Дроиды. Гелиотроп. Роман. Часть 2. Глава 29

02.29

Чего не принято у полудроидов, так это выше других карабкаться, сверху разглагольствовать или наблюдать. В пространственном понимании выше.
Бывают рынки хитро закрученные, игровые, там ярусы лесов, гор, площадок препятствий, бывают распорядители игр, направляющие... Но это всё для дела, как в Шафранном Парасоле по необходимости. А чтоб так, с трибуны... Не, не бывает.
Наоборот, пониже сидят те, кто поважнее, на ногах стоят, кто полюбезнее, прислуживает или выслуживается.
Поэтому, сделав второй этаж над ширмой в Гусином Шатре, Биг-Буро не взирал оттуда за порядком. А, подумав, загородил интересным сооружением. Для хозяина оно было как жалюзи – подглядывать можно! Для публики внизу - опахалами. Из широких планок жалюзи, колыхавшихся, распространяющих ветер. Можно побрызгать, повеет дождём, слабым, Впечатления неразличимы, освежают... Ароматизировать, вообще кайф... Дивный шатёр, всякого благополучия хозяину!


В счастливый, весёлый Соломенный День, не пожелал бы хозяину шатра благополучия один из посетителей... Ядовитую тень, ро-гласс подержавший в голой руке, незадачливый марбл-асс... Отто.
Отчаялся до Гранд Падре сосредоточится на задании Арома-Лато. Все мысли мимо. Пузырёк с апельсиновым маслом доставал, глядел и обратно в карман. Сейчас подумал: «А нельзя ли этим маслом смешных марбл-теней подкормить?»
Публика приманивала теней, чтоб рукавицей хватать, а он, дурашка, чтоб подкормить крашеной каплей, голую руку протянул сквозь водную стену. Вдаль, к ничейной тени протянул, к шарику, расправившему полусферы тонких, гранёных меридианами плавников. Сбоку прыг ро-гласс, и цап его! И руку, и каплю. Покрасил, ничего не скажешь... Занемела, как нету. И колет. А ему этой рукой играть... Колет зверски! В бадью с Чистой Водой забвения сунул. Стало хуже.
– Бутон-биг-Надир наверху, – сказали ему, – беги! Или позвать?
Ноги-то не отказывали, чего звать.


Отто бесшумно взлетел по лесенке с поворотом площадки, раздвинул частую соломку аквамариновых бусин, перемежавшихся жемчужинами две через две, и увидел сцену... Однозначную сцену, не нуждавшуюся в трактовках. Собственно, не допускавшую их.
Он был так быстр, так тих, неждан, что успел ещё увидеть, как, оправляет, запахивает одежду Буро... Как, сквозь жалюзи оглядывая шатёр, тихо смеясь и комментируя игру, они с Пажом прощаются традиционным рукопожатием Мелоди после парного танца, со взаимным, синхронным поцелуем рук.
Обрывается что-то и встречает человека земля... Реальность, почва как бы... Над которой махал, махал крыльями, устал и упал...
«О, так вот оно как обстоит на самом деле... В соломенных коронах гуляют... Паж в соломенном венке гуляет рядом с господином, к которому не каждый так запросто подойдёт... Оливково-зелёный Олив рядом с ними, клычками сверкает... А уж к Оливу-то совсем никто без нужды... Причём тут я, где мне среди них место?»
Ревность у них не в почёте. Отто не приревновал, а увидел себя со стороны. Ничтожеством, полным нулём, как в день потери Чёрного Дракона, день чужой подлости и своей наивности, маленьким, ничтожным существом в мире существ хитрых, умных, огромных. Повязанных между собой, но не с ним. Безнадёжным, наивным идиотом.
Глаза на неподвижном лице у него были такие, что Паж вздрогнул: «Светлячок на Южном?! Хуже. Ач-ча, ещё хуже...» На языке вертелось дурацкое, бессмертное: «Это не то, что ты подумал». А чего тут думать? Промолчал.
– Почему – так?.. – прошептал Отто. – Врать, ждать... Чего? Ну, то есть, я не про других, я про нас...
И поперхнулся.
– ...про нас с тобой?
«Каких нас? Каких с тобой, неудачник?..»
Развернулся и вышел.


