Альбатрос над Фисоном (IV - VI)

IV

 

Эмердис припоздал и зашел за ними, а точнее, забежал уже в половине десятого, когда г-н Арпак, как обычно прифранченный, начал было расхаживать по гостиной из угла в угол. Расхаживал, посматривая на настенные часы с кукушкой, рассеянно помахивая тросточкой.

- Я жутко извиняюсь! Но столько дел, столько дел! – запыхавшийся Эмердис охал, ахал, всплескивал руками, то снимая, то надевая панаму, вытирая катившийся с лица пот. – И наших надо было оббежать, предупредить, и к декану отчитаться, что прибыли, разместились, и к ужину заказать. Уйма дел!

Он всё тараторил без умолку, непрерывно жестикулируя, через слово снова «жутко извиняясь». А Миса, что заканчивала перед зеркалом туалет, незаметно бросила на «мужа» выразительный взгляд: видишь, он на ужин-то вовремя придти не может! А затем, поправив кружевной воротничок, весьма холодно прервала словесный поток:

- Мы готовы, господин Эмердис. Кажется, нам пора. Если мы, конечно, еще собираемся куда-нибудь.

Она тряхнула головой и, надев шляпку, решительно двинулась из гостиной. И прошуршала мимо муслиновыми оборками, оставляя за собой тонкий, едва уловимый аромат парфюма. Г-ну Арпаку, сразу натянувшему перчатки, и Эмердису, нахлобучившему панаму, не оставалось ничего другого, как только последовать за ней.

…Шли они, разумеется, пешком – конного извоза в городе не было (только меж селеньями Республики). И всю дорогу Миса держала себя с Эмердисом подчеркнуто холодно и чопорно. Но тот словно не замечал этого - или не хотел замечать? И как ни в чем не бывало услужливо семенил вокруг, забегая то справа, то слева, успевая всё объяснять, рассказывать, показывать, словно заправский гид.

- А это наш исторический центр, площадь Революции, – с некоторой гордостью пояснил он, когда вышли на широкую и пустую, мощенную булыжником площадь. Площадь окаймляли редкая цепочка фонарей и ряды низкорослых елочек и сосенок, непонятно как выживающих в сухом и жарком климате Приречья. – Здесь раньше, в княжеские времена, крепость-тюрьма была для государственных преступников, гиблое место. Пока во время Революции штурмом не взяли и не разнесли до кирпичика. Вообще, Революция и началась-то со штурма этого, устали люди к тому времени от войны с Эльхамом. Здесь так называемые дезертиры сидели, в основном мальчишки восемнадцатилетние, самые страшные преступники для любого режима во время войны. А родители их отчаялись ждать милости княжеской и пошли чад своих отбивать. Сейчас здесь у нас теперь площадь главная, и вся власть наша, – он заговорщически понизил голос и кивнул в направлении, не желая, видимо, показывать пальцем. – Вон там, прямо перед нами, сразу за елками, видите? Это Белый Дворец, резиденция Маршала, - самое высокое у нас здание, потому что правило первое при любой застройке: не выше карниза Белого Дворца.

За елочками и ажурной металлической оградой, в желтоватом свете фонарей возвышался помпезно-торжественной громадой трехэтажный особняк. На высоком цоколе, с фасада он был облицован белым мрамором. И такие же белые, классического типа колонны подпирали портик над входом. Огромные цветные окна-витражи и широкая лестница с желто-зеленой ковровой дорожкой несколько разнообразили его цветовую гамму. Перед Дворцом стелился аккуратно стриженный газон и ухоженные цветочные клумбы. Вдоль обеих сторон ограды размеренно фланировали гвардейские патрули. Строилось всё с очевидной претензией на роскошь и изысканность былых эпох. Но на г-на Арпака Дворец впечатления не произвел, – он лишь скользнул рассеянным взглядом по фасаду, не задержав взора. Миса же оглядела резиденцию лахошского правителя более внимательно.

- А слева, да, вот это трехэтажное, - это у нас Директория, Совет шеф-комиссаров, наше Правительство, – тем же заговорщическим тоном продолжил Эмердис экскурсию, украдкой показывая на уныло серое массивное здание с западного края площади. – Туда руководители всех Департаментов по должности входят, главой, разумеется, сам Маршал. Справа - это Национальный Конвент, наш так называемый парламент. Хотя, конечно, всё это профанация сплошная и показуха, никакой законодательной властью Конвент реально не обладает, все законы у нас давно пишутся в Белом Дворце. А вот сзади – это Республиканский Суд, высшая наша судебная инстанция, разумеется такая же послушная. Но идемте, не стоит здесь задерживаться, внимание привлекать. Университет наш, кстати, в другую сторону отсюда – в сторону Собора, за парком и казармами, но в общем тоже недалеко.

…За площадью, через прилегающий квартал ярко освещенных бульваров, вновь потянулись тихие немощеные улочки. И те же керосиновые фонари на углах (электричества хватало только на центр, госучреждения и новостройки), и полоски травы вдоль дощатых заборов. Солнце село, в высоком, быстро потемневшем небе проступили первые звезды. Фонарщики с лесенками на плечах уже катили тележки по привычным маршрутам, а бабушки-старушки со скамеек, как и детвора с улиц, потихоньку разбредались по домам. Во дворах гремели самовары, ведра с дымящими углями, что ставили отгонять комаров, в окнах зажигали свечи. Как и во всех, наверно, южных городках, летом Лахош ложился поздно и оживал как раз с наступлением темноты, когда наконец-то спадал дневной зной и можно было вздохнуть полной грудью. Солнце село, и люди готовились к вечернему чаепитию, ритуалу, появившемуся, наверно, вместе с Лахошем, когда за одним большим столом собиралась вся семья, а многие жили еще по старинке, в три поколения, со стариками и детьми. И за чашкой дешевого, но крепкого чая с дымком и вареным сахаром вприкуску делились новостями и сплетнями, обсуждали день прошедший и строили планы на грядущий. А затем, кряхтя и зевая, уставшие и умиротворенные, привычно крестились на картонную иконку с Божьей Матерью в углу горницы и отправлялись спать.

…Профессор Ирум, вот уже три года живший вдовцом, вышел лично встречать гостей на крыльцо (это был такой же купеческий особняк, что и на Сапожной, 17). После короткой, но торжественной церемонии знакомства все проследовали в дом. В большой, хорошо освещенной зале с плотно зашторенными окнами и натертыми паркетными полами их ждал празднично сервированный круглый стол. Там г-ну Арпаку и Мисе со всей учтивостью представили других гостей, человек шесть в общей сложности.

- Позвольте, уважаемые гости, представить единственное в рядах нашей Ассоциации духовное лицо, – и профессор Ирум почтительно подвел самого настоящего великана в темной поношенной рясе. – Отец Ар-Каад. Прошу любить да жаловать.

Отец Ар-Каад, огромного роста, неохватной ширины и мощи как в плечах, так и в поясе, с руками кузнеца-молотобойца, горой возвышался над ними, хотя ни г-н Арпак, ни профессор Ирум на рост тоже пожаловаться не могли. И как-то по-детски, неловко и неуклюже улыбался, словно извиняясь за размеры, смущаясь, что занимает столько места. Но улыбался он хорошо, и Мисе понравился сразу. Хотя встретить здесь (где вроде бы сочувствовали эрдекам) представителя духовенства, традиционно лояльного к власти, она не ожидала.

- Очень приятно, - пророкотал он низким грудным голосом. - Патиф, ну, господин Эмердис, про вас много рассказывал.

Это Мисе уже не понравилось, – она чуть напряглась.

- Вот как? И что же он успел рассказать?

Отец Ар-Каад широко и радостно улыбнулся.

- Только самое хорошее.

Но продолжить заинтересовавшую тему Мисе не дали – стали представлять остальных. Двое были с Университета: Фетах, длинный, худющий, сильно сутулящийся доцент с химфака, и Эмеш, очень серьезный молодой человек в роговых очках, работавший, как выяснилось, помощником ректора. Также были инспектор Департамента Финансов Стиг, шумный и бойкий, острый на язык субъект, из тех, что за словом в карман не лезут, сухопарая рыжая девица по имени Бия, разбитная и развязная, оказавшаяся местной эмансипе, и совершенно невзрачный тщедушный тип в серой косоворотке, имени которого ни г-н Арпак, ни Миса так и не запомнили.

- Что же, теперь, пожалуй, пора и перекусить, - и профессор Ирум, закончив протокольную часть, широким величавым жестом пригласил к столу. - Милости просим!

Стол выглядел замечательно: белая, тщательно отутюженная и накрахмаленная скатерть, пара изящных канделябров, до блеска начищенное столовое серебро, дорогой хрусталь и полдюжины бутылок хорошего сухого орукского вина приятно радовали глаз. И радовало разнообразие и количество выставленных блюд, - те, может, и не отличались изысканностью и звучностью названий, но, безусловно, способны были заинтересовать и самый избалованный желудок.

Расселись без особого порядка, кто куда хотел, да и форма стола располагала к более свободному размещению. В итоге Миса оказалась между хозяином дома - тот сразу же принялся со старомодной галантностью ухаживать за гостьей - и отцом Ар-Каадом. Г-н же Арпак очутился в обществе фининспектора Стига и Эмердиса. Когда разлили вино, первый тост подняли за знакомство и гостей.

- И как вам Лахош? – сразу же насел на соседа Стиг, лишь успев вытереть губы. - Как первые впечатления?

Г-н Арпак дипломатично прокашлялся.

- Ну, я еще мало что видел, так что оценивать пока нечего, - и спохватился. - Хотя вот комендантский час удивил, даже не знал. Тем более такой странный: с двух до четырех.

- Ничего странного, - отмахнулся Стиг, - обычный наш кретинизм. Указ о комендантском приняли, но никто его, по сути, не заметил. Поэтому не соблюдают. Правда, и не нарушают, – его просто как бы нет. Очередной наш бессмысленный и неработающий закон.

- Не скажите! – вмешался профессор Ирум и неторопливо отложил вилку в сторону. - Всё не так просто, как кажется. Я уверен, что здесь тщательно и глубоко продуманный замысел. Вот вы, господин Стиг, какая ваша первая мысль была на указ?

- Кретинизм! – со смехом повторил Стиг понравившееся слово. – Я сразу же сказал, что такой комендантский - это курам на смех!

- Вот в том-то всё и дело! – торжествующе поднял палец профессор. - И никто не принял его всерьез, как нарушение наших прав и свобод. Смешно ведь протестовать против запрета выходить на улицу в час, когда спят все и никто на улицу выходить и так не собирается. И что имеем? А то, что никто не возмущается, люди привыкают, а это, уверен, властям и надо. Это ведь только начало, да, только начало, помяните мое слово! Ближе к выборам, уверен, комендантский увеличат, разумеется «по многочисленным просьбам народа», например с часа до пяти. Но люди уже привыкли, проглотят и это, ведь и в эти часы мало кто шастает по улицам. А когда привыкнут и к такому, комендантский будет начинаться с полуночи, или с десяти, но протестовать будет поздно. Обыватели, конечно, поворчат-поворчат, но примут, в конце концов, как данность, а нам, интеллигенции, будет мешать наша проклятая логичность: если мы не возражали против комендантского с самого начала, чего сейчас-то шуметь? Разве с точки зрения исконных прав и свобод человека двухчасовой комендантский не такое же ущемление, как и восьмичасовой? Помучаемся-помучаемся, сожмем кулаки в кармане и… промолчим как всегда, так ведь?

Миса с любопытством посмотрела на профессора, а Стиг подытожил речь в своем стиле:

- В общем, к любовницам будем бегать днем. В обед. И вместо обеда. Как говорится, комендантская диета.

Бия, что сидела с другой стороны, оглушительно расхохоталась и захлопала в ладоши.

- Браво, Стиг! Не похудей только на такой «диете»!

