Сначала был лязг, тяжелый пульсирующий стук где-то за окнами. Но я к нему привык, я просыпаюсь от взгляда. Молча смотрю в полудетское лицо и печально улыбаюсь.
— Доброе утро.
— Доброе. Кто ты?
— Твой сын, — отвечает он, — поднимайся скорее, у нас мало времени.
Киваю и поспешно застилаю кровать. Как давно у меня тут не было гостей… Морщась осматриваю захламленную пыльную комнату. Наверное когда-то в незапамятные века у меня тут бывали чистота и порядок и та стопка пожелтевших газет в углу еще помнит их, а вот наглые тараканы уже нет – они пришли позже. Вздыхаю и сунув ноги в холодные тапки бреду в тошнотворную кухню. Сын с улыбкой следит за мной. Очень похож на меня молодого.
— Чай, кофе.
— Нет, спасибо. А вот мама будет…
— Она тоже здесь?
— Обещала зайти после обеда.
Киваю. Лязг за стенами не прекращается. Как душно и жарко. И грязно. По облупленным стенам, по мутному стеклу на окне течет вода, оставляя грязные разводы. Я достаю из неработающего холодильника бутылку давно прокисшего пива, глотаю и морщусь. Тошно…
— Так и живешь?
— В основном. Пива?
— Спасибо, — он улыбается и подходит ко мне, обнимает за плечи. Я вздрагиваю.
— Папа, нельзя так. Мы все исправим.
— Не успеть, — глотаю подступивший к горлу комок.
— Успеем, — он снова улыбнулся и похлопал меня по спине, — займись уборкой. Я приготовлю обед. К приезду мамы здесь будет уютно. У тебя есть… ну, с чего начать?...
Лязг и грохот все сильнее. Но я на него уже давно не обращаю внимания. Как оказывается чисто и уютно может быть в моей однокомнатной берлоге. Та ли это квартира, где еще студентом я проводил много веселых вечеров, где уже после вел странную принципиально-одинокую жизнь под неодобрительные взгляды соседей? Здесь вся жизнь прошла и эти грязные стены – ее часть. Здесь я бывал и богом и затравленным зверем. И сколько раз нанося тяжелый удар по чужой душе бежал сюда, в пыльный уют. Я и не задумывался о том, что это место может быть по-настоящему уютным. Как странно и необычно.
Замираю с мокрой тряпкой среди чистоты родных стен. Сын в сияющей белой рубашке напротив с кухонным полотенцем в руке. Как же похож на меня…
— Пап, помоги пирог вынуть.
А потом пришла она. Я в трудом ее вспомнил, но вспомнив обрадовался. Совсем не изменилась. Невысокая, хрупкая с насмешливо вздернутым носиком. Прелесть, одна из немногих, кто мне хоть немного нравился. Я молча обнял ее, прижал к себе. Мы стоим долго, я вжимаю в себя ее хрупкое тепло и будто защищаю от этих стен, которые уже ненавижу. Хочется схватить ее, сына и бежать, бежать…
— Мам, пап, ну, сколько еще ждать?
Наверное уже вечер. Пьем чай. Смотрим друг на друга. Как же я ждал их… Вот этот миг можно остановить, продлив в вечность. Если бы не лязг за окном!
— Как ты? – спросила она.
— Как видишь. Бывало хуже, но лучше, пожалуй, никогда.
— Льстец. Ты не меняешься.
— Да нет, я серьезно. Вы насовсем? – сорвалось у меня…
— Нет. Мы уходим сейчас.
Понимаю.
— Вернетесь?
— Нет.
Молчу. Сын подходит, садится рядом, обнимает за плечи.
— Мы могли быть вместе. Но ты сам…
Молчу.
— …сам избавился от меня, когда я еще не родился. Заставил маму избавиться от меня. Я так и не узнал, что такое солнечный свет. Но это не важно. Ты и сам знаешь.
— А ты? – обращаюсь к ней.
— Инфекция. Я не прожила и месяца. Я ждала, что ты придешь в мою палату. Но ты не знал, я понимаю…
— Знал. Простите меня.
— Поздно. Не важно.
Они смотрят на обрывок веревки на моей, уже чистой, люстре.
— Ты?
Киваю. Молча курю. Встаю и хочу их обнять, но они уходят. Навсегда, печально улыбаясь из небытия. Странно. Обидно и больно, но уже не так как было в начале. Привыкаю наверное. Каких гостей мне ждать завтра? Какая пытка мне еще предстоит, какие призраки явятся поиздеваться надо мной?
Оглядываюсь. По грязным стенам течет грязь, мокрая штукатурка падает с потолка крупными ошметками. И дверь, навечно запертая дверь из которой я никогда не выйду. Сам хотел этого.
Смотрю в окно. Лязгают тяжелые цепи в парах кипящей серы, истошно кричат в огненных котлах грешные души. Хочу туда, быть среди них. Но Он придумал для меня кое что позабавнее… До утра, грешная душа. Спокойной ночи.
