Взаперти

 Сейчас сказать слова я не успею -

Напиток этот действует скорее

И медленней струя его течет.

Он дело рук моих, моя затея!

Я пью его душою всею

Во славу дня, за солнечный восход!

                                       И.-В. Гёте  «ФАУСТ»

       Ни света! Ни звука!

       Сплошная тьма и тишь, сжимающие сердце.

       Ни жизни! Ни смерти!

       Только Вечность, поросшая мхом в каменных стенах.

       Ни выхода! Ни входа!

       Лишь четыре стены, пол и потолок — беспощадные стражи угасшей надежды.

       Хоть бы один проблеск! Хоть бы один шорох! Даже этого хватит, чтобы сменить однообразие веков, проведенных взаперти. Уныние и отчаяние — последние навсегда оставшиеся спутники. Еще усталость — усталость узника, неспособного узреть волю, даже умерев.

       Незаметно дни и ночи пролетают стороной, сменяя друг друга за непроницаемой стеной. Ярость от безвыходного положения изначально заставляла бросаться из угла в угол. Обреченностью сменилась она после долгих лет взаперти, и, наконец, смирением.

       Мой срок пожизнен, а жизнь — бессрочна! Словно загнанная лань, попала я в ловушку к людям. Нет ничего противнее, чем пасть ниц перед безжалостными существами, чьи души страшнее моей наружности. (Ведь когда-то и я жила среди них! И неужели могла быть такой же? Не помню...) Ни единого внимания, которое все-таки уделяют смертным узникам неважно в каком виде: побоями, насмешками, а может, иногда и жалостью — хоть что-нибудь! Я не нуждаюсь в человеческой пище, значит, никто никогда не отопрет дверь, чтобы накормить меня отбросами. Лишь иная жажда голода дотла сжигает меня изнутри, требуя крови. Она будет мучить сотни, тысячи лет, но никогда не убьет, подарив мне Свободу. Крепкие стены отгородили ее от меня. Тяжелая немота давит на слух, блеклые образы больше не вырисовываются во мраке. Многое забыто, как в ощущениях покойника — живого покойника. Не помня восхода, забывая закат, век превращался в бесконечную минуту. Без пищи, без сна — как в черной бездне.

       Променять бы последние остатки рассудка, чтобы в последний раз насладиться светом полной луны. Вырвать бы из груди безжалостную Вечность, чтобы окунуться в лучи восходящего солнца. Это последнее мое желание! Свобода… Помню ли я ее еще?

*   *   *

       Безлунная ночь. Кое-где лишь горели фонари, да в лужах отражались звезды. Она шла по мокрому тротуару, босыми ногами наступая на мелкие камни, а иногда на осколки, но совсем не ощущала боли. Осенняя прохлада уже ворвалась на улицы. Люди больше не оставляли настежь открытые окна. Ее изорванное платье лишь слегка прикрывало наготу, но она не чувствовала холода. Глубокая ночь накрыла город. В окошках домов погас свет — все окунулись в сон. Она прошла последние фонари, выйдя на окраину, где царил мрак. Но ее глаза прекрасно видели сквозь тьму очертания любого предмета. Девушка не могла вспомнить, что с ней произошло, где находится, даже кем была. Только имя. Кажется, Дженни. Лишь одно прежде неизведанное чувство не покидало ее. Голод.

       Вдруг невдалеке мелькнул слабый огонек. Среди спящих домов мелькнул свет из одного окна. Как мотылек, она немедля устремилась к нему. Через открытую ставню девушка увидела на столе канделябр для трех свечей, а женщина в доме пыталась разжечь угасающий камин. Дженни знала, что в доме сможет утолить свой голод, поэтому постучала в дверь. Смелая женщина, даже не спросив, отворила ей, возможно, кого-то ожидая в этот час. И удивилась, увидев на пороге странную девушку, но у нее не было ни единого намека на страх, потому что вид той был настолько жалок, что у хозяйки невольно сжалось сердце.