Засмеялись и другие.

- Да, Стиг порой как скажет, так скажет, – довольно потирал руки хихикающий Эмердис. - Диета! - и обратился к г-ну Арпаку. - Вы, кстати, знаете, какое он недавно Хранителю Республики сокращение придумал? Да не при дамах будет сказано, - и он покосился на Мису, - заранее извиняюсь, но это – ХеР! Да, да, Хранитель Республики, – ХеР!

Г-н Арпак осклабился, Миса фыркнула, а Бия вновь захохотала.

- Стиг, ты прелесть! – и по-мужски похлопала того по плечу. - С тобой не соскучишься, паря!

«Паря», хоть и польщенный, не подавал вида и лишь насмешливо-глубокомысленно хмыкал.

После второго тоста «за свободный и демократический Лахош», а слово давали Эмердису, разговор вновь вернулся к темам политическим. А именно: придет ли к избирательным урнам на декабрьских выборах Хранителя Республики хоть один человек? Сама постановка такого вопроса, может несколько странно звучащего для нелахошца, была вызвана своеобразием избирательной системы Республики.

Первый этап выборов предполагался безальтернативным, в ходе которого определялось только, доверяют ли граждане действующему главе государства? И если да, то первый этап оказывался и последним: действующий Хранитель считался переизбранным на следующий семилетний срок. А им бессменно, начиная с первых выборов, был Маршал Бнишу (тридцать пять лет назад того действительно избрали на этот пост, что учредили почти сразу после триумфальной победы партизан над интервентами). Для вотума же доверия необходимо более половины голосов. Причем голосовавшими «за» считались как пришедшие на выборы и вписавшие в бюллетени «да», так и не пришедшие вообще, - предполагалось, что последние довольны существующим режимом по умолчанию.

В конечном итоге привело это к тому, что на избирательный участок имело смысл идти, только если собираешься голосовать «против». А это по мере укрепления власти Маршала становилось всё более рискованным и чреватым последствиями. На последних выборах, например, таковых не нашлось вообще, участки пустовали, что дало право «Вестнику Республики», правительственной газете, торжественно объявить о единогласном переизбрании Маршала Бнишу на очередной срок.

Переизбираться же Хранитель мог вначале не более двух, потом – пяти, а затем и вовсе – не более восьми раз подряд. Этого при семилетнем сроке полномочий на чей бы то ни было политический век хватало с лихвой.

Необходимость во втором этапе возникала лишь в случае отказа в доверии действующему правителю, и там, конечно, подразумевалось выдвижение альтернативных кандидатур и реальное голосование, но до него за всю недолгую историю Республики дело ни разу так и не дошло.

Тема была острой, животрепещущей и, как поняли г-н Арпак с Мисой по поднявшемуся шуму, не раз обсуждалась. Стиг всё горячился, брызгал слюной, грозился придти двадцать первого декабря, в день выборов, на избирательный участок один. Бия решительно и громогласно выражала этому полнейшее одобрение, не поясняя, однако, а придет ли туда  сама? Университетские – профессор Ирум, Фетах и особенно помощник ректора Эмеш – также решительно возражали, что это бессмысленная акция, фанфаронство и донкихотство. Что повлечет лишь ненужные жертвы, всё равно помешать переизбранию Маршала в очередной, шестой, раз они пока не в силах. Поэтому надо «направить все усилия на постепенное распространение среди народа идеалов подлинной демократии и прав человека, и только когда почувствуем, что народ готов, то тогда лишь надо выходить и выводить людей на выборы».

- Да он никогда не будет готов ваш этот народ! – уже кричал разошедшийся Стиг. - Что ему ваши идеалы?! Пока в магазинах будет дешевая колбаса и водка по три шестьдесят два на улицы их не вывести! Это же ясно как дважды два! Ни одна революция не начиналась из-за чьих-то там идеалов! Народ свергал князей, когда ему переставало чего-нибудь хватать – хлеба, соли, зрелищ или безопасности!

- А что, если выйдем двадцать первого, ему сразу чего-то станет не хватать? – рассудительно и спокойно, не теряя хладнокровия, возразил профессор Ирум. – Или из-за этого сразу исчезнет колбаса и народ пойдет штурмовать Белый Дворец? Боюсь, единственным чего ему не будет хватать после такой нашей акции, так это наших голов, но это, пожалуй, народ переживет.

- Вот именно! – поддакнул Эмеш и, поправив очки на переносице, победно взглянул на фининспектора. – Что изменится?

- К черту народ! – в запале Стиг чуть не смахнул со стола свечку. – Важно лишь заявить протест, обозначить свою позицию, показать, что не все в «единодушном восторге» от нашего «незабвенного» Маршала! Да если уж и говорить о распространении идеалов, то один такой наглядный пример принесет больше пользы, чем сотня лекций и переливаний из пустого в порожнее о «священных и неотъемлемых правах и свободах»!

- Не обращайте на него внимания, – тихо шепнул Мисе склонившийся к ней профессор Ирум. - Он у нас всегда так шумит и радикальничает, но только за столом и на словах. А сам в своем Департаменте боится даже слово поперек начальнику сказать, это мне известно из верных рук.

- Я и не сомневаюсь, – тряхнув головой, Миса презрительно скривила губы. – Слишком много громких фраз.

Эмердис же и отец Ар-Каад пытались всех примирить. Это удалось лишь после того, как еще раз разлили вино и отче прогудел басом тост «за мир в сердцах человеческих и братское согласие». Звенькнул хрусталь, задвигались тарелки, замелькали ложки и вилки, заработали челюсти и зубы, - и мир с братским согласием быстро воцарился за столом. И разговоры потекли уже более спокойные.

- А что вы у нас будете читать? – поинтересовался Фетах у г-на Арпака, когда тот, слегка зевнув и небрежно отодвинув тарелку, достал из кармана маникюрную пилку и принялся сосредоточенно шлифовать ногти. – Я слышал, что-то с космологией?

- Да, - рассеянно кивнул г-н Арпак, - спецкурс «Проблемы современной космологии».

- О, я обожаю космологию! – тут же вклинилась в разговор Бия. – Всякие там звезды, планеты, кометы – это так занимательно!

Фетах раздраженно отмахнулся от нее и вновь было повернулся к г-ну Арпаку, но его опередил Стиг.

- И какие же там могут быть проблемы?

Г-н Арпак удивленно воззрился на Стига.

- Вообще-то, самые разные, – он с плохо скрываемой иронией смотрел на фининспектора. – А что?

- Например?

Г-н Арпак усмехнулся и пожал плечами.

- Например, форма Земли – шар или плоское тело?

Стиг изумленно хохотнул.

- Неужто и из этого проблему сделали?! Да-а, - протянул он и покрутил головой, - ученым только дай, они и из таблицы умножения проблему сделают! Что ж тут проблемного? Неужто в наши дни можно всерьез рассуждать о плоской Земле? А что вокруг нее, под ней, над ней? Три кита и черепаха? Смех да и только!

Г-н Арпак заметно оживился и отложил пилку.

- Ну, во-первых, про черепаху никто ничего и не говорил, эта версия свое отжила. А по поводу других вопросов отвечаю: вокруг Земли – Мировой, или Вселенский, Океан, над – небо, под – земные недра или же тот же Океан, если верна гипотеза плавающей Земли. Что же тут смешного?

- Позвольте, позвольте! – загорячился Стиг. - Ладно, пусть Океан, небо, недра, но где-нибудь они же должны кончаться? Не могут же они быть бесконечными и занимать всю вселенную! Это же абсурд!

- А почему не могут? Чем бескрайний и безграничный Океан, занимающий всю вселенную, абсурдней бескрайнего и безграничного космоса в традиционной космологии? Если задумаетесь над этим, то поймете, что количество абсурда и там, и здесь приблизительно одинаково. Более того, бескрайний Океан представить всё-таки легче, чем бескрайнее пустое пространство, без верха и низа, в котором нельзя ни упасть, ни взлететь, а можно только двигаться непонятно куда. Это всего лишь стереотипы, что навязывают нам со школьной скамьи и не позволяют видеть вещи в ином, возможно, более истинном свете. Вопрос же о пределе, о бесконечности возникает в любой космологии, и выбор между ними – это сегодня не столько вопрос истины, сколько вопрос вкуса, – доказать пока мы ничего не можем.

- Но позвольте! – заволновался Стиг, обескураженный и сбитый с толку. – А как же факты, наблюдения: парусник, выплывающий из-за горизонта по частям? Круглая тень Земли при лунных затмениях? А Коперник, а кругосветные плаванья древних, еще до Катастрофы?

Г-н Арпак снисходительно улыбнулся, а все вокруг, отложив вилки, ложки, уже заинтересованно прислушивались к внезапно возникшей дискуссии.

- Начнем с того, что я не утверждаю, что Земля – плоская, как не утверждаю и обратного, – он небрежно откинулся и покачался на стуле, в голосе его появились лекторские нотки. – Я констатирую лишь наличие неразрешенной пока проблемы, и пути ее решения могут быть различны. Есть разные гипотезы, вполне объясняющие перечисленные вами примеры. Например, гипотеза локально шарообразной Земли, то есть что Земля – шар лишь в отдельных областях, точках или при определенных условиях.

- Шарообразная местами?! – Стиг только развел руками. – Это уж ни в какие ворота не лезет!

Но г-н Арпак невозмутимо продолжил.

- Если вы уж так хорошо помните школьные учебники по природоведению за второй класс, - не преминул он подпустить шпильку, - то, наверно, должны вспомнить и из старших классов, из курсов геометрии и физики, что евклидова геометрия не единственно возможная. И более того: скорее всего, реальное пространство нашей вселенной сильно искривлено тяготеющими массами, без разницы какими – звездами ли и галактиками, если брать классическую картину мира, землей ли и водой, если говорить про гипотезы нетрадиционные. И по некоторым расчетам, теоретическим конечно, земное пространство может таким хитрым образом быть искривлено, что в одних местах Земля будет шаром, а в других – плоским телом, ограниченным своим краем.

Тут уж не выдержал и Эмердис, – достав платок, он вытер пот со лба, лица, шеи.

- Но, помилуйте, как это можно представить?!

Г-н Арпак пожал плечами.

- Вообще-то, современная наука давно отказалась от наглядности как критерия истины. Многое в этом мире, начиная с искривленного трехмерного пространства, представить невозможно, но, однако, это может существовать, хотим мы этого или нет. Из этого, кстати, можно сделать вывод, что мир этот не создавался специально для нас. Представить нельзя, но аналогию, весьма, конечно, грубую и приблизительную, привести могу. Если взять конечную двухмерную плоскость, например лист обычной бумаги, и свернуть его в трубочку, получим простейшую модель такой Земли. Двигаясь в одном направлении, поперек оси, вы сделаете круг и вернетесь в исходную точку, из чего вполне обоснованно заключите, что перед вами – шар. Этим же, в частности, может объясняться, почему парусник из-за горизонта появляется по частям. А если же будете двигаться в другом направлении, вдоль оси, то никакого искривления не заметите и наткнетесь в конце концов на край, из чего также обоснованно можете умозаключить, что перед вами ограниченное плоское тело. И тень от такого тела, это я уже про лунные затмения, в зависимости от угла освещения, проекции, может быть самой различной – и кольцеобразно-круглой, и неправильной, и даже прямоугольной, но ведь это ничего не доказывает и не говорит о реальной форме тела.

Вмешался и профессор Ирум.

- А как тогда объяснить, что кругосветные путешествия, если верить историческим хроникам, удавалось совершать, двигаясь в самых разных направлениях? Корабли выходили из разных точек, двигались и на запад, и на восток, и на юг, то есть во все стороны света, но тем не менее везде и всегда делали круг. Хотя по вашему примеру такое возможно лишь при движении в одном, строго заданном направлении. То же самое и про парусник: с какой бы стороны он ни выплывал, с севера ли, с запада ли, из-за горизонта он всегда появляется по частям, что тоже не укладывается в вашу модель.

