Ауыыыыауауаыаыаууаыаыауау-яффф-яффф-яффф

Ауыыыыауауаыаыаууаыаыауау-яффф-яффф-яффф…

Нечленораздельные звуки из пересохших губ, обрывки мыслей, даже не упакованных в слова.

Хлеб.

Это хорошо.

Нет хлеба.

Это плохо.

Нет, хлеб, это не тот хлеб, который крошится, который с корочкой, а корочку надкусить хочется, это не тот хлеб, который надо нарезать, и непременно на доске, а не на столе, а то клеенку прорежем, ай-яй-яй…

Нет.

Хлеб, это еда.

Какая?

Любая.

Что он найдет, то и хлеб.

Он.

У него нет имени, потому что нет слов, только –

Ауыыыыауауаыаыаууаыаыауау-яффф-яффф-яффф…

Хотя нет, есть только –

Х-х-х-ле-е-еп.

Откуда-то из бесконечно далекого прошлого –

Х-х-х-хле-е-ее-п.

Хлеб. Здесь. Совсем рядом. Он уже слышит запах хлеба – несмотря на ветер, несмотря на холод, здесь, совсем рядом – х-х-хле-е-еп. Здесь, вот он, где камень. Где камень, там всегда хлеб, то есть, конечно, не какой попало камень, тут нужен такой камень, который… который камень. Вот он, здесь, совсем рядом, камень, он наклоняется над камнем, прислушивается к себе –

Ауыыыыауауаыаыаууаыаыауау-яффф-яффф-яффф-х-х-ха-а-а-де-е-ш-ш-ш-ш-шш…

Кажется, так.

Х-х-х-ха-а-а-аде-ш-ш-ш-ш.

Нет, не так.

Кх-а, кха, кха, ка-а-а-а-де-ш-ш-ш-ш-ш…

Он бросается в атаку, он несется по мерзлой пустыне, он перебирает копытами, стремительно вертятся колеса, он покачивается в колеснице, он натягивает тетиву, стреляет – падет Кадеш под его могучей рукой, он в одиночку одолеет тысячу вражеских колесниц. Вот уже виднеются стены вражьего города, он пускает еще одну стрелу – еще один враг падает, сраженный насмерть, вот он уже и сам летит кувырком со сломанной ногой, беспомощно бьет копытом, снова встает целый и невредимый, несется к крепости, хрипит – к-ха-а-а-ад-е-е-еш-ш-ш-ш-шш… Вот он, Кадеш, совсем рядом, но что это, почему он видит вместо крепости руины, заметенные песком, Ауыыыыауауаыаыаууаыаыауау-яффф-яффф-яффф… Он смотрит на небо, подсвеченное синим, раньше он никогда не видел небо, подсвеченное синим, отчего это может быть, отчего… Нет, показалось, померещилось, вот он, Кадеш, крепость наша, опора наша, земля наша – Кадеш. Он думает – земля, он видит два треугольника, иссеченные поперечными линиями, он знает, что это – земля. Он не отдаст свою землю, во имя Кадеша, во имя своего господина – треугольник с крестом внутри, это господин, да-да, господин…

Стучат копыта, гремят колеса, он трясется в колеснице, натягивает тетиву – еще один враг падает замертво, так и падет Та-уи, нечего трогать Кадеш. Боятся Та-уи, уходят прочь, оставляют брошенный лагерь, ух ты, лепешки горячие, а это что, да неужели бурдюк вина… Хлеб, хлеб, х-х-хле-е-еп, хлеб там бывает, где камень, а где камень, там… Он несется в колеснице во весь опор, пускает стрелу за стрелой, он, славный сын Ра, и в страхе разбегаются враги, вон они, отступают, закрывают ворота Кадеша, окаянные отродья обезьян, которых надо скормить крокодилам… вот она, вражья крепость, кх-х-а, кх-х-ха… нет, кх-х-ху, кх-ху, а вот,  Кх-у-че, возомнили о себе неведомо что, не желают покориться величайшей империи. Ничего, и не таких заставляли преклонить колени. Он видит камень, не просто камень, а такой камень, где еда, так и есть, целый павлин зажарен… Ничего, отстоим родной оазис, прогоним окаянных хань, пусть живет и здравствует Ку-че, а хань окаянных в порошок сотрем, отрубим им по руке и ноге, как отъявленным разбойникам… он поправляет парчовый платок на голове, отдает приказ – атаковать, гнать проклятых хань… да они уже и сами гонятся, ага, струхнули, ату их, ату, а-а-а—ту-у-у-у…