       ­ «Бедненькая, что с тобой случилось? — Она взяла ее за руку и почувствовала обжигающий холод. — Да ты ведь вся продрогла. Заходи же скорее в дом! — Дженни переступила порог, а добрая женщина, тут же найдя плед, накинула на ее полуголые плечи. — Кошмар! Деточка, какой у тебя вид. На тебя кто-то на пал?»

       Но та молчала, глядя стеклянными глазами в лицо хозяйки. Она еще никак не могла понять, что ей делать. Женщина усадила ее на стул, взяла влажную марлю, чтобы стереть капели крови, сочившиеся из двух маленьких ранок на шее девушки. Только когда Дженни увидела окровавленный бинт, то внутренний инстинкт подсказал дальнейшие действия. Она с реакцией кобры бросилась на нее и острыми клыками прокусила артерию на шее. Женщина даже не успела ахнуть, а теплая кровь уже утоляла голод девушки. Дженни никогда прежде не знала такой жажды и такой удовлетворенности, когда тело хозяйки обмякло в руках. Наслаждение пленило ее до такой степени, что она забыла об остальном мире, и только детский голос вернул ее из неги.

       ­ «Мама?» — Дженни от неожиданности выронила бездыханное тело и обернулась. В дверном проеме, ведущем в спальню, стояла маленькая девочка лет четырех. Как ни странно, но в глазах малышки не было страха — только недоумение. Кто обнимал ее мамочку? И почему она теперь лежит на полу? Взгляд ее был прикован к мертвой женщине, а потом поднялся и встретил глаза Дженни, которая, сама не отрывая взора от ребенка, не могла сдвинуться с места. Осколок памяти пронзил ее сердце. Теперь другая девочка была перед ней, а тот, кто только что держал в смертельных объятиях саму Дженни, безжалостно впился своими клыками ей горло. А девушка, проваливаясь в глубокое забытье, сквозь пелену видела, как жестокая смерть настигла малышку.

       Теперь она вернулась в настоящее и глядела на дитя, которое по ее вине осталось сиротой, и сильнейшую ярость обрушила на себя. Дженни обернулась к окошку и, разбив стекло, выскочила в ночь. Ноги понесли ее в сторону леса, а через какое-то время своим острым слухом она услышала за спиной плач опомнившейся девочки, которая не могла еще понять, отчего не просыпается ее мамочка. И в этом плаче убегающая девушка расслышала последнее слово той, умершей, малышки: «Мама!»

*   *   *

       Иногда мне удается вспомнить моменты из настоящей Жизни. Я рано вышла замуж, а еще у меня была дочь, но не от мужа. Я родила ее в юном возрасте, когда супруг был в длительном отъезде, продавая в городах хлопок. Обольстивший меня солдат казался самым прекрасным человеком на свете. Он был еще совсем молод, но мужество в его взгляде отражалось как в чистейших озерах. «Ты будешь нужна мне!» — сказал он, когда отпуск его закончился, и я поверила, но проводила его навсегда. Он не вернулся. Мне пришлось рожать, и на срам семье носить «алую букву». Все жители нашей деревни от меня отвернулись. В первый раз тогда я стала отверженной.

       Спустя четыре года мою девочку убили, но отчего-то не прикончили меня, подарив только проклятие и страдание. Зачем? За что я провинилась? И перед каким богом? Я никогда не могла понять этого.

*   *   *

       Сквозь густые заросли леса бежала Дженни, словно пытаясь укрыться от самой себя. Кем она стала? В какое чудовище превратил ее тот монстр?

