Ассорти 2

 №9 Что делать будем?

Бронепоезд Российского Императорского Звездного флота "Новик" медленно гасил скорость. До Сириуса оставалось чуть более двухсот миллионов километров. Никто не спал, туалеты были закрыты, пастели собраны и сданы, титаны пусты. Даже свободные от вахты проводники торчали в обоссановационных тамбурах.

Начальник поезда контр-адмирал князь Белосельскокраснополянский был доволен. Ещё бы, цыплята табака у сириусовких бабушек в космовокзале – пальчики оближешь. Да и от пивка бы он не отказался.

«Но, справедливости ради надо отметить, – подумал князь,– что у Американцев и Британцев на этом полустанке уже обдристались два звездолета! Пиндосы, что с них взять!».

Мысленно усмехнувшись, контр-адмирал поудобнее улегся на своей любимой боковой полке у туалета. Вытянувшись во весь рост, князь упёрся босыми ногами в двери. Он прекрасно знал, что среди команды давно сложилась поговорка: «Старый спит, посрать не получится!». Пусть так. На каждом удачливом поезде должны быть свои традиции, приметы и поговорки. «Старый» – а ведь ему всего двадцать восемь, как Ленину в Шушинском. Зато, всегда уважительно добавляют «хрыч», а это дорогого стоит. Значит, любят и ценят!

– Ваше превосходительство! – адъютант Бякин появился внезапно.– Начальник девятого вагона капраз Иванов просит Вас незамедлительно прибыть к машинистам ввиду чрезвычайных обстоятельств!

– Почему одет не по уставу?

На красных резиновых сапожках лейтенанта блестели титановые шпоры. На галиифе комбеза алели три полосы.

– Виноват-с, исправлюсь!

Вытащив из кармана маленький флакончик, лейтенант принялся счищать платком одну полосу.

Чертыхнувшись от запаха ацетона, начальник поезда слез с полки. Достал из подушки механическую подкованную блоху, отрезал кусочек от дембельского метра и через пару минут, сопровождаемый "верным оруженосцем" вошёл в кабину звездопаровоза.

– Господа офицеры! – вытянулся по стойке капраз.

Два машиниста-кочегара, измазанных в угольной пыли выпучив глаза, стояли не шелохнувшись. По голым торсам кочегаров скатывались капельки пота. На мониторе горела красным цветом цифра «50».

– Занимайтесь, занимайтесь,– поглаживая блоху, успокоил присутствующих князь.– Ну, что тут у нас стряслось, Александр Сергеевич, надеюсь, ничего опасного? И кстати, почему в топке штатские? – он кивнул в сторону обгорелых тапок профессора Косточкина.

– Главы научных частей экспедиции горят хорошо,– бесстрастно отрапортовал капраз.

Князь внимательно посмотрел на командира девятого вагона. Спокойное лицо, лёгкий прищур узких белесых глаз дополняли серо-стальные усы.

– Быстро и четко доложите о происшедшем! – скомандовал он.

Доклад оказался довольно краток.
После двухчасовой лекции о КПД паровозных котлов, Иванов вспомнил про станционного смотрителя Лазо из Южного РЖД Центавра.– Вот кто горел, подлец! Экспрессом пёрли до Ганимеда.

– Вы бы еще корабельного батюшку туда засунули! – недовольно проворчал контр-адмирал.

– Обижаете-с, вашпревсходительство. Отец Пафнутий уже там,– капраз поправил аксельбанты на скафандре,– слышите, – он поднял перст.

Из топки, заглушая треск горевших поленьев, доносилось «Иже си на космоси…».

– Позвольте, – округлил глаза князь, – какого…

– Согласно инструкции один дробь два дробь двенадцать, Ваше превосходительство!
При сближении с маневровым, топим седьмым вагоном. Поймали только двоих, остальные разбежались по поезду.

– Связаться с машинистом не пробовали?

– Никак нет! Как можно! – брови одного из кочегаров поползли вверх. Другой машинист начал было ловить их по потолку, но плюнув, нарисовал угольком на лице друга новые.– Вы посмотрите, что на нём написано!

Включился один из мониторов кабины, зашипело в динамиках.

Под огромным словом «Аврора» на маневровом висел плакат «Землю – крестьянам, Сириус – рабочим».

– Верно, верно, – задумчиво протянул князь, посматривая на блоху,– они ведь тоже люди.

А про себя подумал: «Пива с цыплёнком сегодня не будет».

Затем князь медленно обвел взглядом всех собравшихся в рубке. Ситуация как из фантастического романа. И ему, именно ему придется принимать решения в ситуации, с которой еще никто из людей не сталкивался! Бухло и жратва рядом и в тоже время далеко! Это точно не люди!

– Господин капитан первого ранга, сделайте в бортовом журнале следующую запись: «Сегодня, восемнадцатого августа, две тысячи сто семнадцатого года, третьего дня, в два часа сорок минут по полудню, тридцать восемь секунд на путях обнаружен неопознанный маневровый».

– Господа, господа, вы не поверите! – из топки показалась обгорелая голова профессора Косточкина, вместо вытекших глаз зияли угольки, на обожженных пальцах догорала кожа.

– Что случилось, объяснитесь! – встревожился капраз Иванов, запихивая сапогом голову учёного обратно.

– Вы просто не поверите! Они, они передают какую-то песню про озеро Надежды!

– Бабкиной?!! – князь Белосельскокраснополянский, от изумления схватился за сердце.

– Да! – На лице ученого застыло изумленно-счастливое выражение лица. Обугленный рот радовался жизни. По рядам присутствующих в кабине, продавливая грудные клетки, пробежал ропот. Кто-то помянул тетушку князя, кто-то мать.– Господа, это, несомненно, люди!

№14 Ловцы эха

Пещерное эхо

Расследование убийства зашло в тупик. Я рассматривала расписанные матом стены тупика, стоя навытяжку перед начальником. Он свирепел от моего молчания:
– Если не знаешь, с чего начать – начни с конца!
Я посмотрела с недоумением на него. Начальник что-то там сжал и гульфик начал шевелиться:
– Вылезай, говорю, в реальный мир! На место надо ехать, а не на штаны смотреть.

Я так и не поняла, с кем он разговаривал?

Я опустила глаза на юбку. Начальник не унимался:

– Сказано было на конец смотреть, а не на пещеру! Хотя, – командир почесал затылок,– Поживите с пещеркой недельку за городом, сразу в мозгах прояснится.

Тут я не выдержала:

– Я?! С пещерой? Ни за что! Да я и не прокормлю это чудовище с растопырками, я же не туристка. И кто меня туда пустит, с пещерой?

Начальник вдруг успокоился и сел. На семь лет.

– Молодец,– писал он из тюрьмы,– начала задавать вопросы по существу! Отвечаю: с тобой поедет Пётр Залупшин, у него и палатка, и хозяйство что надо. А с пещерным разрешением я поколдую.

– Это рыжий коротышка с приплюснутым носом? – отвечала я начальнику, заискивающе глядя на его фотографию,– определитесь, или я с Петром еду или с пещерой.

В палатке было холодно. Я боялась помять причёску, поэтому высунула пещеру из спального мешка. Над левым ухом противно пищали комары, летевшие с реки, подруливавшие с деревни, дышали в правое ухо перегаром. Хвалёные противомоскитные браслеты не помогали. Со стороны пещеры раздавались клокочущие и булькающие звуки, как от огромного котла.

Пётр не спал.
– Мёрзнешь?
– Мёрзну, – бросила я.
– Главное пещеру не застудить.

Мне было неприятно находиться в одной палатке с этим типом, всё, о чём я мечтала – побыстрее уйти на пенсию.
У Петра были какие-то другие мечты. Он вылез из спальника и подполз ко мне:
– Вообще-то я хороший спелеолог.
– Кто?
– Ну пещерист, по вашему.
И полез расстёгивать-застёгивать молнии, а заодно и нагло ощупывать меня.
Я отпихнула его:
– Не лезь ко мне проклятый пещерист, а то мигом вылетишь из палатки.
Пётр хмыкнул, но не отстал.

Проснулась я с расчёсанной до синевы пещерой и отёкшим лицом, напоминающим на ощупь мочёное яблоко.
По центру пещеры голубело то ли озеро, то ли река. Сбоку для туристов Петя выложил тропинку из плиток.
– Тропинка зачем? – поинтересовалась я.

– Ты по ней за экскурсоводом,– Пётр хитро улыбнулся, тыкая пальцем себя в грудь,– гуськом ходить будешь.
Не обращая внимания на красоты вокруг, я вылезла из мешка и поправила прическу.
– Куда собралась, красотка?

– Прогуляюсь, – фыркнула я.
Каменистая дорога то и дело норовила свалить меня с ног. За спиной кто-то уже рассекал водную каменистую гладь на катере. В такую-то рань по горам на лодке! Во народ! Ледяные брызги вперемежку с камнями попадали на шею и руки. Я посмотрела вслед тарахтящему катеру. С опозданием в горы пришла волна.

Экскурсовод говорил с таким воодушевлением, что я подумала, не зря Петя сделал для себя тропинку.
– По легенде, на месте пещеры когда-то была река. Но боги заковали её, пока она не превратилась в эхо.

