В жертву

цикл «Страшные рассказы» (3-я партия)

Белое тело возлежало на алтаре. Груди как персики, кожа точно атлас, и напоминающие гриву породистой лошади чёрные власы. Покрытый засохшей кровью и ветвями разломов, кое-где крошащийся алтарь мало подходил подобной красе, однако боги ни у кого не спрашивают разрешения.

Вознёсшийся к небу острейший ритуальный нож жреца великого Катуцли приготовился одним верным ударом отправить пойманную душу туда, куда указал в видении бог. Прямиком в инфернальную бездну, место обиталища священной Огненной Головы, породившей народ индейцев-цанков. Помимо Головы – мили и мили в высоту и столько же в ширину и длину, - в бездне той не находилось места более ни для чего. Лишь полумёртвая гниющая глава с кое-где проступающей белоснежной костью черепа. И пламя, адское пламя.

Череп Катуцли белел подобно атласной коже девственницы, в бессознательном состоянии возлежавшей на алтаре. Отчасти поэтому, из-за сходства, её и выбрали. Совершив набег на деревню богатых, однако добрых лесных жителей, укрытых лесами и защищённых реками мирных жителей из древнего рода, цанки похитили несколько дев. Во время набега погибли десятки плохо вооружённых воинов врага и не меньше мирных обитателей, но это не имело значения. Главным была только глава, родившаяся в божественной преисподней, населяющая её и управляющая жизнью цанков, отдающая им приказы.

Во сне жрецу пригрезились тёмно-синие, с густо-фиолетовым оттенком светящиеся глаза, и взгляду очей он не смог сопротивляться. Не имел права. Очи и их владелец, свиное рыло в гнилых потёках, с дырами вместо носа, позвали его и назвали требование, и объявили цену – как за согласие, так и за непослушание. Жрец выбрал согласие; по сути же, у него, дитя древнего Катуцли, выбора попросту не существовало.

Вознесшийся под облака нож, вернее, то, что образованные и цивилизованные люди годы спустя назовут кинжалом, алкал крови и плоти будущей жертвы. От нетерпения – кинжала, жреца, Катуцли – кривое, бритвенно-острое лезвие с короткой костяной рукояткой подрагивало в сжавшем оное сухом, но послушном и мощном кулаке. В былые времена жрец, даже будучи в полном сознании, прошибал этим кулаком стены. Теперь же, под воздействием наркотика, приготовленного им самолично из множества редких, собранных в чаще лесов трав, служитель веры и огня становился практически непобедимым. Если бы нашёлся вдруг смельчак, пожелавший оттеснить худого полуголого человека от законной добычи Катуцли, то, прежде чем сгореть без остатка в адовом пламени, ему бы пришлось на себе ощутить, каково это, когда тебе ломают кости и голыми руками с преострыми ногтями пускают кровь. Подобное уже случалось, и мятежник дорого поплатился за собственные смелость и безрассудство. Впрочем, он уж давно пожран Катуцли до состояния ничего, а потому и вспоминать о его жалкой судьбе, судьбине труса и предателя, не след.

Одурманенная курениями и введёнными внутрь организма жидкостями, обнажённая дева спокойно и с желанием томилась последние секунды пред тем, как лезвие анинака, Кинжала Смертей, оборвёт её бренную и никчёмную, бесполезную жизнь, чтобы указать правильный путь. Дорогу в священное, огненное никуда.

Пятнадцать часов назад жрец метался по постели. Ему снился сон – новый, но всегда одинаковый. Глава из пламени, кою не представить, не описать, не изобразить, проникла в святая святых любого человека, в самый сон. Катуцли имело на то право; Катуцли было разрешено всё, потому что когда-то он же и породил вначале себя, а после земли и людей, владыкой которых собирался оставаться вечно. Раскрыв огромную полыхающую пасть, Катуцли сразу, будто бы в одном предложении, если не слове, вложил не терпящее отлагательств желание и обязательный к исполнению приказ в мозг спящего жреца.