       Приближение рассвета страшило девушку. Он не замедлит испепелить ее. Поэтому следовало найти место, где можно переждать день. Никогда ранее Дженни не бродила в этом лесу, но непонятное чутье само привело к пещере, где можно было спрятаться до заката. Она вошла в обитель трех спутников — тьмы, тишины и сырости. Зрение и слух не подводили даже в этом месте, где могли существовать только самые мерзкие твари. Она слышала их возню; чувствовала, как под босыми ступнями копошатся склизкие мокрицы; видела, как по стенам, обросшим мхом, сползали пауки и двухвостки. По ногам пробегали крысы, над головой хлопали крыльями летучие мыши. Резким движением руки девушка схватила одну из самых надоедливых, и та даже не успела пикнуть, как Дженни сломала ей шею и со злостью отбросила в сторону. Запах тления и гнили улавливало обоняние. Падалью несло из недр темного туннеля. Капли непонятной слизи стекали по сталактитам и падали на голову. Все, что раньше вызывало омерзение и ужас, казалось сейчас неотъемлемое частью ее нового существования вне жизни.

       Таинственность влекла Дженни вглубь пещеры все дальше и дальше,  и она чувствовала, что нечто поджидает ее там. Неизвестность, от которой следовало бежать человеку. Только она уже перестала им быть. Настоящая Дженни была убита несколько часов назад вместе со своей дочерью, поэтому, шагая навстречу своей цели, продолжала идти вперед. Проход, уходящий под землю, заметно сузился, потолок опустился. В конце, где вне всяких сомнений заканчивалось царство живых, стояли два гроба. Крысы догладывали падаль, находящуюся между ними. Дженни подошла ближе, и некоторые грызуны разбежались по сторонам, пиршествовать остались только самые храбрые. Ей непременно захотелось открыть гробы. Любопытство снедало ее. Взявшись пальцами за край крышки, медленно начала приподнимать, в ожидании увидеть… Пусто. Перед ней был абсолютно пустой гроб. Тогда она обернулась ко второму. Но разве теперь что-то могло обескуражить не-мертвую девушку? Только чувства до сих пор оставались живы. Как только крышка оказалась открыта, Дженни без сил рухнула на колени. На глаза выступили слезы, но через их тонкую пелену она видела перед собой тело дочери.

*   *   *

       Иной раз мне самой себе хотелось рассказывать о ночи, какой мне пришлось запомнить ее. Иногда темнота помогала мне рисовать образы в воображении. Я говорила, и я же слушала.

       Я рассказывала о луне, единственной королеве в царстве ночи, как ее золотой диск согревал мою проклятую душу, подобно солнцу, ставшим для меня запретным. И только безлунными ночами небеса закрывали свои глаза, спали, забыв обо мне, как в тот час, когда погибла моя дочь. Да, я часто вспоминала о небе. Оно всегда было со мной, стелилось над головой, а иногда и под ногами. Говорила о звездах, слезинках неба, как не могла надивиться прелестными жемчужинами, выпавшими из ожерелья Вечности и рассыпавшимися в далеких просторах. Они смеялись, играли, веселились, и их подмигивание украшало терзаемую болью не-жизнь. Я боялась посмотреть наверх и не увидеть звезд; боялась взглянуть в озеро, в котором могла не заметить их отражение. Озера — чистейшие зеркала, аналоги неба, в них та же глубина, в них та же высота. Там тоже плавали облака, белые даже сквозь черноту ночи и такие же пушистые, как в небесах. Они были добрыми странниками, попутчиками, а иногда их сменяли тучи, выжимавшие из себя моросящий дождь и нередко ливень. В сплошном бархате туч застревали звезды, не роняя отблесков вниз, а скорбящая луна не могла порадовать взор, даже возобновив свой диск. Но ненастье раньше всегда рассеивалось, и за непогодой приходила ясность. Ветер прогонял зловредные тучи, и тогда в небесных просторах новыми звездами рождались отблески живой легенды.

       А как прекрасны леса! Только зверь способен услышать, как поют в новолунье деревья, и ветер ласково шепчет им, покачивая кроны. А подножья стволов щекотали травы. Ковер расстилался под ногами, и нужно стать хищником, чтоб разглядеть многочисленную жизнь, копошащуюся в зеленом покрывале. Я могла пересчитать каждую. А цветы?.. Тысячи ароматов, сотни палитр. Многие на ночь закрывали свои бутоны, поэтому я не могла оценить всей прелести, но некоторые и ночью блистали очарованием. Ночные принцессы, восхитительные побратимы звезд на земле. Мне вспоминались тайны о птицах, воспевающих богов; о насекомых, торопящих время; о животных, развлекающих Вечность.

