Джиммери

Джиммери, неизменный благодетель и спаситель миров!

Кто его сейчас помнит? Кто его сейчас знает?

Честно говоря, его и при жизни мало кто знал. По крайней мере, среди людей его круга. Вот так, бывало, заведешь разговор в большой компании, упомянешь Джиммери – и все уставятся на тебя в недоумении, а что за Джиммери, почему Джиммери, это кто такой…

А вот.

Джиммери.

 

- Вечер добрый.

- И вам того же.

Джиммери раскланивается со мной, выходит на улицу, Джиммери всегда по вечерам выходит на улицу. В одной руке сумка с медикаментами, продовольствием, одеждой, много еще с чем, во второй руке – свет, яркий, слепящий, не для себя – для других.

Спрашиваю:

- Опять на ночь глядя?

- Ну да, надо же им, они же… у них же нет ничего… они же там у себя…

Сжимаю зубы.

Проклинаю себя за то, что спросил. Теперь Джиммери не остановится, теперь будет болтать без умолку, до посинения, они же бедные, у них нет ничего, это мы тут в роскоши купаемся, а они…

Многозначительно смотрю на часы.

- Мне пора.

Улепетываю от Джиммери, втайне радуюсь,  что сумел удрать.

 

- Чем новым вы можете порадовать тех, кто жаждет знаний?

Откашливаюсь.

- Ну, недавно мне удалось доказать, что в мире не может существовать одновременно больше одной цивилизации.

- То есть, мы одиноки во вселенной?

- Да, именно это я и хотел сказать.

- Отчего же не может? Может, просто еще не нашли?

- Нет, именно что не может. И дело даже не в том, что два разума не потерпят друг друга – природа не потерпит у себя двух разумов.

- Думаете, планету уничтожим?

- Дело не в этом… тут трудно объяснить…

- Вы все-таки постарайтесь.

- Все-таки постараюсь. Каждый вид занимает определенную экологическую нишу. Если ниша уже занята каким-то видом, другой вид там не появится, ему придется искать себе другую нишу. А разумный вид занимает все ниши сразу. Нет такого места, куда не просочился бы человек. Так что появление новых разумных видов исключено. Они будут уничтожены нашей цивилизацией.

- Хотите сказать, мы будем поджигать чужие дома и разрушать чужие мегаполисы?

- Нет, я не так выразился… они… просто они не выдержат конкуренции с нами.

- А как вы смотрите на то, что мы не выдержим конкуренции с новой цивилизацией?

- Исключено. Вновь появившаяся цивилизация будет априори слабее нашей. Так что по моим подсчетам мы должны быть одиноки на земле.

- Ну что же… а как вы в таком случае объясните тот факт, что параллельно с нами на земле существует как минимум двадцать народов?

Обреченно развожу руками.

- А вот этого никто не может объяснить.

 

Иду домой.

Иду по тропе, проложенной специально для таких, как я – сильных, уверенных в себе хозяев мира. По обе стороны тропы тянется бескрайний луг, на котором то тут то там мелькают городки. Городки – это не те, в которые играют, а другие городки, крошечные города, с башенками, мостами через ручей, с домами плетеными и каменными, с мощеными мостовыми и крошечными фонариками на крошечных крылечках. Пытаюсь понять, какому народу принадлежит какой город – не понимаю.

У Джиммери как-то получается их различать, тычет пальцем в бескрайние луга, кивает – аюми, дюли, чуни, ойкуменоиды…

А мне они все на одно лицо. Что дюли, что чуни.

Спешу домой, надо успеть к вечеру, пока не разыгралась непогода. А непогода разыграется, можете не сомневаться. Время-то уже к холодаю потянуло, кончилось время яркосвета, не все же солнцу светить, не все же теплу быть.

И малые миры тоже чувствуют – что-то не так. Торопятся, суетятся, тащат в свои города веточки, палочки, травинки, камни, утепляют дома, собирают зернышки, колоски в поле, прячут в хранилищах, из одного колоска можно лепешек напечь, на целый день всей семье хватит.

Суетятся.

Еще надеются пережить непогоду – еще не знают, что придет лютый холодай, занесет поля белым снегом.

Где-то в городках звонят колокола, где-то люди собираются на службу в храмы, молят богов, чтобы отвели от них холод и смерть, чтобы вернули жаркое солнце. Приносят в жертву зерно и лепешки, мясо и вино, где-то жрецы решают, кого из городских парней и девушек возложить на алтарь.