– Глупости! – сказала я, и тут же пожалела: и экскурсовод, и поджарые старички-старушки с грязными ногами полезли в пещеру.
Такого хамства я стерпеть не могла. Оттолкнув экскурсию, пошла бодрым шагом по тропинке вперед.

Скоро я уткнулась в вывеску «На свободу с чистой совестью». Протянула тётеньке в серой фуфайке и красном платке пропуск, и меня пропустили дальше, за ограждение. Я села не пенёк и решила проверить целостность пещеры. Зашагав двумя пальчиками по волосяной дорожке, я удивилась.

Тропинка из плитки оборвалась. Подошва оставленных кем-то кроссовок казалась бумажной: так хорошо чувствовался каждый уголок мягкой резины. Проход становился всё уже и темнее. И вот я добралась до грушевидной комнаты. Стенки жилища были увиты мышцами. В конгломерате вен и артерий угадывались очертания то ли коне-быков, то ли быко-коней.

Сверху пробивался узенький слабый лучик. Блёклый, осенний, хотя точно была не уверена.

– Какой ерундой пользуются эти туристы! – тихо сказала я, вытащив из пещеры тюбик детской зубной пасты.
А потом в шутку прокричала:

– А ну, пещера, раз ты такая древняя и умная, отвечай: кто убийца?

И тут пещерное эхо ответило мне:
– Чебурашгка-а-а-а!

№17 Перегоняя свое время

Утро первого дня отпуска выдалось дождливым. Дмитрий Анатольевич, немолодой худощавый мужчина со скромным аршином в плечах просматривал за компьютером личные дела сотрудников.

Лица, биографии, результаты анализов, аттестаций мелькали на экране монитора. Нужно было отобрать не просто хорошего специалиста, но и верного товарища. Выборы - это не шутка!

Перевернуть страницу ему не дал звонок.

- Доброе утро, Дмитрий Анатольевич! Вас беспокоят из Центра Звездолетчиков. Меня зовут Бубенцов Владимир Владимирович. Помните такого?

- Здравствуйте Владимир Владимирович,- у Дмитрия Анатольевича перехватило дыхание. Он ждал звонка, но не думал, что это произойдёт так скоро,- вы, что там на рыбалке?

- Нет, на медведях катаемся,- в трубке послышался громкий медвежий рык,- ну тихо, тихо,- в хрипловатом голосе Бубенцова звучали ледяные нотки.- Тут слух прошёл, выборы скоро? Как наш план ещё в силе?

- Да, да, само собой, ну в смысле, а как же,- по лицу Дмитрия Анатольевича струился пот, влажные руки теребили чёрные завитки на проводе.- Служу Отчизне!

- И мне,- послышалось в трубке.

- Да,- скромно подтвердил абонент.

- Щас вам конверт доставят, вскрывайте не бойтесь. Там путёвка на базу.

- Военно-морскую?

- Овощную,- в трубке хихикнули,- да не переживай ты так сильно. Оставлю я тебя, как и обещал.

- Спасибо,- Дмитрий Анатольевич отключился.

День был веселым. Звонко щебетали птицы в ветвях деревьев, в толщах коры, молча шевелили челюстями термиты, слепой крот похрустывал корейскими соленьями из виноградной лозы.

У подножья горы заливалась серебристым смехом быстрая речка, спешившая поболтать со своей подружкой - канализационной трубой, огибавшей гору с другой стороны и вносящей в свидание особый запах и колорит.

Солнце веселилось от души, заглядывая под листья, кору и корневую систему деревьев.

Многоцелевой истребитель СУ30 СВ приводнился рядом с крейсером Дмитрий Великий. С любовью поглядывая на крылатого друга, гигант вальяжно покачивался на волнах. В приветственном крике чаек, слышалось что-то знакомое, торжественное.
Пуская солнечные зайчики в глаза Владимир Владимировичу, на берегу Севастопольской бухты с зеркальцем в руках стоял Дмитрий Анатольевич.

№18 Красный мёд

Двенадцать месяцев

Рано утром, накинув на голое тело платок, взяв нож да лукошко, Алька Варькинсон отправилась в ближайший березняк, побродить. Год выдался скупой на дачников, хотя, люди говорили, у насыпи вечером кто-то поёт.

Альке, человеку из категории «ничего не происходит» задай вопрос: «как дела?», или «давно не виделись, чего не звонишь?», и она, долго не думая хрясь ножом по горлу и в колодец. Люди подобного типа считают порвать пасть соседу - обыденностью.

Алька исходила лесок вдоль и поперёк, надышалась свежим воздухом досыта, а в корзине сиротливо болтались всего пара барсеток да портмоне. Постояв секунду, Алька вытряхнула из улова наличные и решительно зашагала в запретный лес.
Миновав кромку, увидела семейство Подосиновых, засияла от счастья, вот оно Эльдорадо.

На душе у Альки запели птицы, аромат купюр защекотал ноздри, а из груди, подобно морскому прибою набегали вздохи.

– Чушь какая-то, – прогоняя наваждение, тряхнула головой, – у каждого из семьи по инкассаторской сумке! Значить где-то рядом должна быть машина.

Гуськом по тропе, из соседнего рассказа про пещеру, топало десять экскурсантов.
От неожиданности Алька присела. Что-то влажное, поскрипывая соснами, потрескивая буреломом, упёрлось в ягодицы.

– Что бы это могло быть? – покрепче сжав рукоятку ножа, Алька нащупала под собой гриб.

– Здравствуй Алька,– улыбнулся грибок и полез девушке на ноги.

Мелкие пузырьки, огибая редкие волосики голени, растекались по стопе, раздувались и, лопаясь, превращались в эрозию. Принялась срезать шелуху с отслоившейся кожей.
Опомнилась, когда лукошко стало неподъёмным. Осмотрелась, не ноги - обглоданные кости! Местность незнакомая. Привычным жестом полезла в карман за телефоном. Нету, кармана, она же не кенгуру.

Плутала Алька долго. Пару раз вполголоса перебросилась словами с деревом: «Бу-бу-бу».

«Ра-ра-ра»,– скрипнули в ответ мохнатые ветви. «Ти-ти-ти»,– зашумела листва. «Но-но-но»,– опускалось с неба вместе с дождём. Тревога шевельнулась в груди, что-то в этих буквах было знакомое. Женщина в нерешительности остановилась. Буратино?!

Замолкли птицы, поредели деревья, на лысой опушке кто-то доедал кусты.

Там, в зарослях ольшаника померещился Альке инкассаторский броневик. Тревога шевельнулась снова, но теперь уже ниже груди. Женщина в нерешительности остановилась.

– Ау, – позвала она робко, – есть кто живой?

– Нэт,– с подозрительным акцентом ответил ветер.

Дождь накрапывал всё сильнее.

– Переночую, а выручку спозаранку пересчитаю,– подумала она.

Чем ближе подходила Алька к машине, тем ниже опускалась тревога. Кто-То пристально наблюдал за ней.

– Простите, если помешаю, – зашептала она на ходу, – я устала и замёрзла. Пожалуйста, разрешите немного поспать, завтра уйду.

– Мистика какая–то, – тряхнув стеклоочистителями, ГАЗель сбросила упавшую на лобовое стекло листву.– Баба голая, одна в лесу. А у меня полный кузов кавказских пчеловодов!

На обшарпанном боку фургона кто-то накарябал странную фразу «Уважаемые пчеловоды, пожалуйста, не ссыте на резину». Заднее колесо щекотнуло нос едким запахом аммиака. Сердце грела догадка, скоро рассвет. За железной дверью Алька услышала тихий смех и гулкое «бу-бу-бу», «ра-ра-ра».

– Эй, буратины,– забарабанила Алька по металлической двери, – а ну выходите!

Двери со скрежетом распахнулись. От запаха немытых тел с ветки упада сова.

- Фу ты,- Алька отпрыгнула.

Лунный свет оставлял на стенках кунга горбатые тени Кавказского хребта. «Странные носы у этих буратин»,- подумала Алька, но вслух сказала:

- Вы чиво тут делаете?

Внутри угадывались силуэты сидящих вдоль борта мужчин.

- Мы двенадцать месяцев,- пасечник в спортивном костюме с надписью «Декабрь» зевнул, выпустив еле шевелившую крыльями пчелу,- тебя ждём.

Услыхав человеческую речь, один за другим начали просыпаться остальные пассажиры.

- Ти за подснежником пошёль или трактором? - пожилой мужик в огромной кепке ловким движением руки поймал выпущенную декабристом пчелу и сунул её в рот.

Блеснула фикса, хрустнуло хитиновое тельце, чуть слышный писк насекомого вытеснил тревогу в ноги. Алька вспомнила, что год назад подвязалась помочь застрявшим в лесу пасечникам.

«Блин, где я им в шесть утра трактор найду?»,- подумала Алька.

Блеснул нож. В смертельном испуге замерли деревья. Лишь только ветер, наблюдая, как из вспоротых животов выползают съеденные пчёлы, танцевал между деревьями лезгинку.

Работа №11. Соприкосновение. Конец

— Ну ты дебил, Андрюха! Нельзя же так.— Костя Котов схватился рукой за разбитую губу.— Ну треснул бы разок и хорош. Двадцать тысяч знаков мозг читателю выносишь! Совесть имей. С неба, вон Иегова смотрит и пальцем тебе грозит за словоблудие.

