Гермафродит. Роман. Глава 44

Среди людей имя Анджели-Кронос осталось неизвестно. Сам же известен более чем.
Отношение к нему захватывало полный спектр эмоций, от панибратских куплетов и брелков, до татуировок золотой нитью на груди, от поклонения до невозможности за все сокровища мира приблизиться к раме облачного Рынка Край-Муэрте.
Об этом рынке ходило множество слухов: правдивых и бредовых, сюжетных и абстрактных. Плюс такое поверье, – чисто человеческое! – не обязательно приходить с вопросом, если одна единственная, то можно и с просьбой. Исполнится.


Легко представить себе длинную очередь из желающих? На самом деле Рынок Край-Муэрте пустовал. Затянутый паутиной, чопорный. Атмосфера такая... Что не сделался даже местом азартных игр и похищений. Даже пауков из него не растащили!
Одного стянул Биг-Джун. Похвалялся, на ниточку привязал, давал по рукам ползать и по голове.
Через пару дней Каури спрашивает:
– Где игрушка-то, Джун?
Биг-Джун глаза отводит:
– Обратно снёс...
– Почему?
Глаза закатывает:
– Надоела...
Ну-ну.


Рынок Край-Муэрте обычно не называли целиком, а просто упоминали – «Край».
Рынок для тех, кому «в край» надо спрятаться, отдохнуть, получить совет или ответ...
Помимо атмосферы, ряд совпадений не прошёл незамеченным. Гости рынка, как-то резко немели через непродолжительное время, не желали распространяться, о том, как всё прошло. Как ветер вышел навстречу им, как слушал, молчал, как улыбался полными рядами зубов... Такие люди вскоре пропадали из поля зрения друзей-приятелей. Возможно лишь с рынков, но, кто знает, возможно, и нет...


По просьбе Биг-Буро разбойники Секундной Стрелки караулили Агаву возле обычных для него мест и Собственного Мира. Буро не верил в «ножницы энке» и всё равно хотел отнять артефакт, встать на место Агавы.
Энке ускользал.
Встретились они с Биг-Буро, где и суждено – на Рынке Край-Муэрте. В первый же день, как Буро решился пойти туда. В глаза посмотреть дроиду, главный вопрос задать. Просто не мог не пойти. Хотя глупо было ждать сюрпризов, как и в целом чего-то обнадёживающего.
К дроиду он не дошёл.


Поспешно и старательно вычищен континент от монад. Ни одной не сохранилось снаружи, но все, возникшие здесь, здесь и стояли.
Виселицы. Следы Зеркальной Каллы, устремившейся к раме, одновременно с тем, как небывалых размеров Косатка выбросилась на Морскую Звезду.
Подобно застывшим кадрам, здесь «на Краю-Муэрте» виселицы шли снизу вверх. Вопросительные знаки. Фонарные столбы без плафонов и света, пустые. По виселице на лестничный пролёт, по штуке на комнату. Бледные, волокнисто-деревянные, скрипучие, низко сгорбленные крюки.
Спускавшийся по железным ступеням, Буро обходил мертвецов-монад с непередаваемой тоской... Жуть и да, ностальгия.


Под рукой на перилах начала попадаться ржавчина, неприятно. Остановился, услышав топот за спиной. Гулкий топот по металлу...
«Так, значит... Толпа... Один в отрыве... Глухо, по ковру... Свернули в залу... Скоро выбегут по анфиладе на параллельную лестницу... Так и есть...
Его наёмники.
Грамотно разделившаяся группа возникла пятёркой разбойников снизу. Трое по пятам.
Агава – кубарем, едва не сбил Буро. Ударился в широкую грудь. Пойманный за шкирку, притих.
Он был невменяем. Он смеялся. У него в руке было нечто, принятое Буро за скомканную карту рынка.


Повелительным жестом Буро отпустил наёмников: выполнили работу, сочтёмся. Дальше я сам.
На Буро что-то нашло.
Бутон-биг-Надир-ача, к этим виселицам-ача испытывал какое-то двойственное чувство... Оно разожгло его бёдра раньше, чем обуздал или хотя бы осознал себя. Жажда сухопутного ача обыкновенно выливалась в другой порыв...
К остову монады спиной, с ненормальным энке в руках, прекратившим смеяться так же резко, как начал, Буро испытал дикий прилив возбуждения. Его накрыло.
После Эйке-Ор никто не лежал на груди у Буро, тем более другой, прелестный, невменяемый гермафродит. Жар ударил в голову и ниже. Подобный приказу.


Буро шептал и удивлялся своим рукам. Вздрогнувшая, открытая грудь энке откликалась им, гуляющим бесстыдно. Нежное тело заструилось под ладонями вниз, прижалось бёдрами к его очевидной готовности. Глаза в чёрной обводке танцора закрылись, подглядывая сквозь тонкий прищур. Губы бледные, пересохшие, напевают шель... Тихо напевают, чокнутый...
Буро раздевал энке и горячо, как дракон, в ухо шептал:
– Чу, Агава... Не бойся меня... Мы не враги... Ответь мне, ответь, прошу тебя, что стало вторым лезвием «ножниц энке», что стало им?..
Агава напевал мелодичными стонами возбуждения, снова смеялся.
Ловил губы Буро и отвечал невпопад:
– ...тает-тает, пропадает... Шель, шель-да-да... Шель разводит, пригвождает, плачет шель-да-да...
Агава комкал в руке хрустящую карту. Отбросил, уронил. Боковым зрением показалось, что обёртку букета, без чего-либо внутри.
В этот момент Буро уже плохо соображал, чтоб не сказать, не соображал вообще. Полгода без цокки, без голубок и танцовщиц...
Редко, чтоб гермафродит был возбуждён как голубка, изнывающая в руках.


