Тот, у кого нет гордости, неуязвим.
П. Хёг
Каменная пыль инеем оседает на волосах, въедается в поры, сквозь маску пробирается в нос, дерёт глотку. Вездесущая. Беспощадная. Вдыхать, а потом давиться, пытаясь выкашлять собственные внутренности, отдирать её вместе с кожей век ночью, чтобы на другой день повторить всё заново – Шао уже забыл, когда было по-другому. Когда он не шлифовал белые глыбы ньирна до ледяного блеска, когда не дышал этим смертоносным снегом.
Говорили, труд в каменоломнях могучего воина за месяц превращает в немощного старика, за три – в труп. Шао держится пятый - стена в камере так говорила: каждое утро, сразу после пробуждения, он скрупулёзно процарапывает осколком ньирна следующую чёрточку. Сегодня появляется сто тридцать восьмая. Если не считать дни, они сливаются в один дурной сон, запорошенный пылью.
Всё могло быть хуже, - твердит себе Шао. Он повторяет эти слова каждый час, когда из шахты, поднимается новый камень на обработку. Я мог бы работать внизу, - рассуждает Шао. – Я мог бы замерзать, не видя света, меня могло похоронить под обвалом. Иногда он примечает на кусках ньирна алые капли – кровь тех, кому повезло меньше, - и эти послания заставляют его крепче сжимать шлифовальный брусок.
Напротив стоит Вринг, сотник с Востока. Он здесь две недели, и от него осталась половина того, что помнит Шао. Его камера в другом бараке, заключённым нельзя переговариваться, и можно лишь гадать, за какой проступок гьер с двойным витком рогов оказался на каторге. У самого Шао вторая спираль лишь намечалась, но теперь нет разницы, что за роскошь увенчает голову мертвеца. Отсюда нет возврата. Обманывать себя – значит, напрасно терять силы. Рано или поздно, так или иначе и его сбросят в общую яму, где тлеет негасимый огонь. По долине стелется сизый дым, на многие мили разнося запах горелой плоти. К этому смраду невозможно привыкнуть.
Лицо Вринга бело, в руках – алмазный нож. Он отсекает от глыбы крупные сколы, выравнивает поверхность, и тогда за дело берётся Шао. Работать надо быстро, из шахты постоянно поднимаются новые камни. Каторжники заступают с рассветом и к полудню уже еле держатся на ногах. Охранник приносит обед: полоска вяленного мяса и кувшин воды на двоих. Говорили, что тем, внизу, дают немного сладкого вина – без него они умирают слишком быстро. Во время еды садиться нельзя. После заката заключённых разводят по баракам и кормят второй раз. Шао забыл, что когда-то он ел досыта и пил, сколько захочет. После месяца в каменоломнях он перестал думать о том, что было. Вспоминать – значит, напрасно терять силы.
Ночной сон только изматывает: с заходом солнца в предгорьях резко холодает, и на стенах камеры по утрам сверкает иней, так похожий на пыль ньирна. Проклятые глыбы снятся Шао, такими, как он видел их годы назад, на своём посвящении в Доме Отца. Их совершенные ледяные грани ловят лучи, разбивая безупречную белизну на семь составных частей, через цветной водопад к вечно пустующему трону на невысоком постаменте шествует Мать с венком в руках. Ньирн священен: говорили, Отец не войдёт в Дом, сложенный из другого камня. Шао знает, почему. Он давно понял, что Отец любит кровь.
Шао думает об Отце почти постоянно. В мыслях он видит высокого винторогого старца с длинной бородой цвета ньирна. Лица старика не разобрать, только рот – он кривится от злости. Этот образ настолько ярок, что Шао верит в него сильнее, чем в самого Отца. Когда гьер был моложе, тот улыбался ему, но теперь он разлюбил сына.
До Вринга с гьером стоял Альмар, до него... из памяти стёрлось имя. Оба они – в общей яме. Как-то охранник, приносящий обед, назвал Шао любимчиком Отца – двоих напарников пережил. Гьер думает иначе. Когда хочешь наказать больнее, сперва заставь надеяться. Шао чувствует, как по капле теряет жизнь, он почти видит, как она медленно растворяется в ядовитом воздухе, впитывается в бесплодную землю. Он не боится, потому что страх – это ожидание, а ждать – значит, напрасно терять силы. Но Шао знает, ему недолго осталось. Он работает всё медленнее, брусок дрожит в сведённых пальцах. Вринг бросает на гьера взгляды из-под припорошенных каменным снегом бровей. Шао не смотрит в ответ.
Сегодня охранник приходит второй раз задолго до заката. Впервые за сто тридцать восемь дней. Гьер не поднимает головы, но уверен: это за ним. Возможно, смотритель каторги решил, что он больше не годится для шлифования. Тогда Шао отправят умирать под землю, в ледяную тьму шахты. Безрогий страж говорит ему:
- Следуй за мной.
Гьер рад, что хоть малое время не придётся дышать пылью. Они поднимаются на холм, покидая каменоломню, и направляются к баракам. Шао думает, что ещё три месяца назад этот сопляк не посмел бы поворачиваться к нему спиной, а сейчас – он лишь тень себя прежнего и не справится даже с ребёнком.
В его камере кто-то есть – гьер чувствует незнакомца, ещё когда следует за охранником по длинному коридору мимо решётчатых дверей. Ноздри щекочет едва уловимый пряный аромат, и сердце Шао пропускает удар. Он знает этот запах благовоний из Дома Отца, и лучше бы в бараке смердело общей ямой. Последние десятки шагов он преодолевает, не чувствуя ног.