Старая «ГАЗель» летела по узкой дороге подпрыгивая на ухабах

«А я свой день рожденья не буду справлять!..» — сквозь треск помех надрывался Шнур.

— Што же мне сразу с башен начать? — Саврасов протянул водителю носовой платок.
Котов высморкался в него несколько раз и приложил к разбитой губе.

Асфальтовая дорога петляла среди полей и лесов. Некоторое время ехали молча, глядя, как снежинки облепляют лобовое стекло, превращая картину окружающего мира в белёсое полотно.

— Какие снежинки? — Котов ущипнул себя на ногу.— Лето же.

— На дорогу смотри. Щас девочка должна появиться в белой накидке,— зевнув, сказал Саврасов.

— Не эта?

— Останови.

На очередном повороте у обочины стояла затасканного вида королева Тульских пряников и дорог. Раздутый страстными телесами синий спортивный костюм, не вмещал всей красоты дамы. Яркие губы призывно причмокивали:

— Сауна, массаж, акупунктура.

— Милая,— начал издалека Саврасов.

— Я не милая,— сплюнув жвачку в засаленную руку, девушка стукнула ногой по лежавшей рядом кастрюле.— Я Анжела.

— Ты девочку здесь не видала в белой накидке? — крикнул Котов.

— С поднятыми руками? — подцепив носком кроссовка кастрюлю, Анжела бросила её в придорожный овраг.

— Да,— для наглядности, Андрей поднял руки.

Прилепив жвачку за ухо, дама засунула два пальца в рот и свистнула. Из-за дерева вышло пять девушек.

— Хенде хох,— скомандовала «мама».

В строю путан начался разброд.

— Пятая ГАЗель и опять поднять руки,— возмущалась худая дивчина с родинкой на носу,— второй день ногами не интересуются.

— Это всё башни,— томно потянулась толстуха в короткой кожаной юбке.

— Не понял,— выпрыгнув из кабины, удивился Костя,— они што уже прилетели?

— А то,— крепкая девка в подвенечном платье, указала пальцем,— вон дымится.

Венок из чёрных алюминиевых листьев на голове у невесты был украшен табличкой.

«От любящих сестры и брата», прочёл Саврасов.

Над макушками вековых сосен торчала ржавая труба. Густой дым кольцами разлетался по округе.

— Чо они там жгут? — листая страницы рассказа, удивился Андрей.— Айподы?

Найти башню не составило труда. Она стояла посреди леса на полянке и больше напоминала котельную, а не инопланетный корабль. Патлатый кочегар, подкидывая в топку поленья, напевал:

— Белый снег серый лёд на растрескавшейся земле…

— Вам чиво, мужики? — раскосые глаза парня прожигали грудную клетку. Жилистые руки крепко сжимали лопату.

— Нам бы Айподик отксерить,— отодвинув Саврасова, перед кочегаром предстал Котов. Сжав левой рукой телефон, правой Костя чесал монтировкой спину.

— Щас, фура отъедет.

Захлопнув борта, дальнобойщик помахал кочегару и запрыгнул в кабину.

— Кладите сюда,— кочегар указал на черный квадрат.— Сколько?

— Два,— глаза у Саврасова забегали, руки вспотели.

— Килограмма или мешка? — серьезно спросил кочегар.

— А чо можно мешками? — схватил за руку товарища Андрей.

— Хоть фурами.

— Начнём с мешка,— потирая ладошки, радостно запрыгал Котов,— на Новый год тратиться не надо!

Саврасов положил в квадрат телефон и отошёл.

— Отвернитесь,— голос кочегара эхом пронёсся по округе.

Саврасов с Котовым повернулись к башне спиной. Звякнула молния на джинсах. Стала отчётливей слышна шипящая на раскалённых кирпичах струя.

— Всё,— крикнул кочегар.

— Не понял,— подбрасывая монтировку, сказал Саврасов,— а где?

— Это я просто отлить хотел,— дружелюбным тоном заметил кочегар,— щас дровишек подкину, и все будет хорошо.

На сей раз труба пришла в движение, что-то двигалось наверху, телефон сиял в тысячах лучей. Рядом создавались тёмно-лиловые шары из неизвестного полужидкого материала. Потом, где-то в топке раздался хруст, будто кто-то кусал огурцы. Наконец, работа прекратилась, лучи погасли. Саврасов и Котов подошли к мешкам.

— Это чо за развод? — Котов вытащил из мешка яблоко,

— Его уже кто-то ел,— о лицо Саврасова можно было зажигать спичку.

— Выбор не от меня зависит,— кочегар указал лопатой на небо,— либо надкусанное яблоко, либо…— в жилистых руках кочегара появился флакончик. На неказистой наклейке было написано «Хрен с маслом».

№16 16.Поезд Волгоград - Иркутск  и №28 Вызываю огонь на себя

Нога Кудельмана

– Держи газ! – орал Великан в ухо слабеющему Светлицину. – Не убирай ногу!

Изрешечённая пулями, заляпанная кровью нога Кудельмана лежала в руках Светлицына, как бейсбольная бита. Из разорванного бедра торчали нитки сухожилий. Свернувшаяся кровь ошмётками падала на педали. Полная трупов «буханка» неслась по ночному шоссе.

Сквозь вой ветра и грохот подвески Артём услышал голос великана:
– П…ц, лилипутикам…

А потом земля встрепенулась. «Буханка» подпрыгнула в воздух и, распугав косяк журавлей, полетела на восток.

– Отдай ногу, сука,– кричал Кудельман, прыгая по дороге на оставшейся конечности,– меня дома ждут!

– Не ссы, Светлицын,– в глазах Великана блеснула слеза. Он крикнул снайперу,– Серый, сделай два круга над Хайфой, ногу Кудельмана сбросим и во Владивосток. Меня там Великанша ждёт.

Грохот близких разрывов безостановочно бил по перепонкам, заставляя Артёма кричать от боли. Он сжал руками свою оторванную голову. Тёплые вытекающие мозги приятно щекотали ладонь. Нащупав под сидением «Макарова», он выстрелил в лоб Великану, затем себе в ухо и вывалился из машины.

Позади пылал Благодарный. На месте летёхи, минуту назад менявшего портянку, теперь разлилась лужа огня, вскипающая багрово-чёрными пузырями мозолей.

«Буханка», чихая стареньким карбюратором, везла очередную порцию владельцев бесплатного гектара туда, где начинался новый день.

А в это время, пробежав по новостным пабликам в сортире, не наблюдая в небе огромного ядерного гриба, в поезде «Адлер - Иркутск» ехала Марфа из рассказа №16.

– Зима! Стоянка тридцать минут! – голос проводницы кувалдой стукнул по чугунной голове Марфы Васильевны. Вчерашняя пьянка вспоминалась с трудом.

«Как давно я не пила восьмизвёздочный коньяк!»,- подумала Марфа, протёрла лицо рукой, почистила пальцем зубы, сплюнула в чей-то сапог.- «Выехала из Адлера летом, а уже зима! Где же этот чёртов Иркутск?».

По вагону сновали заспанные пассажиры. Снизу ощутимо тянуло перегаром. Студентка Лена Марфе сразу не понравилась. Легла спать, даже сапоги не надела.

Два других места занимала недавно освободившаяся молчаливая семейная пара. Худой расписанный синими церквями мужик глядел в окно и лепил из хлеба шахматы. Толстая дородная баба нажёвывала ему мякиш.

- Иван Данилыч,- протянув булку хлеба, к молчаливой семье обратилась проводница,- у нас ещё не хватает четырёх шашек и трёх костяшек от домино.

- Сделаем,- угрюмо отвечал Иван, и церкви на его груди моментально оживали. Явно слышался перезвон колоколов. Перешептывались прихожане.

- Да и ещё,- проводница замялась,- бюст Ильича куда-то задевался. Не хорошо.

- Побойся Бога, любезная,- высказала своё фи жена Ивана Нина,- мне неделю жевать придется.

Хмуро оглядев налитые здоровьем щёки молчаливой подруги, проводница выкатила приготовленный мякиш.

- Вот это другое дело,- сплюнув изо рта готовое месиво, Нина ткнула пальцем в подгон,- и на Крупскую хватит.

Вдохнув принесённый сквозняком аромат папирос, Марфе захотелось покурить. Она ощущала себя разбуженной медведицей посреди заснеженной тайги. Нащупав сапогом столик, Марфа всей тяжестью сорокалетнего тела встала на что-то мягкое. Хрустнула яичная скорлупа, упала на пол пустая бутылка.

- Поаккуратней, мать,- послышался хриплый мужской голос,- ты мне ферзя раздавила.

Что-то пробубнила набитым ртом Нинка.

Увидев в тусклом свете приклеенную к подошве сапога коричневую колбаску, Марфа ахнула: - Матерь божья.- А про себя подумала:«Мелковат ферзь. Грех на такого не наступить».

Можно было попробовать лечь обратно, но Марфа понимала, что ферзь всё равно раздавлен, чего уж там. Ленка спала, высунув из-под одеяла лисий носик.

Марфа накинула соседскую куртку, пошла на выход. Рука привычными движениями скользила по карманам. В чьей-то фуфайке нащупала пачку папирос, в женском пальто - паспорт на имя Коротыш Инны Букмековны. «Надо же наградили бабу фамилией,- засунула документ в карман трико,- пригодится в Иркутске».