       Не забывала я себе рассказать и звуках ночи. Как влеком волчий вой в полнолунье, уханье совы при лунном затмении, а пение соловья казалось мелодией новой жизни. И мир становился нов, и мир становился краше. Иногда становилось грустно от того, что я ничего не могла вспомнить о закате и не имела возможности встретить рассвет.

*   *   *

       Опасение дало о себе знать, когда она услышала приближающиеся шаги и плач ребенка. Только тогда Дженни окончательно поняла,  что перестала быть человеком, а в первую очередь матерью, иначе бы не сдвинулась с места — стойко приняла бы смерть, не отпуская рук своей малышки. Теперь она другое существо — тварь, которой по своему адскому происхождению не дано чувствовать. Дженни, закрыв крышку гроба, подобно крысам под ногами заметалась, ища укрытие, и нашла его в небольшой нише. Затаилась. Сердце ее не билось. Дышать не было необходимости.

       Она стояла без единого движения, когда совсем рядом остановились шаги. В волосах запутались десятки мелких паразитов, падающих сверху. Но ничего не смогло бы выдать ее, если бы пришедшие оказались людьми.

       ­ «У нас гости», — услышала Дженни, прежде чем ее молниеносным движением, которое невозможно разглядеть, схватили за горло, приподняли и с силой бросили между гробов.

       В напавшем девушка сквозь темноту прекрасно разглядела убийцу своего ребенка. С ним была женщина, в руках которой находился кричащий младенец. Неизвестность несколько заглушила ненависть к тварям. Поэтому превозмогая отвращение, которое чувствовала к ним, все же поторопилась спросить:

       ­ «Что ты со мной сделал? Почему не убил, как мою Изабеллу? Кто я?!» — поднявшись на ноги, последний вопрос она выкрикнула ему в лицо.

       Он оттолкнул ее от себя. Дженни отступила на несколько метров, но на ногах удержалась. «Зверь» ухмыльнулся хищным оскалом, в котором виделись его острые клыки.

       ­ «Ты сама должна решить, кто ты теперь, — сказал он, взяв у спутницы ребенка, словно любящий отец, и подошел к ней. — Убей!»ы — приказал он, но Дженни отошла еще на один шаг.

       ­ «Я больше никогда не убью человека!» — с ненавистью прошипела она, а перед глазами ее стояло лицо осиротевшей девочки.

      Тогда тот в ярости швырнул младенца обратно женщине, которая без замешательства вцепилась в горло бедняжке. Дженни отвернулась и сделала очередной шаг назад, приготовившись к нападению. Но монстр опередил ее. Он на лету поймал пролетающую летучую мышь и, тут же оторвав ей голову, подскочил к девушке и, схватив ее за скулы, с силой начал запихивать в рот окровавленный труп животного.

       ­ «В таком случае, вот ты кто! Поняла? Жалкая тварь, которая будет жить в лесу и питаться крысами».

       ­ «Я буду жить по ночам среди людей!» — резко вырвавшись и выплюнув мышь, выкрикнула она, но не успела отскочить на безопасное расстояние, как он поймал ее за волосы и вновь притянул к себе.

       Силы были неравны. Дженни не удавалось сопротивляться ему. Перед глазами оказались пальцы с острыми, как бритвы, когтями. Когда девушка поняла, что сейчас с ней произойдет, когти вцепились ей в лицо, срывая кожу и часть левой щеки.

       ­ «А такой люди примут тебя? — с сарказмом спросил он, отшвырнув ее к выходу. — Ты будешь всегда и везде отверженной. Теперь тебя не примут ни люди, ни ночной народ!»

       И она бежала с позорным клеймом, которое никогда не смоется в проклятии и навсегда оставит ее между двух миров — живых и мертвых — в одиночестве под светом звезд. Спешить ей следовало найти новое укрытие, пока не наступил рассвет.