После контакта с верховным богом, отцом и матерью Винана, Ар-Птехи, Кецанвы и других, многих и многих, человек проснулся в холодном поту. Обычное дело, и кто-то иной на его месте не выдержал бы. Множество людей погибали в результате божественно вмешательства; принуждённые к разговору или же монологу с богом богов, они, полные радости и отчаяния, насаждаемой радости и безмерного, инстинктивно-животного отчаяния, умирали и от разрыва сердца, и от кровоизлияния в мозг. Но жрец выдержал. Он умел сносить величие и власть высшего, а кроме того, давали себя знать многочисленные лета ритуальных тренировок, литрами, если счесть в общем, впитанные организмом жидкости, пары и курения священного толка и решимость, бесстрашие перед роком высших сфер и воплощениями сего фатума.

Уже четырнадцать часов назад жрец собрал перед храмом Катуцли толпу жителей всех мастей: срединных и нижних жрецов, воинов, мирных «граждан». Он поведал им пророчество отца отцов, и высказанные слова подхватил мощный порыв ветра одновременно с криками сотен цанков.

Войска собирались споро, и одиннадцать часов назад всё было готово. Вооружённые самодельными, устрашающими оружиями, что некогда подарил им Катуцли в очередном прозрении верховного жреца, воители выдвинулись в сторону Деревни Без Названия. Так они нарекли посёлок в лесу, бесперебойно поставлявший им еду, материалы для техники, оружие и рабов, женщин и мужчин, в обмен на крайнюю милость – жизнь. Цанков не интересовали имена и названия – их интересовали сила, богатство и победа. Попадались среди боевых «псов» с «волками» и пленённые в прошлые набеги представители сильного пола, нарастившие мышцы благодаря особой диете цанков и потерявшие страх по причине её же. Женщины в основном использовались как сексуальные рабыни и свиноматки, только и делавшие, что приносившие потомство; их оплодотворяли – фактически же: насиловали – порой несколько мужчин-цанков сразу, чем объяснялся необыкновенный прирост населения. Этим и ещё искусственным усилением и изменением гормонов. Катуцли – очень жестокий бог, однако вместе с тем и наиболее щедрый; не зря цанки поклонялись ему, не кому-нибудь иному.

Десять часов назад. Потрясая деревянным и металлическим, острым и тупым, холодным и, представьте на минуту, огнестрельным оружием, произведённым лично либо отобранным у захваченных «деревенщин», конные и пешие воины сызнова вторглись на территорию Без Названия. Некоторые индейцы, малорослые и будто бы иссушённые (молитвами, пищей, обетами и прочим богослужением и адоугодничеством), восседали верхом на сильных поджарых волках. Встречались среди войска и дети, в младом возрасте, опытно и по рассказам родителей, познававшие премудрости, радости и горечи сражения. Войны.

Тогда же всё и началось, и продолжалось для населявших Деревню Без Названия словно бы бесконечно. Убийство, насилие, издевательства, грабёж… эти замечательные, по мнению Катуцли, вещи расцвели отвратительными цветками боли, крови и погибели. Пришедшим нести страх и насаждать победу цанкам почудилось, что бой закончился чересчур быстро. Захватив с собой пленённых женщин, еду, напитки, орудия защиты и нападения и, конечно же, красивейшую из девственниц, пять-шесть часов назад, минуя неприветливые заросли или скача и проходя прямиком сквозь неприветливый лес, лес, наверное, пытающийся всеми силами их удержать, индейцы возвращались домой.

Четыре часа назад жрец «принял» деву и убедился в её непорочности… хотя соладатам стоило огромных усилий не подвергнуть насилию и пыткам непредставимо молодую и несправедливо красивую женщину, девушку, прямо во время нападения на деревню. Привязанную к лошади сбоку, точно тюк, они, сцепив зубы от желания, довезли белокожую и персикогрудую к жрецу, ибо не умели и не могли поступить иначе: слишком страшен гнев Катуцли.