Гадаю, кто переживет холодай, кто останется в снегах насовсем. Вон город, в котором фыркают паровые котлы – этот, может, переживет холод. Вон город, где тащат хворост в дома, топят печи – трудно им будет в холода, но, может, справятся. А вон город, в котором еще не знают, что такое огонь – был там какой-то отчаянный, украл пламя у другого народа, только этого отчаянного к скале приковали и оставили.

Чтоб неповадно было.

Эти холодай не переживут, останутся от них ближе к яркосвету только руины некогда большого города, будут проходить люди, будут смотреть в недоумении, а что, разве город здесь был?

А вот был.

А там и камни растащит честной народ, дома-то всем строить надо.

Спешу домой. Думаю, сколько еще в моей машине будут чинить паровой котел.

Долго.

Кто-то бросается мне под ноги, еле успеваю отскочить.

- Добрый господин… тепло верните…

- Что такое?

- Тепло верните… добрый господин… - бормочет человечек, почему-то называю его человечком, хотя мало он чем на человека похож, шерстка, крылышки, хвост…

- Тепло?

- Добрый господин, вы уж простите, добрый-добрый господин, если не так что, мы уж как могли заветы ваши выполняли, а что Акинак давеча дочь булочника убил, так казнили его за это…

- Я не…

- Умоляю, добрый господин. Пропадаем без тепла. Дети малые…

Смотрю на город в отдалении.

- Хорошо… м-м-м… я скажу одному своему другу…

Ищу в телефоне номер Джиммери, неужели нет…

Есть.

- Джиммери?

- Слушаю вас, друг мой.

- Джиммери… там мир… замерзает.

- Замерзает?

- Ну да… у них нет огня. Совсем нет огня, понимаете? Они не знают, что такое огонь… топливо…

- Понимаю… сию минуту… бегу!

Выключаю телефон. Человечек смотрит на меня с величайшим почтением, еще бы, вот это чудо, говорю с человеком, которого здесь рядом нет. Да с каким человеком, с божеством, не меньше…

Киваю человечку.

- Он придет.

- Придет?

- Придет, обязательно придет… он вам поможет.

Человечек падает на колени, бормочет что-то почтительное, сует мне какую-то хрень, которую считает богатыми дарами.

Тьфу ты черт…

Иду домой. Быстрым шагом. Стараюсь не смотреть на крохотные миры со всех сторон, уже знаю, каждый мой взгляд расценят, как желание помочь…

Помочь…

 

- Чем вы конкретно можете помочь малым народам?

- Ну, знаете… вы меня прямо в тупик поставили. Вот так, сразу…

Понимаю, что нужно что-то сказать. И что мне нечего сказать… Нда-а, чтобы я еще раз на заседание приперся, да ни в жизнь.

- Однако, у нас очень многие помогают малым народам. Например, мой сосед Джиммери… он никогда не пройдет мимо слабого мира, мимо замерзающего города. Во многих мирах его называют благодетелем, считают чуть ли не божеством. Думаю, что мы и сами рано или поздно последуем примеру Джиммери, начнем помогать малым мирам. Научимся не проходить мимо.

- Вы говорите – Джиммери?

- Да, Джиммери… думаю, что преувеличу, если назову его героем.

 

Джиммери.

Спаситель миров и благодетель, Джиммери.

 

Иду домой.

Думаю, когда починят паровой котел, если его не починят завтра, я уже не знаю, что со мной будет. Потому что холода, потому что непогода, потому что пришел холодай, а с ним – первый снег, еще не снегопад, еще не ураган, еще не метель, сбивающая с ног, - но уже снег, уже первые снежинки ложатся на землю и не тают. В маленьких городках топят печи, дым идет из труб, ребятишки бегают по улицам, ловят снежинки, кто сколько поймал.

Думаю, сколько городков доживут до яркосвета.

Иду по тропе, проложенной специально для таких, как я. – больших, сильных, всемогущих. Это раньше было, ходили все кто как хотел, нет-нет да и наступят на какой-нибудь городок, городочек, городишечко, или на мир, настолько крохотный, что и не заметим его, раздавим, как ореховую скорлупку, а там целая вселенная была, кто-то смотрел на звезды, кто-то снаряжал летучий корабль далеко в небеса…

Снег заметает мертвые миры. Сейчас просто понять, где мир живой, где мертвый. Если над городами поднимается дымок – значит, мир живет, а если не видно дыма труб над заснеженным городом – значит, вселенная мертва.