«Тебя просто не надо. Пойми, признай».
Соломенный День продолжался Соломенной Ночью.
Отто брёл среди музыки и огней. Хромал. Тень, сброшенная на ногу, обожгла и её. Маски, маски... Как никогда.
«Маятники-Кукушки», марбл-салюты рассеивали тьму над рядами и туман в рядах, распыляли сорбент и муск. Искры, пиротехнические залпы взлетали в небо, чтоб маятником из стороны в сторону метаться, исчезая в промежутке, взрываясь в крайних точках амплитуды со звуком похожим на «ку-ку, ук-ук!..» Красные, они напоминали Цокки-Цокки...
Там Отто понимал себя в отличном приключении, теперь со стороны понимал – внутри неповторимого, оказывается, счастья, которое не вернуть, как глупость, наивность, как заблуждение не вернуть, которое недостижимо, оказывается.
«Важна же для них эта партия у Гранд Падре! Для кого, для них? Я даже этого не знаю и не узнаю!.. Наивный неудачник. Я просто купил, попросту купил его, задорого, за очень дорого, как и обговорено. Но я не знал, что просто покупаю... Почему же не знал, когда так и обговорено? Я же знал. Мы же сразу договорились... Но Паж?.. Он был так искренен на Цокки... Да что такое искренность на Цокки? Неудачник, лузер. Видимо, за пологами рынков цокки она есть, как запах аниса, как струны, барабаны, бу-бум... А снаружи нету. Не долетает. Не доносится. Просто купил. Как голубя, как цокки-горлицу. Хватило мне, марбл-ассу, на один торг, да на то, чтоб продолжал врать до Гранд Падре... Просто – купил. Как голубя. Просто купил...»


Отто заметил, что его тащат, а руки не чувствовал, не отошла она. Сквозь толпу, из толпы...
Внешность у тащившего была солидная, рост выдающийся, выражение лица – смущённое и суровое, одновременно. Заискивающе. Он выглядел, как олимпийский бог, обмишурившийся в чём-то... Отто поднял глаза.
«Ох, задушит... Или этот вельможа станет объясняться передо мной? Оправдываться? Как же важна для них грядущая партия с клинчами!..»
Олимпийский бог тащил его безмолвно, пока на локоть Отто, вырывавшегося лениво, не взглянул при яркой вспышке фейерверка...
– Что это?! – трубно, нахмурившись, возгласил Буро.
Это был синий, лиловый локоть, почерневший до искры на сгибе, яркой звёздочки с красными вкраплениями.
Отто посмотрел внимательно, безразлично посмотрел и ответил, слово за словом выпуская, как птенцов марблс:
– Это доказательство, господин, что подсматривать за вами, шпионить за вами я не на-ме-ре-вал-ся... Бутон-биг-Надир? Уважаемый, чести не имел быть знаком с тобой, господин. Приношу свои извинения.
– Принимаю. Взаимно.
– Взаимно.
Буро, он в общественном мнении, как ни крути, навсегда останется Чудовищем Моря. В такое время суток и при подобных обстоятельствах и знакомые побоялись бы следовать за ним. Отто было всё равно. До своего шатра Буро дотащил его быстро.


Беглый осмотр показал, что руку легче отрезать. И даже правильней. Как раз по локоть, где яд временно сдержан от распространения поясом огоньков дроидов, во мраке ночи выглядевшим одной яркой звездой. Над ней следует отрубить руку, и предоставить дальнейшее дроидам регенерации. Ибо в противном случае выйдет то, что называется «оливкой прижечь». Альтернатива – промывать противоядиями человека насквозь целиком. То есть, ещё более неприятными ядами.
– Как предпочитаешь? Разом или Олива звать?
– Зачем тебе это? - цедя слова, спросил Отто.
«Зачем, зачем, дурилка. Славный, но совершенно простенький пацан...» Зачем?.. Затем, что сто тысяч раз Пажу Буро клятвенно обещал покровительство для конкретно этого насупленного телёнка. Все морские клятвы перебрал, обещая! И своими же ро-глассами ущучил!
– Вопрос на вопросом отвечают...
– ...дураки, господин, знаю, ду-ра-ки. Имею полное право.
Буро покачал головой, хорошая, несмешная шутка.
– Не нужно Олива, сезон, два обойдусь левой рукой.
– Пей.
Графинчик был узкогорлый, хрустальный, тяжёлый. Вода ледяная, без вкуса и запаха.
Буро так скоро извлёк из-под низкого столика широкий, тупорылый, разделочный нож, ясно, что неспроста он там живёт. На столик руку Отто положил и нажал. Без приготовлений, без какой бы то ни было паузы. Как приснилась рука, огоньки – и всё... Нифига не больно.
– Очень сожалею о моих кусачих игрушках... Очень.
– Пу-стя-ки...
– Он не для тебя, мальчик.
– Я уже понял.
– Нет, ты не понял.
– Куда яснее. Я не спорю, господин. Не пара, неровня, так далее... Я вижу теперь.