Возле открытой двери купе проводников женщина остановилась, с интересом рассматривая своё отражение в окне. Дотрагиваясь до шрамов на лице, вспомнила недобрым словом бывшего мужа. Хоть и говорят в народе, старый конь борозды не испортит, ан нет. На последней медкомиссии гинеколог утверждала, что одну борозду эта сволочь всё-таки испортила.

Выйдя из поезда, Марфа подошла к ближайшей урне, достала пустые бутылки, вылила содержимое на рельсы.

Струйка папиросного дыма сизой змейкой взмывала в небеса. Куталась в тулуп продавщица на перроне. Из пяти вокзальных фонарей, светился только один, под глазом у обходчика. Потихоньку занимался рассвет. Марфа посчитала приход: папиросы, паспорт и три пустые бутылки: - Пожрать бы чего-нибудь!

Внезапно разрывая плотные потоки холодного воздуха оглушительным свистом с неба падало что-то похожее на бумеранг.

Куча куряг вокруг урны разлетелись в разные стороны. Забрызганный каплями крови вздрогнул вагон. У обходчика из рук вывалился молоток. Проводница, узнав упавший предмет, закрыла рот ладошкой.

- Нога Кудельмана! - с ужасом крикнул кто-то из пассажиров.

В панике задрожал поезд. Лишь только пьяная Лена, пуская пузыри, хохотала во сне.

Проклятье планеты Трэш

Стахановский иньектор

— Ты скоро? — выдохнула Сьюзан. Её всегда раздражала медлительность Боба. Она любила быстрый секс без лишних поцелуев и объятий.

Здоровяк начал двигаться активнее, Сью напряглась. Она стояла в позе «Шахтёрский домик» и разглядывала грязные коленки. Угольная пыль была везде: на красных, спущенных до щиколоток трусиках, в ушах, в носу. Лёгкой дрожью ягодиц Сьюзен ощущала сквозняк. «Што он там медлит?»,- подумала она и услышала приглушенный стон. Боб, повернувшись в сторону, натягивал рукавицу.

— Вот урод,— Сью легонько толкнула Боба попкой,— ты кого натягиваешь?

Её всегда забавляло, что Боб в самый ответственный момент забывал о женских прелестях и стыдливо отвернувшись, действовал по привычке. Сью ощущала его конвульсии, прижавшись булочками к грязным штанам. «Опять жопу мыть, а горячую воду дадут только в среду»,- с горечью подумала девушка и принялась помогать себе, запустив пальчик в заждавшуюся, изрядно измочаленную подружку. Нащупав попкой в кармане друга связку ключей, она начала елозить по ней, словно подбирая нужный к своему замку.

Из девяти обитателей станции Боб был единственным, кто пользовался рукавицей. Остальные предпочитали проверенную временем ладошку. «Может и мне попробовать рукавичку?»,- от таких мыслей Сьюзан едва сдержалась, чтобы не расхохотаться.

— Хлопни, меня милый.

Сжав ляжками одну руку, Сью водила по груди другой. Нежные пальчики пощипывали соски, изо рта ручьём текла слюна.

— Хлопни меня, сука,— от красных распаренных булок шёл пар, напряжённые мышцы спины проглядывали через платье,— идиот, отхлопай меня рукавицей.

Голос Сью дрогнул, ком в горле не давал продохнуть, на лбу выступил пот. Она открыла шире рот, вытянула губы к дверной ручке и представила второго шахтёра.— Ст-а-а-а-х-а-н-о-о-ов!- крикнула она.

Боб изо всех сил хлестал подругу по заднице. Брезентовая рукавица оставляла на блестящей коже грязные полосы. Запихав дверную ручку в рот, Сью дрожала от удовольствия. Светлые, посыпанные угольной пылью волосы играли с ветром. Клацнув по зубам, задёргалась ручка.

— Кто меня звал?

В проёме двери стоял начальник базы Кирк Стаханов. Высокий, стройный с приклеенным ко лбу фонариком, Стаханов напоминал Бобу медведя из шахты «50 лет Топтыжьему углу». Боб заметил, Стаханов прячет что-то за спиной.
«Иньектор»,- с грустью подумал Боб.

— Иньектор! — воскликнула дама.- Спасибо тебе шахтёрский бог,- Сью с радостью протянула руки к гостю.

Разглядывая в детстве папин инъектор, мама Сью успокаивала себя и дочь: - Пусть шланг тонкий, за то длинный.

На лице Стаханова сияла улыбка. Он знал, его иньектор - самый иньекторный на шахте и гордился этим. Намазанное вазелином тело иньектора переливалось в тусклом свете подземных фонарей, делая обстановку в комнате более праздничной.

Взяв двумя руками «брандспойт», Стаханов решил повыделываться и начал раскручивать его, словно пропеллер. Надулись вены, начало кожаного рукава трепыхалось на ветру издавая звуки: «Пр-р-р-р».

— А! — заорал Боб, захлёбываясь завистью, и ринулся на Кирка.
Только удар шлангом в лоб смог остановить здоровяка, бросившегося на Стаханова подобно раненому быку. Грузное тело Боба упало на пол.

Внезапно раздались несколько взрывов. Шахту затрясло. Упали панели с потолка, в туалете качнулась люстра.

— Землетрясение? — натянув трусы, спросила Сью. В девичьих глазах пылала притушенная страхом страсть.

Их предупреждали о подземных толчках. Тряхнуло так, что у начальника оторвался шланг. Из обрубка повалил густой белый пар, разлетевшиеся капли оставили на платье девушки жёлтые пятна.

Стаханов задрожал. Крупные росинки стекали по грязному лицу. Он проглотил несколько. Их вкус показался ему знакомым. Однажды в детстве он выпил бабушкину настойку. Теперь он знал, что такое уринотерапия!

— Надо его склеить,— Сью бережно держала в руке часть шланга. Отвернув разлохмаченный кусочек кожи, она увидела ужика. Из единственного змеиного глазика капнула мутная жидкость.

— Мой маленький,- она прикоснулась у нему губами. На секунду девушка ощутила себя в Дрезденском парке, она вспомнила, как трепыхался в руках шланг Магомета, темный, упругий, перетянутый венами…

Она решительно направилась к продолжавшему дымить Стахановскому обрубку. Кирк открывал рот и часто моргал.

— По мне, так уж пускай будет короче, но толще! — с этими словами Сью начала запихивать гофрированный обрубок в пасть Бобу. Скоро клубы пара уже валили из ушей корчившегося в агонии шахтера. Сью смотрела на него и снова вспомнила детство. Теперь к уху Боба надо приставить оторванный конец. «Вот так», - она приложила к дымящемуся уху огрызок. Оторванная часть на секунду съёжилась, улыбнулась единственным глазом и поблагодарила Сью и автора.

№36 Убийца

Воробьи умирают молча

«А два кусочека колбаски, а у меня лежали на столе…»
(Татьяна Овсиенко)

Игорь взглянул на часы. Стрелка медленно приближалась к концу. Оставляя на запястье тонкий красный след, она переползла на джинсы и исчезла в кармане. Начало было положено, на циферблате можно было отсчитать только минуты.

Он собрал винтовку, прищёлкнул оптику и отвел глаза в сторону:

- Пацаны,- держа в руках зенки, сказал Игорь,- это моё последнее задание.

- Да чо ты Игорян, в натуре,- левый глаз как-то странно подёргивался,- не ссы, не подведём.

- По-братски,- как обычно закончил правый,- щас воробьёв дослушаем и смотри в нас на здоровье.

Щебет птиц на соседней крыше обычно радующий, согревающий, сегодня мешал. Из общей какофонии пернатых выделялся странный скрежет.

- Косипора завалю первым,- Игорь сморщился от западавшего песенного ля.

Он, бывший военный, прошедший несколько горячих точек, заработавший на этом деньги, а также недовольство жены должен был жить рядом с какими-то воробьями.
Кроме птичьих трелей его раздражали отупевшие от безделья коллеги.

В магазине, работая охранником, он устал от назойливого внимания продавщиц. Перешагивая через раздвинутые перед ним ноги, Игорь понимал, что не хватало ему все эти годы. Вот этих ног и Мариночки, Маринулиньки, Марипусиньки.

Поглаживая чужие колени, он понимал - семья была для него островком тепла, любви и надежды.

Сын пошёл в третий класс. Теперь они учились вместе. После уроков, по совету Марины Игорь отвозил Никиту в кружки. Последний кружок сыну не понравился:

– Слишком волосат,– заявил ребёнок.– Что случилось, мам, на тебе лица нет? – Никита понял, что сказал лишнего.

Она же, надев лицо, сообщила, что всё хорошо и не о чем волноваться, побреем.

Солнце ушло в сторону. Через оптический прицел Игорь отлично видел, как оно бродило между нотариальной конторой и супермаркетом. За один день торговый центр не обойдёшь. Он снова посмотрел на часы. Большая стрелка упиралась в единичку, маленькая больно колола яичко. Как же определить, сколько осталось до подлёта цели?

– Добрый день, Игорь Леонидович,– мигрень от ранения в голову, подложив под пухленький животик валявшуюся на крыше майку, говорила спокойно и рассудительно.- Ты кому вопрос задаёшь, мне или читателю?