Однажды бог, разгневанный непослушанием назначенных им священников, спалил целый город куунков, располагавшийся по соседству с маленьким, но гордым и воинственным государством цанков. Оба народа поклонялись одним и тем же богам и демонам и торговали, а также, насколько удавалось, вели дружественные отношения. Никто из цанков не посмел возразить воле Катуцли, когда он сжёг дотла каждый дом и каждого жителя Икуунка. Может, и нашлись безрассудно смелые, только их ожидала схожая участь: быть пожранными призрачной, тлетворной рекой-рукой огня, излюбленным средством мести разъярённой Головы.

Три-два часа тому белокожая дева оказалась накачана и обкурена наркотиками. Жрец и его помощники довершили окончательные приготовления, и через час началось предрешённое действо.

Полчаса.

Тугие верёвки стягивали сладкое женское тело, не давая ему, и без того беспомощному, двинуться с места. В разросшихся до величины глаза, полностью закрывших его пречёрных-чёрных зрачках девы не отображалось ничего. Ничего, за исключением желанной и напуганной до ужаса покорности. Собиралась толпа. Да, то было за полчаса до действа.

Ну а за десять минут до срока ведущие к алтарю-пирамиде узкие улицы, те, кои непосредственно примыкали к четырёхгранному, великанскому сооружению с сотней ступенек, гудели и кричали ртами тысячи с лишним зевак. Людей, пришедших насладиться старым зрелищем и получить от него всё, что возможно: впечатления, знания, вдохновение… что угодно.

Пять минут. И вот…

Время настало.

Тяжёлые тучи цвета свинца собрались над градом. Исполинская молния ударила прямиком над центром алтаря, что возвышался поблизости от храма. Все службы отзвучали, но это было лишь началом: бог и его подчинённые с их порядками, строениями, предметами – символами веры, и верой как таковой, зазвучат снова после финала представления. Долго продлятся чествования Катуцли и проводы безвинной души в горнило смерти и пламени. И всякому станет хорошо, и безбедное царствие народа цанков продолжится – до следующего жертвоприношения.

С неба, с чёрного тучного неба той секундой срывались капли и капли. Дождь непрестанно усиливался, будто вознамерился утопить бездумных несчастных, кто его вызвал. Столпившиеся люди, без лишней одежды и с татуировками в разном количестве на различных частях тела, бритые и с отросшими волосами, замолчали и наполнили обстановку новым, более концентрированным напряжением.

Ещё одна вспышка, и следующий удар грома. В этот самый момент жрец и обрушил изогнутое лезвие кинжала для ритуалов на грудь голой и желанной девы. Креплёный металл пронзил кожу, проник дальше, вырвал ручей крови, раздробил кости и остановился. В абсолютной тишине вождь повёл анинак влево и вверх, по кругу. Затем, чувствуя всей плотью, всей душой рвущиеся наружу эмоции народа, столпившегося вокруг алтаря, у широкого и длинного основания, вождь произнёс ритуальное заклинание.

- Вару! Хаццу! Ши-наццу! Кии и далкнак!

И вырвал, единым усилием вырвал кусок мяса, и, испачкавшись в крови, отбросил в сторону. Кровавый комок полетел вниз и шлёпнулся о камень основания алтаря. Кто-то не выдержал и закричал в исступлении; его поддержали другие.

Жрец потянулся подрагивающими от возбужения, но верными, опытными руками к по-прежнему бьющемуся сердцу умирающей красавицы-жертвы. Выкрики нарастали, сливаясь в протяжный вой-стон-вопль. Сейчас он выдернет сердце, выдернет плоть из бренной оболочки и, успокоив покрытый кровью шар кинжалом, выпьет то, что внутри, и съест что снаружи. Пальцы коснулись пульсирующего средоточия бытия. Тогда-то и разразились в оглушительном грохотании стоявшие внизу.

Зачарованный собственными действиями, жрец не заметил пришедшего сверху послания. Весточки с самих небес. Молния, кривая, словно анинак, стрела электричества сверкнула ослепительно, заложила грохотом уши и, вырвавшись прочь из тисков тучи, врезалась в алтарь. Вокруг полетели куски камней; некоторые задели жреца, до синяков, до крови.

Тело с белой кожей заполыхало. Жрец, раненый, чувствующий боль, сбитый с толку и напуганный, слепо взирал на происходящее. Он боялся, впрочем же, единственной вещи: что коварная или, быть может, глупая молния лишит Катуцли намеченной поживы, законной жертвы.

