Девочка о семи пальцах (3 истории) часть-4

Девочка о семи пальцах и телевизор 

Надо сказать, что родителей у девочки отродясь не было, и как она появилась на свет - решительно непонятно. Так, порой, ходили по коридорам квартиры какие-то тени, притворяясь то отцом, то матерью, то дедушкой Аскольдом, то дядей из Сызрани – Густавом. А воспитывал девочку о семи пальцах старый телевизор на четырех деревянных ногах, с хрустальной вазой вместо шапки и электропроводом, вместо хвоста. Обучал её телевизор всяким житейским премудростям, а так же половой грамоте, и высоко интеллектуальным наукам, посредством показа разношерстных телепрограмм. Телевизор был очень умным и знал всё-всё на свете, а главное ничего девочке не запрещал. Поэтому выросла она особой образованной и всезнающей. Ума у девочки было в голове так много, что порой он утекал через головные отверстия в виде внезапных приступов, а так же неуместных реплик и сумасбродных снов. 

Но были и изъяны в таком воспитании, так как видела девочка, что в мире с одной стороны есть масса прекрасного (это если смотреть одни телеканалы) вроде любви и дружбы навек, доблести и чести, красоты природы и научно-технических чудес, а с другой - есть в мире столько подлости и гадости! И к печали великой, гадость эта, самым противнейшим образом, одерживает неизменные победы над добром и здравым смыслом. Это породило в сознании девочки когнитивный диссонанс и вяло текущую шизофрению, благодаря которой она, то на работу устроиться не могла, потому что мнила себя величайшей персоной современности, которой трудиться, как все ничтожные люди-рабы ниже всякого достоинства, то представлялась она себе наоборот препаскуднейшей мразью и гадиной, нарушившей все законы морали и человечности, а с такими характеристиками - тем более быть полезной всеобщему дружному бегу в светлое и далекое полотно будущего, было невозможно. 

Девочка рыдала и часто пила алкоголь. Девочка сочиняла стихи и била морды прохожим. Девочка валялась в депрессии и смотрела в потолок, который серым прессом висел над ней. Она обращала вопросы к Богам и писала письма в редакции научных журналов. Беседовала с соседями о структурном смысле бытия и курила наркотические смеси. В общем, девочка познавала свой внутренний мир и однажды поняла, что познавать там нечего, ведь она просто есть некая накопительная субстанция, вроде мясного жесткого диска с накачанной туда сумбурной информацией строго по сетке вещания в заданной калибровке переключения программ. То есть она являлась запрограммированной на самоуничтожение машиной, потому что во всех информационных потоках, внедренных в неё, так или иначе всегда существовал конечный и неизбежный финал – смерть. 

Задумалась тогда девочка над сложнейшим парадоксом, а что если бы я ни разу и никогда не знала о самом понятии конечности жизни, о старении организма, о крушении надежд и любви? Что если бы я была напитана только чистотой и радостью и знала бы, что я бесконечно счастливое, вечное создание, живущее в мире, где нет никакого зла? 
И сама себе ответила тогда девочка: 

- Да это было бы чертовски заебися! 

В таких размышлениях она и уснула, радостно пуская слюни на подушку. И ей как всегда приснились прекрасные сны…

 

 

Девочка о семи пальцах и извращенец 

Однажды попала девочка на премьеру нового фильма Педро Альмадовара, где главный герой, а так же все заглавные герои, второстепенные персонажи, случайные прохожие, осветители и декораторы, гримеры, статисты, кошки, собаки и вообще не попавшие в кадр и не имеющие никакого отношения к этому фильму люди, все поголовно были жуткими извращенцами, мужеложцами, педофилами, лесбиянками, трансвеститами и чёрти ещё кем. Сидела она и с чувством полного крушения веры в людей смотрела сей фильм, вызывавший в душе чувства - то ли низменные, то ли настолько высокие, что никому их не понять, и грызла, от отвращения и вожделения одновременно, кончики своих ногтей. 

В этот момент, с правого борта, коснулся её ноздрей, кружащий голову аромат дорогущего парфюма. Посмотрела девочка и видит, присел рядом с ею мужчина возраста неизвестного, то ли ему все сто, то ли сорок с гигантским хвостом ящера, то ли он кровью младенцев омывается по утрам в душевой кабинке. А может быть просто подросток больной прогерией, обманув закон ограничительный до извращений по возрасту, в зал нагло проник. Однако одето существо было со вкусом. Велюровый костюм с бархатными вставками, крокодильи очки. Запонки на манжетах. Воротник рубашки «Дольчи и Габана» и шарфик – платок, скрывающий дряблую шею. Пальцы его были в перстнях, а ногти ухожены так изыскано, что девочке их тоже захотелось тут же погрызть, назло мировому капиталу. Тем временем и он посмотрел в девочкины глаза. 