– Что вы здесь делаете? – Раньше Игорь просто выпил бы таблетку, теперь ему приходилось смотреть мигрени в круглое крестьянское лицо.
«Ой, ой, можно подумать, Игорян голубых кровей», - подумала мигрень (прим. автора)

- Осталось пятнадцать минут до прибытия стаи,- мигрень вытащила из-под себя подстилку и отдала Игорю,- у тебя же простата… Ложись на живот.

Игорь лёг на живот, вставив ствол винтовки в предварительно подготовленное отверстие. Из дыры в крыше пахло борщом.

Ветер теплел. Воздух охлаждался. Солнце светило. Огонь горел. Вода была мокрой.

Игорю показалось, что пахнет весной а не борщом.
Он прицелился, увидел на кончике винтовки птицу, выстрелил. Маленькая пташка, с голубым оперением подпрыгнула от неожиданности.

- Ты чо творишь, служивый? Я соседский попугай, а не воробей.

- Воробей, воробей, пташечка,- донеслось с соседней крыши.

- Ну чо ты тянешь, стреляй! - ткнув указательным пальцем в дыру, крикнула мигрень.

Раздался второй выстрел. Толстый воробей, в черном отглаженном костюме молчаливого участника тёмных дел завалился на бок. Из клюва выпала семечка.

- Папа! - к упавшей замертво птичке подлетели остальные.

Собрав крыльями разорванную в клочья голову, отец-воробей попытался что-то чирикнуть сыновьям, но упал бездыханным.

- Герой,- прощебетала мать-воробьиха.- Настоящие воробьи умирают молча!

№34. Формула

Формула мира

Оранжевая утка под нами, переплетаясь корнями с беспокойными красными муравьями, тянет резиновые крылья к свету.
Окровавленные офицеры стонут под ногами Белых Слонов.
Старому лосю не стать ослицей, пешке — не быть королём!

Выныривает из тьмы полупустая маршрутка. Пальцы на руке складываются странной фигурой, понятной только водителю. Чернота взрывается и отпускает, оставляя после себя корявые буквы на тетрадном листке. «Стоимость проезда - 18 рублей. Стоя - 20 рублей. Лежа - 15». Ложусь в проходе. Хотя можно было пробежать рядом за десять.

— Шас глаза откроет. Быстрей! — сердобольная пожилая женщина заботливо предупреждает мальчишку лет пятнадцати. Пальцы ловко орудуют по моим карманам.

— Вы лежите, лежите, вам двигаться сейчас нельзя! — успокаивают пассажиры.
«Какие рачительные. Зачем мне двигаться, деньги у меня во рту,— думаю я, и пускаю по салону тухлого зайчика.— Шаурму вчера ел, до сих пор в животе революция».

— Ты что шаурму вчера на Таганке пробовал? Ай, яй, яй,— старческая голова с огненно-рыжими завитушками размеренно качается вперёд-назад, вперёд-назад.

Я разглядываю людей: все они стараются не смотреть на меня, отгораживаются сумками и дипломатами, отворачиваются, будто никто из них никогда не ел шаурмы. Неважно. Знакомых в маршрутке, кажется, нет — запущу ещё одного. Какая сейчас остановка?

— Университетская, — объявляет водитель. Я нащупываю рукой чью-то сумку на полу, хватаю её и выпрыгиваю в открывающуюся дверь. Бабуля кидает в спину костыль.

Что у неё там в костыле, гвоздь што ли? Боль под рёбрами заставляет взвыть, подозрительный хруст позвоночника настораживает. Расталкиваю толпу у метро.

— Посмотри, что у меня там? — обращаюсь к парню в очках, показывая на спину.

— На вас кто-то кислоту вылил. Четвёртый позвонок видно, — говорит очкарик и принюхивается. — Шаурма с Таганки?

Бегу по эскалатору. Со стен подземки улыбаются рекламные лица. Столько белых зубов не бывает. У девушки с аппетитной грудью в руках огромный чисбургер. Господи, как мутит. Сквозняк в спине такой, что сердцу холодно. Преграждает путь необъятных размеров тётя с жезлом. Я же не заплатил на турникете! Сплёвываю в ладошку мелочь. Отстала. Дыра в спине разрастается, мне кажется, я дышу через неё. В голове только одна фамилия, Лозовский. Помню, на первом курсе он единственный справился с Маринкой. Дыра там была, мама не горюй!

Яркий свет улицы разгоняет черноту в голове. Шум мегаполиса туманом окутывает мозг.

— Не подскажете,— хватаю за рукав пожилого мужчину,— улица Полтораземлекоповская, 14, где?

— Да что ж вы все шаурмы объелись? — гремя медалями, дед указывает клюкой дорогу.
Тазобедренным суставом чувствую плевок в спину.

Взбегаю вверх по ступенькам. Очередь. Слава богу, не к Лозовскому!

Ряды тяжёлых дверей, как забитые пластиком бойницы. Одна из них — нужна мне. Кто крайний?

— Тебе по-маленькому или? — сухощавый старичок вежливо приподнимает шляпу. В мутных глазах изумление.

— Или,— говорю я и вижу бульдожью рожу Лозовского Юры.

— Это ко мне,— успокаивает он толпу,— по-большому.

Я слышал, что Лозовский собрал себе довольно нехилую вычислительную ферму, но чтобы за компьютерами сидели утки — такое мне виделось впервые.

— Чем они у тебя занимаются? — меня подташнивало от запаха птичьего помёта.

— Криптовалюту майнают,— из ладони, Лозовский подкармливал питомцев дроблёной яичной скорлупой,— будешь? — спросил он.— На сушеные кальмары похоже.

Его невозмутимый вид, рваные джинсы, горсть дроблёнки: всё это не укладывалось в моей дыре на спине.

— Им ведь даже вентиляторы не нужны. Жарко стало, крыльями машут.— Он бросал корм на клавиатуры и ферма оживала. Громкое кряканье раздавалось из всех щелей.— Цыпочки мои, кормилицы.

— Я к тебе пришёл…

— Я в курсе, зачем ты пришёл, — прервал меня Лозовский. Загадочно улыбаясь, протянул рулон туалетной бумаги.

— Давай, для начала, я лучше покажу тебе вот это, — с этими словами я повернулся к нему спиной.

Он согнал утку с кресла, разблокировал экран. Ввёл с клавиатуры несколько команд и принялся крутить ручки маленькому резиновому ёжику.

— Волки позорные,— прошипела игрушка дырочкой в правом боку.

— Тебя ведь интересует она? Так ведь? — На весь профессиональный дизайнерский монитор, с диагональю сорок дюймов открылось видео. Я аж дёрнулся от неожиданности. Да, это была Маринка! Вот это дырень!

Она сидела на лекции и записывала что-то в тетрадке. Я мог отчётливо разглядеть каждую целлюлитную вмятинку, каждую складку на коже, её насмешливое бельё в горошек, ровную длинную правую ногу, переливающуюся из пищевода в желудок манную кашу …

— Это что, переносное МРТ? — не удержался я.— Ничиво не понимаю. Ладно трусы, но манная каша откуда? У нас в столовке только перловая

— Главное — успокойся. Всё хорошо, — с невозмутимой улыбкой сообщил мне Лозовский. — Это не манка, это каша мола. Тут всё происходит в реальном времени. Твоя Маринка просто сидела на второй паре без трусов,— он щёлкнул по клавиатуре и снова крутанул ручку ёжику.— Это я её одел.

— Хорошо, но тогда чьи труселя в горошек у меня под подушкой?

— Вот! — снова воскликнул Лозовский, на этот раз поучительно подняв указательный палец.— Хороший вопрос. Смотрим! — он опять забегал руками по ёжику. Резиновое тельце прерывисто засвистело, игриво взбрыкнуло.

Изображение на экране поехало вправо, переползло на соседнюю утку. Теперь крупным планом были видны дородные женские телеса. Старуха, с отвислой до колен килдой, костлявыми руками скоблила сморщенную шею.

— Извини,— засуетился Лозовский,— это наводки из шестой бани. Там в женском отделении новую плитку положили, отражённый сигнал — зверь!

Две русалки намыливали друг друга, нежно поглаживая распаренные тела. Мыльные пузыри скользили по упругой коже, оставляя блестящие дорожки. Одна из девушек, пройдясь пальчиком по спине подруге, внезапно запустила руку ниже. Сжались ягодицы, спина девушки прогнулась и попка с жадностью проглотила вертлявый перст. Впившись губами в наливное яблочко, массажистка в исступлении водила скользкой рукой по своей окаменевшей от удовольствия груди. В оцинкованной шайке отражались потные счастливые лица.

— Ух ты! Мы на первом курсе тоже в женский туалет подглядывали! — У меня перед глазами воскресла общага. Мощная подзорная труба выхватывала обрывки фраз на пожелтевших огрызках газет. Кучи говна с удивлением выглядывали из унитазов. Жаль, что не была слышна песня одинокого путника…

— На этом заканчивается первая, радостная часть нашего торжественного собрания, — довольно потягиваясь в кресле, сообщил Лозовский.— Правда, есть ещё мужское отделение.

— Мужское, я и так посмотреть могу. Слушай, как такое возможно? Откуда ты берёшь это видео и… постой… откуда ты знал о том, что я приду, и зачем я приду, ещё до того, как я пришёл? — осыпая товарища вопросами я внимательно разглядывал рулон туалетной бумаги.

