Вооруженный зреньем узких ос...

                         Вооруженный зреньем узких ос…

— Инаугурацию объявляю открытой.

Человек выходит на трибуну, кто-то подает ему листок, серый с красными буквами.

— Читайте.

Человек наклоняется, видно, волнуется, а чего ему волноваться, он же человек…

— Муха…

Смущенно умолкает.

— Ну? Не видите?

— Муха… муха… цокотуха… позолоченное брюхо…. Муха по полю пошла… муха денежку нашла…

Смех в зале. Человек на трибуне с трудом сдерживает улыбку.

— Пошла муха на базар… и купила… форд фокус третий хэтчбек.

Смех перерастает в хохот.

— Молодец… вы приняты.

Человек на трибуне спохватывается.

— А… присяга?

— Да на что присяга, видно же, наш человек…

Они ничем не выдавали себя. По крайней мере, до поры, до времени. Да и чем они могли себя выдать, вы скажите, чем?

То-то же.

Ничем.

Они ели как мы и пили как мы, иногда допьяна, так, что не держались на ногах, падали под стол, их уносили под руки, наутро писали в газетах, такой-то имярек напился вдребезги, ай-ай-ай, как не стыдно, позор-позор.

Так что ничем не выдавали. Так же спали по ночам, или не по ночам, под утро, ночью допоздна сидели за государственными делами, решали, когда пустить войска в Джиннистан. Из города в город летали самолётами, хотя почему-то казалось — они могут и без самолетов, и так. Просто. Но не хотели себя выдавать, поэтому — самолётами.

Так что ничем не выдавали. Поднимали налоги, урезали зарплаты, говорили с трибуны, что всё хорошо.

Ничем себя не выдавали. Болели, как мы, в новостях писали, такой-то, имярёк, лежит в больнице с температурой, кто-то в комментах желал ему скорейшего выздоровления, кто-то наоборот.

Ничем не выдавали. Кроме… кроме этого.

Ну да.

Выставка.

Какая-то выставка каких-то картин каких-то художников, каких-то времен. И вот, приехал на выставку вот такой вот… как бы это сказать… Ну, вы поняли. Из этих. И перед какой-то картиной… кажется, купание красного коня… Сказал, что не видит коня.

С этого и началось. Потом какой-то ляпнул на трибуне — белый, синий, серый. Потом где-то по ту сторону океана кто-то обмолвился — серые полоски на белом фоне.

Тогда-то и начали подозревать. То есть, что я говорю, начали, я один начал подозревать.

Так-то они ничем себя не выдавали. Так же ели. Так же спали. Так же водили к себе женщин, женщины так же загадочно улыбались, когда их спрашивали, что да как…

Так же пахли в жаркие дни в строгих костюмах. Так же смахивали со лба капельки пота.

Это уже потом. Когда мне поручили доставить стекла в его резиденцию. И не простые, а какие-то самоновейшие, которые пропускают ультрафиолет. Искал по всей столице, не нашел, охранники хлопали меня по плечу, да забей, хоть какие поставь, он чё, проверить может?

Оказалось — может. Сердился, вы меня за идиота держите, я же вижу, ни хрена лучи не идут, я по-вашему убогий, что ли, ультафиолет не вижу…

Тут я всё понял.

Сам не помню, как разрядил в него кольт, еще сомневался, поможет, нет, еще смотрел на лиловое месиво у моих ног, на то, что было моим шефом.  

Это уже потом стали проверять, перед инаугурацией, красные буквы на сером фоне, читайте перед всем народом… Как последний наш, выходил, забирал по буквам, вооруженный зреньем узких ос, сосущих ось земную, ось земную…

Это потом уже стали гадать и думать, откуда они, с какой давно погасшей звезды или из какого измерения, или… Думали, как бы выловить одного-двух, допросить. Один-два не вылавливались, затаились где-то. Грешным делом мы даже подумали, что кошмар с бомбежками городов и финансовыми махинациями кончился навсегда.

А потом я узнал, откуда они берутся. В день своего сорокалетия. Когда с друзьями вышли на улицу, я еще посмотрел на залитый солнцем луг, спросил — а что это за свет такой странный сегодня, затмение, что ли, или чего…

Друзья меня не поняли. Я сам себя не понял, понял, когда вошел в дом, посмотрел на открытую створку окна, на лучи, которые доходили до стекла, и умирали в нём.

Вот тогда я понял, откуда они берутся… эти…

В тот вечер как-то быстро простился с друзьями — с ними меня уже ничего не связывало. А потом полетел искать своих. Так. Без самолёта. Самолёт, это для официальных мероприятий, а так, между нами — шагай из портала в портал.

— Читайте.

Затравленно оглядываюсь, что читать, где читать, ничего нет.

— Да вот же… на окне.

Смотрю на окно, а-а-а, вот какое стекло хитрое сделали, с вкраплениями, которые пропускают ультрафиолет. Пытаюсь прочитать, не могу…

— Это… на каком языке?

— Не видите, что ли?

— Не-е-е, вижу, только…

— Так читайте!

Кто-то спохватывается.

— А-а-а, там же наоборот в стекле. Просим прощения… вон… на стене читайте.

Поворачиваюсь на сто восемьдесят, где падает на стену свет от окна, вот теперь видно.

— Сторона треугольника, лежащая напротив прямого угла, называется гипотенузой, две другие стороны — катетами. Чтобы найти длину гипотенузы, надо… м-м-м…

— Ну?

Фыркаю, дочитываю:

— …перекреститься и плюнуть через левое плечо.

— Верно, верно, — кивает какой-то банкир, то ли из Ротшильдов, то ли еще из кого, — наш…

— Наш…

— С инаугурацией теперь сложно, — говорю зачем-то, — проверяют.

— А на черта вам инаугурация, позвольте узнать? Можно подумать, эти правят миром… которые там…

Загадочно мне подмигивает. Начинаю понимать.