       А в гробу у мертвой малышки открылись глазки...

*   *   *

       Закончилась Гражданская война, когда северяне все-таки поймали меня, прячущуюся, как и предсказал мой мучитель в лесах, но не в дебрях, где могла быть в безопасности. Мне хотелось видеть людей, хотя бы, наблюдая из зарослей, причислять себя их миру, которого я была лишена навеки.

       Почему-то я не помнила, что люди могут быть более жестокими, чем твари, живущие в пещерах. Они схватили меня, посадив в темную клетку, куда не могли проникнуть солнечные лучи, и принялись издеваться, глумясь над моим уродством, как в цирке «шоу уродов». Бесполезно уходили силы на освобождение. А народ все больше хохотал, глядя на напрасные попытки. Прижигали меня факелом, когда мои усилия переходили в агонию. Кидали камни и все, что попадалось им под руки, но ничто не могло причинить мне телесного вреда, только топтало самолюбие. Но тогда мне пришлось осознать, что оно уже давно растоптано убийцей моей девочки, а более — мной самой, когда я, как жалкая шавка, убегала из пещеры, поджав хвост.

       Среди жестокости, мне казалось, я смогу найти сияющего в потоке добра и благородства человека. Именно таким изначально передо мной и предстал лейтенант Джон МакКей, прервавший издевательства над уродиной. Он в гневе разогнал потешающуюся толпу. Лейтенант обладал большими полномочиями, заслужив их в битвах против южан. Герой по жизни и властный человек обладал твердой внутренней силой, которую я тогда увидела в нем. Черные волосы пышно лежали на голове. Над губой аккуратно подстриженные усы, тонкие черты лица, смелые, широко расставленные серые глаза, насмешливый и чуть капризный рот, широкие плечи. Крепкий стан олицетворял настоящее мужество в этом человеке. Его умение держаться в обществе военных и гражданских возвышало Джона над всеми смертными. Шотландское сердце не утратило силу, которой некогда обладали предки. Он рассказывал перед какими опасностями не раз сталкивался, но никогда не бывал сломлен. И даже смотря на его взгляд, когда он угрожал солдатам, продолжавшим  издевательства, я не видела зверя — лишь человека, умевшего хранить в себе честолюбие и справедливость.

       И этим взглядом я оказалась обманута...

*   *   *

        ­«Дженнифер...»

      Она встрепенулась в своей темнице. Кто-то назвал знакомое, но давно ушедшее в тлен имя.

       Луна исчезла из проема решетчатого окна, которое днем занавешивалось плотной тканью от солнечного света, и мрак укрывал камеру. Но благодаря звездам слабой струйкой лился свет, позволяющий отчетливо разглядеть лейтенанта МакКея. Вглядываясь сквозь сумрак он попросил пленницу — а может, и саму темноту — рассказать о ночном народе.

       Только что могла рассказать она, когда, как и пророчил ее мучитель, была жестоко изгнана? Что она могла рассказать о себе, если той Дженнифер больше не было? Осталась жалкая оболочка, которой суждено вечно метаться — метаться в Вечности.

       Среди тьмы стало видно, как заблестели глаза лейтенанта. Искра некой мании зажглась в них –  неопределенная, но страстная, жаждущая. Перед ней открылась новая сторона МакКея, неизвестная доныне. Его тайные желания приобрели видимость. Но только те желания, которые могли исходить  от самого Дьявола. И в первый раз благородный человек испугал Дженни. А он заговорил о Вечности:

       ­ «Я не видел Бога, но несколько раз побывал в аду. Существование ада не может отрицать существование рая. Тогда и Бог там — сама Вечность где-то там! Знаешь, — продолжил лейтенант, — я очень много размышлял о ней и для себя придумал теории. Пусть они примитивны для Высших Разумов и смертные пусть сочтут их таковыми, но зато они понятны мне. Я определил Вечность в три геометрических правила: прямой, луча и круга. Тем самым представил непостижимое по простым понятиям. Что означает «вечность-прямая»? Это сам Бог! Две стороны — прошлое и будущее, — неимеющие ни начала, ни конца… «Вечность-луч» — все ангелы и бесы, когда-то созданные Богом, а также проклятые твари, какими является ночной народ. И — душа человеческая. Точка и сторона — настоящее и будущее, — не имеющая конца… И «вечность-круг» — вся Вселенная, всегда повторяющаяся. Что-то вымирает, что-то возрождается вновь; что-то теряется, а что-то находится. Да, Вселенную тоже когда-то создал Бог, но и начерченный круг имел свою первоначальную точку. Все вращается в нашем мире, и ничто не проходит бесследно. Прямая, замыкающаяся сама в себе, — будущее и прошлое, переходящие от одного к другому...»

       Сама Дженни не смела ничего сказать. Она стояла, прислонившись изуродованной щекой к решетке. Когда МакКей подошел к ней, узница отчего-то испугалась его близости, но все же не сдвинулась с места. Тогда он протянул руку и притронулся к ее лицу. Девушка вздрогнула от прикосновения, ведь уже десятилетия она не чувствовала чьего-то тепла.

       ­ «Помоги мне, а я помогу тебе, — голос его был тверд, лейтенант был уверен в том, что она не откажет. — Я много раз бывал под пулями, нескончаемыми атаками. Мне надоело ждать, что одна из них для меня может оказаться последней. — Он по локоть оголил руку. — Подари мне свое проклятие, и моя душа обретет покой. После же я схожу за ключами».

       Блики в глазах лейтенанта совсем не понравились ей, словно видела их когда-то прежде, но не могла вспомнить.

       ­ «Ты не знаешь что просишь! Ведь никогда не сможешь жить при свете дня...»

       ­« Я переживу! — перебил он. — Сделай это!»

      И опять чувство де жа вю сжало небьющееся сердце. Когда-то Дженни слышала подобный тон и не смогла отказать. Не смогла и сейчас, впившись клыками в вену на запястье.

*   *   *

       Та ночь показалась мне длиннее Вечности. Я с нетерпением ждала лейтенанта МакКея — своего освободителя. Только он появился лишь через две ночи. Вернее, сначала появились они...

       Проклятое племя тьмы. Они открыли клетку и, накрепко связав меня, выволокли наружу, где в лучах лунного света стоял он.

       ­ «Зачем столько хлопот? — спросил один из тех, кто держал меня. — Не проще ли привязать к столбу, и через несколько часов восход убьет ее?»

      Но лейтенант с усмешкой ответил:

       ­ «Думаешь, не этого ли она сейчас жаждет больше всего? Так слишком просто и по-людски. — И уже обратился ко мне: — Мне принадлежит одна башня. Она служила фортом во время войны, и конфедераты ни разу не смогли взять ее. В ее стенах мы замуруем тебя, и ты никогда не сможешь оттуда выбраться. И, главное, ты никогда не умрешь. Вечность и будет оберегать тебя».

       Я хотела спросить, какая именно из его глупых геометрических «вечностей», но все же промолчала, глядя в глаза самого подлого предателя, которого еще недавно считала благородным человеком. Но подлец ждал, что мне непременно захочется спросить его о чем-то. Мне же казалось мерзким заговорить с ним. Тогда он сам ответил на незаданный вопрос:

        ­«Возможно… ты будешь нужна мне… Дженнифер».

       Только тогда я вспомнила, кто именно называл ту Дженни полным именем, вспомнила блики в глазах того человека. Властный голос, которому невозможно было отказать: «Ты будешь нужна мне, Дженнифер!» — много лет назад сказал, прощаясь, молодой солдат.

*   *   *

       Вглядываясь через окно в темноту ночи, стояла молодая жена лейтенанта. Печально вздохнув, она сложила руки на груди, и в глазах ее отразились печаль и тревога одновременно.