Мертва…

Много их, мертвых. Вон заметенные снегом тела в маленькой церкви, вон двое обнялись у застывшего очага, так и умерли вместе, вон…

Смотрю на замерзший мир, будто сошедший со страниц страшной сказки.

Узнаю.

Добрый господин, вы уж простите, добрый-добрый господин, если не так что, мы уж как могли заветы ваши выполняли, а что Акинак давеча дочь булочника убил, так казнили его за это…

Смотрю и посмеиваюсь про себя – тихо, беззвучно. Джиммери, Джиммери, неизменный благодетель и спаситель миров. Как я ошибался в тебе, как ошибались в  тебе все мы… Вот оно твое – накормить голодных, излечить хворых, призреть сирых, наделить страждущих! Вот оно твое – бросить лишний кусок маленькому миру, твердо зная, что больше ты ему не дашь!

Еще смотрю на мир, еще думаю, нельзя ли что-нибудь сделать (мне что, больше всех надо), уже понимаю – мир обречен.

Вернее, не так.

Мир умер.

Осторожно, боком-боком обхожу руины. Осторожно возвращаюсь на тропу, такую надежную, такую уютную, тропу, ведущую к дому, мне не до чужих миров, мне бы в своем мире собрать урожай. Вспоминаю, как матери говорили своим детям не сходить с тропы, что бы ни делал, куда бы ни шел, - не сходить с тропы, за пределами которой лежат чужие миры.

 

Джиммери…

Да я сам-то особенно и не ем… всё этим…

Джиммери, благодетель миров.

 

Председатель оглядывает шумный зал.

- У кого-нибудь есть возражения?

Поднимаю руку.

- У меня.

- То есть, вы полагаете, что мы должны перестать помогать малым мирам?

- Мы и не начинали им помогать.

Шум в зале. Я уже знаю, что они всполошатся, начнут вопить, да как вы можете, да как же Джиммери…

- Ах вы говорите, Джиммери?

- Да, Джиммери, он…

- Джиммери? Который НИЧЕГО не сделал для умирающего мира?

- Пожалуйста поподробнее, для какого мира?

- Который вон там валяется… заметенный снегом. Мир без  топлива. Без тепла. Я еще вчера сказал про него Джиммери…

Я говорил, и чем больше я говорил, тем больше мне хотелось сказать, Джиммери, Джиммери, да вы не знаете, что такое этот Джиммери, да если бы все были такие благодетели, как Джиммери, тут бы уже вообще миров не осталось…

- …вы думаете, всё это слишком просто: бросить мирам манну небесную или принести огонь? Начинается сезон непогоды – кто-нибудь из нас откроет двери и впустит в дом чужие миры?

- Они же нас убьют… Станут сильными и убьют.

- Вот именно. Мы боимся. Поэтому мы можем не тешить себя разговорами про добро и милосердие.

Встаю.

Иду к выходу.

В темноту подступающей ночи, в холод, который еще не наступил, но уже подкрадывается, подбирается, скоро и сезон непогоды настанет, вон как ветер гонит листья вперемешку с какими-то цивилизациями, не готовыми к непогоде. Много их таких однолеток, рождаются в яркосвет, а ближе к холодаю и нет их уже…

Добираюсь до дома, поднимаюсь на веранду под порывами ветра, готовыми сорвать с меня не только шляпу, но и голову. На улице свирепеет ветер, еще уцелевшие цивилизации пытаются укрыться, вон всем миром вдесятером роют убежище, а одиннадцатый тайком мастерит картонные крылья. Вот в какой-то империи непогода снесла замок из песка, и правитель велит зодчему до утра построить новый. Он еще не знает, что утро для них не наступит.

Джиммери.

Думаю, какие отговорки найдет Джиммери, и будет ли он вообще искать какие-то отговорки. И то правда, одно дело – бросить умирающему миру кусок хлеба или угля, а вот чтобы взять мир к себе домой, так это же какой труд…

С трудом открываю дверь, пробираюсь в дом, спешу разжечь огонь в камине, грею руки.

Джиммери.

Джиммери-Джиммери-Джиммери. Думаю про себя, надо бы записать в своей книге жизни, что люди совсем не такие, какими кажутся, может, пригодится на будущее.

Может…

 

- Ни за что.

Я настаиваю, - говорит Мунк.

Скрещиваю руки на груди, повторяю:

- Ни за что. Даже не просите. Не пойду.

