круглой головой, карабкался по лестнице вдоль корабля, а следом, белый хвост тянул за собой круглый серый наконечник.

Калейдоскоп звезд проворачивался вокруг, пока Хоггарт продвигался к первой поломке. – Кажется, четвертый модуль, или пятый – наверняка где-то там, — остановившись на развилке, он попеременно поглядывал на большие яркие нарисованные цифры. 4 или 5.

Память подводила. Взвесил оба варианта по нескольку раз – без толку. Движением толстого пальца перчатки, он установил связь с куратором на старте. Послышалось тихое похрипывание работающего динамика. – Леон, ты там? Ответа не было. Подождав немного, Генри перезапустил канал. – Леон, ты слышишь? Я не могу вспомнить в какой зоне первое повреждение. Хоггарт вслушивался в монотонное безответное звучание белого шума, заполнявшего линию. – Леон, черт тебя дери, ты там? Леон?  Отвечай…

***

Фонтэйн не выходил из головы. Слова въелись в мозг, точно щелочь. Они жгли, зудели, делали разум сухим и болезненным. – Что, что он имел ввиду? Мейер, облаченный во все тот же серебряный скафандр для работ внутри корабля, сидел за пультом управления. Подрагивающий нервный свет раздражал глаза. Леон старался не смотреть на лампу, и все же, точно мотылек, вновь и вновь возвращался к ней.

Джуди. Воспоминания сдавливали сердце. Казалось, совсем скоро оно лопнет, не в силах сопротивляться. – Так значит, я её потерял? Не услышав ответа, Мейер повторил вновь: — Потерял? Скажи мне.

Райэн, которого он так страстно желал услышать, молчал. Его попросту не было в комнате. Однако, Леон сыпал вопросами, не обращая внимания на свое уединение. 

Неожиданно, в монолог ворвался второй голос: — Леон, ты там? Мейер обвел глазами комнату, пытаясь найти источник. – Леон, ты слышишь? – повторилось вновь.

— Я знаю его, — он вслушивался в слегка поскрипывающий знакомый голос, — это Генри. Генри Хоггарт.

— Леон, черт тебя дери, ты там? Леон? Отвечай.

— Да, я здесь.

Немного помолчав, динамики продолжили изливать поток звуков: — Послушай, Леон, ты ведь расстался с Джуди?

Мейер не верил. Он боялся спросить вновь, страшился услышать тот же вопрос.

— Так, расстался, или нет? – повторил человек из космоса.

— Да, расстался. Признание этого ранило глубже, чем ехидная ухмылка Фонтэйна, отпечатавшаяся цветным снимком в памяти. – А тебе-то, какое дело? Что, хочешь попытать счастье?

— Уже испытал. Просто, решил, что тебе стоит знать – она шлюха, Леон. Я должен был сказать тебе это – кто-то должен был, — спокойствие в голосе извращало фразу, вскрывало ту лживую заботу, что он пытался выказать.

Я вижу тебя насквозь, — мысль всплыла в голове и заполнила все свободное пространство. Не оставив место для боли или злости, она овладела разумом.

Внезапно, Мейер ощутил чудовищно холодное самообладание. Тот зверь, что рвался наружу сейчас, и которого выпустил Райэн, кажется, стал спокойнее. О нет, это не то спокойствие что граничит с умиротворением – нынешнее  чувство слилось с той яростью, поглотив её, однако оставив былую решительность и обиды. Образовался мерзкий симбиоз.

— Леон?! – крик заставил динамики вздрогнуть, натужиться.

— Да, Генри.

— Твою мать! Ты что там совсем оглох? Битый час спрашиваю – где ближайшая поломка? И какого черта у меня топливо в ранце на исходе?

— Извини, я что-то сегодня плохо себя чувствую. Сейчас, подожди немного. Мейер проверил отмеченные ранее поломки, выявленные самим Хоггартом при последнем осмотре. Ненадолго задумавшись, он выдал: — Пятый модуль. Чуть ниже вышки.

— Хорошо. Дальше сам разберусь. Канал оборвался; белый шум исчез, вновь погрузив помещение в задумчивую тишину. Леон ощутил все негодование последних слов и этого почти драматического отключения связи. Он улыбался.

***

Хоггарт миновал пятый блок. Добравшись до последней перекладины, он вглядывался в обшивку Юнити, лежащую дальше. Лестницы там уже не было, однако желоба платформы следовали вперед, скрываясь за горизонтом корабля. – Ладно, дальше придется прыгать, — едва подумав об этом, он сразу же посмотрел на громоздкие клешни, выглядывающие по обе стороны.

Неспешно присев, он оттолкнулся в половину силы и вдруг ощутил ослабевающее натяжение троса. Не может быть! Нет, нет! Как он мог пропустить эту поломку?! Быстро развернув защитную оболочку к платформе, Генри увидел, что небольшой порез, проходящий по корпусу, повредил желоб. Какой-то астероид, оставил глубокую прорезь и сейчас, шарниры выскочили, оборвав связь с Единством. – Нет, нет, нет! – быстрыми, нервозными движениями Хоггарт попытался использовать последнее топливо, направив энергию химической реакции навстречу спасению, но смог лишь развернуться вокруг своей оси. Экран безразлично показывал: «Топливо РР: 0%».

Вновь установив канал с Леоном, он заорал: — Леон! Быстро, меня уносит! Платформа слетела с корпуса! Леон, ответь. Ответа не было.

  — Проклятый ублюдок, — выругавшись, Хоггарт спешно забегал неуклюжей кистью по руке, перебирая функции панели управления. Стараясь унять дрожь, он, наконец, с застывшим гипертрофированным вниманием смотрел на расширяющуюся полоску. Оборвавшись на полпути, она сменилась угрожающей красной надписью «Канал заблокирован». Последняя попытка выйти на связь с навигационной рубкой, потерпела поражение.

Хоггарт с ужасом смотрел на корабль, ставший ему домом. Теперь, Юнити жестоко, равнодушно, неумолимо уменьшался. Безразличная инерция, придавшая телу импульс скорости, уносила Генри все дальше. Несколько раз он пытался выйти на связь, но натыкался на ту же надпись. Попытки прекратились.

Вдруг, он отпустил все. Быстрое поверхностное дыхание, успокоилось. На смену панике пришло умиротворение. Потерявшееся в хаосе чувство свободы вернулось, и сейчас, оно достигло апогея.

На удивление самого Хоггарта, он не боялся. Впервые после случая на МКС, Генри ощутил бесконечность. Безмерная, невидимая – ныне он слился с огромным числом атомов, также, как и сам Генри, бывших некогда звездами, раскаленным газом.

Свобода.

Яркая желтая точка, переливаясь светом, пульсировала в солнечных лучах. Любой астронавт с Юнити смог бы увидеть её, и все же – никто не заметил. 

Похожие статьи:

Рассказы → Запретная глубина. Часть 1

Рассказы → Большой Испаритель

Рассказы → 11 астронавтов. Глава 1.

Рассказы → 11 астронавтов. Глава 3. Финал.

Рассказы → Запретная глубина. Часть 2