В самых разных кругах, от специфических небесных рынков до крупных земных не принято цокки партнёров отнимать, присваивать. Ревность выказывать не принято. Но если уж случается, то, как личные коллекции, личные заморочки, обсуждению не подлежит.
Отто понял ситуацию, как то, что это он вторгся в отношения людей, полудемонов, которые явно не завсегдатаи никаких цокки рынков. Вторгся, может, и по праву, но вот на продолжении настаивать не следовало. Ему было так горько и от глупости своей, и от надежд глупых, рухнувших.


Биг-Буро за последнее время очень изменился.
Застарелая боль, выдержка каждодневная и ежёминутная всегда облагораживали его лицо, но и убавляли яркость. Освободился, навёрстывал.
Его кожа приобрела тёплого, янтарного цвета смуглость и здоровый гладкий блеск. Зелень проявлялась отдалённо. В довольно узких губах поселилось немного высокомерия и доли на две сверх него чувственности. Обыкновенной человеческой и ача... Без «короны» рогов, лысый, с обручем по лбу он выглядел мало необычно, и много внушительно, небожителем.
Перенесённая скорбь не уйдёт окончательно с высокого лба, из миндалин глаз. Миндаль горький. Буро казалось, он всё время теряет, судьба его вымощена дорожкой сплошных потерь. Сетовал. А это не судьба, это сама продолжительность жизни. Долго жил, многих пережить довелось.
Такому грандиозному существу Отто смотрел в лицо... Куда ему спорить? Не из трусости, а согласен: неровня, не пара.
Единственное, что противилось: ожог белоснежный вокруг груди у Пажа, кораллом расходящийся, под левой лопаткой не замкнутый. Красный светильник Цокки-Цокки водил по нему лучом, как Отто губами. «И что, анисовый цокки, больше никогда? Совсем никогда?»


Остаток Соломенной Ночи Отто провёл самым няшным образом, ноги в тазике полоща, выгоняя остатки злой тени с охромевшей ноги, обкусывая за соломкой соломку, безразличие к их дивному вкусу и кратким Впечатлениям переживая как неловкость.
А Буро покоя себе не находил: безруким, так хоть не хромым! Дёргался, прекрасно зная, что поверхностной ране нужны лишь вода и время. Как мог, развлекал Отто, живописал радужные перспективы всего, чем он цокки своего цокки готов за отступничество утешить.
Ещё вчера подобное Отто во сне бы не привиделось! Сегодня ему скучно слушать. Скучно и тоскливо.
– Хочешь менялой быть в игровом районе? Кто с кем на обмен не сумеет договориться, все к тебе пойдут!.. Хочешь в единоличное распоряжение целую голубятню? Каждый вечер они приукрашенных сплетен, о, сколько в клювах принесут! А как опытны в ласках, а как безотказны!..
«Ага, – несправедливо думал Отто, – мадам в заведении, всю жизнь мечтал».
Несправедливое пренебрежение, Буро предлагал шик.
В реалиях же такого мега образования, как Южный Рынок, владелец голубятни, то бишь, владелец намоленого места, общеизвестного, удобного как птичкам, так и заказчикам почтовых, всяких прочих услуг, он – птица крупная, на узловом центре гнездящаяся, могущая тут же забацать что угодно по своему вкусу. Личные соревнования может организовывать, распоряжаясь универсальной доской объявлений. Голуби хозяину этого места на все лады ворковать будут, на глухие рыночные задворки нипочём не улетят, расчётливое племя.