Посреди жалкой клетушки – ещё никогда она не казалась Шао такой тесной, - стоит гьер с тройной спиралью на рогах. Его богатые одежды украшает лазурная вышивка, на боку – меч в ножнах, выложенных небесными сапфирами. Синий – цвет Отца.
- Оставь нас, - велит незнакомец охраннику, и тот спешит исполнить приказ.
Знатный гость молча рассматривает Шао, а тот медленно сползает по стене и садится прямо на каменный пол. Раз он преступник, лишённый покровительства Дома, то не обязан стоять в присутствии вельможи. Да и тело дрожит от усталости.
- Ты Шао из семьи Мицран, - не вопрос – утверждение.
Тот молчит. Потом вспоминает, что так и не снял маску. Шао расстёгивает ремни и пытается представить, как выглядит с лицом, разделенным пополам границей, куда не попала пыль.
- Моё имя Граум, и я принёс тебе добрые вести.
Гьер, задрав подбородок, рассматривает третий виток на рогах пришельца. Ему не интересно, что тот скажет: он наслаждается внезапным отдыхом и едва слушает.
- Ты ни о чём не спросишь меня? – Граум удивлён. Шао молчит, и гость продолжает с некоторым раздражением: - Меня послала к тебе Мать, - он кланяется, - ты выполнишь её поручение. За это тебя ждёт полное помилование. Тебе вернут регалии и поместье. Так же ты получишь любую награду, которую пожелаешь. Мне приказано повторить дважды: любую.
Шао моргает. Наверное, он всё же сошёл с ума от голода и непосильной работы, или же он сейчас лежит на смертном одре, и его терзают горячечные видения.
Вельможа хмурится, ощетинивая кустистые брови:
- Возможно, я опоздал? Твой разум повредился? Ты понимаешь мои слова?
Он зовёт охранника. Безрогий гьер с почтением объясняет высокому гостю, что каторжники редко разговаривают, от этого могут не ответить сразу. Жестом прогнав стража, Граум вновь обращается к Шао:
- Ты можешь говорить? Если нет...
- Могу, - сипит гьер.
Он закашливается, закрывает рот руками. Когда отнимает, на ладонях – кровь. Вельможа ждёт, пока гьер выровняет дыхание.
- Я должен передать Матери твой ответ, - торопит он, и Шао думает, что Граум спешит от того, что с минуты на минуту ожидает его смерти.
- Я покину каменоломни? – спрашивает гьер.
- Да, мне велено – если ты согласишься, - тотчас забрать тебя с собой на север.
Шао тяжело поднимается, опираясь на стену.
- Едем.
- И ты не спросишь меня, в чём состоит поручение?.. – Граум щурит морщинистые веки.
- Нет. Чтобы выйти отсюда, я согласен на всё.
Голос вельможи полон презрения:
- И это слова воина? Не верю, что ты – тот гьер, чьё имя до сих пор произносят с поклоном. Даже те, кто знает, за что ты приговорён к каторге.
- Ты прав. Я – не он.
* * *
В двух милях от каменоломен Граума ждёт блэйд. Животное никто не охраняет, но этого и не нужно: прирученный зверь никогда не сдвинется с места без приказа хозяина, да и мало охотников познакомиться с его клыками. Вельможа гладит верную тварь по короткой рыжей шерсти, называет «своим умником», и по долине разносится довольный рык. Блэйд раздувает ноздри в сторону Шао, но Граум велит:
- Спокойно. Он поедет с нами, - и животное моментально теряет к пришельцу всяческий интерес.
- Его зовут Кирс, он норовистый, но я буду тебя держать.
Гьеру всё равно. Путь до стоянки окончательно вымотал его: во рту привкус крови, глаза затягивает тёмным облаком. Шао обессиленно падает рядом с блэйдом, с наслаждением облокачиваясь на тёплый бок зверя – тот и ухом не ведёт.
Граум расстилает перед Шао покрывало и снимает со спины Кирса дорожную сумку. Перед гьером появляются лепёшки, кувшин с молоком, брынза, спелые фрукты... никакого вяленного мяса, и по лицу Шао катятся слёзы.
- Нет. Ты не из семьи Мицран, в тебе ни капли гордости! - выплёвывает Граум.
Гьеру безразлично его презрение. Сто тридцать восемь дней он не чувствовал запаха свежего хлеба. Он отрывает кусок и утыкается в него носом. Даже если Шао умрёт в дороге, сейчас он счастлив.
Гьер старается есть медленно, понимая, что поспешность может ему дорого обойтись, но съедает всё, не оставляет ни кожуры, ни семечек. И, хотя живот скручивает болью, он не чувствует сытости. Граум, наблюдавший за ним всё это время, говорит:
- Ты не поблагодарил Отца и не помянул Мать.
Шао молчит. Он преступник, и у него больше нет Матери, а об Отце он и так думает беспрестанно.
- Ты предатель! - придворный выхватывает меч из ножен и приставляет его ко лбу гьера. – И в тебе - ни силы, ни чести, ни почтения! Я могу зарубить тебя, останки скормить Кирсу, а по приезду сказать, что опоздал, и ты умер на каторге, - он вжимает острие глубже, и Шао чувствует, как большая горячая капля собирается на носу. – Но не сделаю этого, в отличие от тебя я знаю, что такое достоинство.