- Боже мой! – воскликнул сморщенный тип, дрожа, будто сейчас вот-вот…, - Прелестное дитя! Нимфетка – магнолия. Нектар моего сердца. Мог ли я знать, что на склоне лет повстречаю столь дивный цветок, в этой пустыне, средь сорных отбросов? Но как же... Как же ваше имя? 

- Девочка я, - ответила девочка, тупо. 

- Красота ваша достойна кисти лишь Тициана Вечеллио, а прелесть глаз подобна самим небесам. Идемте, идемте же прочь. На воздух под звезды! – и он встал, громко хрустнув суставами в тишине кинозала. 

- Ну, лана, - ответила девочка и пошла за ним, интереса лишь для. 

Привел её неопознанный тип в ресторан, дорогущий и известный всей московской элите, как самое изощренное место. Естественно девочка в таком ни разу не была. А там все устроено было хитро и со знанием дела. Свет был приглушен свисающими с люстр шелковыми полотнищами, в стеклянных балюстрадах, ограждающих каждый столик, танцевали скопления экзотических рыб. И кожаные диваны имели спинки высокие, с механизмами тайными по бокам. А еще над каждым столиком висел уходящий под потолок шнур с помпоном – предназначения неясного. 
Вот уже и официант подал блюда в серебряной посуде. Икру и гусиный паштет. Океанических тварей в каперсах. Экзотические фрукты. А девочка сидела на кожаном диване напротив своего незнакомца, который колкими глазками в черепашьей своей головке, елозил по всей девочке и без умолку говорил о Бродском и Набокове, как о ближайших друзьях. Читал ей стихи о мучениях непризнанной души, тёк слюнями на столик, клацал вставной челюстью и курил толстые длинные сигары, запивая дым, бренди. 

Девочка же кивала и набивала щеки яствами, пила взахлеб шампанское «Кристалл Брют», роняя излишки пережёвываемой пищи и капли напитка себе на передник, и громко икала. И вот в какой-то миг ухажёр её присел на бортик дивана и потянул свои склизкие пальцы, как медузьи щупальца, к её руке. 

- О, моя дивная, юная, хрупкая госпожа! – проблеял он, - Я прошел сотни кругов ада, испытал все мучения уготованные судьбой, но теперь вижу, что все это было лишь легкой пощёчиной перед бурей злосчастий и тяжб, что ниспостигну я, если услышу одно лишь… 

Он замолчал и с тоской бродячего пса посмотрел на неё. 

- И чего это? – шмыгнула носом девочка. 

- Одно лишь слово – «Нет», твой отказ. О, моя госпожа. Но если услышу я в ответ соблаговоление, если сладостный голос пропоет мне мотив любви, на излете моей судьбы, то величайшее счастье и благодать укроют меня одеялами счастья! 

- Об чем речь-то, я чё та не пойму, - нахмурилась девочка. 

Тут старик вскочил с дивана, с прытью дворового кота, и дернул шнур с помпоном. И с потолка, осыпалась водопадом, плотная бархатная штора, полностью скрыв их столик от чужих глаз. А сморщенный словоблуд, одним рывком скинул с себя свой костюм, оказавшись под ним одетым точь в точь королева пин-апа Бетти Пэйдж. Черный атласный лифчик, подвязки и чулки. Откуда-то из-под столика, выхватил он изящную кожаную плетку и протянул девочке, словно орудие власти, склонив голову в полном признании жалкой своей и никчемной личности. 

- Бей, меня бей! Если хочешь любить… - пропел он фальшиво. 

- Твою ж мать. Вот попала, - сказала девочка, но плетку, тем не менее, в руки приняла и посмотрела на старого извращенца властным взором. А после приказала: 

- На колени мразь!.. 

С тех пор всегда, когда финансовое положение девочки оказывается под угрозой, она достает из-под подушки латексную барсетку, в которой хранится телефонный номер известный лишь ей одной и звонит. И в этот миг где-то в городе, одно старое, еле качающее кровь сердце, начинает биться чаще и чаще, предвкушая дикую ночь наслаждений, разврата и хлестких, томительно жгучих и позорных ласк.