– Чего сам-то ты хочешь? – спросил Буро, поняв, наконец, что болтает не о том.
– Нафинг... – в сторону глядя, бросил Отто на неизвестном ему языке и плеснул больной ногой в тазике.
– Ты боишься меня? Затем и не хочешь ответить?
– Нет, – улыбнулся Отто, почему-то вопрос показался ему смешным.
– Тогда... Да ведь ты марблс-мания! Не сплетник и не торговец, я как-то запамятовал.
– То есть, Паж говорил обо мне?
– Угу... Да что же тут можно подарить... Ваши поля и столы не покупаются, не продаются, не в этом их смысл... Подыграть тебе что ли, хочешь партию, от меня – поддавки?! Что тебе проиграть?
Отто рассмеялся и покачал головой. Если б он боялся этого вельможу, этого полудемона Южного... То ненавидел бы и презирал, и всё сразу стало бы где-то нормально, как-то разрешимо... Но, чем обаятельней, непосредственней, щедрей раскрывался Буро, тем глубже уходил в себя Отто, сознавая, насколько «мальчик, не для тебя». Можно со стороны принять за боязливое оцепенение. Ногами плескал, разговора не поддерживал, хотел исчезнуть, провалиться сквозь тазик и сквозь землю.
Буро упрям. Задержать гостя ему необходимо. Хромым в утреннем тумане уйти – худшее, что мог сделать однорукий, несчастный телёнок.
– О, знаю! Хочешь набор неприрученных цыплят? – нахмурился. – Не ври, что не хочешь!
Опыт есть опыт! Попал, хоть и не с первого раза.
Отто встрепенулся:
– Цыпа?! Уважаемый господин имеет в виду...
– Отто-марблс-бай! Прошу тебя, мальчик, просто – Буро. Имею их, и в виду, и в кисете. Два пятка Цыпа... Неприрученных цыпа, – подчеркнул Буро.
По какой причине он подчёркивал это?


Обобщающее название шариков марблс – птенцы. Наборы противников зовутся: канарейки и кукушата. Они могут отличаться по договорённости разными окрасами, качествами. Классика – когда размер одинаков. Канарейки однотонны и начинают, кукушат бросают вторыми и они пестры.


Цыплятами же называются марблс редкостные, желанные, невзирая на то, что их отличительное качество не помогает в игре. Оно сближает цып с живыми артефактами.
У марблс-мания море разливанное личных ритуалов, суеверий, амулетов.
Из последнего наисильнейший, привязанность к которому достигает порой вершин безумия, это личный набор птенцов. Ими не всегда играют, не всем показывают, порой никому, но всегда носят с собой. Возможно – первый в жизни набор. Возможно, принесший особенную удачу. Возможно – цыпа.
Качество же цып таково – они сбегаются к хозяину по щелчку его пальцев. Надо быть неподдельно повёрнутым на чём-либо, чтоб пережить восхищение таковой способностью вполне.


Прикатываются цыпы не дальше, чем с противоположной стороны широкого стола, но выглядит... Обворожительно! Если проиграл сдуру марбл-талисман, за ним, за простым-то шариком идут гостем в Собственный Мир. Идут в слуги. За цыпа на дно бы морское пошли! За своих прирученных цыпа!
На щелчок чужой руки они не реагируют, утратив хозяина, становятся обычными стекляшками. Скрытой механики наипростейший образец. После создания цыпы «приручаются» пальцами, тепловым узором подушечек пальцев и ладоней правой руки, хозяина впредь не меняют.
Их редкость зависит от редкости материала. Почти любой модулятор скатает, а вот «цыпа-стекло», так его и назвали в честь марблс, модуляторы не производят.
Это дополнительный пункт, сближающий цыпа марблс с живыми артефактами. Стекло для них производят левой рукой, превращением в Собственном Мире. Не кто попало, человека в цыпа-стекло превращают технари, схему материала держа в уме, проецируя в форму, пригодную для модуляторов. Стекло это магнитное, для экспериментов оно надо Карату, больше вроде бы и никому.
Уже потому понятно, что необратимо запечатлеваются тепловые линии пальцев, когда технологии на грани дроидских, магнитное стекло, как материал.


Торговать набором цыпа – признаваться в своём хищничестве. Кажется, что такого? Но есть разница, когда про тебя знают, что без Чёрного Дракона ходишь, другое вслух, в лицо произнести: «Гляньте-ка, что я вчера вечерком скатал!»
В кругу Секундной Стрелки, подобное бесстыдство принято, в ещё худших узких кругах, а в широких нет. Нужно торговать через кого-то, то есть ему отстегнуть. Торговаться с богатым марблс-мания, достаточно циничным, которого не смутит свежее происхождение желанной игрушки. Проблемы, сложности...
Поэтому цыпы торгуют как вина – выдержанными. На этих непритязательных с виду шариках есть знак, объединяющий набор. Добавлен одиннадцатый шарик, которым не играют, на нём – встроенный счётчик лет. Через тысячу лет цыпы считаются выдержанными, очистившимися от своего недроидского происхождения. Когда миновал тысячный год, не только закоренелый хищник, любой марблс игрок их без колебания возьмёт в руку.
Чистоплюи, и ещё какие, страстные марблс игроки. Не играют ведь физически грязными шариками. Запрещено и неудобно. Идея символической и фактической чистоты – их суеверный пунктик.
Когда марблс игрок собрался на Арбе ночь покататься или на облачный марблс рынок улетает на несколько дней, он суеверно старается подгадать, чтобы вход в начальную партию был против соперника – чистого хозяина.