Восхитительно бесцельно... Была у него такая привычка, желание перед цокки непременно услышать «да». Очень нравилось Буро это услышать.
Встречал ли давнюю подругу, нанимал ли танцовщицу, Буро не прежде овладевал ею, склонившись на искусные провокации, чем прильнёт, удивлённо или томно, звонко или шёпотом ответит: «Да...» Да. Не важно, что за плату. Тем более, если за плату.
Ненарочитая фишка приумножала число друзей и подруг без того щедрого чудовища. Экономии не способствовала! Когда, очарованная им, голубка незваной заглядывала в шатёр следующим вечером, принимая, как любовницу, Буро одаривал её сверх обычной цены.
Совершено бесцельно, настойчиво Буро требовал от эцке, покусывая, драконьим огнём обдавая его ушко:
– Ты хочешь? Ты хочешь, да? Здесь? Так? На столбе... На виселице...


Тонкий шёлк Агавы тёк с него, скользил, узлы не вязались.
Губами с губ выпив долгожданное, беззвучное «да», Буро закончил обвязывать тонкое тело гермафродита за пояс и за руки, перекинул чрез крюк и немножко подтянул... Чтобы ноги оторвались от земли. Теперь, лаская, свободно скользил, где следует, вращая связанного, водя по нему спереди, сзади, поверх и между...
Насладившись предвкушением, Буро притиснул энке к остову монады и глубоко вошёл, застонав под скрип крюка.
Что-то было в этом исключительно подходящее к вожделению ача, что-то вроде кощунства.


Когда почти натешился, когда развязались шёлковые узлы, лёгкий энке сам обхватил остов монады и, раскачиваясь, помогал Буро обрести утешение в печали.
Он тоже был ненасытен. Вырывался, развернулся лицом, обнял цокки руками и ногами. Обведёнными глазами зашёл в тёмные, миндальные, подёрнутые страстью и спросил:
– Куклы – для?.. Но почему? Мы для вас, куклы для цокки, но почему?
От сердца спросил, ясным, без придыхания голосом.
До чего же вопрос знакомый. Буро давным-давно имел ответ на языке, но... ничего не ответил.
Порыв эцке добил его.
С гривой в кулаке, Буро запрокинул лицо гермафродита, впился в шею, облизал, истекая слюной. Толчком бёдер подбросил эцке и кончил, посадив руками вниз. Накрепко обнял. Мурашки брызнули по спине, знобкий «оу!» раскатился в гулкости лестниц, и потемнело в глазах...
Путаясь и целуя, развязал, опустил.
– Не так... Нет, нет, – повторял Буро. – Что ещё за кукла, что за глупости... Приходи лучше ко мне... Приходи, знаешь когда...
Агава покачал головой, отвернулся и пнул бумагу:
– Даже энке не любят энке. Лгут им... Не приду. Ты хотел узнать, что за вещь – второе лезвие «ножниц энке»? На, скажу. Эйке-Ор превратил себя в «ледяную половину», исчезающее лезвие. В пустое письмо. Не подходит для ножниц. Всё напополам, всё предательство, всё мимо... Спасибо за цокки, Биг-Буро. Энке должен получать благодарность, да? И плату, да? Но я тебя благодарю... Искренне благодарю.
Буро не достало сил ни возразить, ни удержать его. Что скомканная бумага и есть «ледяное лезвие», он понял не сразу.


Посидев на железных ступеньках, отдышавшись, Буро дотянулся к мятому листу. Лента, обвязка. Дико что-то напоминает крашеная бумага...
«Ну, конечно! Так оу-вау баи упаковывают эксклюзивные сладости».
Буро развернул и разгладил бумагу.
Не ледяное, Агава неточно выразился, сахарное лезвие.
Эйке-Ор превратил себя в исчезающую сладость, её так и называли – «медовое облачко». Нежней сахарной ваты, упаковывается герметично, разматывается, как с веретена. Если не сразу в рот, то – впустую, растает и всё.
В упаковке «медового облачка» не оказалась. Биг-Буро вдохнул остаточный запах ванили, карамели, и проступающий сквозь них непременный запах духов Эйке: переспелый августовский абрикос... Мгновенно воскресло в памяти то утро, когда Эйке-Ор грыз сахарок, досыпая у него на груди.
Не только лишь сладость исчезала, цвет пропадал тоже.
На мятой бумаге, обозначенный лишь силуэтом, тонкий автопортрет Эйке-Ор на глазах таял сквозь буквы. Они же были насмешливы и преисполнены тепла: «Я тебя знаю Биг-Анджел, уважаемый Биг-Буро! Ан, нет! Ничего у тебя не вышло! Сахарными ножницами не порежешься! Я ушёл, я растаял, прощай! В лучшем случае, ты не увидишь и этих строк. Но если читаешь, а я верю в это, я тебя знаю, Биг-Буро, и ты знай: я рад был помочь. Был рад способствовать вашей победе. Я оказался полезным не только для цокки, правда? И вот это предательство – последнее, что я могу сделать для тебя! Люблю. С первого дня люблю. Вспоминай меня иногда. Привет из посмертного Оу-Вау!»
Минуту спустя Буро держал с обеих сторон чистый лист бумаги, пустое письмо: прощай.
 

Похожие статьи:

Рассказы → Любовь в коммуналке [18+]

Рассказы → Гайди

Рассказы → Разбуди меня!

Рассказы → Малыш

Рассказы → Мокрый пепел, серый прах [18+]