- Друг мой, тропы расчищены еще позавчера, вы без труда дойдете до его дома.

Фыркаю. Это в непогоду-то – без труда…

Ну-ну…

- Нет, вы меня не поняли. Я не хочу… видеться с ним.

Мунк повторяет:

- Я настаиваю. В конце концов, вы его сосед. И, в конце концов, больше некому позвать Джиммери.

Делать нечего, понимаю, что придется повиноваться градоначальнику – да и кто я такой, чтобы не повиноваться градоначальнику.

Ничего не поделаешь, придется идти к дому Джиммери, приглашать Джиммери на приход яркосвета, а то все соберутся, а его нет, глаза бы мои не глядели на этого Джиммери…

После истории с неспасенным миром Джиммери как-то поскучнел и стушевался. Он уже не появлялся каждый вечер с вещами для миров, он уже не рассказывал всем и каждому, как это важно – помогать малым цивилизациям.

Спрашиваю себя, когда последний раз видел Джиммери.

Не нахожу ответа.

Иду по тропе – сегодня не хочется брать машину, тем более, котел опять барахлит. Малые миры потихоньку приходят в себя, кто-то просыпается от долгого сна, кто-то заново строит город, искалеченный непогодой, кто-то молится в храмах, благодарит богов…

Толкаю массивную дверь дома Джиммери, дверь поддается удивительно легко. Спохватываюсь, что невежливо врываться вот так, без здрассте-досвидания, кричу в темноту коридора:

- Джиммери!

Нет ответа.

- Джиммери! – повторяю я.

Никто не отвечает.

Уже думаю, что моего друга (друга?) нет дома. Все-таки вхожу в дом, сам не знаю, зачем, оглядываю запыленные комнаты, с грустью отмечаю, что порядок в доме Джиммери далеко не идеальный, если это вообще можно назвать порядком.

Вижу своего друга (друга!) в маленькой гостиной, в которой только и умещаются, что два кресла и камин. В который раз поражаюсь скромности его дома. Джиммери сидит спиной ко мне, кажется, дремлет.

- Джиммери! Друг мой!

Друг…

Джиммери не отвечает. Трогаю за плечо.

- Джи…

Легкая тень падает к моим ногам. Нет, не тень – легкое тело, почти невесомое.

- Джиммери? Джиммери?

 

Джиммери…

Благодетель миров и спаситель цивилизаций, Джиммери…

 

- Вы придете?

Крохотный человечек из крохотного мира оторопело смотрит на меня.

- Куда?

- На похороны.

- Да достаточно у нас похорон…

- Похороны Джиммери. Он столько сделал для вас…

- Джиммери? Не припомню…

- Ну как же, помните голод пятидесятого года, он тогда…

- Голод был ликвидирован стараниями наших властей.

- Наводнение шестидесятого года…

- Не было никакого наводнения.

- Ну конечно, не было после того, как Джиммери поставил плотину.

- Не было никакого Джиммери.

- Так вы не придете?

- Очень сочувствую вашему Джиммери. Ничем не могу помочь.

- Послушайте, если бы все миры, которым он помогал, скинутся хотя бы по сто золотых…

Он не дослушивает.

 

Джиммери…

Безымянный крест на безымянном холме.

 

Джиммери…

Кто сейчас помнит Джиммери…

Вот спроси сейчас кого, кто такой Джиммери – так и не ответит никто. Только руками разведут, а что за Джиммери, разве был какой-то Джиммери, не было никогда никакого Джиммери. Или постйте, это же вроде мясника зять? А-а-а, или нет, это же учителя сын…

Вот так.

Миры гибнут каждый холодай, кто-то остается, кто-то исчезает бесследно. Никто уже не спешит к мирам с полной сумкой, никто не бормочет, будто извиняясь – это мирам… вы же понимаете… у них нет ничего…

Джиммери…

Прохожу по тропе, специально проложенных для таких, как я. А то раньше где попало ходили, так и миры затоптать недолго. Такая тропа до дома, для машины путь короток, для пешком – длинноват.

Поэтому иду пешком.

Вечереет, в мирах звонят в колокола, люди собираются на молитвы. Смотрю на церковь в маленьком городке, на золоченые башни…

Одинокий отшельник уходит от города, опускается на колени перед высеченным из камня идолом.

Смотрю на идола.

Узнаю.

Джиммери.

Джиммери, Джиммери, Джиммери…