В соавторстве с Сашей Веселовым
Однако в жизни так часто бывает, помрет, глядишь, какой-то товарищ, а потом его запросто на базаре можно встретить. “Только гляди в оба, они ведь кусаются”, – поучает он недоросля, торгуя тому у угрявого дяденьки рыбу-пиранью. Недоросль хвать диковинного зверя и в рот. Пиранья зубами хрясь… “Вот, – говорит он, – теперь живи всю жизнь немым”. А и то верно: «Язык наш – враг наш».
А ещё бывает на свете, отдавит кому-нибудь трамвай обе ноги, а через неделю тот, как ни в чем не бывало, на своих двоих топает, и на ходу кушает кисель из ягоды-ревеня. А спросишь его: «Как пройти в библиотеку?» Он в ответ тебе в лицо фыркнет и кисель плюнет. А и то верно: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», – учит мудрость веков.
Но и это не предел. Бывает, ковыряешь в носу, а у тебя на глазах хулиганы прохожего ножиком пыряют. Ему бы сразу окочуриться, чтобы без мучений, а он все пыжится да визжит. Помню, один раз 100 ножевых ран насчитал, а прохожий долго еще дышал. Воистину, живучая тварь человек!
А тут, намедни, мужик в чан с кислотой упал, барахтался пятнадцать минут. Я специально время засек. Никто к нему на выручку не пришел. А он таки выплыл и вот уж второй год в больнице. Я его там и встретил, когда приходил чирей лечить. У меня чирей от усидчивости вскочил, я переживал очень. А он все доктора звал – отвлекал, черствая душа, ну, а потом притих. На следующий день его выписали, наверное. Я на перевязку пришел, а его и нет нигде.
В этой больнице вообще много чудаков лежало. Один всё кислородную подушку нюхал. И всё, гад, ночью норовил. Хрюкает как свинья. Спать мешает. Когда он заснул, я потихоньку винтик у подушки открыл и весь газ выпустил. Он проснулся, похрюкал-похрюкал, а потом замолчал. Я великолепно выспался. Утром, глядь, его нет нигде, наверное, обиделся и ушёл. А на место его такого дедушку занятного положили, весь был в бинтах – внуки в индейцев играли, а «белым» никто не хотел быть, вот они старичка и уговорили, пообещав сразу после игры уроки выучить. Тот старик в бреду интересные вещи рассказывал, мол, если бы он коммунистом был, то товарищ Ленин ему бы руку пожал, а то вождь на него не взглянув, сразу приказал расстрелять, всего лишь потому, что он у батьки Махно пулемётчиком был. И так старичок на Ленина обижался, что собирал все его фотографии, а потом утирался ими в сортире. Но вскоре и он выписался через мою доброту, из уважения к нему собирал я по палатам таблетки лишние, да ими дедушку подкармливал. Воля к жизни у него была неодолимая, лечиться любил, сгрызет горсть пилюль и захрапит с присвистом, а я для него стараюсь – ещё снадобья ищу. «Нет выше подвига, чем отдать жизнь за други своя!» Не успел я деда долечить – нежданно-негаданно разложилась у него печень и перевели старика в другое отделение. Я ещё много кому в той больнице помог, но да ладно, что себя нахваливать.
Я ведь не про то разговор начал, а про то какая удивительная штука жизнь. Сколько в ней всяких казусов да выкрутасов. Что и говорить, мёртвому спокойней, да уж больно скучно, я вишь, когда первый раз помер, очень переживал, а потом ничего привык, даже понравилось, вылезешь из гробика маломерного в лунную ночь и караулишь запоздалого путника, предварительно умывшись помоями. И как завидишь путника, заверещишь, захохочешь, он и с катушек долой.
Эх, заболтался я с тобой, касатик, спасибо хоть выслушал… Эй, ты чего молчишь-то или онемел… Ба, да ты и не дышишь вроде как, ну, а чего ж я тогда перед тобой распинаюсь, паразит ты эдакий. Тьфу!