- Давайте по порядку. Во-первых, я сказал, что это всего лишь аналогия, причем весьма грубая и приблизительная. Во-вторых, вы никогда не задумывались, не пытались понять, почему, если верить тем же хроникам, все кругосветные путешествия совершались только морем? И ни разу никому не удалось совершить кругосветку посуху. Обычно это объясняют просто, - мол, таково распределение суши на земном шаре, что вода всюду окружает континенты. Но ведь это можно объяснить и иначе. Дело просто в том, что вода, океанские массы, иначе, нежели массы суши, искривляют окружающее пространство, вплоть до замыкания его в сферу. То есть именно на морских просторах наша Земля становится шаром, а на суше – остается плоской. Этим же объясняется и пример с парусником, – просто Океан так искривляет пространство, откуда бы ни выплывало судно.

Профессор Ирум не сдавался.

- Но ведь такой же эффект можно наблюдать и на горизонте суши, конечно не с парусником, а, например, с башнями какого-нибудь города, если постепенно приближаться издалека.

Г-н Арпак улыбнулся.

- Если выйти за южную околицу Лахоша, я увижу Бахем? Ведь, насколько я силен в географии вашей Республики, он всего в двух километрах от города, то есть в пределах обозримости.

- Нет, конечно, его холмы закрывают.

- Вот вы и сами ответили на свой вопрос. На суше примеры, аналогичные паруснику, ничего не доказывают, так как всё это может объясняться и объясняется наличием рельефа, неровностей. Вы же не скажете, что невозможность видеть ближайшее село объясняется шарообразностью Земли? Еще по поводу кругосветных: строго говоря, доказательством шарообразности могло бы являться лишь такое путешествие, когда путешественник двигался бы только в одном направлении, что называется по линейке, по прямой. Но реальные кругосветки, сами знаете, проходили иначе: корабли десятки и сотни раз меняли курс, петляли, разворачивались, останавливались. То есть основное требование – движение в одном направлении – не соблюдалось, и поэтому ничего они, по сути, не доказали. Если человек, проплутав день в лесу, вернется в исходную точку, он же не скажет, что это доказывает шарообразность Земли.

- Но ведь известно, что до Катастрофы люди летали в космос, и Земля выглядела оттуда шаром, как и остальные планеты, – как с этим?

- Ну, во-первых, факт космических полетов многие исследователи не считают достоверно установленным. В уцелевших документах и литературе того времени, в газетах и журналах можно встретить много чего: и пришельцы с других планет их ежедневно посещали, и судьбы свои по звездам читали, и светом одним солнечным питались. Вы уж как историк лучше меня должны знать, что не всем источникам можно доверять. А по поводу находок на мысе Унур, я про последнюю экспедицию Рисенского университета, тоже надо доказать, что это именно космические аппараты. Видел я их отчеты, фотоматериалы и могу сказать, что груды покореженного, оплавившегося металла видел, а ракет не заметил. И даже если действительно летали, то и это, возможно, объяснимо каким-то искривлением надземного пространства. Слишком мало у нас данных о тех полетах, считать надо всё, степень кривизны вычислять, но данных нет, поэтому спорить здесь пока не о чем.

Стиг заерзал на стуле, желая, видимо, возразить, но его опередил вновь встрявший Эмердис.

- Но ведь вся докатастрофная наука, а это ведь, согласитесь, великая Наука – столько имен! – считала Землю шаром. Неужели все они, и Коперник, и Галилей, ошибались?!

- Я могу с таким же успехом привести с десяток мыслителей, пусть и более ранних эпох, но не менее великих – античных, средневековых, - что придерживались обратного мнения, но что из этого следует? Кстати, - спохватился г-н Арпак, - кое-что всё-таки отсюда может следовать. Вы не слышали никогда про гипотезу профессора Мркеса из Бофирского университета о нестационарной Земле? Нет? Интересная тоже идея, а суть ее в следующем: его когда-то заинтересовал вопрос, а почему древние вавилоняне, египтяне, многие греки и прочие так упорно считали Землю плоской? Ведь ни в интеллекте, ни в наблюдательности им отказать было нельзя: небо ночное досконально знали, по звездам ориентироваться умели, времена года по ним определяли, календари удивительнейшие разрабатывали, затмения солнечные предсказывали (чего, кстати, в подавляющем большинстве не умеет ни один из наших современников). И пирамиды гигантские умели строить, и каналы, храмы, сооружения циклопические, причем без сложной техники! Системы философские грандиозные создавали, и эпосы великие, электричество гальваническое знали и двигатель паровой. Так неужели эти люди оказались настолько тупы и несообразительны, что не замечали фактов, излагаемых теперь в учебниках за второй класс?! Но, с другой стороны, разве не менее великие умы и Коперник с Галилеем, и вся новая наука, что твердили обратное – о шарообразности Земли? Тогда к нему и пришла мысль: может, всё дело просто в том, что в далекой древности, времена вавилонские, Земля действительно была плоской? Но со временем начала менять форму, постепенно замыкаясь в сферу, и к веку пятнадцатому уже стала шарообразной, что и наблюдали ученые Нового времени. Расчеты его я, конечно, приводить сейчас не буду, но они показывают, что такое в принципе возможно. По крайней мере, это не выглядит более невероятным, нежели популярная некогда теория нестационарной расширяющейся Вселенной. Конечно, можно возразить, что в той же древности отдельные греки, начиная с Пифагора и Платона, уже говорили о шарообразности Земли. Но ведь то были гении, как всегда опережавшие свое время. И, возможно, их гениальная интуиция просто предвосхищала будущее Земли, а не ее современное состояние, угадала тенденции развития. К тому же по тем же расчетам Мркеса выходило, что ввиду неоднородности земных масс процесс замыкания в сферу происходил неравномерно. И, что вполне вероятно, в области Эгейского моря Земля начала искривляться, становиться шарообразной гораздо раньше, нежели в других регионах, что и могли наблюдать Пифагор с Платоном. Кстати, объясняет его гипотеза и Катастрофу. Предположив, что форма Земли меняется циклически, скажем так осциллирующая Земля, профессор вывел, что Катастрофа – это не что иное, как начало обратного цикла. То есть сто шесть лет назад произошел разрыв шарообразной поверхности, и, скорее всего, во многих точках, и Земля начала размыкаться снова в плоскость. А все произошедшие катаклизмы, что так сильно отбросили человечество назад, следствия именно этого события, а вовсе не столкновения с кометой, очередного потопа, мировой войны или тотальной амнезии, как пытаются объяснить многие. Так что вполне возможно, что правы и Коперник с Галилеем, и древние вавилоняне с египтянами, но правы по отношению к Земле своего времени. Подтвердить или опровергнуть эту идею могут только исследования. Экспедиции нужны крупномасштабные, картографировать всё надо, старые карты ни к черту не годятся, слишком уж изменилась Земля. Да и вся пространственно-временная структура мира тоже, как говорят некоторые физики. По крайней мере, некоторые мировые константы вроде бы не совпадают с прежними, не намного, но всё же. Кое-кто даже сомневается, а в той ли вообще вселенной мы живем? И Океан нужно всё-таки попробовать пересечь и выяснить, есть ли там, за ним, что-нибудь – новые материки, край мира или только сам Океан? Но для этого нужны политические изменения. Пока мы рассыпаны на сотни мелких деспотий, пока беспрестанно воюем меж собой, мы дальше своего носа ничего и не увидим. Последняя попытка, я о пропавшей экспедиции капитана Умбы из Бофира, конечно, похвальна, но силами одного княжества, пусть они и исконные мореходы, этого не осилить. Нужно объединять наши земли, когда-то же, до Катастрофы, мы ведь жили одним государством.

- И объединить нас, конечно, может только Насар? – ехидно вставил Стиг. – К этому клоните?

Миса, решившая подкрепиться, пока «муж» разглагольствует, застыла с вилкой у рта, а затем метнула на Эмердиса уничтожающий взгляд. Остальные смущенно заерзали на стульях, словно Стиг сказал невозможную бестактность. Но г-н Арпак был невозмутим, – он лишь удивленно вздернул брови и вопросительно посмотрел на Стига.

- Разве я что-то говорил про Насар? Или хоть раз упомянул его за сегодняшний вечер? – и, не получив ответа, взял со стола пилку. – Хотя с исторической точки зрения, и уважаемый профессор Ирум не даст мне соврать, у Насара как бывшего губернского центра действительно больше, чем у кого бы то ни было в Приречье, прав на такое объединение. Да, он сильнее всех и пострадал во время Катастрофы, но всё равно это самый большой город в дельте Фисона. И разве Лахош, Рисен, Эльхам, прочие наши соседи, в том числе моя родная Амарна, это не бывшие уездные городки Насарской губернии времен Конфедерации? – г-н Арпак махнул рукой. – Впрочем, оставим, история сама рассудит, кому и как объединяться.

- Да, история всё рассудит, - поддакнул Эмердис и хихикнул, - и не посмотрит, круглая Земля или плоская как блин.

- Насчет последнего я бы так уверенно не утверждал, – возразил профессор Ирум и сложил руки на брюшке. – Космологическая картина мира всегда имела и будет иметь огромнейшее историческое и политическое или, точнее, геополитическое значение. Знай Александр Македонский истинные размеры Ойкумены, он, наверно, и не начал бы похода на Восток. Или ограничился бы ближайшими территориями. Если бы вдруг выяснилось, что Земля – не шар, а, например, бесконечная плоскость, заселенная бесконечным множеством племен и народов, думается, внешняя политика многих государств строилась бы иначе. Хотя в принципе мы и сейчас в таком же положении. Дальше Приречья и Диких Степей вокруг ничего почти не знаем, а мним себя центром мира. Туземцы Африки тоже мнили - пока европейцы не пришли. Может, всё наше Приречье - один из островков в каком-нибудь захолустном архипелаге на краю мира? Или окраина континента, давно объединенного какой-нибудь империей, у которой просто руки еще не дошли до нас? Всё возможно в мире, границ которого ты не знаешь.

- Вот! – отец Ар-Каад грохнул кулаком по столу, да так, что все вздрогнули, и, торжествующе подняв палец, прогудел. – Вот сколько веков всяк кому не лень швырял каменья в нашу Матерь-Церковь! Мол, мракобесы, Коперника не признавали, а теперь – нате, извините, ошибочка мол, Земля-таки, видать, плоская!

Г-н Арпак, вновь было взявшийся обихаживать ногти, с некоторым удивлением взглянул на священника и убрал пилку.

- Ну, положим, плоская Земля или нет, это еще не установлено, а излагал я здесь всего лишь гипотезы. А во-вторых, камешки-то летели вовсе не за это: разногласия разногласиями, но оппонентов своих сжигать-то зачем? А языки резать, рты затыкать – это как? Так что камешки в огород ваш летели по адресу.

- Ха! – и отец Ар-Каад хмыкнул. – А сами-то лучше, господа ученые? Вы себе в добродетель ставите, что, мол, только словесно друг с другом сражаетесь, никого, мол, силой к истине не принуждая. Так ведь это просто всё как день божий: власти просто не имеете, оттого и не жгете друг друга. А коли б имели, то, разумею, многие диспуты в академиях ваших заканчивались бы там же – на костре. Вспомните времена былые, разве словом одним с «лжеучеными» всякими боролись, еретиками вашими? И чинов, достатка никого не лишали, и в Степи Дикие не ссылали на поселения вечные? А на кесаря нашего, Маршала, да псов его цепных из охранки кивать нечего, мол, не мы это, Господи, а кесарь всё окаянный. Откуда пушкарю полуграмотному, картошку от свеклы только в миске отличающему, без вас разобраться, где там у вас истина – в генах ли, родились земля с небом али всегда были? Это ведь, по размышлению зрелому, не кесарь решал, ума у него бы не хватило, а кто-то просто из братии вашей ученой жезлом маршальским попользовался, дабы свою только истину утвердить. Так что это еще поглядеть надо, у кого в глазу – бревно, а у кого – соринка. Ну а что костры были, да, были, – ну так это от рвения излишнего, к истине ревновали чересчур усердно. Но ведь и мы гонимыми бывали, и не раз, и не только во времена первохристианские. И нас жгли, и нас судили судами неправедными, и храмы взрывали, и клеветали, и от Господа нашего Христа отрекаться заставляли, – всё было!

