Возле ада. 4 часть
на личной
Скатерть клеёнчатая, вытертые углы – деревянная столешница. Забыл уже, что такие потолки бывают, как будто на голове лежит, и балка макушкой чувствуется.
– Чайку и в дорогу! Расскажи чего-нибудь, Ромка, сидишь, молчишь. Он, глядь, зуб какой отцу сделали! Недорого! Я кур забила пяток, а Катерина добавила, – хлопнула отца по рукаву, – покажи.
Отец усмехнулся и мотнул головой.
– Упрямый! Смотри у меня, о, два таких!
Оттянула верхнюю, уже накрашенную помадой губу. Матернулась, виновато стрельнув глазами, словно при малом ребёнке, и принялась обратно помадиться.
Новый резец и клычок выделялись округлой белизной между соседними зубами.
– Металлокерамика... На конус тебе чёт как-то странно их сделали. Кусать ими удобно, тёть Люд?
– Не керамика, Ромка, настоящие! Удобно. Когда отрастают, я подпиливать хожу. Мне-то бесплатно ставили. Добровольцев набирали тогда. Кое-кто испугался, а я пошла и вот при зубах теперь! Отцу бы зрение поправить в их буржуинской клинике. Повлияй, Ромка, а то не поддаётся никак!
– Ваша чудо-клиника колдует и с офтальмологией? Хрусталики тоже не искусственные, настоящие?
– Почём мне знать? Там не только с глазами, со всяким берут, и с давлением, и с травмами. Вон было, под новый год с фейерверка парня увезли, которому глаз выбило! Представляешь, Ромка, был кареглазый, а когда повязку сняли, один глаз голубой!
Отец кивнул:
– Видал его, батарейками торгует на рынке. Торговал, там глазом не обошлось. Он какой-то скрюченный стал, кашлять начал, обратно в клинику забрали.
Вздрогнул:
«Батарейками? Кирюха что ли?»
Кроме как от родни, из Агнищева от него одного сообщения приходили. Как раз мелочёвкой на рынке торговал. В разные школы ходили, у Марь Лексеевны на каникулах сдружились. Парень лип к нему. Дурацкий парень, но добрый. Выдумывал квесты всякие, загонами делился не по-пацански. Всё предлагал серьёзный бизнес замутить.
«Провинциальный фантазёр, ни капитала, ни образования».
Понял, что не обломится ему, притих. А где-то в феврале путаная личка в соцсети пришла, как с пьяных глаз. Не обратил внимания. Отвечать не на что было. «Уматывай». Куда? «Не приезжай». А то собирался? Как от бабы личка, которой сто лет не отвечали, а она – не пиши мне больше! Поржал: «Бизнес предложения иссякли».
Зашли в трамвай, и сразу всплыло, ну, буквально в ту же секунду... Великий азарт, главная игра школьная: чёрта выследить! На земле чёрта увидать!
Жителей ада в городе отродясь не встречали. Днём ли, ночью, им строго заказано наверх подниматься. Так и людям нет хода вниз, по крайней мере, с возвратом. Но малышня, глядя на вывески с чертенятами, рассматривая клейма на сумках, на донышках фарфоровых сервизов с клюквенно кровавой росписью, не могла с этим смириться. Мелкие рассуждали между собой: «Это всё взрослые опять врут! Конечно, по городу черти тоже свободно ходят, как мы. Что черти – не люди что ли?!» На вопрос: «Почему же их не видно?» Ответ был такой: «Видно. Через стекло. Из окна, из автобуса или трамвая».
Подталкиваемый тёть Людой, отец сел к окну. Она, пакетами заложенная, рядом.
– Ромка, вон место у кабины, иди, садись. Долго ехать-то.
– Тёть Люд, постою.
Напротив окна, не оторваться. За каждым прохожим глаза высматривали след копыт, искали верёвку хвоста. Медлительный трамвайный поворот за угол, где уж наверняка... Разминулись с автобусиком, увозящим работяг на загородные стройки... Вне возраста профили мужиков, откинутые головы, прикрытые глаза, опущенные, кемарящие. И вдруг приплюснутое лицо в заднем лобовом стекле.
«Надсмотрщик? С кнутом? Почудилось, руками за оба поручня держится».
Человек за стеклом иногда может уставиться, не моргая, забыв, что и на него смотрят.
«Однако... А из трамвайного в автобусном окне, увидишь чёрта? Они ездят в нашем транспорте? Как считалось?» Этого не вспомнил.
Старые-старые горы окружают Агнищев, покатые чёрные горы. На них он стоит.
Когда трамвай начинал взбираться по холму, они гребнями чёрных волн поднимались над крышами. Когда вниз – пропадали. То выше, то ниже. Горы играли с городом, как тёмные волны, разбиваясь где-то на подступах. Вздымались и опадали. Перехлёстывали волнорез.
«Трамвай железный, явно слышимый, идущий зримым путём – располагающая штука, имхо. Гулкое нутро, деревянные скамьи. Что-то амулетное есть в нём... А?.. По какой такой причине рогатых можно увидать лишь из окна? Ведь как-то и эта загогулина объяснялась. Вспомнил! От начала был уговор между городом и адом: не соприкасаться напрямую. Ни копытом, ни взглядом. Иначе всех до одного черти утащат в ад».
За окном тянулась ровная, непрозрачная ограда. Торговки пластмассовыми цветами. Ворота.
– Остановка «Кладбище», следующая «Рынок».
Тёть Люда что-то шепнула, косясь в окно. Отец исподлобья глянул мимо. Почти.
– Тёть Люда, бать... Не, вы езжайте дальше! Зачем вам со мной выходить. Я отсюда пешком до рынка, там гостинец куплю и приеду.
Отец кивнул:
– Сам-то найдёшь? Дальняя она по левой аллее, последняя. Там за ней не хоронили никого.
Вышел из трамвая под ветер, под голый утренний холод. Между холмов кладбище, вечно сквозит.
Уже не последняя, вон яму роют.
Фотография на овальной эмали, какую нашли. Юное лицо девушки, вчера с выпускного. Такой не помнил мать.
«...зачем пришёл? Как не придти, я часть моего народа. А он знатный поминальщик, неисправимый. И на свадьбу забьёт, если что, и на крестины с именинами, но только не на поминки. Что сказать? Пускай тебе будет лучше там, чем было здесь, – два жёлтых цветка положил и конфету, – леденец тебе в дорогу».
Когда уходил, над свежей ямой группа безутешных родных и близких собачилась, окружив кого-то из кладбищенского начальства. Требовали другой участок. Мужик в костюме тряс головой, игнорировал конверт в пухлой руке бабы и повторял:
– Только здесь! Из столицы приказ, не могу, как хотите, а я не могу! Закапывать умерших от асфиксии только здесь! Или кремация. Нет, не могу, как хотите. Сказал нет, значит, нет.
«От асфиксии, – обернулся, – от ЛА? Чёрт, отец словом не обмолвился, ни так, ни в письме. С другой стороны, какая разница?»
Похожие статьи:
Рассказы → Юнга с "Белого карлика" - 19
Нет комментариев. Ваш будет первым!
 |
Добавить комментарий |