        ­«Джон, — обратилась она, не оборачиваясь, к мужу, — ты мне как-то рассказывал о той бедняжке. Что с ней стало?»

       МакКей, изучая карту, не хотел затруднять себя ответом:

        ­«Нам-то какое-до нее дело, Энни?»

        ­«Куда ты все время пропадаешь с восходом солнца?» — Энни давно уже тревожили эти вопросы, но до сегодняшней ночи отчего-то не решалась задать их.

        ­«У меня много работы», — пробубнил он.

       Опять немногословный ответ, который не исчерпывал вопроса. Тогда Энни вновь решилась вернуться к несчастной пленнице.

        ­«Пусть она не человек, но ведь когда-то была им. Что-то ведь святое от божьей твари осталось в ней? Так за что страдать теперь ей?»

       МакКей Отбросил карту и подошел к жене. Приобняв за талию сзади, он прошептал ей:

        ­«Энни, что именно ты хочешь услышать от меня?»

       Она еще раз вздохнула.

        ­«Если бы у тебя было желание, ты мог бы спасти ее?»

        ­« Да! — твердо ответил он и добавил: — Но у меня нет желания!»

        Она вырвалась из его объятий и повернулась. Голубые глаза Энни как в зеркале отразились в его взгляде, который раньше ей не приходилось видеть.

        ­«Ты очень изменился, Джон. Я за другого человека выходила замуж».

        ­«Я знаю! — Он наклонился к ней, убрав с плеч золотистые волосы. — Но ты поверь мне! Я все еще очень люблю тебя, Энни!»

       Девушка даже не успела вздохнуть, когда в ее нежную шею впились острые клыки.

*   *   *

       О Господи, что творится с моим вечным склепом?! Стены задребезжали и накренились, готовые, рухнув, погребсти меня под каменными осколками. Пол стал неустойчив, и мне тяжело держаться на ногах. С потолка посыпались мелкие камни, образовывая пыль. Все признаки землетрясения, которого очень давно не было в этих краях. О как я молю Бога, чтобы вся постройка развалилась. Возможно, тогда я получу свободу даже, может быть в объятьях гибели. Одно из двух, прошу! В одной стене уже образовалась трещина, которая позволяет пробиться свежему ветру, вытесняющему застоявшийся смрад. Она увеличивается… Я вижу! За стенами ночь, плавно переходящая в утро. Чуть-чуть и я смогу протиснуться в щель. Рука уже свободно проходит. Но… нет… Нет! Больше не трясет. Последняя надежда выбраться исчерпала себя. Но и я не останусь здесь больше.

       Мое «окно» выходит на восток. Я вижу луну, незабытую за века. Небо вырисовывает на горизонте спасительную ниточку восхода. Звезды перемигиваются. Ласковый ветер дохнул  на узницу. Вдалеке леса раскинули свои угодья, зовут, призывают, манят. Не вернуться мне к ним, но и не остаться пленницей безжалостного времени. Перламутр окрашивает небо быстрее, чем я могла представить. В первый раз за долгие века я встречаю восход солнца. Это и будет последним, что я увижу, но бесконечно счастлива этому!

       Голод смерти в последнем пиршестве на заре будет во мне навсегда утолен.

       Наконец-то, теперь я знаю рецепт Свободы, и это блюдо мне дешево будет стоить — всего лишь существования. Зато все ингредиенты под рукой. В последний раз щепотку тишины на прогорклые каменные стены, приправить сумраком из левого угла, немного выдержанной пыли с пола, полить из щели сладким лунным светом, вместо изюма добавить звезд, а ветром наполнится аромат. И остается последний, главный компонент. Зарево на горизонте уже несет мне его. Для гурманов вечной Свободы достаточно рюмочки солнечного восхода.

       Я пью солнце! До дна!

Похожие статьи:

Рассказы → Меня больше нет

Рассказы → Музыка для души

Рассказы → Другое

Обзоры → ВОРОН Эдгара Аллана По

Рассказы → За тьму в ваших глазах