- Значит, у меня преимущество, - спокойно отвечает Шао.
Вельможа рычит не хуже блэйда. Он бьёт гьера по лицу, от тяжёлого удара тот заваливается на каменистую землю.
- Надеюсь, ты сдохнешь в пути, - желает Граум.
Они отправляются на закате. Шао слишком слаб, чтобы держаться за шкуру зверя, и он садится за вельможей, обхватывая его руками и ногами. Блэйд, будто нехотя, поднимается на лапы, потягивается, выгибая спину, трясёт косматой головой, метёт хвостом, поднимая пыль, и, прижав ужи, коротко тявкает.
- Пошёл! – кричит Граум, и умное животное делает шаг, второй, третий, разбегается и прыгает.
Шао никогда не был хорошим наездником, сейчас же его заставляют держаться только мысли о заиндевевшей стене камеры и глыбах ньирна в красных росчерках. Внутренности грозят выскочить при следующем прыжке, и больше всего гьер жалеет съеденного ужина. Пытка длится много часов: блэйд передвигается короткими перебежками, отталкивается от камней мягкими лапами и летит во тьме. Лишь когда минует середина ночи, Граум велит зверю остановиться. Шао скатывается со спины твари и мгновенно засыпает.
Утром гьер оглядывается вокруг: на смену белым каменистым холмам, покрытым клочками высохшей травы и чахлыми деревцами, пришли невысокие горы. Светло-лиловая порода перемежается красными и оранжевыми вкраплениями, - чем дальше на север, тем красочнее становится окружающий пейзаж.
Вельможа снова наблюдает, как ест гьер, сам же не притрагивается к пище.
- Хоть ты и не задаёшь вопросов, я обязан тебе рассказать о поручении до того, как мы пересечём границу священной земли, - говорит Граум. – Ты знаешь, что каждый год в день весеннего равноденствия Отец открывает южные двери своего Дома и дарует знак, кто станет Матерью нам, его неразумным детям?.. И двадцать четыре раза он называл одно имя.
Шао – как и все - знал об этом когда-то давно, в прошлой жизни, но сейчас ему всё равно, и он молчит.
- Мы верили, что Мать – истинная родительница гьеров, и будет с нами до того мгновения, как Отец призовёт её к себе, в горные чертоги. Её рука крепка, решения мудры, священный огонь принимает её жертвы. Мать в рассвете сил и может стоять во главе Дома ещё десятки лет. Но в этом году... – Граум медлит, - произошла ошибка. Отец назвал Марику из семьи Рэнн. Она - ребёнок, ей тринадцать, и девочка ещё долго не сможет ни направлять, ни править. И наша земля погрязнет в смуте. Мать... – он запинается. – Мать считает, что Отец указал неверно.
Гьер не верит своим ушам – он впервые слышит от служителя Дома открытое кощунство. Вельможа продолжает:
- Ошибки случаются редко, но случаются. И можно было бы умолчать... на благо девочки, на благо всех нас, но о выборе стало известно семье Рэнн. Марика и её провожатый, гьер по имени Врэго, с другими паломниками направляются в Дом Отца, чтобы она могла пройти посвящение. Сейчас они в десяти днях пути. Твоя задача... – Граум замолкает.
Он прикрывает тяжёлые веки, и со стороны может показаться, что вельможа задремал. Шао не торопит его – ему безразлично, что он услышит. Наконец тот глубоко вздыхает и произносит:
- Ты должен сделать так, чтобы они не дошли.
- Мать хочет, чтобы я убил ребёнка? – глухо переспрашивает Шао.
– Мать печётся о всех своих неразумных детях! – рычит Граум. – Тебе выпала честь стать орудием в её мудрых руках. Помни, ты уже согласился: не ты ли сказал, что тебе безразлично, какое задание предстоит выполнить? И... – его взгляд горит ненавистью, - тебе не впервой убивать невинных!
Шао думает, что не всё можно узнать о мире, даже если пройти его от края до края. Что бы он отдал сейчас за детскую веру в доброту Отца и опеку Матери, за то, чтобы не ощущать ледяного безразличия от того, что предстоит сделать?..
- Я слаб. Возможно, я действительно умру в дороге, как ты и желаешь. Мне сейчас не удержать ни меча, ни лука. Пусть девочка и не даст мне отпор, но любой гьер, даже безрогий, без труда справится со мной. Почему Мать выбрала меня?
- Шао из семьи Мицран был лучшим, - выплёвывает Граум, и гьер представляет, чего вельможе стоят эти слова.
- Но я – не он, - напоминает тот.
- Это верно. Но Мать не может призывать детей к преступлению, а ты уже отлучён от Дома, тебе нечего терять, Шао. Если ты не хочешь помочь своему народу, - Граум проводит ладонью по шерсти блэйда, - я могу вернуть тебя обратно, до каторги рукой подать.
- Ты сам сказал, я согласился ещё вчера, - спокойно отвечает гьер, - но что будет, если я не смогу одолеть охранника этой Марики?