— А вот теперь начинается вторая часть нашего собрания. Драматическая, — Лозовский изобразил на лице выражение печали.

— Короче, слушай. Ещё на первом курсе я серьёзно заинтересовался гусями.

— Утками!

— Сначала гусями. Ты наверняка знаешь о них в общих чертах...

— У меня в школе по зоологии тройка была.

— Вот это разве не помнишь? — Юра прокашлялся и запел,— жили у бабуси, три весёлых…

— Гуся.

— Молодец,— подняв руку, Юра стал загибать пальцы,— один серый, другой белый…

— Вроде было два гуся? — в дыру постепенно затягивало плечи. Меня мутило, но я внимательно слушал математика.

— Это в двухмерном фрактале два, я тебе хочу показать трёхмерный гусиный фрактал. Постой, ты до сих пор ничего не слышал про фракталы? — удивился он, увидев мою реакцию.

— Я не особо силён в гусях, — оправдывался я, — печень пробовал, однажды даже пас в деревне.

— Ну ты… ладно, — Лозовский сокрушённо покачал головой, — тогда наше погружение займёт чуть больше времени. Гусиные фракталы — это множество комплексных гусятниц, где подсчёт каждого последующего гуся происходит на основе предыдущего. Причём, как правило, в самих вычислениях используется очень простая формула. Запоминай,— протерев очки, Юра посмотрел по сторонам,— записывать нельзя, китайцы сопрут. Икс разделить на игрек, и ты не поверишь, плюс буква из русского алфавита.

— Ю? — не выдержал я.

— Нет, но ход твоих мыслей мне нравится. Последняя буква в формуле — русское краткое «Й». Поскольку гуси похожи, фрактал обладает свойством многократно повторяющегося самоподобия. Вот как выглядел первый обнаруженный человечеством гусиный фрактал: одномандатное множество Мандельброта, — Лозовский запустил на экране окошко графической программки. В нём отображалось что-то наподобие чёрной гусиной гузки. Гузка приблизилась, и стало заметно, что она состоит из большого чёрного «яблока» утыканного огрызками перьев и точно такого же яблочка поменьше. От нароста и от основной фигуры во все стороны отходили точно такие же «яблочки», всё меньше и меньше, и так без конца.

— Абалдеть,— я вытер рукой пот со лба,— мне казалось у гусей одна жопка а тут…многомандатное множество,— блеснул перед товарищем математическим выражением.

— Потом учёные заинтересовались границами этой гузы и подсветили переходы разными цветами,— Лозовский включил пару «гусынь», выбрал значение из списка, и на экране появилось бесконечное множество оранжевых морских гусей, улетающих вдаль. Над ними кружились бело-голубые вихри, а под ними — будто бы сияли россыпи драгоценных почечных гусиных камней, уложенных в сложном, повторяющемся порядке.

— Круто? А вот ещё, — тут Лозовский показал следующее изображение, на котором словно бы ажурный сказочный гусь простирался над бурлящей бирюзовой пучиной.— Ты и правда не видел этого раньше? — снова спросил он. — Странно. Ну, короче, все эти прелести находятся по границам этой самой чёрной гузки,

— Юр, — у меня стали подкашиваться ноги,— давай что-нибудь с дырой сделаем.

Лозовский кинулся к машине с вращающейся на экране спиралью. Спираль распалась на отдельные облачности и экран заполонил красочный слоган. «Гусиный фрактал сделает вам с Маринкой одну дыру на двоих!».

***

Я смотрю на часы: двадцать восемь шестьдесят четыре. Похоже, время измеряется уже в килограммах. Всё произойдёт прямо сейчас. На нашем месте раскроется сфера гусиной пустоты, после которой нас в этом мире уже не будет. Никогда. Этот момент для меня любезно отыскал Лозовский. Теперь остались считанные миллиграммы. Мы вместе наблюдаем, как огромная чёрная гузка неумолимо пожирает сначала потолок, затем телевизор со стиральной машиной. Когда начал хрустеть кухонный гарнитур, я взял гузку за огромное количество затейливых нитей разума и ощутил безграничное эстетическое блаженство.
Словно искры от костра, на стене небесного света проявилась формула мира X:Y+Й.

№37. Няня для Графини

Графиня

– Слухай, Ритулик,– вытащив крыло из дверцы, канарейка легла на загаженный пол клетки,– собаку я тебе прощаю. Всё остальное твой косяк!

Рита от неожиданности присела на табуретку. В двухкомнатной хрущёвке пахло старостью. На подоконнике стоял утюг и горшок с засохшими цветами. Замызганная штора больше напоминала человеческую шкуру. Кое-где колосились рыжие волосики, внизу и вверху сквозь отверстия виднелось треснутое стекло.

«Странное объявление,– думала Рита,– кого же здесь выгуливать? Создание в клетке на собаку не похоже».

– Это не собака,– сказала Рита,– у собаки четыре лапы и хвост.

– Да ладно,– съязвили в клетке.

– Ну что там у вас Рита,– из кухни доносился скрипучий голос старика,– познакомились с Графиней?

– Ты пойми, милая,– Графиня театрально ходила по жердочке и стучала крылом в грудь,– старик мне квартиру завещал. Так што не надо бабушку лохматить.

– Какую бабушку? – дрожащими руками, Маргарита застегнула хлястик на кожаной куртке.– Она что жива?

– Да,– хамский тон Графини напряг Риту,– в холодильнике. Дед из неё пирожков напёк.
Из коридора донеслось шарканье тапок.

– Я пирожки вчерась готовил,– пузыри трико на коленках были испачканы багряной краской,– как знал, что вы придёте.

Поставив тарелку пирожков на стол, дед снял носок и засунул его в заварочный чайник. Почуяв крутой кипяток, засохшая пятка носка съёжилась, оголив огромную дыру. По комнате пронёсся запах заваренных носков. Засунув голову в поилку, Графиня звучно пускала пузыри. У Риты перехватило дыхание. Сверху нервно застучали соседи.

– Ты чо козёл,– приложив пустую железную кружку к батарее, сосед сверху поливал деда отборным матом,– … меня даже на химзаводе не тошнит!

Пока канарейка билась о решётку, Рите пришлось откушать предложенный хозяином чай. К радости, он оказался терпковатым, как она любит, к тому же Глеб Иннокентьевич добавил в заварочный чайник двух тараканов и муху, пойманную на другой носок, отчего по всей кухне поплыл душистый пряный аромат дуста.

– Раньше я специально выращивал на даче мух, ходил по мусоркам, придерживаясь лунного календаря, – пенсионер стал рассказывать, в какие баки стоит забираться на рассвете, а в какие перед закатом. – Эх, было и такое, что бродил в потёмках с фонарем, глядь, то крыса мертвая, то бомж.

Собрать трупы – это полдела, нужно знать, как правильно высушить. Ну, вам-то это не нужно, вы с интернетом стали грамотными,– он надкусил пирожок, показывая начинку.– Если честно, я и сам теперь вынужден покупать готовую выпечку. Эти,– вытряхнув в тарелку внутренности изделия, дед скрюченным пальцем принялся что-то искать,– вот нашёл.– В костлявых руках зашевелился скользкий червь,– с печенью. У трёх вокзалов купил. Судя по головке расчленённого бычьего цепня, не кошка, точно. Скорее собака.

– Так это собака? А я думала, котята. Никакой разницы.

Рита откусила половину пирожка и пережёвывала, довольно покачивая головой.

– Как это никакой разницы? Разница существенная. Котята, в зависимости от количества, бодрят и успокаивают, а от пса выть хочется. Луна напрягает.

Графиня, проблевавшись, шаталась по клетке.

– Надо же. Если бы не сказали, так бы и думала, что с печенью.

– Я скажу больше – лучший способ узнать, что за начинка – смять комочек мяса, растереть пальцами и понюхать. Если остро пахнет ментолом, значит опять у кого-то на мясокомбинате пальцы в мясорубку попали. От ментола в носу свербит, и табаком отдаёт.

Из дыры в шторе на Риту пробивались солнечные лучи, она внимательно слушала старика и думала, как же надеть ошейник на Графиню?

– Ой, Риточка, – спохватился Глеб Иннокентьевич, – думаю, вам с Графиней надо прогуляться.

Рита вытянула из джинсов ремешок и сделала удавку. Просунув руку в клетку, она радостно закричала:

– Глеб Иннокентьевич, а вы балагур,– грозя пальчиком пенсионеру, Рита ощупывала канарейку. Что-то упругое елозило по ладони.– Вас обманули, это не Графиня.– удивлённое лицо старика покрылось пятнами.– Это Графин!

– Это всё она,– побледнев, дед схватился за кожаную штору и стал оседать на пол,– оттуда надо мной смеётся.

***
Когда в адвокатскую контору на Таганке вошла дама в песцовой шубе, держа на поводке канарейку, Андрей Николаич расцвел широкой улыбкой.

– Ритуля, дорогая. На Проспекте Мира божий одуванчик хочет прогулять своего питомца.

– Двухкомнатного?

– Ну что ты, пентхауза!

.

На №4 Снег

Финал

На «Успею ли я вернуться до того как они растают».