- Это кто же вас жег-то, отче? – с ехидцей поинтересовался Стиг. – Уж не про аптекаря ли нашего Суфа глаголете?

Отец Ар-Каад гневно сверкнул очами.

- А хотя бы и про него! – и голос его загремел. – И про Братьев этих окаянных Блудного Дня, что некогда доброго христианина с пути истинного сбили! Было же сказано: горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам, но горе тому, чрез которого соблазн приходит, – тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской! Вот уж по кому костер воистину плачет!

Г-н Арпак непонимающе посмотрел на Эмердиса, – тот торопливо пояснил.

- Это секта у нас тут одна с прошлого года объявилась, «Братья Судного Дня» называются, конец света пророчат, Катастрофу новую, зиму вселенскую с желтым снегом каким-то. В общем, головы людям морочат. А Суфу, аптекарю нашему, уже бывшему, так заморочили, что пошел тот однажды Собор наш поджигать, конец света хотел ускорить, чтобы «Царство Божье» враз явилось. А отче наш его в тот вечер и поймал, когда тот соломы в притвор натащил и запалить пытался.

- Бесы! – и отец Ар-Каад вновь грохнул кулаком. – Отроков совращают, что те из домов отчих уходят, матери молодые чад своих малолетних бросают, мужья – жен, родителей престарелых. На Церковь-Матерь клевещут, во всех грехах смертных обвиняя, ересь на ереси громоздят, кощунствуют нещадно. Бесы они и есть!

- Как он вообще к вам затесался? - тихо спросил г-н Арпак, склонившись к Эмердису. - Поп, и в оппозиции!

- Да его Ирум как-то привел, - также шепотом ответил тот, - на одной улице когда-то жили, с детства приятели.

Но священник их услышал. Или догадался, о ком речь.

- Чего шушукаетесь? Коли спросить чего желаете - спрашивайте! Чай, не кусаюсь.

Г-н Арпак усмехнулся.

- Да вот, отче, приметил, как вы непочтительно, однако, о властях выражаетесь! И кесаря вашего не защищаете совсем. А ведь всякая власть от Бога, разве не так Писание учит?

- Так, ибо нет власти не от Бога. Но коли сменим - новая тоже от Бога будет, - и отец Ар-Каад широко ухмыльнулся. - Посему нет греха, как ни верти, за новую власть речи держать.

…Вечер продолжался долго. Было еще немало выпито, еще немало съедено, не раз еще разгорались жаркие споры по самым разным поводам, начиная с «женского вопроса» и заканчивая действительными причинами Катастрофы, и гости разошлись только в час ночи. Проводить чету Арпак порывались и Стиг, и Бия, и Эмеш, но в конце концов сошлись, что необходимости в столь многочисленной компании нет. Да и Лахош по ночам был вполне спокоен и безопасен, – гвардейские патрули выступали тому порукой. Поэтому возвращались они на Сапожную в обществе всё того же Эмердиса. Тот как обычно трещал всю дорогу без умолку, безбожно сплетничая, а частенько и явно привирая, о профессоре Ируме, о гостях. И допытывался, кто какое на них произвел впечатление, на что г-н Арпак дипломатично хмыкал, а Миса лишь презрительно фыркала, не удостаивая Эмердиса порой и взгляда. Перед тем как расстаться, Эмердис клятвенно пообещал, что уж завтра-то зайдет без опозданий, чтоб показать Университет.

- Я же говорила, что нужных людей в Ассоциации этой не найдем, - сразу заявила Миса г-ну Арпаку, как только за Эмердисом закрылась дверь. - Сборище болтунов, таких же, как и глава. Ты обратил, кстати, внимание, что все там, как поняла, уже в курсе, откуда мы? Помнишь реплику Стига про Насар? Уверена – Эмердисова работа. Не удивлюсь, если нас сегодня уже обсуждали где-нибудь в охранке.

Г-н Арпак на мгновение застыл, а затем, пристально взглянув на Мису, вдруг рассмеялся.

- Знаешь, Мис, у тебя бывают иногда удивительные интуиции.

Та остановилась.

- Что ты этим хочешь сказать?

Г-н Арпак пожал плечами.

- Ничего. Просто всё тайное когда-нибудь станет явным. И мы когда-нибудь узнаем, разговаривали ли сегодня о нас в кабинетах охранки.

Миса фыркнула.

- Типун тебе на язык! – и направилась в спальню. – Постараюсь узнать об этом как можно позже. Спокойной ночи.

Г-н Арпак лишь покачал головой, глаза его странно поблескивали.

 

V

 

- Беременна?! – в первый момент Хен не поверил ушам. – Ты беременна?!

- Да, беременна, – Кела пожала плечами и хмыкнула как о чем-то очевидном, хотя внешне ничего заметно не было. Ситцевое платьице, желтенькое в синий горошек, болталось на ней как обычно. – Что тут такого? На третьем месяце.

Хен, всё еще не пришедший в себя от такой новости, выскочил из ванной, комкая полотенце, и заметался по комнате. Кела молча и спокойно наблюдала за братом, прислонившись к стене, и по-прежнему безмятежно чему-то улыбалась, словно происходящее ее не касалось.

- Так, и кто же этот несчастный? – Хен наконец-то остановился перед девушкой, лицо его скривила недобрая, саркастическая усмешка. – Или «счастливчик»?

- Ты это о ком? – не поняла Кела.

- Не строй из себя дуру! – уже не сдерживаясь, заорал Хен и швырнул полотенце в стенку. – Я о том несчастном, кому так «посчастливилось», а что ему «посчастливилось», это я обещаю!

Кела неожиданно прыснула со смеха. Хен опешил.

- Ты чего?

- Хен, миленький, если бы ты хоть чуточку понимал, о чем говоришь!

- Ты насчет «счастливчика»? Зря!

- Да руки у тебя коротки для этого! Пойми, не всё в этом мире охранке по зубам!

Хен зло осклабился.

- Ошибаешься, сестричка дорогая, ошибаешься! Да, Господа Бога нам, конечно, не достать, спорить не буду, но «козла» того, что с девчонкой шестнадцатилетней спутался, я, поверь, прижучить сумею!

Кела от хохота сползла по стенке.

- Хен! Миленький! Братец ты мой родной! – и не в силах продолжить, уже сидя на полу и держась за живот от смеха, замахала рукой. – Уйди! Иди поешь, проспись, успокойся, а то рожу´ тут раньше времени с тобой!

- Ну знаешь! – Хен побагровел. – Я тут... А ты!

И, красный от гнева, резко развернулся и ушел в спальню, хлопнув дверью. Отсмеявшись и выждав пару минут, Кела вошла к брату. Хен, ничком лежавший на кровати, даже не повернул головы.

- Ну не обижайся, Хен, – девушка присела на краешек постели и погладила брата по спине, голос ее стал ласково-утешающим. – Я понимаю, ты за меня беспокоишься, но ничего ведь страшного не произошло. Ну беременна, ну рожать придется, – ну и что? Все беременными ходили, все рожали, и ничего, и я рожу. Тем более это не скоро будет, в конце февраля только, еще полгода целых. Чего голову раньше времени себе морочить? Будет день – будет пища, так ведь мама любила говорить?

- Нет, вы только посмотрите на нее! – Хен с возмущением вскочил. – Она еще тут успокаивать меня пришла! «Все рожали!» – передразнил он. – Все-то, может, и все, да не все в шестнадцать лет! Что, школу закончила, взрослой совсем стала? На брата старшего теперь плевать можно? «Все рожали!» А ты о будущем своем подумала? У нас ведь за это и ответственность есть! Если малолетка да без брака. Могут и в правах ограничить, к сведению, а ты же вроде в студию поступать свою собиралась, о карьере театральной мечтала, а? А теперь что - пеленки да ночи бессонные? А что люди подумают, ты подумала? А об имени своем добром? О том, что у меня могут на работе проблемы возникнуть? Ты же знаешь, как у нас к моральному облику сотрудников, будь он неладен, относятся! А ты - член семьи сотрудника охранки, не забывай! Об этом ты думала?

Кела вновь прыснула со смеха и повалилась на кровать.

- Нет, Хен! – сквозь смех помотала она головой. – Вот о твоем моральном облике, знаешь, я как-то не подумала! Но в следующий раз обязательно постараюсь подумать!

- Блин! Ну как с тобой разговаривать можно? – и Хен, глядя на веселящуюся сестру и не в силах уже сердиться, лишь махнул рукой. – Матерью она собралась стать!

Кела вскочила и повисла на шее у брата.

- Не сердишься больше? – и заглянула в глаза, глаза ее лукаво и ласково поблескивали. – Точно?

- На убогих не сержусь, – буркнул он и, осторожно освободившись от рук, посадил ее рядом на кровать. – Ты лучше не подлизывайся, а объясни толком, как случилось и кто у нас папа? Если за него опасаешься, то зря: голову сворачивать или за совращение малолетних сажать я не собираюсь. Хотя, может, и надо бы, но папа нам будет нужен живой, здоровый и невредимый. Так что за него можешь не беспокоиться. Беседу, чисто воспитательную, конечно, проведу, но обещаю, что и пальцем никого не трону, так что давай, колись. Всё равно сам узнаю, если не скажешь.

Кела посерьезнела, подобралась и вздохнула.

- Не сердись, пожалуйста, на меня, Хен, но давай лучше не будем об этом, я всё равно...

- Нет, погоди! – перебил Хен и начал вновь закипать. – Как это: давай не будем?! А о чем будем?! О кренделях небесных?! О смысле жизни? Или, может, погоду обсудим? Я валяюсь с тебя, сестренка! Девочка в подоле «гостинец» домой несет, но вот от кого, как, что дальше делать, говорить не будем! Прекрасно! Просто великолепно! Ты мне прямо скажи: он что, папенька наш, в отказ пошел? Мол, я не я и корова не моя? Скажи, и он у меня живо по-другому запоет! Он у меня не то что племянника, он Христа сыном признает!

Хен негодовал, злился, но Кела повела себя на удивление спокойно. Она дала брату выговориться и излить всё, что хотел, сама не заводясь, не переча, в спор не вступая.

- А теперь выслушай, пожалуйста, меня, Хен. Ты же знаешь, я иногда бываю упрямой, – опустив голову, она перебирала краешек платья, голос ее был тих, но тверд. – Ты можешь кричать на меня, ругаться, можешь из дома выгнать, я найду, куда приютиться, но я говорю, что не хочу, не собираюсь и не буду обсуждать, кто отец. Тема закрыта, по крайней мере для меня. Делай что хочешь, это твое право, но говорить об этом я больше не буду, понимаешь, Н-Е Б-У-Д-У! Это моя жизнь, мои проблемы, и разберусь с ними сама, можешь не волноваться и выкинь всё из головы. И пойми главное, – она подняла на него взгляд, – ты многого не знаешь, Хен, многого не понимаешь! Ты и представить не можешь, насколько ты не понимаешь происходящего, но поверь: СКОРО ВСЁ ИЗМЕНИТСЯ!

- Что «всё»? – не понял Хен. – Ты о чем вообще?

- Всё! – и Кела взмахнула рукой. – Всё вокруг! Ждать осталось недолго, поверь, хотя... – она запнулась, с сомнением посмотрела на брата и чуть прикусила губу, – хотя тебе сейчас бесполезно что объяснять, но ты сам скоро всё увидишь. Как, впрочем, и остальные.