- Ничего, - качает рогатой головой Граум. – Если ты выполнишь поручение, в Доме Отца нашего получишь новое имя и примкнёшь к той семье, которую выберешь сам. Или же останешься вольным. Если потерпишь неудачу, ты – лишь беглый каторжник, и никто из приближённых Матери не запятнает своего имени связью с тобой и твоими преступлениями. А девочка... возможно, тогда с ней случится другое несчастье. Но ты должен сделать своё дело, Шао, мы не можем полагаться на случай. У тебя ещё есть время: мы достигнем священного ущелья на закате третьего дня. Я оставлю тебе провизию и оружие, ты сможешь набраться сил и продумать план. Врэго, хоть и силён, но молод: его рога только пошли на первый виток. Как и все паломники, они идут пешком и соблюдают пост, уже через неделю после начала пути гьер значительно ослабнет.
От меня самого осталась лишь тень, - хочет сказать Шао, но молчит. Недели не хватит, чтобы восстановить то, что разрушали каменоломни долгих пять месяцев. Но это не важно. Он сделает то, что от него ждут. Попытается сразиться с молодым сильным гьером и не погибнуть сразу. Смерть в поединке, пусть и бесчестном, лучше, чем общая яма.
Больше они не разговаривают: Граум кормит Шао, даёт ему выспаться и гонит-гонит-гонит блэйда вперёд. Горы всё круче, их вершины теперь загибаются, будто рога гьеров, идущие на первый виток. Терракота и алый сменили бледно-лиловый. Они покинули каменоломни два дня назад, и Шао, хоть и измотан долгой дорогой, чувствует себя всё лучше – жизнь понемногу возвращается в его тело, мышцы наливаются и крепнут.
Когда до священного ущелья остаётся около десяти миль, Граум останавливает блэйда и велит ему ждать. Умная тварь ложится на камни, прикрывает глаза и, кажется, тут же засыпает. Шао с благодарностью гладит тёплый мохнатый бок, зверь не обращает внимания. Вельможа помогает гьеру переодеться в обычную для паломников хламиду, заматывает его голову широким шарфом. Он отдаёт Шао свой меч и приказывает спрятать его в складках одежды: молельщики не должны брать оружие в Дом Отца.
- Не боишься, что я зарублю тебя, Граум? – спрашивает гьер без улыбки, взвешивая клинок на ладони.
- Мне не нравятся твои шутки, - и придворный бледнеет, хотя он выше, шире в плечах и не обессилен голодом.
До теснины они идут пешком, и Шао счастлив - он устаёт лишь в самом конце. Здесь ущелье сужается до полумили в ширину: отсюда до Дома Отца меньше двух суток пути, но сейчас храм на горе скрыт вечерней мглой. Граум оставляет гьеру шерстяное покрывало и сумку с провизией.
- Марика и Врэго будут здесь через пять дней, но ты приготовься заранее. Ты без труда узнаешь их по священным цветам одежды: голова девочки, как будущей Матери, покрыта синим платком, - вельможа чуть заметно кривится.
Шао не отвечает. Он стелет одеяло и ложится: всё же дорога утомила его. Граум медлит, но, махнув рукой, уходит, оставляя гьера одного во тьме. С горных вершин спускаются густые облака, скрывая мир в молочной дымке. Шао вдыхает полной грудью влажную мглу и проваливается в сон без сновидений.
* * *
По привычке Шао поднимается ещё до света. Он сидит на камнях, обхватив колени руками, и смотрит, как между скал медленно всплывает красный шар – в горах солнце всегда будто истекает кровью. Наверное, поэтому Дом Отца здесь.
Граум оставил ему сумку с провизией. Еды не так уж много: едва хватит на четыре дня, но Шао так привык недоедать, что с трудом подавляет поднявшуюся было волну паники. Здесь нельзя прокормиться охотой: в священном ущелье не водятся звери, сюда не залетают птицы, тут даже трава не растёт. Лишь винторогие скалы, будто тысячи гьеров, склонившие головы в почтении Отцу.
Шао разделяет еду на десять равных частей. Он не верит, что одолеет молодого воина из семьи Рэнн, но многолетняя выучка требует от гьера сделать всё, что в его силах. В том числе, и позаботиться об обратной дороге. Если паломники не опоздают, у него будет пища на день – хватит, чтобы отойти от расселины на достаточное расстояние.
Шао ест медленно и вдумчиво, тщательно жуёт каждый кусочек, подбирает случайно упавшие крошки. Выждав два часа, он обнажает меч. Взгляд скользит по зеркальной стали, будто ласкает любимую – Шао думает, что никогда не оставил бы такого клинка чужаку. Ради того, чтобы забрать это оружие себе, он готов сделать больше, чем в его силах.
Рука мгновенно начинает дрожать от напряжения – с непривычки меч кажется гьеру неподъёмным. Шао не изматывает себя тренировкой, он часто прерывается и отдыхает, но вечером гьер готов разрыдаться от бессилия: в общей сложности он не упражнялся с клинком и часа, а всё тело ломит от усталости. На следующий день он держится вдвое дольше.
Время от времени Шао слышит голоса и шарканье паломников – они совсем близко, идут по ущелью, едва переставляя ноги. До Дома Отца отсюда рукой подать, и странники уже порядком обессилены многодневным постом. Гьер решает подкараулить Марику и Врэго и напасть из засады, но, возможно, они примкнули к группе других молельщиков, и тогда будут свидетели... Шао не хочет убивать невинных. А толпу – ещё и не сможет.