Перед стойкой регистрации к Гале подошел приятного вида мужчина:

– Извините,– взяв под локоток, незнакомец отвел Галю в сторонку,– вы в Прагу?

– Да,– приятно удивилась Галина. Она отметила про себя, что кавалер очень даже ничего. И она не будет против, если они полетят вместе.

– Вы не могли бы это …– мужчина протянул термос,– вытряхнуть на улице по прибытию.

– Что это? – Галя занервничала. Много прослышав о террористах, женский мозг заупрямился просьбе.

– Да вы не переживайте так,– улыбка мужчины расслабляла.

«Действительно,– подумала Гала, чего я ерепенюсь. Что-то такое колючее пробралось в грудь. Она впервые за много лет почувствовала, как тянет внизу живота. Как грудь налилась приятной истомой. Как дрогнули колени. И там, где она редко хулиганит пальчиком, стало влажно».

– Вы удивитесь, но если не выполните мою просьбу – я умру.
Галя не знала, как реагировать, в ней внезапно проснулось материнское чувство. Ей хотелось обнять мужчину и поплакать вместе с ним, таким жалким выглядело его лицо. Она даже шагнула, раскрыв объятия.

– Не торопитесь,– он отстранился от Гали, вытаскивая из кармана листок,– это завещание. Гляньте.

Взяв по инерции документ, Галя пыталась что-нибудь прочесть. Но буквы, как назло расплывались.

– Простите меня,– на глазах мужчины выступили слёзы,– это всё, что у меня есть.
Из-за спины мужчины показалась хрупкая девочка лет пятнадцати. Галя понимала, что втягивалась в какую-то непонятную трагическую историю и девочка в красной куртке с такими же огромными заплаканными глазами, этому подтверждение.

– Буду краток. Меня зовут Александр,– мужчина задумался на секунду,– Иванович.– Его речь окутывала шумы аэропорта невидимым коконом. Гале показалось, что толпы людей, снующих по залу исчезли, и она оказалась посреди огромного поля. Запах весенних трав окрылял душу. Зелёная бескрайняя гладь была похожа на море.– Я безнадёжно болен,– доносилось откуда-то сверху.– Клиники Израиля и Европы отказались от меня.– Галя стряхнула с себя наваждение и снова увидела мужчину с девочкой.– У меня остался единственный шанс. Вы будете смеяться, но он зависит от вас.

– Я не доктор,– у Гали дрогнули губы.

– Ну что вы, я не об этом,– Александр улыбался. Ровные белые зубы напомнили Гале о снеге.– Там,– открутив крышку, Александр показал Галине содержимое термоса,– обычный… Он не договорил. Галя выхватила из его рук термос.

Ледяной волной ужаса окатило женское сердце. Ноги подкосились. В стальной колбе лежал снег.

– Как только растает этот снег,– обнимая дочь, продолжал он,– сойдёт с ума какая-то женщина, а я вылечусь.

№13 Начало конца

Цитата:

«В центре полотна изображена прекрасная обнаженная девушка, безупречность форм которой подчеркивала струящаяся вдоль тела волна теплых золотистых волос, стыдливо прикрывающая лоно».

…золотистые волосы стыдливо прикрывали лоно? Томно прятали ехидные улыбки родинки. Маленькие волосики у пупка жеманно колосились, нежно прижимаясь друг к дружке. Пытаясь высказать своё веское слово живописцу, шлёпало влажными губами лоно. Капли выпущенной слюны, тонкими ручейками золотились на крепких ногах дамы.

Она, улыбаясь, протягивала яблоко обнаженному юноше, который замер в нерешительной позе, прижимая к паху только вылупившегося воробушка.
«Чирик, чирик»,- будто бы пела птичка, шевеля волосатыми крылышками.

В очаровательный взгляд мальчика художник вложил душу. «Как же я возьму яблоко? - читалось в глазах юноши.- Воробушка упущу». Фигуры девушки и юноши были изображены на фоне ветвистого дерева.

На молодой упругой груди с маленькими розовыми сосками, еще не тронутыми губами мужчины и ребенка, лежал хвост, сделавшей своё дело змеи. Желеобразные пятна медленно растекались по телу прекрасной незнакомки. Если не смотреть на лицо девушки - она была прекрасной.

- Да что ж это такое! - художник в отчаянии бросил кисть и стал ходить по комнате.- Змий опять нагадил.
Зазвонил телефон.

- Слушаю.

- Здравствуйте, Инна Игнатьевна! – услышал он женский голос. – Вас беспокоят из галереи – галерист Алла Станиславовна АйсБерг. Вы не могли бы успокоить своего питомца? Загадил две картины. Ночь над Чили и Соус Чили.

- Сколько раз я вам говорил меня зовут не Инна Игнатьевна а Игнатий Иннович. Вы сами просили сделать змея натуральным. Вот я ему и пририсовал выхлопную трубу. Проще убрать с полотна персики, штобы эта сволочь не ела.

- А куда деть девочку?

- А што девочка? Она же не мальчик, может и без персиков обойтись.

- Ладно с девочкой разберёмся. Вы помните, что через полгода у нас запланирована ещё одна картина «Опять тройка».

- Канешна помню. Осталось змея дорисовать.

- Вы меня извините, я галерист ещё молодой, но может к троишнице Еве, дневнику и Адаму с ремнём не надо пририсовывать змея?

- Как вы не поймёте, всем управляет Он.

Прости, дорогая! Следующий…

Внеконкурса-10 Рассвет

Игрушка

Дорога бежит навстречу коридором, светит свет, всхлипывая ветром, шуршит асфальт. На лобовое стекло вдруг наплывает морда крокодила Гены – такая, какую я помню и люблю: хитрый прищур глаз, зелёная вытянутая хавко-дробилка, дурацкая шапочка еле держится на высоком лбу, в левом ухе старухина серьга с бабочкой, в его белых, ровных, чудесных клыках – курительная трубка. Или кусок кабеля. Или Бабеля. Или отвертка. А может, это дворник злой.

Не могу слышать это его «Ы!». Вечно набьёт пасть и пытается спеть свою любимую песню про «Голубой вагон».

Резкий звук автомобильного сигнала выдернул меня из сна. Визг тормозов.

– Не спи, ушастый.

Сначала Гена отвесил мне леща и уже потом – дрожь в коленях. Я самым бессовестным образом уснул за рулем, и, слава Богу, засыпая, зацепился ушами за педали. Ногами до педалей не достаю, Гена откусил - вот этой самой полной скептицизма башкой, с острыми зубами и огромной пастью.

Что-то горячее ударило в сердце, как мокрая тряпка, скрутило душу, и я не выдержал – высморкался.

Сидел в машине, обнимал Баранку, и вспоминал, как она смотрела на меня в то утро, когда я, зевая после бессонной ночи сбора металлолома, пытался понять: почему во всем доме нет воды?

– Вы же с Геной все трубы порезали! – Баранка тёрлась о мои плюшевые ладони, поскрипывая засаленной кожаной накидкой.

Генке всё нипочём шастает в одних трусах, а вокруг дети! В смысле я и Баранка.
А потом, помню, крик за стеной – кричала соседка, Вика, визжала поросячьим визгом: «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам!», будто ее пороли с утра пораньше, и это было странно – сосед, Жираф Палыч, свою меньшую не то, что копытом не трогал – Пылинке на нее сесть не давал. Сам ездил.

А потом я в первый раз услышал это страшное, тупое «Ы?» Я к Генке, он сидит на лавке, глаза пустые, как кастрюли в холодильнике а в лапах гармонь. Обнял его за зелёную волосатую спину и шепчу на ухо:

– Прилетит, брат, волшебник…

А он за своё: «Ы-ы-ы ы-ы-ы-ы». Затем забился в угол, хвост дрожит, как отбойный молоток, глаза перепуганные, гармонь интимно плачет розовыми мехами.

У меня два зуба застучали. С Генкой больше не сохранишь. А он шлёп-шлёп по линолеуму, осторожно так, на кухню; я за ним. Вижу – стакан из пиджака достал и шасть на антресоли.

Вот где у него заначка!

– Ын-н-на,– сивушный запах паленой водки перемешался с ароматом крокодильего пота.

– Я – не Инна. Я – Чебурашка!

Он за своё: – Ы-ы-ы-нна.

За стеной не унимаются: – А вода по асфальту рекой…

Берёт меня за ухо макает в раковину, облизывает, снова макает …стакан на пол - бряк, водка разлилась. Он хвостом запрудил, мама мия, духан на кухне аж соседи в истерике забились. Лег на пол и слизывает, меня макает и с меня слизывает.

– Ы-ы-н-н-на,– и смотрит бешено. Квадратики на коже лосниться начали. Кончик хвоста к выключателю потянулся. Лапы тремором танец с саблями отбивают.
Чувствую, водка потеплела, глянул на свои откусанные ноги, а по ним желтый ручеёк журчит. Куда деваться, у меня ж мочевой пузырь не резиновый а из синего велюра.

И, похоже, Геночке моему на это наплевать.

И тогда я понял – я для него просто игрушка!

№51 "Бетонный берег"

Сом

Я смотрёл в её зелёные, как этот пруд глаза и рассказывал давнюю историю. Она внимательно слушала.