Он видит камень, он натягивает тетиву, он метким выстрелом сбивает с ног бегущего врага, одного, двух, их слишком много, слишком… он щелкает переводчиком на А-вэ, что такое а-вэ, аа-а-а-в-ээ-э-э-э, что-то подсказывает ему – автоматический огонь, он крошит противников, вражеская армия редеет… отступают враги, сдаются на милость победителя, а главный их где, взять бы меч, снять бы его голову в батистовом платке… как бежал, куда бежал, найти и вернуть, в каком городе укрылся, осадить город… Он смотрит в небо, подсвеченное синим, он отчаянно ищет знакомые звезды, давай же, думай, думай, где это может быть, чтобы звезда Одиночества была рядом со звездой Огня, где, где… Наступает ночь, город измучен долгой осадой, и рыцари Грааля измучены битвой, преклоняют колени в молитве, помоги нам, Всевышний, вернуть священный город, землю обетованную… Он трудится в поте лица своего – засыпает ров вокруг города. Пробиваются первые лучи рассвета, он перебрасывает мостик на крепостную стену, бросается в город, окликает, зовет – Готфрид, Танкред! – размахивает мечом, видит камень, там камень, там хлеб, камень, камень, смерть неверным. Он вонзает лезвие в горло врага, алая кровь струится по белому плащу с ненавистным крестом. Еще один неверный падает замертво, еще, еще… Нестерпимая боль обжигает спину, кто-то из неверных нанес удар, - он умирает. Он знает, что его ждут райские сады и непорочные девы. Он видит камень, он видит у камня хлеб, хлеб и вино, вот тело мое, вот кровь моя, он видит убитого товарища, залитый кровью плащ с крестом. Он отомстит, он… он спохватывается, видит себя посреди холодной пустыни, поджимает трехпалые лапки. Наваждение отступает, он снова в строю, снова на коне, падают под его ударами исчадья ада, кто-то кричит – открыли ворота Яфф…

Ауыыыыауауаыаыаууаыаыауау-яффф-яффф-яффф… Он разгребает песок трехпалым копытцем, ищет колючки, одну, две, три, а куда деваться, камней не видать в округе, придется довольствоваться колючками…

Он переводит дух.

Прислушивается.

Ауыыыыауауаыаыаууаыаыауау-яффф-яффф-яффф…

Чует камень – бесконечно далеко, ну да ничего, не привыкать. Он идет к камню – не лапками-лапками по песку, по-другому идет – через километры, через туман, через ночь.

Камень.

Хлеб.

Х-х-хле-п-п-п-п…

Кувшины… какие кувшины, откуда кувшины, почему кувшины… он не понимает. А вот – долина кувшинов. Глиняных. Он оглядывается, ищет кувшины, кувшинов нет, да ничего толком не видно из окопа, мокрая грязная земля со всех сторон, чер-р-р-т… ничего, отстоим землю, мокрую, грязную, выгоним захватчиков, вон они, высоко в небе, с грозным гулом рассекают облака. Он тащит на себе неподъемный груз, спотыкается, падает, скользит в грязи, какая-то гадость впивается в ногу, чер-р-рт… Он смотрит зеленые поросли, быть не может, чтобы они были живыми, как это, живые, и вдруг зеленые, что-т здесь не так, что-то здесь неправильно… Сжимает зубы. Что-то вертится на языке во-н-гу… во-о-он-н-гу-у-у-у… нет, непонятно. Ураганный огонь сбивает его с ног, разрывает в клочья, он падает в мокрую землю, в липкую грязь окопа, оживает, целится во врага, не видимого за деревьями, упирается в камень… А это здесь еще откуда, воины с копьями, со стрелами, да какая разница, стрелять, стрелять, стрелять… А вот, вот, во-он-гу-эн-зя-а-а-п…

Камень.