На третий день гьер переносит вещи и остатки провизии за выступ скалы в трёх шагах от тропы на дне расселины. Он надёжно скрыт от посторонних глаз, при этом может видеть всех проходящих, правда, со спины. Но Шао надеется на синий платок девочки – другие путники одеты в цвета гор. Сидя в своём убежище, гьер вдруг понимает, что всё это время почти не вспоминал об Отце, и это кажется странным здесь, в близи от его Дома. Шао не видит святилища – оно то скрыто тьмой, то прячется в беловатой дымке, будто Отец не желает показываться непутёвому сыну. И гьер рад, что получил передышку.
Хотя времени достаточно, воин неусыпно следит за дорогой из своего убежища и лишь изредка поднимается, чтобы размять затёкшие ноги. А когда на рассвете четвёртого дня слышит осторожные шаги, сердце вдруг пропускает удар. Шао знает - это они, те, кого он ждёт, чутьё никогда его не подводит. Он видит двоих: гьер молод, его рога едва пошли на первый виток, и воин сожалеет, что придётся отнять столь юную жизнь. А девочка?.. Ей только тринадцать... Шао удивлён: она почти одного роста с провожатым, но, конечно, гораздо стройнее. Он медлит. Непростительно долго – пара удаляется.
Гьер вдруг понимает, что не нападёт на ребёнка, он знал с самого начала, что не причинит девочке зла. И не потому, что на неё указал Отец, Шао нет до этого дела. Не должна литься невинная кровь. Гьер благодарен за свободу, за еду вдоволь и чистый воздух. Он готовился к смерти и рад встретить её не на каторге. Шао опускает меч, тот чуть слышно звякает о камень, и Врэго резко оборачивается.
- Тут кто-то есть!.. – молодой гьер прикрывает Марику и выхватывает из-за спины боевой топор – он нарушил закон и взял оружие в священное ущелье. Значит, готовился к нападению... – Выходи! - и бросается на врага.
Всё происходит само собой. Тело помнит, как защищаться. Шао двигается лениво и медленно, будто в воде, но через минуту Врэго корчится в луже собственной крови. Гьер вытирает клинок о накидку и приближается к девочке. Та стоит, не двигаясь, платок полностью закрывает её лицо – невозможно понять, куда она смотрит.
- Прости, - говорит он, - я не хотел этого.
Марика рычит и кидается на гьера, в её руке блестит нож. Шао думает, что без труда выбьет его, однако немало удивляется яростному сопротивлению ребёнка, тем более странному, что та давно в пути и должна быть истощена голодом и дорогой. В нём не только злость – девочка явно знает, что делает, и гьеру приходится несладко: Марика дважды задевает его, прежде, чем Шао удаётся поставить ей подножку и навалиться сверху. Он не может зарубить девчонку. Теперь точно нет.
Марика тяжело дышит, но лежит, не шевелясь, словно признавая своё поражение. Мы почти одного роста, - думает гьер, - её тело жёстче, чем камни вокруг. Он повторяет:
- Прости, я не хотел убивать твоего друга. Если б он не напал, остался бы жив. Ты смелая, - говорит Шао. - Сейчас я тебя отпущу. Веди себя благоразумно, и я не причиню тебе зла. Поняла?
Девочка кивает. Сквозь плотную ткань гьер не видит её глаз, но представляет, какой ненавистью они горят. Шао медленно встаёт. Он поднимает с земли нож Марики и прячет за голенище, но у девчонки может быть и другое оружие. Измотанный схваткой гьер чувствует слабость, он отходит на пять шагов и садится, прислонясь спиной к скале.
- Иди к своей семье, - Шао старается говорить грозно, - скажи им, что Отец ошибся. Скажи, что тебе был знак в горах – голос с небес велел вам возвращаться, но Врэго... не дошёл. Поняла?
Марика качает головой. Она поднимает руку и показывает на север, туда, где дымкой скрыт Дом Отца.
- Нельзя, - гьер хмурится, - я пощажу тебя, но будут и другие. Ты не доберёшься до святилища живой. Сними синий плат с головы и возвращайся домой, если хочешь спастись.
Девочка повторяет жест, потом встаёт с земли и подходит к убитому. Она обнимает тело, от чего её одежды покрываются тёмными пятнами. Шао следит за ней, затаив дыхание: возле Врэго остался лежать его боевой топор, и гьер не сомневается, что Марика смогла бы справиться с тяжёлым оружием. Но девочка, простившись, берёт свой посох, поправляет хламиду и идёт прочь. На север.
Шао скрипит зубами. Что за невыносимая гордячка? Он не верит, что этот ребёнок опоён жаждой власти, - неужели Марикой движет вера Отцу?..
- Ты умрёшь! – кричит гьер вслед девочке.
Шао, ругая себя последними словами, поднимает топор – не бросать же оружия! - и плетётся за Марикой. Он обещает ей скорую мучительную смерть, живописует кровавые подробности, - та даже не оборачивается.
- Остановись, - просит гьер. – У меня осталось немного еды. Я возьму сумку.
И чудо: девочка слушается. Шао собирается быстро, но всё-таки выдыхает, когда видит неподвижную фигуру у скалы.
Они идут в молчании, Марика чуть впереди, гьер за ней, и его взгляд прикован к голове девчонки: синий платок слишком заметен на фоне красных скал. Шао снимает плащ и протягивает Марике:
- Накинь его, а лучше сними эту тряпку... если боишься, что я увижу твоё лицо – обещаю отвернуться.
Но девочка лишь отмахивается от него.
- Ты привлекаешь внимание, - убеждает гьер, - я не единственный, кто искал тебя в горах. Мате... кому-то очень нужно, чтобы ты не дошла до Дома Отца.