Биг-Буро ушёл за ширмы, погремел оттуда кисетом, произведя замирание у марбл-асса в животе, и потряхивая парчовым мешочком, на петле шёлкового шнура его небрежно крутя, вернулся.
«Ууух ты!..» – протянула в Отто часть не затронутая грусть-печалью.
В качестве противовеса нецке продет в шнурок одиннадцатый шарик-цыпа. Буро самодовольно предъявил его на широкой ладони, развернув счётчиком вверх.
К удивлению самого Буро, давненько не перебиравшего свои сокровища, счётчик показывал красивое число: один – один – один – один... Тысяча сто одиннадцать лет прошло с их создания. Сделал Биг-Фазан, это помнил Буро, знаменательный день был... Сегодня тоже.
И вдруг миндальные тёмные глаза Буро расфокусировались печалью...
– Ведь ты же не решишь, что я тебя обманываю, Отто? Так дёшево... Не подумаешь, что подсунул чьи-то?
– А в чём дело, уважаемый Бутон-биг... Буро... С чего я должен так решить?
– В чём? Так ведь правой рукой проверяют неприрученность...
– А, ну да...
«Как можно было забыть?»
– Нет, не подумаю. А обманешь, через год с претензией вернусь!
Они хором засмеялись.
Отто перестал и отрезал:
– Уважаемый, я не возьму их. И буду делать, что захочу. И ты делай что хочешь.
– Я и делаю, что хочу. Пытаюсь убедить тебя: просьба – не угроза, подарок – не цена. Я прошу понять... Отступиться... Если веришь, возьми.


В играх марблс, как в самых разных обособленных областях наук и развлечений, обыкновенные вещи и понятия имеют свои названия на внутреннем арго.
Чисто-белые марблс называются на нём «днешными», в смысле – нетронутыми, однодневными, как создаваемые ради одной партии, разбиваемые после неё. Белые шарики, в силу упомянутых суеверий, считаются днешными, чистыми навсегда, их не разбивают. При всей простоте окраса и материала, белые марблс особо любимы игроками.
Отто перебирал в кисете, катал на ладони, пять и ещё пять цыпа-днеш, не глянцевых, матовых, как цыплята в пуху. Столкновения и ноготь его не оставляли следов на их боках. Два пятка неприрученных цыпа-днеш, которые будут сбегаться к нему по безобманному полю Гранд Падре, стоит лишь щёлкнуть пальцами...
Взял. Не ради цып, ради дарителя. И Пажа, пусть будет счастлив.
«Не виноват ты, что дурак я... Такой дурак, что, похоже, и сам не виноват. Была бы дурость рукой, попросил бы и её заодно отрезать...» Собрался повторить упрямо, что мол, всё понял, но ничего не обещает. Да зачем?..


После рассвета кто-то уже стучался к Буро, хлопал в ладоши. Пошептался с хозяином на входе, ушёл...
Когда с главных рядов Южного Рынка ветер смёл сорбент, а на боковых высохли последние склизкие тени, Отто был с миром отпущен.
Телохранитель, Биг-Фазан-Карат уже поджидал его за пологом.
– Моё дело, – сказал, – до рамы проводить, или до шатра твоего. Имеешь его на Южном? Хоть сразу, хоть до вечера броди.
Сразу.
Отто был богат, однорук, разбит. Ожог от тени ро-гласс и тени, лечащие от ожога, сказывались.
Обернулся в конце ряда.
«Громадный какой... В жизни к этому шатру не подойду. Будь благополучен, будь счастлив Паж. С дроидами, ага, с чудовищами, ага, с цокки своими, в вашей Шамании... Где угодно, Паж, с кем тебе угодно!..»

Похожие статьи:

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Портрет (Часть 2)

Рассказы → Обычное дело

Рассказы → Последний полет ворона

Рассказы → Потухший костер