Наслаждавшиеся до того великолепным зрелищем цанки подняли головы к небу и застыли – в изумлении, в непонимании, страхе. Точно бы попав в жутчайший кошмар, родом из маленькой смерти, сна в темноте, жрец стоял на месте и не мог отвести взгляда от встающей с алтаря фигуры. Так он и простоял, забытый людом и загипнотизированный увиденным, покуда полыхающая нагая дева-нимфа, с вырезанным из груди куском плоти, не приблизилась к нему.

Хлынул хладный ливень, крокодильими слезами, морозными каплями размером со страусиное яйцо. Окружающее стало захлёбываться в плотных, бесконечных, соединившихся в едином порыве водяных струях небесного океана.

Жрец задрожал от ужаса, запричитал охранительные заклинания, попытался защититься руками, кинжалом. Не помогло. Едва прикоснувшись к нему закованной в пламя рукой, женщина-демон заставила жреца вспыхнуть, будто сухой тростник. И после, распахнув увеличившийся до размеров лица зев, откусила старому, прожившему несчётные года служителю верования одурманенную голову. Голова, почти что превратившаяся в головешку, начавшая плавиться, обнажая череп, скрылась в пасти, а затем и чреве неубитой девственницы.

Воздев восхитительные руки к небосводу, жертва – вестник гибели послала тугую, напоминающую ярко-жёлтую реку струю в грозные тяжкие тучи. Тысячами опасных вспышек засверкали молния – одна за одной за одной за одной за одной… Полуразрушенный алтарь разлетелся каменьями после второго удара, но были и третий, и четвёртый, и пятый…

…Наблюдавшие, что стопились у основания пирамиды, бессмысленно и бесполезно укрывались от всепроникающего и всемогущего ливня. Женщина громко захохотала. Обезглавленный мёртвый жрец наконец рухнул на плиты алтаря. Удар! И кровь – текущая, выплёскивающаяся из смертельной раны в том месте, где раньше шея смыкалась с туловищем.

Толпа внизу пришла в движение. Небеса отворились и явили скалящуюся, хохочущую главу Катуцли. В толпе поселился хаос; хаос, огонь, вода и безысходная предрешённость.

Вырвав из собственной же груди своё сердце, женщина, напоминая пока не придуманного героя, воздела сгусток обмазанной багровым плоти над мечущимися в припадке бешеных страха и дезориентации сотнями мокрых насквозь людей, которые совсем недавно выглядели столь довольными и счастливыми. Вновь раскрылась пасть цветущей в огне, насылающей пламя демоницы, и сердце отправилось обратно, к прочим внутренностям. Демоница сожрала его.

Лицо в небе выглядело довольным. Боги тоже любят шутки.

Где-то в лесу молились за упокой душ индейцев приобретшие внезапное освобождение жители разгромленной Деревни Без Названия.

Сбежавшая по ступеням-плитам дьяволица обращала в свои веру и рок желающих и нежелающих, их, запуганных до смерти, ничего не понимающих. Пламя металось и ярилось. И подкашивались ноги, и исходили красно-оранжевым тела, и стекали прямо в небытие, а выжившие… Выжившие отдавали много больше – сердце, целиком, без остатка. Ведь боги тоже любят шутки.

Рвущаяся с неба на грешную землю вода не собиралась останавливаться, несмотря и на то, что у неё никак не получалось, да и не могло выйти ни малейшей победы над апельсиново-ледяным ореолом-аурой «мёртвой» девы. Её мертвородящим и смертеподобным огнём.

Представление, казалось, длилось века. А когда оно практически закончилось, в небесах возник новый лик новых внешности и значения. Похоже, настал миг приносить в жертву кого-то совсем иного, ибо превращение свершилось.

К тому же ВСЕ боги любят шутки.

(Октябрь 2016 года)

Похожие статьи:

Рассказы → Душесос

Рассказы → Механизм Смерти

Рассказы → Чупа

Рассказы → Канал "Гость из ночи"

Рассказы → Контрольная