Марика не сбавляет шаг, и Шао остаётся лишь поспешить за ней. Что за чудной ребёнок?.. Гьер недоумевает, зачем он увязался за девочкой: ни жалости, ни сострадания, ни заботы нет в его сердце, в нём – лишь усталость и отчаянье. Теперь, когда вокруг не проклятые белые холмы, внутри которых похоронен священный ньирн, смерть больше не страшит его, он готов - должно быть, поэтому он идёт за Марикой. В молчаливой целеустремлённости этого ребёнка – символ его мёртвой веры, когда он шёл за Отцом, куда бы тот ни призвал его голосом Матери.
Спустя несколько часов заметно холодает. Чем дальше на север, тем круче скалы, алые верхушки некоторых завиты в полное кольцо, как рога гьеров, достигших зрелости. Воздух не насыщает, Шао дышит поверхностно, его лицо заливает пот. Единственное, о чём он сейчас в состоянии думать, - это сумка с провизией. Руки воина дрожат, топор оттягивает плечо. Он отстал от девочки, гьер держится примерно в двадцати шагах от неё. Наконец, он замечает, что фигура впереди чуть пошатывается.
- Давай остановимся, - он окликает Марику. – Нам нужно подкрепиться. Ты идёшь слишком быстро.
Девчонка садится на землю. Шао достает подсохшую лепёшку, но Марика качает головой.
- Что за глупости? Ешь!
Невыносимый ребёнок скрещивает руки на груди и отворачивается от гьера.
- Ты устала, - уговаривает Шао, - нам предстоит ночевать в горах и идти почти целый день, ты должна поесть! – Марика не реагирует.
Гьер уверен, что сможет сломить её упрямство. Он ест нарочито медленно, шумно, с наслаждением жуёт, несколько раз предлагает девочке присоединиться. Она не сдаётся, и Шао удивлён этим не меньше, чем её умением владеть оружием. Отец выбрал правильно. Эта мысль - как пыль ньирна, скребущая горло, но гьер не может отмахнуться от неё. Марика станет великой Матерью.
- Нужно устраиваться на ночлег, - говорит Шао. – Идти в темноте опасно.
Девочка опять качает головой и указывает на север.
- Нет, мы остаёмся здесь, - сдвигает брови гьер.
Ребёнок поднимается, тычет пальцем в Шао и топает ногой.
- Марика, послушай. Я слаб и не смогу продержаться на ногах всю ночь. А тебе нет разницы, доберёшься ты до Дома Отца к утру или вечером. Потому что... – он хочет сказать, что, вероятно, девочка вовсе не дойдёт до святилища, но молчит, - потому что Отец подождёт.
Марика фыркает и кивает на север.
- Иди, а я не сдвинусь с места! – Шао плотнее закутывается в плащ и садится на камень.
Он надеется, что ребёнок испугается оставаться ночью в одиночестве, но девочка лишь пожимает плечами, подхватывает посох и идёт дальше. Гьер смотрит на тающую во тьме фигуру до тех пор, пока она ни скрывается за поворотом. Шао, рыча под нос проклятия, хватает вещи и бежит за Марикой.
Гьер успевает вовремя – он сбивает девочку с ног за миг до того, как над ними пролетает стрела с синим оперением. Они кубарем катятся за валуны. Из укрытия Шао пытается определить, откуда сделан выстрел, но в быстро сгущающихся сумерках это почти невозможно. Он шёпотом велит Марике вжаться в скалу и не шевелиться, - в темноте лучник не сможет как следует прицелиться.
Несколько минут ничего не происходит. Гьер прислушивается, но, кроме далёкого воя ветра в загнутых вершинах гор, вокруг ни звука. Он пытается уловить шорох одежды чужака, шелест дыхания, - ничего. Шао осторожно снимает плащ, накидывает на топор и медленно поднимает над камнем. Свист, и стрела разрывает тяжёлую материю. Гьер выпутывает древко: от перьев на грани чувств пахнет жжёными травами. Шао усмехается. Он жестом велит Марике отползти дальше и прикладывает палец к губам – девочка чуть заметно кивает.
- Доброй ночи, Граум! – кричит гьер. – Ты скучал без меня?
- Лучше бы ты сдох в дороге, - отзывается темнота.
- Если у тебя был лук, почему ты не оставил его мне? – добродушно интересуется Шао. – С ним было бы проще, чем с мечом.
- Он мне самому пригодится, - огрызается вельможа. – Выходи и встреть смерть как воин.
- Это когда в тебя стреляют из-за угла? Я решил пожить ещё... примерно сутки, - улыбается гьер. – А ты? Убийство ребёнка перестало страшить тебя?
- Ничтожество! Я лишь исполняю высшую волю! Знал, что ты не справишься, но не предполагал, чем всё закончится. Ты не веришь Отцу! Тебе ничего не стоит убить невинных. Так почему ты здесь, Шао? Думаешь, она приблизит тебя, когда станет Матерью, одарит милостью? Глупо! Девчонка обречена, ты это знаешь! Тебе обещано прощение, но ты пренебрёг оказанной честью!
Гьер медленно движется на голос Граума, надеясь, что тот увлечён собственной речью. Он отвечает чуть тише, чтобы не выдать своего приближения, - ему нужно, чтобы вельможа продолжил говорить:
- Как можно верить тому, кто называет своими детьми подобных тебе, двуличная тварь? Ты предстоишь в Доме Отца, а сам идёшь против его воли! Осуждаешь меня за убийство - и готов расправиться с ребёнком.