Ищет под камнем хлеб (х-х-хле-е-е-еп-п-п-п), хлеба нет, бывает так, что хлеб еще не вырос. Хлеб-то под камнем вырасти должен, ничего, он им покажет, этим ускоглазым, кто здесь хозяин, белый человек здесь хозяин, неси это гордое бремя, родных сыновей пошли на службу тебе подвластным народам на край земли — на каторгу ради угрюмых  мятущихся дикарей, наполовину бесов, наполовину людей…. Он поворачивает штурвал, проносится над лесом, высматривает гарнизон, вон он, гарнизон, теперь, главное, сбросить груз, чтобы поближе к лагерю, чтобы не пришлось искать… груз летит, падает на поляну, йес-с-с, повезло, а нет, не повезло, хоть бы посмотрел сначала как следует, чей лагерь, там же эти, обезьяны узкоглазые…

Что-то шевелится там, в темноте леса, грузовичок, что он там поднимает, так и есть, миномет… Он выкручивает штурвал, на секунду проступает ледяная пустыня, он теребит трехпалым копытом песок, ищет колючки. Снаряд разрывает броню самолета, мир раскалывается на куски, чер-р-р-р-рт, натыкается на камень, камень, камень, камень, самолеты на площадке вспыхивают пламенем, ур-р-ра, получилось, отстоим нашу землю… отстоим нашу землю, землей должен править кто-то один. Он дает команду – аврал – исполинский мегаполис собирается в огромную боевую машину, ползет по земле – нет, не в поисках топлива, и не на юг с наступлением холодов – а на битву. Громада вражеского мегаполиса надвигается с востока, ближе, ближе, готовит орудия к бою… камень, камень, где камень, там хлеб, х-х-хле-е-е-п-п-п-п, Ауыыыыауауаыаыаууаыаыауау-яффф-яффф-яффф…

…он чует рядом что-то, вернее, - кого-то, так и есть, вот он, тоже подкрадывается к камню, чует хлеб, х-х-хле-е-е-еп-п-п-п… Он рычит, шипит, не подпускает противника, противник отступает, нет, это не противник, противница, он подходит, он нюхает под хвостом, - точно ли она, да, точно, она и есть. Обнюхиваются, он ловит сигналы вражеского мегаполиса, направляет пушки, стреляет, чер-р-рт, ловко тот отбивает атаку, даже слишком ловко… Ничего, наша возьмет, всё равно наша возьмет, зря, что ли, из века в век расставляли камни… он неловко вспрыгивает на неё, скребет когтями, она взбрыкивает, фыркает, снова придирчиво обнюхивает незнакомца, да подойдет ли он, да сгодится ли. А как не сгодится, в пустыне второго такого поди-поищи… В городе паника, ходят слухи, вражеский город свои камни подбросил… Мегаполис бросается на врага, рвет, кусает, противник взбрыкивает, стоп-стоп-стоп, какой противник, это же она, да какая она, что-то гонит его, что-то требует – рви, лови, кусай…

…песок, залитый кровью.

Неподвижные тела на песке.

Камни молчат.

Ждут.

У камней растет хлеб.

Камни умные, камни знают, на камни никто не придет.

На хлеб придут.

Камень думает.

Вспоминает.

Кадеш…

Та-уи…

Танкред…

Во Нгуэн Зяп…

Мегаполисы…

Рви, лови, кусай…

Века и века…

Чья возьмет…

Он спохватывается.

Вспоминает.

Непривычно синее небо, странные звезды, зеленая поросль…

Кто был здесь, спрашивает камень.

Кто?

 

Прошу-связи-требуется-выяснить-кто-был-здесь-конец-связи…

 

Камень растит хлеб.

Приманивает.

Ждет кого-то, чтобы передать…

…передать…