- Слушай, что за бред ты несешь?! – взорвался Хен. – Ты чего загадками заговорила?! Это на тебя так беременность, что ли, действует?

Но спокойствие Келы было непробиваемым.

- Я всё сказала, Хен, – девушка спокойно и уверенно поднялась, – повторяться смысла нет. Я к себе пойду. Спокойной ночи.

И также спокойно и уверенно вышла, оставив Хена в полном смятении чувств.

Разве это не свинство поступать так с братом?! Хен в крайнем раздражении расхаживал по комнате из угла в угол и всё никак не мог успокоиться. И задевало, что скрывает она многое, хотя раньше секретов от него вроде бы не имела. Как так можно?! Вначале ошарашит как обухом по голове – «я беременна!» – а пытаешься выяснить, что да как, – «тема закрыта!» Хен был возмущен до глубины души. Разве он за себя беспокоится?! Разве не вправе он знать побольше о таком событии? Ведь хочет этого Кела или нет, его это касается, не может не коснуться! Врачам, акушеркам платить надо? Пеленки-распашонки, коляски да соски всякие нужны? А маме питание нормальное? Ведь на него, Хена, всё это ляжет, так как догадывается он, почему сестра разговаривать об отце ребенка не хочет. В отказ, видимо, папочка будущий пошел! Хен скрипнул зубами и сжал кулаки. Не-е, чего бы там Кела не говорила, не просила, а «козла» этого он сам найдет! Посмотрим, как запоет, когда он с ним «по душам» поговорит! Сестренку он в обиду никому не даст, – разве не обещал он этого матери перед смертью? А Хен слов на ветер не бросает!

Заснул он в ту ночь поздно, проворочавшись чуть ли не до первых петухов, всё прикидывая, планируя, твердо решив заняться на досуге поисками «родственничка». А с утра пораньше отправился, как и обещал накануне шефу, за Хашаном в Бахем, рыбацкий поселок ниже по Фисону. Добрался попутным извозчиком (хоть и заманчива была перспектива прокатиться «на моторе с ветерком», как предлагал полковник, но слишком уж заметно на автомобиле разъезжать), однако «пророк», как выяснилось, словно сквозь землю провалился.

- Да бог знает, где его носит! – пожал плечами бахемский староста, плешивый, насквозь пропахший рыбой, тощий старик в серой домотканой рубахе навыпуск. – Как в пятницу учалил в город на моленья свои, так и с концами, боле не видели. Может, местечко где получше приискал. Ему-то что! Нигде не прописан, никому не докладает, гуляй себе не хочу, - босяк, одним словом. Пустой человек!

И, презрительно сплюнув на песок, он деловито продолжил конопатить лодку.

Расспросы других бахемцев тоже ничего не дали: с пятницы вечера никто Хашана в поселке больше не видел. Раздосадованный и даже слегка обеспокоенный несвоевременным исчезновением «пророка» – может, прав шеф, не такой уж простачок этот тип? – Хен тем не менее решил отложить поиски. Время близилось к десяти, пора наведаться и в Университет, чтобы Пижона не пропустить, это всё-таки важней.

Пижона в Университете он, конечно, не упустил, но улучить момент, чтоб оказаться рядом и без посторонних глаз, было не просто. Приближалось первое сентября - «красно-черный» день календаря в любом учебном заведении. День приближался, и по коридорам, кафедрам и аудиториям Университета беспокойно забегали, замелькали вечно озабоченные методисты и секретари факультетов, спешно согласовывая, утрясая расписания и планы. Беспечно запорхали смешливые гомонящие стайки первокурсников, вчерашних гимназистов и школьников, получающих учебники и зачетки, с нескрываемым удовольствием входя в новую для них студенческую жизнь. Степенно и чинно восшествовали академики и профессора, неторопливо и обстоятельно обсуждая последние решения Ученого совета. И смущенно топтались у ректората кучки вечерников, взрослых мужиков и молодых работяг, с направлениями предприятий (после высылки насарских «спецов» на хайварских нефтепромыслах и городских блок-станциях стало ощутимо не хватать инженеров, - пришлось срочно открывать вечерние курсы для переподготовки нефтяников и электротехников).  

Так что незаметно подойти к Пижону было затруднительно, тем более что постоянно крутился вокруг него бодрый господинчик с панамой в руках, Патиф Эмердис, как вспомнил потом Хен, глава какой-то там Ассоциации, сборища полуоппозиционных деятелей. Неподалеку, как правило, маячила и Оса, настороженно зыркавшая по сторонам холодным колючим взглядом, попасться на глаза которой Хен избегал в особенности.

Момента удобного ждать пришлось долго, засев на истфаке у углового окна, торопливо прикрываясь купленной по дороге газеткой, когда появлялась Оса, а она не раз куда-то отлучалась. Но Пижона Хен-таки дождался, когда тот, наконец-то выйдя из деканата в полном одиночестве, отправился в туалет. Туда стремглав нырнул и Хен, благо в мужской туалет Оса сунулась бы вряд ли.

Убедившись, что в туалете они одни – в кабинках и предбаннике для курения никого не было, – Хен быстро подошел к Пижону.

- Городской парк знаете где? – не обращая внимания на не совсем соответствующую обстановку, он решил брать быка за рога сразу, без церемоний, некогда ему политесы разводить. – Ну, это рядом с Собором, от квартиры вашей недалеко.

Ничуть не удивившийся его появлению Пижон смерил Хена насмешливым взглядом. И, казалось, собирался сказать какую-нибудь колкость, – а ситуация и впрямь была несколько комичной, так как Пижон в этот момент мочился в писсуар, – но сдержался и, пряча усмешку, небрежно кивнул. Хен оглянулся и понизил голос:

- Сегодня в десять вечера встречаемся, обговорить многое надо. Слушайте как найти: дойдете до памятника «Маршал и дети», это в центре парка, его легко найти, он освещен хорошо, издалека виден, мимо не пройдете. Так вот, от него идите по аллее, куда смотрит самый маленький мальчик с памятника, это самая темная аллея, там фонари прошлым летом как повалило после урагана, так и лежат до сих пор. Я вас буду на третьей скамейке от начала ждать. Если кто-нибудь рядом будет, ко мне не подходите, дождитесь пока уйдут, нас не должны видеть вместе, это для вас же, в первую очередь, делается. Договорились? Десять вечера, городской парк, памятник, маленький мальчик, третья скамейка - запомнили?

- Да, сударь мой, – Пижон, застегнув брюки, с подчеркнуто преувеличенной любезностью кивнул и щелкнул каблуками, глаза его, насмешливые и дерзкие, весело блеснули, – я запомнил: Университет, туалет, второй писсуар от окна. Разрешите идти?

И всё с той же насмешкой откланялся. Хен только тихо фыркнул вслед:

- Пижон!

...После Университета Хен отправился в Департамент: пора и шефу доложиться, отчитаться – о встрече назначенной, об исчезновении Хашана, – и филеров пустить за Пижоном с Осой. По дороге зашел на почтамт и оставил главному почтмейстеру распоряжение задерживать и незамедлительно уведомлять обо всей поступившей корреспонденции на имя четы Арпак или с адресом «ул. Сапожная, 17», а выдавать таковую только после лично проведенной им перлюстрации.

Шефа новость о Хашане, конечно, не обрадовала. Нахмурив брови, сосредоточенно пожевав губами, полковник Эбишай покрутился в кресле.

- Не нравится мне это всё, Хен, ох не нравится! – и щелкнул пальцами. – Чует мое сердце, не случайно всё это: двое появились, один исчез. Вот что, Хен, займись-ка параллельно и розыском Хашана этого. Хоть и обещал освободить тебя для Пижона, но, сам видишь, дела эти могут быть связаны. Поэтому работай и по «пророку», тем более лучше тебя никто Блятьев этих Блудного Дня не знает. Остальные дела, как и договорились, мне неси, я распишу.

- Понял, господин полковник, я займусь. И насчет филеров: Куллумова бригада в моем распоряжении, я правильно понял?

- Да, всё правильно, сынок, действуй.

Бригаду Куллума он нашел в полном сборе в дежурке на первом этаже, где обычно филеры и ошивались, когда не на «задаче» находились.

- Подъем, бездельники! – кивнув капитану Ному, дежурившему по Департаменту, Хен хлопнул Куллума по плечу. – Работа есть. Сказали, что под мою команду поступаете? То-то! Теперь я ваш бог, царь и герой. Пошли ко мне, там всё объясню.

Со вздохами, с кряхтеньем и тихим чертыханьем трое похожих друг на друга, профессионально безликих мужчин – все невысокие, неопределенного возраста, внешне невзрачные, аккуратно, но неброско одетые, с кажущимися полусонными, безучастными выраженьями на серых незапоминающихся лицах, – лениво потопали за Хеном на второй этаж, в сыскной отдел.

- Вот что, братцы-пряники, – без обиняков и вступлений начал Хен, когда Нташ, шедший последним, прикрыл дверь кабинета, – задача такая: круглосуточно пасти два объекта и...

- Объекта или субъекта? – ехидно перебил Михут, человек дотошный и язвительный, философ по жизни, любящий порой вопреки обманчиво-заурядной внешности пооригинальничать, побалаболить, развести софистику, из тех, кого хлебом не корми, дай только поспорить. – Об чём речь, начальник? Или, может, господин старший лейтенант разницы не разумеет? Я зараз объясню!

- Слушай, философ! – Хен насмешливо посмотрел на того. – Умничать будешь в другом месте! А сейчас, как ты правильно сказал, я - начальник, а ты - ...

- Дурак! – хором закончили Куллум и Нташ, также большие любители побалагурить, и дружно заржали.

- Ладно, шутки в сторону, мужики, – и Хен посерьезнел. – Теперь о деле: двое, приезжие, муж и жена. Он: Ильшу Арпак, тридцать семь лет, роста высокого, сухощавый, брюнет, усики, бородка козлиная. Одеваться любит хорошо, с претензией на шик, перчаточки белые, платочки кружевные и всё такое, без тросточки только в туалет ходит.

- В общем, ферт, – и Куллум слегка презрительно скривил губы.

- Да, прифранченный господинчик, но не без чувства юмора, может и приколоться по-простому. Вот фотка его, запомнить такого, думаю, легко. Занимается чем: в универ наш преподавать приехал, космологию на истфаке читать. Кликуха оперативная – Пижон. Теперь о ней: Миса Арпак, двадцать девять лет, роста среднего, стройная, волосы темные, но не черные, скорее шатенка темная. Одевается, конечно, тоже хорошо, шляпки, вуали, вот фотка, не залапайте только, это из дела миграционного. Кличка – Оса.

- Красивая, - уважительно протянул Нташ, разглядывая фотографию.

- Да, ничего дамочка, но штучка, кажется, еще та – холодная и колючая, глазами как зыркать начнет, неуютно становится. Живут на Сапожной, семнадцать, ну, знаете, где раньше приют был, сейчас там хата служебная универа. Так вот, задача, как сказал, круглосуточная «наружка» за обоими, запоминать и отмечать всё: где были, куда ходили, с кем встречались. Ну, не мне вас учить, а мне только отчет ежедневный. Это я на тебя, Куллум, возлагаю, ты же вроде как-никак старший.

- А с чего интерес-то к ним такой, гражданин начальник? – поднял голову Михут. – Шпиёны, что ли, чьи-то?

- А это не твоего ума дело, – Хен забрал у Михута фотографию и легонько щелкнул его по носу. – Своим делом занимайся, в чужие - не лезь. Сразу предупреждаю всех: работаем по полной и всерьез! И языки, даже здесь, между своими, не распускать! «Сливать» всё только мне! Ну, или шефу. Остальных любопытствующих – ко мне отсылайте, а я найду, куда послать. Узнаю, что утечка пошла, мигом не то что погон, голов лишитесь! Это я уже не шучу, усекли?

