Горгулья

Оля спохватилась – был уже вечер – и стала прощаться.
Родители Оли расстались почти двадцать лет назад; большую часть этого времени отец ограничивался алиментами да иногда по просьбе мамы покупал Оле какие-то вещи. И вдруг воспылал к дочери любовью. Оля терялась, к тому же роскошь отцовского особняка – ее отец вел успешный бизнес – казалась ей чужой.
– Погоди, Оля, – отец помолчал, пожевал губами. – Я сейчас уезжаю в Лондон на переговоры. Поедешь со мной?
– Но у меня даже нет загранпаспорта, – растерялась Оля.
– Тогда знаешь, что? Оставайся сегодня здесь. Я очень хочу, чтобы этот дом стал твоим…
Оля попыталась отказаться, но, как выяснилось, для нее уже приготовили комнату с халатом и туалетными принадлежностями.
Особняк был выстроен в виде готического замка с контрфорсами и нервюрными арками – отец Оли любил старину, а над входом красовались окно-роза и настоящая горгулья, привезенная из Франции.
Горгулья была единственным, что Оля любила в отцовском особняке. Шершавая, хорошо отреставрированная, она была величественной, но не пугающей – скорее строгой. Тонкое лицо, холодный взгляд каменных глаз, полуразвернутые перепончатые крылья, мощные лапы – все это вселяло какую-то уверенность. Надежный каменный страж… Возле горгульи селились маленькие летучие мыши, и Оля про себя шутливо называла их горгулятами.
Оля выбралась сквозь чердачное окно на крышу и подползла к горгулье, уткнулась лбом в каменный затылок и задремала.

…Седой старик в белой рубахе с красным крестом напротив сердца неверными шагами ступал в полумраке. Двое в красных шапках подвели его к деревянному шкафу. Старик не видел его – он был слеп, но слова «железная дева» расслышал. Он еще пытался гордо поднять трясущуюся голову со свалявшимися седыми волосами; черная от засохших кровавых колтунов борода задралась. Но его втолкнули внутрь; дверь захлопнулась.
Ржавые тупые гвозди, прорывая рубашку, впились в тело, вырвав из горла старика слабый хрип.
Человек в одежде монаха-доминиканца подошел к «железной деве» и несколько минут через отверстие в двери изучающе наблюдал, как сереет и костенеет от страдания лицо старика.
– Монсеньёр де Моле, – позвал он, – вы меня слышите? Вы будете отвечать?
– Нет, – прохрипел старик, хватая ртом воздух.
– Нам все известно, – мягко и вкрадчиво возразил доминиканец.
Монсеньёр де Моле несколько мгновений пытался отдышаться, наконец произнес:
– Да пошел ты под хвост Вельзевулу, проклятый мерзавец, – и плюнул в доминиканца.
– Вы даже сейчас продолжаете возводить хулу на Господа нашего, – все так же вкрадчиво продолжал доминиканец, но монсеньёр де Моле сцепил зубы и мотнул головой, показывая, что намерен молчать.
– Введите шевалье де Мильи, – обращаясь к людям в красных шапках, попросил доминиканец.
Ввести шевалье не получилось; двое в красных шапках втащили его и швырнули на колени перед доминиканцем. Подняться шевалье де Мильи не смог: ноги его были раздроблены испанским сапогом.
– Признайте, шевалье, что под руководством монсеньёра де Моле вы поклонялись дьявольскому истукану, отвергая мессу и святые дары, – ласково предложил доминиканец.
– Будь ты проклят, палач! – выкрикнул шевалье, подняв разбитое в кровь лицо. – Орден свят, мы верно служили Господу Иисусу и Святой Деве!
Доминиканец покопался в бумагах и прежним ласковым тоном спросил:
– Разве не ваши слова записаны в протоколах? Вы признавали и богохульство, и мужеложство…
– Разве я это признавал? Спрашивала пытка, отвечала боль, – горько ответил шевалье де Мильи.
Двое в красных шапках подтащили его к «креслу ведьмы», привязали, и один из палачей взял с жаровни раскаленные щипцы, закатал рукав грязной, некогда белой – такой же, как у монсеньёра де Моле – рубахи с крестом напротив сердца, и сжал щипцами все еще могучую руку рыцаря.
Резко и отвратительно запахло паленой плотью, кожа под щипцами покраснела, пошла волдырями, лопаясь и стремительно чернея, и обнаженное мясо взялось сукровицей…
– Гийом Эмбер… каналья… ты послан дьяволом, чтобы уничтожить Орден, – выдохнул шевалье де Мильи, содрогаясь от боли. – Я никогда не признаю твою клевету истиной… Орден свят, слышишь? Господи, пошли мне тело из камня, чтобы не бояться пыток этих негодяев! Господи! – закричал он.
В «железной деве» плакал, слыша его крики, слепой старик – монсеньёр де Моле.
Гийом Эмбер поджал губы, кивнул одному из палачей – тот окатил шевалье де Мильи водой из ведра, но рыцарь не шевельнулся. Его открытые глаза уже не выражали ни боли, ни гнева.
На тамплиерской часовне, находившейся неподалеку, приоткрыла каменные веки горгулья…

…Оля открыла глаза, тряхнула головой.
– Ну и сон, – пробормотала она под нос и погладила горгулью. В то, что душа замученного тамплиера могла переселиться в статую, Оля, конечно, не верила, но статуя казалась ей и впрямь живой. И вдруг что-то заставило Олю насторожиться.
В особняке осталась она одна. Домработница по вечерам уходила домой, а охранялся дом с помощью автоматической системы. Так что же за шаги и стуки в комнатах? Собака? Но ее отец не любил животных.
Оля спустилась с крыши по пожарной лестнице и заспешила в дом.
– Ага, хозяюшка, – послышался злорадный мужской голос. Оля вскрикнула, шарахнулась. В особняке она еще ориентировалась плохо… где же телефон? Или тут сигнализация? – панически думала она, но ее уже схватили, стиснули. Оля отчаянно пыталась вырваться, но где ей, невысокой и хрупкой девушке, было справиться с крупным матерым мужчиной? Второй, помоложе, весело хихикнул:
– А сейчас хозяюшка нам скажет, где ее папочка хранит свои наличные, и что тут еще можно унести, не напрягаясь! Скажет, скажет. У меня девочки все сговорчивые!
В холле особняка еще горел камин – настоящий, не электрический, и сейчас Оля мысленно обругала эту причуду отца. Потому что молодой бандит засунул в пламя каминные щипцы… подержал… вытащил… Оля охнула и часто-часто задышала, не в силах поверить в происходящее, а бандит уже поднес раскаленные щипцы к ее руке, и резкий запах паленой плоти – совсем как там, в подвалах инквизиции – разнесся по холлу. Свой истошный крик Оля услышала как бы со стороны…
Огромные крылья взметнулись, сложились, чтобы пройти в дверь – и снова взметнулись, сбивая молодого с ног. Могучие каменные лапы наступили на грудь и на голову бандита – под ними что-то хрустнуло, череп бандита сложился, как игрушка лего, и по полу стала расползаться кровавая лужа. Старший бандит выпустил Олю, отступил, широко раскрыв рот – он пытался крикнуть и не мог.
Удар крыла раскроил ему череп.
Оля в слезах бросилась горгулье на шею.
– Спасибо… спасибо… мерси… месье шевалье… ШЕВАЛЬЕ ДЕ МИЛЬИ!