- Не смей обвинять меня! – кричит Граум.
Слова отскакивают от скал, эхом рассыпаются по ущелью. Пользуясь моментом, Шао сокращает расстояние между ними, теперь голос придворного звучит совсем близко, он не более, чем в десяти шагах.
- Я жизнь положил на служение Матери! Я ни разу не опорочил себя делами, не осквернил уст ложью, а чрево – запретной пищей. Не тебе, предатель, судить меня! Её святая воля – зако...
Граум замечает его слишком поздно, но всё же успевает уклониться от удара, и меч рассекает его левое плево. Вельможа замахивается луком и бьёт Шао, попадает в шею, тот хрипло смеётся – Граум, как истинный гьер, сражается до конца. Он сбивает противника с ног, но вельможа легко вскакивает, не собираясь сдаваться. Он очень силён, рана нисколько не замедлила его движений. Граум выхватывает из-за спины тонкий клинок, чуть короче, чем обычные мечи гьеров, зато лёгкий и гибкий. Шао понимает, что лишился преимущества внезапности, и против него, истощённого, мощь опытного воина. Неизвестно, чем бы закончился поединок, но тут раздаётся свист, и Граум падает навзничь, из середины его лба торчит рукоять.
Марика подходит к телу, упирается ногой в грудь и вынимает нож. Она тщательно обтирает лезвие о богатые одежды убитого, затем прячет оружие в складках хламиды. Всё время Шао наблюдает за ней: в её фигуре и жестах нет ни малейшего напряжения, словно этот ребёнок привык убивать.
- Два года назад мой отряд напал на приграничную деревню, - говорит гьер, когда девочка распрямляется. – Сто шестьдесят прекрасно обученных и вооружённых бойцов против горстки стариков, женщин и детей. Когда я понял, что к чему, было поздно – выживших не осталось. Мы взяли хорошую добычу: возле посёлка пролегала серебряная жила, и все мужчины работали на руднике... Вернувшись, я поспешил в Дом Отца. Ведь произошла чудовищная ошибка, думал я, гьеры чтят законы войны и не обнажают мечи против мирных жителей. Меня встретила Мать. Она долго и много говорила. О том, что наша земля перенаселена, что камень не может прокормить не то, что гьеров, даже безрогих, что настало время обнажить мечи и вспомнить, как когда-то мы раздвигали сталью границы своих поселений. Я ответил, что есть разница между убийством и войной, а Мать наградила меня за то, что мои солдаты резали беззащитных.
Марика слушала, не шевелясь.
- Во имя Отца мы стали преступниками. Я обращался к нему в мыслях, приносил жертвы, я хотел знать, почему он так любит кровь. Он не отвечал мне, и мой разум помутился от горя... – Шао замолчал, девочка ждала. – Я сказал Отцу: если ты не принимаешь мои подношения в виде трав и цветов, то я дам тебе то, чего ты хочешь. Во время вечерней жертвы я напал на Мать, когда она шествовала с венком по проходу. Я не убил её, лишь ранил, меня мгновенно скрутили. Так я попал на каторгу. И тут Отец насмехался надо мной: в каменоломнях добывают ньирн, из которого строят его святилища. Знаешь, Марика, - гьер улыбается, хотя в темноте его улыбка больше похожа на оскал блэйда, - я был счастлив. Я хотел наказания за тех невинных, что полегли от моей руки, за тех молодых воинов, которые шли за мной грабить и убивать, думая, что этим служат Отцу. Но там, на каторге, мне отчаянно захотелось жить. Это всё его проклятый дар - дар жизни. Он заставляет нас становиться ничтожнее грязи, а потом отнимает последнее утешение – уйти из мира по собственной воле, - и мы цепляемся за своё никчёмное существование, как сорняки.
Шао со свистов выдыхает холодный горный воздух.
- Поначалу я был тем, кто преступил закон, кого можно наказать, а, значит, исправить, потому что моё сердце оставалось преданным слову Отца. Но сейчас я вне его Дома – а, значит, вне закона. Я стал животным, которое думает лишь о спасении собственной шкуры. Страдания лишают нас всего: чести, имени, веры, разума... Если бы я был прежним собой, Шао из семьи Мицран, я бы тотчас прикончил тебя, потому что ты мне нравишься, отважное дитя. Я не желал бы тебе моей доли. Но теперь мне всё равно. Если ты хочешь попасть в Дом Отца, так тому и быть, я даже провожу тебя. Думаю, Мать не станет убивать ребёнка на глазах других молельщиков, там ты будешь в безопасности. Но подумай сейчас. Не лучше ли вернуться домой и впредь держаться подальше от этой зловонной ямы, что по насмешке Отца заброшена на вершину горы?
Марика медленно поднимает руку, которая совсем недавно лишила жизни Граума, и указывает на север.
- Я тебя понял, - кивает Шао. – Идём.
* * *
Они добираются до Дома вместе с солнцем, и от щемящей красоты у гьера перехватывает дыхание – ньирн светится изнутри, кажется, что святилище объято пламенем. Перед южным входом толпа, всё новые паломники поднимаются на вершину, чтобы принести жертву Отцу и почтить ту, что должна стать им новой Матерью. Шао вдруг понимает, что, если Марика теперь в безопасности, то он нет, ведь он преступник и сейчас должен находиться на каторге...