- Да уж какие шуточки в нашей конторе! – проворчал Куллум и со вздохом поднялся. – Когда начинать-то?

- Да прямо сейчас и начинайте: они с утра в универе были, сейчас или там, или домой пошли - Сапожная, семнадцать, запомнили? Надо будет что - ко мне сразу, работаете теперь только со мной.

- Кстати, а что у нас с хлебом? – уже в дверях поинтересовался Нташ. – Не слышал ничего?

- А что у нас с хлебом? – не понял Кен. – Ты о чем вообще?

- Ты что, не знаешь? Не обедал, что ли, сегодня? – удивленно рассмеялся Михут. – Ну ты даешь! Уже весь Лахош гудит, а ты «что у нас с хлебом»! Сыщик, ё-моё!

- Хватит ржать! – Хен разозлился. – Я, блин, с утра по делам мотаюсь, обедать по часам да языками в дежурке чесать мне, в отличие от некоторых, некогда! Что случилось?

- Ладно, не кипятись, – примирительно прогудел Куллум. – Хлеба просто нигде нет, в смысле нормального хлеба. Тесто почему-то сегодня нигде не поднялось, везде только лепешки да мацу всякую пресную предлагают, куда не зайди. Говорят, везде, по всей Республике, так. И никто не знает, почему: дрожжи, говорят, вроде нормальные, но сколько ни сыпь, не подымается хлеб, хоть лопни.

- Не-е, я ничего не слышал, – Хен покачал головой. – Может, мука некачественная, из зерна какого-нибудь зараженного?

Куллум пожал плечами.

- Никто не знает.

- Да ладно, от лепешек пресных еще никто не умирал, не голод же, – Хен отмахнулся. – Пусть об этом у Санитарного Департамента голова болит, нас это особо не касается.

- Да как сказать! – и Михут насмешливо оглядел всех. – У нас любой вопрос враз может стать политическим. Вот увидите, не сегодня-завтра, если ничего не изменится, и наш Департамент весь на уши подымут. Будем по пекарням да по лавкам хлебным бегать, «вредителей» насарских ловить, что муку нашу портят.

Михут, как ни странно, оказался здесь пророком, но это стало известно лишь на следующий день, во вторник, а понедельник, точнее его остаток, Хен посвятил разбору дел. Прежде чем нести шефу, большую их часть надо было привести в элементарный порядок: разложить, листы пронумеровать, прошить, реестры заполнить и прочее, чем до семи вечера и занимался. Закончив, Хен отнес аккуратную стопку папок шефу, а тот на работе засиживался допоздна, после чего только и пошел домой, – на встречу с Пижоном рано, а перекусить – самое время.

Кела была дома, валяясь как обычно в спальне на диване – с книжкой в одной руке и яблоком в другой. Еще одна попытка поговорить закончилась с тем же результатом, что и вчера:

- Хен, тема закрыта, – сказала как отрезала девушка, не повернув головы, не отрываясь от книги. – Лучше не начинай, а то опять ругаться будем.

И как ни в чем не бывало продолжила читать, шурша страницами, похрустывая яблоком. Хену не оставалось ничего другого, как только бесславно ретироваться на кухню и тихо чертыхаться, разогревая ужин.

Поужинав и приняв душ, Хен к десяти отправился на встречу.

К ночи погода стала портиться – поднялся ветер, небо затянуло, начал накрапывать мелкий нудный дождик. В парке было пусто и тихо, только ветер шелестел кронами старых, густо разросшихся вязов, скрывавших темную громаду Собора, да негромко стучали капли по листве и дорожкам. Хен сидел на мокрой, давно не крашенной скамейке и надеялся, что Пижон не сильно запоздает, - хоть и не холодно, всё-таки август не закончился, но приятного в сидении под дождем мало. Пижон оказался пунктуален: без двух минут десять в конце аллеи обрисовалась высокая щеголеватая фигура в котелке под зонтом.

- Добрый вечер, точнее, наверно доброй ночи, – учтиво поприветствовал г-н Арпак, подойдя к скамейке, и, сложив зонт, небрежно отряхнул его. – Я не опоздал? Можете, кстати, зонтом моим попользоваться, если желаете.

- Не-е, спасибо, всё в порядке, я привычный, – и Хен оглянулся, вдалеке мелькнула фигура Нташа, филеры уже работали. – Вы присаживайтесь, не стойте.

- Благодарю, – г-н Арпак с сомнением оглядел мокрую рассыхающуюся скамью и осторожно присел на краешек. – Я вас слушаю, господин  э-э..., простите, но не имею еще чести знать, как вас величать.

- Давайте тогда знакомиться. Как уже поняли, я сотрудник одного небезызвестного вам ведомства, все контакты с которым отныне пойдут только через меня. Звать можете Гилом, – в оперативной работе Хен пользовался именем отца. – Ваше имя, само собой, мне известно. Вначале договоримся, как связь поддерживать будем, – он достал из кармана ключик с номерком и протянул г-ну Арпаку. – Возьмите, это от абонентского ящика номер двадцать семь на нашем почтамте. Знаете это где?

Г-н Арпак кивнул – Эмердис по дороге в Университет основные достопримечательности, полезные адреса и учреждения Лахоша показал.

- Так вот, – продолжил Хен, – у меня такой же. Никто, кроме нас с вами, доступа в ящик этот иметь не будет, за это я ручаюсь. Поэтому выглядеть всё будет просто: если у вас ко мне сообщение, вопрос – черкнули пару строк, на почту зашли, вам же всё равно туда придется захаживать, в ящичек и забросили. То же самое и я. Чтобы связь была более-менее оперативной, предлагаю проверять ящик ежедневно, мало ли что может понадобиться. Я вообще буду дважды проверять, часов в одиннадцать и пять вечера, поэтому сами прикидывайте, когда я ваши сообщения получать буду.

- Хорошо, я понял.

- Вот и ладно. Если встреча будет нужна личная, так и пишите, но указывайте только время, а место - то же, как и сегодня. В смысле здесь же. Если что-то сверхсрочное, всякое ведь может случиться, зайдите на телеграф, он там же, на почтамте, дайте телеграмму с пометкой «срочно» на Театральный проспект, шестнадцать, квартира двадцать один, Гилу, - запомнили? Театральный, шестнадцать, двадцать один. Это квартира наша конспиративная, там всегда кто-нибудь из отдела нашего дежурит, так что передадут сразу, в течение часа. Только имя не забудьте указать, чтоб не искали, время не теряли, – оперативное имя Хена в сыскном отделе, разумеется, знали. – Но это для самых крайних случаев! Когда опоздать нельзя. А то утечкой чревато, а за дело ваше отвечаю только я, другим о нем знать не надо. Так, с этим разобрались, теперь что от вас требуется. Сведения о подготовке акции: планы, кого вербанули, состав группы, роли, взрывчатка - в общем, всё. Само собой, на вопросы наши отвечаете, если возникли. И давайте договоримся: каждую неделю, в четверг, - от вас отчет. Письменный. В первом - жду общий план и способ покушения. Понятно, да?

- Что же тут непонятного? – и г-н Арпак криво усмехнулся. – Отчет - как «отче наш», без него никуда.

- Вот-вот. Теперь, какие у вас пожелания, запросы? Можете говорить смело: что в наших силах – поможем, найдем, предоставим.

- Хорошо, – и г-н Арпак закинул ногу на ногу, – от вас мне тоже кое-что потребуется. Для начала список неблагонадежных. Для вербовки. Мы с руководством вашим договоренность об этом имели, можете уточнить. Сами понимаете, это лучший способ проверить, кто опасен.

- Ладно, я уточню, но сразу скажите, на сколько человек список? Состав?

- Десятка поначалу будет достаточно, дальше посмотрим, часть всё равно отсеется. Нужны мужчины, желательно молодого и среднего возрастов, лучше образованных, с ними работать легче. Адреса их, возраст, род занятий, причины «зачисления» в неблагонадежные. Это ведь возможно?

- Вполне. Если говорите, договоренность была, то сделаем. Может, и завтра. В ящике будет если что. Что-нибудь еще?

- Да, – г-н Арпак на мгновение запнулся и поднял голову. – Еще нужны деньги.

- Сколько? – деловито переспросил Хен. – Учтите сразу: деньги - в счет вознаграждения. То есть вычтут, в конце меньше получите.

- Меньше так меньше, – он вздохнул, – я не возражаю. Ну а насчет суммы, тысяч пять мне сейчас не помешали бы. Для начала.

Хен хмыкнул. Пять тысяч и ему сейчас не помешали бы, но сам кивнул.

- Я сообщу руководству. Как получу - будут в ящике. Еще?

Г-н Арпак поморщил лоб, задумчиво пожевал губами и покачал головой.

- Нет, пожалуй, пока всё. Если что-то понадобится, я сообщу.

- Вот и ладно, – и Хен быстро поднялся со скамейки. – Значит, на сегодня всё. Надеюсь, сотрудничество наше будет успешным. Кстати, чуть не забыл: у квартального своего отметились?

- Да, утром.

- Не забывайте об этом. Это, конечно, мелочь, формальность, «прикрыть» мы вас от полиции всегда «прикроем», но внимания лишний раз лучше не привлекать. И про комендантский не забывайте, по ночам шляться не рекомендую. А то придется и с комендатурой гвардейской объясняться, тоже лишнее в вашем положении. И вообще, будьте осторожней.

- Я постараюсь, – г-н Арпак встал и учтиво раскланялся, приподняв котелок. – Спокойной ночи.

...На следующее утро Хен слегка проспал и на работу явился с опозданием, застав родной Департамент взбудораженным словно улей.

- Рейд! – бросил на ходу лейтенант Нуш, когда Хен, притормозив того в коридоре, попытался узнать, в чем дело, и со смехом махнул рукой. – Пекарни пойдем прочесывать с «бобиками»!

И побежал дальше. «Бобиками» в Охранном Департаменте называли сотрудников Департамента Внутренних Дел, то есть городскую полицию, на что, впрочем, те отвечали взаимностью, прозывая меж собой охранку «шакалами».

Причина же переполоха была проста: начавшаяся вчера история с хлебом получила продолжение. Мало того, что не поднималось тесто, во всем Лахоше, как выяснилось, перестало сквашиваться и молоко, а все вина в трактирах, погребах, на складах скисли до уксуса. На это, особенно порчу вина, власть закрыть глаза уже не могла. Как позднее узнал Хен от шефа, на утреннем заседании Директории, когда стали выясняться масштабы происходящего, Маршал поручил полковникам Эбишаю и Айсару, шеф-комиссару «бобиков», провести совместные рейды - «для выяснения причин и установления виновных». Собирались проверить пекарни, фермы, мельницы, хлебные и молочные лавки. Для пользы дела предписывалось привлечь студентов-биологов. И как втихомолку ни возмущались в Департаменте – их, профессионалов, оперативников и экспертов, словно каких-то квартальных посылают лавки досматривать! да с «бобиками»! – смириться пришлось. Хотя Хена это не коснулось.

- Тебя от рейда освобождаю, – сразу же заявил шеф, когда Хен явился с докладом. – Занимайся своим делом, а кому по мельницам лазать, я найду.

На обе просьбы Пижона – список неблагонадежных и деньги – шеф согласился.

- Да, помню, обещали, – подтвердил он. – Просмотри картотеки, отбери десяток, каких просит.

- Может, подкинем и нашего человечка? – предложил Хен. – Авось проглотит. Тогда и изнутри контролировать сможем. Например, Босяк вполне подойдет.

Бач Басей, по кличке Босяк, был одним из самых опытных внештатных сотрудников Департамента, так называемых «засланцев», кого внедряли в «подозрительные» группы для провокаций. И не одну группу он «подвел под статью». Но шеф, к удивлению Хена, почему-то отказался, хотя раньше по таким делам сам же, как правило, и предлагал кого-нибудь «внедрить».