На окраине Проскурова за зеленой стеной камыша разлился огромный зацветший пруд. Каждое утро звон колокольчиков заставлял всю живность пруда замирать. Прятались в зарослях нырки, с шумом поднималась утка, таилась на дне хищная рыба. Лишь только малёк, тыкаясь в ноги бурёнок вёл себя безрассудно. Подняв полы рваного серого кафтана, пастух Андрейка вошёл в воду вслед за стадом коров. Илистое дно щекотало сбитые в кровь босые ноги...

– Я слышала эту историю,– Поля улыбалась. Всё её тело дышало красотой и свободой,– у одной из коров сом сцеживал молоко.

Полина вытянула губы, изображая рыбу, и под мой хохот принялась причмокивать, словно высасывая из вымени молоко.

Сквозь светлое ситцевое платье я видел очертание пышных форм. Толстая коса игриво болталась вдоль спины. Горели румянцем щеки. Мы целый месяц встречались с ней на заброшенных мостках, спрятанных в камыше от посторонних глаз. Нас могли увидеть только рыбаки. На сгнившие доски и жерди я настелил потрёпанную половицу, тайком выпрошенную у кухарки Зинаиды.

Взгляд Полины делал меня податливым словно воск. Чтобы увидеться в очередной раз с близким сердцу человеком, мне приходилось отлынивать от уроков музыки. Я отпрашивался у преподавателя и бежал на наше место, не зная, куда деть скрипку. Потрёпанный временем футляр наслаждался девушкой вместе со мной.

Эту историю я подслушал у сыновей кучера Василия и Романа. Когда дело в рассказе доходило до засасывания сомом вымени, с криком «Я и есть тот сом» один из братьев хватал кухаркину дочь за сосок. Та визжала на весь двор и полдня гонялась с веником за обидчиком ругая того на чём свет стоит.
Я не мог позволить себе проделать подобное, перед глазами сразу возникали лицо маменьки с глазами полными ужаса и презрительный взгляд сестры Изольды, которая сама была мною замечена за поеданием козюлек.

– Прости, что я перебила тебя,– она говорила тихо с придыханием. Всё её состояние было переполнено чувством бессилия, слова давались с трудом.– Маминька с папинькой уехали к родне, будут только завтра.

Увидев, что я нынче без скрипки, она протянула ко мне руки, будто что-то предлагая. Я догадался, это была обычная детская игра. Движения её тела были настолько непринуждённы, что я, не задумываясь, подхватил затею. Я взял из её рук невидимый инструмент зафиксировал подбородком и заиграл, вложив в движения смычка всю страсть к Поле.
Мы играли дуэтом.

Поля смеялась, когда наши руки соприкасались. В какой-то момент её губы были так близко, что я решился поцеловать их. Мягкая чувственная плоть, таяла на моих губах словно шоколад. Вкусив горячие уста, грудь моя пылала жаром. Мне казалось, что сердце от прилива крови принялось разрастаться и заполонило собой грудную клетку. Дышать было невозможно.

Я боялся открыть глаза: в моих объятиях дрожало желанное тело. Запах духов на долю секунды смутил терпкостью. Наверное, матушкины, подумал я. Голова отключилась, руки коснулись изгибов спины и опустились ниже. Она что-то шептала, дотрагиваясь язычком до мой шеи. Я не мог себя остановить. Пальцы провалились в мягкие ягодицы.

– Скажи,– грудь её вздымалась,– а сом мог незаметно припасть к моим…,– она запрокинула голову, показывая своим видом страсть ко мне. Я ощущал твёрдые комочки под тонкой материей, неуклюжими движениями наслюнявил их через платье.

– Не надо, домашние заметят,– вытерев ладонью слюни, она ловким движением сняла платье. Я зажмурился…

***
В прошлом году, на моё пятнадцатилетие отец возил меня в Киев. Блеск Киево-Печорской лавры затмил маленький магазинчик на Крещатике. В красивых витринах, отделанных золотом висели фотографии голых женщин. На меня шикнула старушка, когда увидела моё вытянутое лицо. Сплюнув рядом, старуха возмутилась: «Срамота какая! А ещё гимназист!».

Форму нашей городской гимназии заставила надеть мать, мне же было жарко и неудобно ходить по настоящему городу, где по улицам не бегали куры и свиньи. Между аккуратно уложенными булыжниками мостовой зеленела трава. Белые женские шляпки, ажурные зонты, опрятные извозчики в синих жилетках: отец пробыл в магазине несколько минут, вышел довольный, держа в руке небольшой пакет с нарисованным женским профилем – визитной карточкой заведения.

После поездки во мне что-то изменилось. Теперь при виде потных разводов на платьях прислуг меня бросало в жар, женские телеса сводили с ума. Я часто бродил среди постиранного белья, подставляя лицо нежной хрустящей от чистоты ткани, вдыхая взрослый запретный аромат. Домашние надо мной подсмеивались, лишь только родственница соседа помещика Измайлова, Настя – девушка лет двадцати смотрела с интересом. Всякий раз, видя меня, поправляла платок и дёргала плечами.

Васька подмигивал мне, советуя:

– Надо девку оприходовать,– ухмыляясь в чуть проступившие усы, говорил он,– сам не сможешь, Ромку попроси.

С Полиной я познакомился в парикмахерской на Ямской. Худой высокий еврей стриг её младшего братика. На кресло для взрослых примостили скамеечку. Малыш улыбался и показывал мне язык. До сих пор с замиранием сердца вспоминается хруст волос под острыми лезвиями ножниц.

Я представился. Полина мать почтительно повела головой. В изящных руках она держала дорогой ридикюль. Полы белой шляпы закрывали лицо, нарядное зеленое платье было украшено ярко красными бантами. Шпиц, привязанный у дверей, увидев меня, тявкал без умолку.

– Успокойся Молли,– мать произнесла это так, будто разговаривала с ребёнком,– Сергей Иванович сосед моей крестницы.

Мы жили в помещичьей усадьбе на краю города, они - в большой розовой квартире в центре.

Я воспринимал её очарование не задумываясь, как нечто божественное, наслаждаясь им душевно и физически, воспринимая каждую частицу тела, как дар, свалившийся мне случайно на голову.

***
– Володенька,– она сильно вцепилась в моё плечо, кожа горела от острых ногтей,– возьми меня.

Я облизывал её белое парное тело, не понимая что происходит. Руки сжимали большие мягкие груди. Розовые пятаки сосков плыли в глазах воздушными шарами. Моё лицо опускалось всё ниже, пока аромат возбуждённой женской плоти не выдавил из меня стон наслаждения.

Где-то на задворках мозга крутилось имя Володя, но я никак не мог присоединить его к происходящему. Всё блаженство, распирающее моё тело, не умещалось в набухающем каждую секунду штыре. Брюки еле сдерживали порыв страсти. Как поступить далее, не могли подсказать даже отцовские фотокарточки, с нагими женщинами. Я закрыл глаза и понадеялся на опыт Поли и мужской инстинкт. Галопом пробежали советы Васьки, но конскую половую жизнь я пока ещё отличал от человеческой.

С хрустом оторванных пуговиц с плеч сползла моя новая рубашка. Поленька с силой прижалась ко мне и от избытка чувств закатила глаза. Пальчики Полины так бойко играли у себя между ног, что мне право стало как-то не по себе. И вдруг я отчётливо осознал, что нахожусь у воды. Влажный запах цветущего пруда, кваканье лягушек, шум камыша: мозг пронзила странная мысль «Я ведь не Володя».

Рушился построенный мной карточный домик. Девичья любовь предназначалась кому-то другому. Вонь протухшей заводи вызвала тошноту, скрип трухлявых досок напомнил уроки музыки. Я попытался встать и оступился, забыв, что кругом вода. В туже секунду на меня упала Полина, больно ударив лбом по затылку. Казалось, что при этом я слышал не её страстный стон, а утробный голос зверя.

Всё поплыло, в прямом и переносном смысле слова. Водоросли – жёлтыми кругами, в блеске открытой консервной банки – тельца испуганных мальков. После мягких ягодиц подруги ил на дне показался невесомым. Донная муть застилала глаза, руки судорожно шарили вокруг, натыкаясь на ростки камыша.
Меня всё сильнее прижимало ко дну, казалось на спине не Полина а отцовский битюг Атаман. Перед глазами стояла свежевырытая бабушкина могила, в ушах – звон гвоздей в крышке гроба: меня стошнило. Желчь полезла через нос. Ещё пара секунд и захлебнусь не водой так своей же блевотиной.

Внезапно руки нащупали толстые скользкие верёвки. Я не ожидал от себя такой прыти. Из последних сил я потянул верёвки на себя…

– Слава тебе Господи, мальчишка жив,– старик в мокрой рубахе смотрел на полицейского урядника чуть не плача,– помещика Ильи Алексаныча сынок – гимназист.

– А девка? – страж порядка высматривал что-то на платье.

– Не нашёл, можа, течением утащило?

– Какие течения в нашем пруду, дурень? – пропитое лицо урядника скривилось в злой усмешке.– Только революционные.

– Отойдите, граждане,– расталкивая на берегу толпу зевак, к мосткам пробирались два городовых.

– А что это у него в руках, верёвки? – урядник понюхал платье, крякнул и щелчком сбил с кителя прилипший листик.

– Сомьи усы,– ответил рыбак