- Постой, - он придерживает девочку за плечо, - я не могу идти дальше. Здесь тебя никто не тронет. Прощай.
Но ребёнок перехватывает его руку и с силой тянет за собой к храму. Ладонь девочки большая и жёсткая. Почти как у самого гьера. Шао покорно следует за Марикой, да и сил сопротивляться не осталось. Он думает, что стоит ему пересечь порог святилища, он умрёт: от рук ли охраны, от истощения ли, - но путь окончен, и гьер счастлив.
Южные двери Дома закрыты, они распахиваются лишь раз в год, но девочка всё равно ведёт Шао к ним. Около лестницы она отпускает руку гьера и поднимается по ступеням. Высокая фигура медленно разматывает и снимает с головы синий платок. Гьер смаргивает несколько раз, но глаза не обманывают его: перед входом стоит безрогий юноша. Шао смеётся, подняв лицо к утреннему небу, да так, что слёзы текут по вискам, а молельщики оборачиваются на него. Это было очевидно: и мастерство с оружием, и стать, и даже большие грубые ладони – всё указывало на мужчину.
Юноша манит пальцем невысокую девочку из числа паломников, она бодро взбегает к нему по лестнице и становится рядом. Он накидывает ей на голову синий плат, берёт ребёнка за руку, другой толкает южные двери – они открываются легко и бесшумно. Толпа ахает.
Из сумрака выступает Мать с венком в руках. Она бледнее собственных белых одежд, бледнее ньирна, только алый разрыв рта напоминает Шао о каменоломнях. Она действительно ещё молода, - думает гьер. Он впервые смотрит Матери прямо в лицо - даже когда Шао пытался её убить, он не поднимал взгляда. Безрогий забирает у неё венок и отдаёт девочке. Кто-то из паломников кричит «Слава!», его голос подхватывают ещё трое, и вот уже ликующая толпа течёт по ступеням к Дому.
Шао трёт лицо ладонями. Он устал. Он не хочет идти в святилище – пусть его и не тронет охрана, он не желает веселиться вместе со всеми. Гьер не понимает, что сейчас видел, не понимает, кто этот юноша, и не хочет понимать. Ему не нужна награда, не нужно прощение. Шао кладёт топор убитого им Врэго к подножию лестницы и разворачивается, чтобы уйти, пусть даже идти ему некуда, только бы не оставаться здесь. Сейчас, когда глаза всех направлены на новую Мать, никто его не остановит.
Гьер слышит приближающиеся шаги. Он оборачивается – юноша догоняет его.
- Напрасно ты сбегаешь, Шао, - говорит безрогий. - Будет праздник.
Гьер молчит, не в силах взглянуть в улыбающееся лицо. Он слышит:
- Ты хочешь спросить меня. Спроси.
- Ты из семьи Рэнн? – хмурится Шао. И вдруг понимает, что знает ответ до того, как юноша произносит:
- Так же, как из любой иной семьи. Ты хотел задать другой вопрос.
Гьер смотрит в землю. Почему - если ты – это ты, - ты убил Граума? Почему ты так молод, где твои рога и борода? Марика справится? Почему ты оставил меня? Ты меня любишь?..
- Да, - кивает безрогий.
Шао поднимает взгляд. Глаза юноши ярко-синие. Синий – цвет Отца.
- Скажи, на самом деле я сошёл с ума от голода и непосильной работы и сейчас лежу в своей камере, промёрзший до костей?
- Это важно? – и гьер медленно качает головой. Безрогий продолжает: - Кто знает, что происходит «на самом деле»? Ты видел, как я позвал девочку и открыл для неё Дом. Другие уверены и готовы поклясться, что Марика сама отворила южные двери, а Мать добровольно передала ей венок.
- Я не понимаю... почему?..
- Ты звал меня каждый миг своей жизни, сверяя свой путь то с любовью ко мне, то с ненавистью, но не было и дня, Шао, чтобы твоё сердце не искало меня. Не моего слова, не даров, что я могу дать – меня. Куда бы ты ни шёл, ты шёл домой, иначе бы мы не встретились.
- Я не хотел этого. Ты унижаешь своих детей, отнимаешь у них последнее...
- Разве? – юноша улыбается. – Есть ли у тебя хоть что-то, чего ты не получил от меня, Шао? Вы, гьеры, придавлены к этим камням своей гордостью, вас больше заботит количество витков на рогах, чем то, что они устремлены в небо как символ вашей веры. Часто вы по-настоящему вспоминаете обо мне, лишь когда проклинаете за то, что я отобрал у вас – и, порой, это единственный путь, на котором мы можем повстречать друг друга.
Он умолкает и смотрит Шао в глаза, гьер выдерживает взгляд:
- Я сегодня умру? Поэтому ты говоришь со мной?
- Я говорю с тобой, потому что ты меня слышишь, - безрогий поправляет складки своего одеяния. – Ты хотел уйти. Идём.
Шао моргает:
- Ты пойдёшь со мной? – тот не отвечает, лишь прибавляет шаг.
- Как мне тебя называть? Отец? – обращается гьер к его спине.
- Даже не вздумай, - смеётся тот, не оборачиваясь.
Шао трясёт головой, но видение не исчезает. Гьер бежит за юношей, к счастью, спускаться несравнимо легче. Навстречу спешат паломники, они так заняты дорогой, что смотрят сквозь Шао и его спутника, не замечая их. Мало ли, кто может встретиться на пути к Дому.
Короче,
+