- Ну, Хен, понимаешь, – как-то уклончиво и нерешительно, совсем на себя непохоже замялся полковник, – дело ведь «ЖЗ», а Босяка привлекать - лишний участник, риск утечки. Нет, давай как-нибудь сами, с нас и филеров достаточно.

Хен пожал плечами. Это показалось немного странным: ограничения по секретности устанавливались, вообще-то, для штатных сотрудников и на «засланцев» не распространялись, но спорить не стал.

- Как скажете. Деньги?

- В финчасть зайди ближе к обеду, я распоряжусь. У тебя всё? Тогда ступай, сынок, работай. И про «пророка» не забудь.

Но Хен помнил. Просидев до обеда в архиве, составил список из одиннадцати «неблагонадежных», выслушал отчет Куллума и, получив в кассе пять тысяч динариев, занес всё на почтамт. А затем отправился на розыски Хашана.

Братья Судного Дня появились в конце прошлого года и вначале ничем из числа прочих, время от времени возникавших здесь сект не выделялись. Пока в один промозглый мартовский вечер новоиспеченный «брат» Суф (тот самый злосчастный аптекарь, за которым и раньше замечали странности) не попытался поджечь кафедральный Собор, главный храм Лахоша, желая приблизить так чаемый Братьями конец света.

Суфа, пойманного отцом Ар-Каадом в момент поджога, конечно, арестовали и, несмотря на очевидную его помешанность, отправили на восточный берег Фисона - на каторгу в Хайвар, границу Диких Степей, край лагерей, колоний-поселений и нефтяных вышек. Секта, естественно, внимание привлекла, и не только полиции и владыки Ан-Ииса (тот предал Братьев анафеме и отлучил от церкви всех, хоть раз посетивших их собрания). Заинтересовалась ею и охранка.

Сектантов, конечно, сначала похватали - и «братьев», и «сестер», а женщин среди них оказалось тоже немало. Но так как ничего непосредственно «антигосударственного» в их учении найти не удалось (а поджог, как выяснилось, Суф пытался совершить самочинно, в Братстве о том - ни сном ни духом), всех отпустили (но, разумеется, «на заметку» взяли).

На время секта затихла, «легла на дно» и перешла на полуподпольное существование, собираясь на моленья тайно, стараясь не афишироваться. Официального запрета не было, но квартальные любые их собрания разгоняли, а на воскресных митрополичьих службах в кафедральном Соборе владыко Ан-Иис с гневом обрушивался на Братьев, призывая на головы еретиков все кары небесные.

С начала же лета Братство почему-то вдруг пришло в движение, ожило, зашевелилось. Вновь на улицах появились странные молодые и не очень молодые люди в длинных, ниспадающих желтых одеждах с широкими рукавами, с характерными бледными лицами и горящими непонятным возбуждением глазами. И что-то громко и бессвязно выкрикивали, то ли очередные пророчества, то ли призывы к покаянию. Начали поступать жалобы, что, поддавшись бредовым проповедям, стали уходить из семей юноши и девушки, а иногда и их отцы и матери. Хен, ведший дело Братьев, всё более склонялся, что секту надо прикрыть – «во избежание», – но шеф предложил не торопиться.

- Эх, Хен, сынок, запретить легче всего, – и, вздохнув, полковник Эбишай покрутился в кресле. – Это первое, что приходит на ум, когда борешься с ересью, хоть религиозной, хоть политической. Но пока живы настроения, порождающие ее, ересь будет возникать снова. Гони беса в дверь, он влетит в окно. С настроениями умов бороться трудно, это материя тонкая. У нас три Департамента – Культуры, Образования, Пропаганды – с утра до вечера этим только и занимаются, а толку? Поэтому проще давать выход этим настроениям, но выход контролируемый. Пар из котла надо время от времени выпускать, и пусть он лучше выйдет через знакомую «щелочку», чем прорвет там, где никто не ждал. Поэтому не трогай их пока, Хен. Пусть собираются, молятся, песенки свои поют, танцуют, - не трогай, но контролируй, отслеживай, держи, как говорится, руку на пульсе. А там видно будет. Враг ведь страшен в первую очередь не тем, что он враг, что против нас, а тем, что он – вне нашего контроля. Враг контролируемый – это уже и не враг, собственно, а так, пешка в руках умного игрока, а мы ведь неглупые игроки, правда, Хен? Запретить всегда успеем, не торопись с этим.

И Хен не торопился, но осведомителя, «дятла» на жаргоне охранки, чтобы «руку на пульсе держать», в секту, конечно, заслал. В середине июня поймал он как-то с поличным на нелегальной торговле спиртным (причем контрабандным из Насара) колбасника Бхилая, хозяина мясной лавчонки на Набережной. А сыщики охранки ловили не только «политических», но и проходивших по «епархии» полиции, - для своих, конечно, целей. Вот и здесь: грозили Бхилаю, сообщи Хен куда следует, крупный штраф, лишение торговой лицензии и конфискация имущества, в общем полный крах и разорение. Поэтому хоть и без особой радости, но согласился он работать на Хена - стать его глазами и ушами в Братстве: посещать моленья-собранья, внимательно всё слушать и запоминать.

К нему Хен и пошел.

Лавка Бхилая занимала первый этаж дома на углу Набережной и улицы Двадцатилетия Революции (на втором - располагалась его жилье). В лавке было пусто, прохладно и тихо (утренний наплыв покупателей миновал, а вечерний - не начался), лишь у зарешеченного окна отчаянно и тупо билась о пыльное стекло муха. И негромко сопел хозяин, мирно дремавший в углу за прилавком, - крупный дородный мужчина с двумя подбородками, скрывшими шею. Он не поднял головы, когда звякнул колокольчик у входной двери, - послеобеденный сон, освященный веками обычай южных стран, соблюдался в Лахоше многими весьма ревностно.

- Добрый день, – громко сказал Хен и оглянулся на свисавшие с потолка, развешенные на стенах, разложенные на полках связки колбас и ветчин, гирлянды сосисок и сарделек. Он невольно сглотнул слюну, запах был одуряющий, сразу захотелось есть. – Работаете?

Бхилай лениво приоткрыл глаз, но, увидев, кто пришел, торопливо вскочил.

- Да, да, для вас завсегда, – и, выбравшись из-за прилавка, засуетился вокруг. – Чего изволите? По делу зашли али прикупить чего?

- Один? - и Хен понизил голос. - Переговорить надо.

- Момент! – тот ринулся к двери и вывесил табличку «Учет». – Теперь можно. Наверху никого, жена с детями у тещи.

- Ты на последнем собранье, в пятницу, был?

- Ну да, – и Бхилай тяжело вздохнул. – У цирюльника Иуна. Писание читали, проповеди слухали, молились да псалмы пели, - всё как водится. Новых никого, те же рожи.

- А Хашан?

- А куды без него? – колбасник махнул рукой. – Опять как зарядил про светопреставление, битый час балаболил. Чуть не уснул.

- А дальше куда делся?

Бхилай пожал плечами.

- А куды должен деться? Как кончили - ушел. В Бахем, небось, или где он там обитается.

- Точно в Бахем пошел?

- Да откуда ж я знаю! – колбасник даже обиделся. – Сами же велели только глядеть да слухать, чего там деется, а следить за босяком каждым я не подряжался. Собрался да ушел. Ну, поговорил там с некоторыми напоследок, исповеди, небось, принимал. У нас, тьфу ты, у «братьев» этих окаянных, кто хошь кого хошь исповедать может и грехи отпустить, но все «Учителю» хотят. Ему, говорят, не так зазорно каяться.

- И кого исповедал, помнишь?

Бхилай поморщил лоб.

- Последней, кажись, сестра... сестра... черт, имя запамятовал! В общем, девчушка одна молоденькая, девчонка почти.

- Описать можешь?

- Ну, лет того пятнадцать-шестнадцать. Росточка малого, худенькая такая, щепочка одним словом. Большеглазая. Ну, не знаю, чего еще.

- Волосы: цвет, длинные, короткие? Одета как?

- А, светленькая, короткие совсем, будто мальчик. В платьице таком простеньком, ситцевом, в горошек...

Хен вздрогнул.

- Как ты сказал? Ситцевое в горошек? – внезапно заволновался Хен. – Желтое с синим? Свободное такое, до колен, без пояса?

- Да вроде бы желтое, в синий горошек. И распоясанное, да, верно, припоминаю.

Хен, не веря себе, дрожащими руками достал из бумажника школьную фотографию Келы, что носил с собой.

- Она?

Колбасник осторожно взял карточку и, внимательно разглядев, важно кивнул.

- Она самая. Здесь, правда, кажись, помладше будет, и волосы подлиньше, но глазенки ее. Да, она, – и с уважением и опаской хмыкнул. – И всё вы про всех знаете! На всех, небось, имеете.

Он удивленно покрутил головой, но Хен уже не слушал и не слышал. Кела! Это не укладывалось в голове. Кела в секте! Его собственная родная сестренка, самый близкий и родной человек, спуталась с какими-то придурками и шарлатанами! А он узнаёт об этом только сейчас! У Хена как пелена с глаз пала, он хрустнул костяшками пальцев и поднял голову.

- Давно она там? – собственный голос показался ему охрипшим. – Ну, в Братстве?

- Да черт его знает. Когда принимали, была уж, ее я сразу приметил. А что? Особо опасная какая-то? Натворила, небось, чего-нибудь?

- А это не твоего ума дело! – Хен почему-то рассвирепел. – Свое дело знай да в чужое не лезь, усек?!

- Да я чего? Я ничего, – испуганно залепетал Бхилай и слегка присел от страха. – Это я так, просто, сдуру полюбопытствовал. Может, подумал, помочь чего надо, я же завсегда готов.

Хен только сплюнул. Колбасная душонка!

- Ладно, не трясись, – он криво усмехнулся, – всё нормально. Когда у вас следующие «посиделки»?

- Да завтра вот, у пекаря Бехиса, в восьмом часе, повечеру.

- В общем, надо сведать, но осторожненько так, как бы между делом, где сейчас Хашан? Должен же кто-нибудь знать, куда «голова» ваша запропастилась. А если вдруг сам заявится собственной персоной, то, как кончится сборище, ко мне сразу, хоть из постели подымай. Адрес запомни если что: Желто-Зеленых Партизан, пять, квартира девять. Это рядом с училищем ремесленным. Запомнил? Желто-Зеленых Партизан, пять, девять.

Бхилай торопливо закивал.

- Тогда пока. Я по любому послезавтра загляну. Или, может, завтра вечерком поздним.

И, не прощаясь, Хен быстро вышел. Вот у нее какой, оказывается, «драмкружок» по пятницам! Он решительно и размашисто, тихо и зло чертыхаясь на ходу, шагал в сторону Посольского переулка. Там, в здании бывшего княжеского пансионата благородных девиц, рядом с Департаментом Внешних Связей и посольствами, располагалась Молодежная театральная студия. Вот у нее, оказывается, какой «театр» в голове! И не отсюда ли ее последние странности? И фразы загадочные, и нежелание об отце ребенка говорить? Хен был крайне раздражен, зол, почти взбешен, что узнал только сейчас, причем случайно и от посторонних лиц. Не исчезни Хашан, не поручи шеф найти его, кто знает, когда всё всплыло бы? Зол, что совсем сестренка от рук отбилась, скрытничает, что дала запудрить мозги каким-то проходимцам и психам, не думая о последствиях, зол и на себя, и на Келу, и на остальной белый свет, допустивший такое.

Студия находилась на втором этаже экс-пансионата в левом крыле здания, скромного, сильно обветшавшего строения со стрельчатыми окнами и облупленными стенами. За забором возвышалось рисенское посольство.

Поинтересовавшись у вахтера, что тихо дремал на входе, как найти заведующего драмкружком, Хен поднялся по узкой, противно скрипевшей, деревянной лестнице. Пройдя  почти до конца коридора, он разыскал-таки нужный кабинет.

- Можно? – Хен без стука распахнул дверь и оказался в небольшой комнате, загроможденной шкафами, полками, стульями, с обклеенными афишами стенами и сваленной в углу грудой костюмов и реквизита.

Стоявший у окна щуплый мужчина с такой же щупленькой растрепанной бородкой удивленно взглянул на него.

- Вам кого?

- Видимо, вас. Вы же драмкружок ведете, господин... э-э?

- Саби. Итан Саби.

- Очень приятно. Я брат Келы Бисар, она в ваш кружок ходила.

- Кела Бисар? Кела... Ах, Келочка! – и заведующий всплеснул руками. – Как же, как же, помню! Такая способная девочка! Зря она бросила, толк из нее выйти бы мог.

- Бросила? – на один вопрос ответ был получен. – И давно?

Саби потеребил бороденку, поморщил лоб.

- Кажется, в мае. Да, точно, в мае! Мы тогда премьеру «Юности Маршала» готовили, а она почти перед самым прогоном взяла да ушла. И не объяснила ничего, пришлось замену срочно искать. А что с ней? И вообще, по какому вопросу?

Хен помялся.

- Да собственно говоря, уже ни по какому, - всё, что хотел узнать, он узнал. - Всего доброго!

И, оставив г-на Саби в полном недоумении, Хен вышел и отправился в Департамент. Многое надо было обдумать в тиши кабинета, но до него он не дошел.

- Зайди к шефу! – крикнул из дежурки майор Офре. – Срочно! Обыскались уже.

Хен пожевал губами и хмыкнул - что бы это могло быть? Но к шефу, разумеется, пошел. В приемной секретарша Тива, изящная миниатюрная блондинка в облегающем розовом платье, красила ногти и пояснить ничего не смогла.

- Не знаю я, Хенчик, зачем искал. От «бобиков» курьер был с материалом каким-то. Как передала, так и вызвал, – она подула на аккуратные ярко-бирюзовые ноготки и, отстранившись, полюбовалась цветом. – Может, дело новое хочет поручить? Как тебе мои коготки? Не хочешь на шкуре своей испробовать?

И, довольная собственной шуткой, мелодично-кокетливо рассмеялась. Хен лишь вздохнул – ему бы ее проблемы – и осторожно постучался.

- Разрешите, господин полковник. Вызывали?

- Да, Хен, зайди, – полковник Эбишай нетерпеливо мотнул головой. – И дверь прикрой поплотней.

Вечно зашторенный кабинет, освещенный лишь настольной лампой с зеленым абажуром, был привычно погружен в полумрак и прохладу. Это радовало после уличной жары, хотя Хену после первого же вопроса шефа стало явно не до этого.

- Что же это ты, сынок, про сестру свою ничего не расскажешь? – и полковник пытливо взглянул на него. – Интересные, оказывается, вещи в Лахоше творятся, а мы - ни сном ни духом!   

Ага, вот оно что! Хен напрягся. Уже узнали! И когда только успели? Наверно, в первый раз в жизни всезнание родного Департамента не доставило удовольствия.

- Что же ты молчишь, Хен? По-моему, о таких вещах мы должны узнавать первыми, а не из отдела нравов полиции, как думаешь?

- Но это же их «хлеб», а не наш, – попытался возразить Хен. – Нравами молодежи мы не занимаемся. С каких это пор нас стали интересовать «залетевшие» девочки?

- Да причем здесь «залетевшие» девочки?! Ты что, Хен, придуриваешься, что ли? – и шеф раздраженно хлопнул по столу. – Поверь, моральный облик твоей сестры меня сейчас волнует в последнюю очередь!

- А что тогда волнует?

- Ты что, ничего не знаешь? – полковник подозрительно уставился на Хена. – Или «дурачка включаешь»?

- А что я должен знать? – он пожал плечами, попытавшись изобразить искреннее недоумение. Неужели и про секту знают? – Ну «залетела», на третьем месяце уж, ничего не попишешь, не стреляться же. Будем думать, как дальше жить.

Шеф, склонив голову, испытующе оглядел Хена. И откинулся затем на спинку.

- М-да, может, и впрямь не знаешь. Так вот, дорогой мой, – и полковник, нацепив на нос очки в тонкой золотой оправе, взял со стола бумагу, – по показаниям гинеколога Нувы, а «сигнал» от него поступил, помнишь же, наверно, чего Закон «Об общественной нравственности» требует, если беременность у несовершеннолетней выявили? Так вот, показал он, что обратилась к нему в прошлую среду некая Кела Бисар, шестнадцати лет от роду, с подозрением на беременность. Тесты дали положительные результаты, но не это главное: как категорически заявила сама девушка, что подтвердилось и последующим осмотром, забеременевшая до настоящего момента является... девственницей!

Хен застыл.

- Что?!

- Вот именно - что! – полковник бросил бумагу на стол и снял очки. – Врач клянется-божится, что так и есть! По крайней мере, плева и впрямь без повреждений, разрывов, - в общем, дефлорации, говорит, не было.

Хен опешил.

- Но это же бред!!! Как такое возможно?!

Шеф усмехнулся и вздохнул.

- Кто знает, Хен, что возможно в нашем мире после Катастрофы. Может, просто плева как-то восстановилась? Я уж в Академию звонил, спрашивал, возможно ли такое в принципе, теоретически хотя бы? Сказали, что, в общем-то, да, отдельные исследователи такие случаи описывали. То есть женщина не девственница уже, детей имела, а плева - целая. В общем, в сорок пять баба девочка опять. Но тут, правда, и сестра твоя заявляет, что никогда и ни с кем, по крайней мере, со слов Нувы. Саму ее «бобики» допрашивать не решились, всё-таки член семьи сотрудника охранки, а теперь вот не знают, что делать, и нам на всякий случай спихнули. Мол, случай, выходящий за рамки обычного, проверьте, пожалуйста, господа «шакалы», нет ли здесь какой-нибудь опасности безопасности государственной? Нет, насчет последствий ты не беспокойся, материал в нашем производстве, что захотим, то и сделаем. Букву закона, естественно, соблюсти придется: общественное порицание за нарушение нравственности, что без брака и в таком возрасте, конечно, вынесем, но этим, думаю, и ограничимся. В правах на работу, учебу и прочих поражать не будем, так что за будущее ее не волнуйся. А вот по поводу самого феномена беременной девы, – и полковник развел руками, – ума не приложу, что и делать, с какого бока браться, и браться ли вообще? У тебя есть какие-нибудь соображения? Всё-таки сестра как-никак твоя.

Но ошарашенный новостью Хен соображал очень плохо и промямлил в ответ нечто совершенно нечленораздельное.

- М-да, – саркастически ухмыльнулся полковник, – содержательный ответ. Ладно, иди, подумаем пока, хотя для начала неплохо бы поговорить с сестрой тебе самому. Тебе, думаю, она всё-таки побольше скажет, чем на допросе официальном, тем более по такому деликатному вопросу.

 

VI

 

- Ну что, Мис, пора, наверно, и начинать потихоньку, – и г-н Арпак, рассеянно пробежав передовицу «Вестника Республики», небрежно бросил газету на стол. – Ты как, готова?

Миса чуть фыркнула.

- Я всегда готова, – и отодвинула чашку с чаем, – с первого же дня.

Так начался завтрак в гостиной на Сапожной, 17. Утреннее солнце, пробиваясь сквозь занавески, скользило размытыми пятнами по скатерти, по бежевым обоям и репродукциям на стенах. С улицы доносился скрип телег, рассекающий свист бичей, ругань возчиков и зазывающие выкрики торговцев – разносчиков газет, молочников, булочников-лоточников. Последние, правда, уже дня два торговали лишь пресными хлебцами да лепешками, – непонятная история с неподнимающимся тестом продолжалась. Как, впрочем, и со скисшим вином и, напротив, нескисающим молоком, следствием чего стало повсеместное исчезновение с прилавков свежей простокваши, сметаны, творога.

- Вот и хорошо, – г-н Арпак ловким движением достал из кармана сложенный вчетверо листок и протянул Мисе. – Это список некоторых местных неблагонадежных, одиннадцать человек, с них и предлагаю начать.

Миса быстро развернула листок, торопливо пробежала взглядом несколько строк и подняла голову.

- Откуда это у тебя? – хрипловато-резко спросила она, серые холодные глаза смотрели на г-на Арпака настороженно, даже с подозрением. – Это твоя рука?

Но тот был невозмутим.

- Нет, это не моя рука, – он со скучающим видом достал маникюрную пилку и принялся рассеянно шлифовать ногти, – а чья, не знаю. Может, агента охранки какого-нибудь.

Миса застыла.

- Охранки?! Как прикажете понимать, сударь?

Г-н Арпак со вздохом отложил пилку и поднял взгляд.

- Мис, тебе не кажется, что тебе стало элементарно отказывать чувство юмора?

- Зато тебе, как вижу, оно никогда не отказывает! – она вспыхнула, уязвленная, задетая за живое. – Аж перехлестывает, что не поймешь, после какого слова смеяться!

Г-н Арпак рассмеялся.

- О, уже лучше! Когда сердишься, тебе даже идет.

Миса сверкнула глазами, словно собираясь сказать резкость, но сдержалась.

- Ладно, ближе к делу. Ты так и не ответил: откуда список? Назови источник.

- Я же сказал, что автора не знаю. А получил еще у нас, «дома», чтобы здесь не с нуля начинать, время не тратить лишнее на поиски, не рисковать зазря. Получил от наших, конечно, но от кого, не скажу, тебе это не надо. Партия у нас большая, есть люди, которые и такие вопросы решают, а как да кто, не наше дело. Может, действительно из охранки, наши ведь и до нас здесь работали.

- И ты вез его с собой?! Зная о досмотре?!

Г-н Арпак удивленно-обиженно воззрился на нее.

- Но это же не первая граница, которую пересекаю! Мне и похлеще «грузы» приходилось провозить, не то что какой-то там листок! А что тебя в известность не поставил – обычная предосторожность, перестраховка. Сама же знаешь: меньше знаешь – меньше выдашь. И извини, что напоминаю, но отвечаю за акцию я, и есть отдельные моменты, нюансы, о которых ты можешь пока и не знать.

Миса поджала губы.

- И много таких «нюансов»?

Тот пожал плечами.

- Да нет, немного. В свое время ты, о чем надо, всё узнаешь, не беспокойся, – и более мягко добавил. – Не обижайся, Мис, поверь, это всё в интересах дела, ничего личного. Надеюсь, это ты понимаешь?

- Понимаю.

- Значит, без обид?

Миса усмехнулась и коротко кивнула. Г-н Арпак сразу оживился.

- Вот и хорошо! Тогда за дело. Дай-ка список, начнем с самого начала, по порядку. Так, смотри, Абон Элай, двадцать два года, бывший студент-историк, исключен из Университета за «антигосударственные высказывания». Так, адрес есть, работает у некоего гончара Метиха, на рынке можно найти, горшками торгует, - возьмешь на себя? Тебе же, как слышал, нравятся молоденькие мальчики, а? – но, увидев выраженье ее лица, сразу замахал руками. – Всё, всё, извини, беру слова назад! Только не заводись! Шутка была дурацкая, признаю! - и, ослабив воротник, покрутил головой. - Но товарищ этот всё равно за тобой, хорошо? Так, идем дальше: Бешех Элхас, тридцать семь лет...

Работа на Сапожной, 17, началась...

 

Похожие статьи:

Рассказы → Альбатрос над Фисоном (I - III)

Рассказы → Альбатрос над Фисоном (IX - X)

Рассказы → Альбатрос над Фисоном (XIII - Эпилог)

Рассказы → Альбатрос над Фисоном (VII - VIII)

Рассказы → Альбатрос над Фисоном (XI - XII)