Дроиды. Гелиотроп. Роман. Часть 3. Глава 8

03.08

Тишина, глухая, невыносимая тишина. Гром вспоминал. Дока, кого ещё, дока за дверью.
Новый опыт был для него – повиниться. Случилось некоторое время назад, из-за боя на правом крыле... Гром едва не стал настоящим хищником, в схватке с протеже, как выяснилось, одного из шаманийцев. Приоритеты неверно расставил, надо – сначала общинные. Даже не так, сначала и потенциально общинные. Внимательней надо, развлечения, схватки и грабежи, личное на втором месте.
Станут отчитывать? Да только ли отчитывать?.. Изменение статуса, хароном не бывать? В лунный круг не заходить сколько-то дней, лет? Или совсем изгнание, изгнанник дважды?..
Для человека его психического склада и советы-то унизительны. Тем не менее, шёл, куда и когда назначено Докстри своими ногами, по ночной степи, оставив за спиной озерцо лунного света, держа указанное направление, и вскоре узрел в степном мраке отдельную низкую луну. Полумесяц. Бубен испорчен, оторван лоскут...
«Ба, так они всё же настоящие. Я думал, дроидская магия...»
Под полумесяцем личный тайничок Докстри и общий с Пажом.
Не сразу заметил дока, растянувшегося на земле, слившегося с ней. А как же свет полумесяца? Светлый пластик одежд и светлая кожа?
Матового, чёрного метала латы были на Докстри, маска закрывала лицо. Белый оскал клыков – угрожающей, ломаной молнией. При появлении Грома Докстри, тихо рассмеявшись, немедленно снял маску.
Вместо ожидаемого порицания и вероятного приговора Гром получил недолгую исповедь старого шаманийца, бывшего жулана. И она оказалась посильней...


Его собственные латы сделались Докстри настолько велики, что мог прятаться в них черепахой, голову-руки-ноги втянуть, через горловину змеёй вылезти. Что он и сделал.
– Примерить желаешь? Хех, не стесняйся.
Ну, и Грому наколенные щитки ниже стоп. Посмеялись. Жуланьи латы плотные, цельные. Душно в них зверски, давным-давно не смазанных ойл. Блаженство выбраться наружу. Третьим собеседником, бестелесным, Докстри оставил маску, прислонив к сухому стволу, зубами стиснутыми отсвечивать. В сиянии полумесяца перед ней валялось громадное, пустое тело жуланьих лат.


– Ты счастлив был бы, а, нынче, здесь, если б того мальчика не стало? – спросил Докстри без упрёка и вызова, безо всякого перехода. – Нет, я серьёзно. Представь, что его нет. Ты доволен?
Гром, латами заворожённый, как ребёнок игрушкой, смутился.
– Нет, док-шамаш. Не доволен.
– И ведь забыл?
– Да, уже забыл.
– А вспомнил бы – живым вспомнил. И потом бы он умер у тебя в голове. В руках. И так каждый раз, каждый раз, каждый раз! – тихий голос Докстри повысился, и он закашлялся, как обычно. – Гром-шамаш, если за первейшее условие счастья человек ставит иное, кроме как – чистую совесть... Я ему либо очень завидую, либо очень не завидую. Первейшее и достаточное... Я тебе, Гром-шамаш, сейчас кое-что про себя, жулана, расскажу.


Пообещав, Докстри полез доставать из тайничка коробку сластей и бутылки с водой.
Шаманийцы неприхотливы, он особенно аскетичен. Как утончённость, таким аскетом сделанные, запасы можно понимать. Вода – чистая из миров, без Впечатлений. Сласти – чистый сахар, без ароматов, без фруктовых кислинок. И Гром любил подобное, однако до конца повествования не взял ни кусочка, ни глотка. Горло перехватило.
– Я не был вполне честен, говоря, как остался при Шамаш. Каштаны – моё, хех, Шамаш прекрасна... Но она стала последней, а не первой каплей. Жулан я, как есть, жулан был... Как тебе гроб этот?
Гром удивлённо поднял брови.
– Гроб – ящик, в котором хоронили людей. Не всегда люди на огоньки рассыпались. В гробах их хоронили. Иногда заживо хоронили... Хех, жуланы – самих себя заживо. Знаешь, как мы спали? Не поверишь. В этой штукенции неудобно лежать, она ж для войны всё-таки, не воюют лёжа, хе-хех! Одевать по правилам её долго. На Сугилите приедешь с вахты, с разбоя, прислонишься спиной к стенке, или спиной к спине, глаза платком закроешь... И проваливаешься в бесконечные повторы: стычек, погонь... Что наяву, то и во сне. Сил, интересов ни на что больше не остаётся. Отдыхали раз в два, три... четыре дня. Когда мозги начинают вскипать. На драконе можно верхом... Не безопасно, но это получше будет...
Докстри отпил и оговорился:
– Хех, не к тому вообще. Вспомнилось. Ну, чтоб ты понял, латники ведь крутые, да? Круто смотрятся?.. Чтоб ты понял, как они промеж себя живут.
Отпил снова.


– Жужелицы, жуланы... Я среди жужелиц самый бешеный был. Из чужих лат всегда что-то ценное добыть можно. Ойл выжать, хоть каплю. Я на Сугилит без добычи вернуться, чтоб день хоть, раз хоть, я такого не мог себе позволить. А на нём самом особо не поживишься. Страху нагнали, не лезут клинчи на него, разве гамм занесёт. Так что, я не защищал, короче, гнездо родное, не сторожил. Нападал на чужие рынки. Ну, хех, нападая же готовиться надо?.. Хоть что-то продумать, разузнать. Мне темперамент не позволял и этого! Надо было всё и сразу. Облюбовал Жук. Киббайков на нём, хе-хе, у меня, как у белки хорошей, с дюжину было припрятано! Он же взбрыкивает постоянно, Жук! Один тайник раздавит, другой разбросает, третий не затронет... Я предпочитал простые кибы. Ездят быстро, но если что – бабах! Успевай спрыгнуть! Взрывались. От удара, от перегрева. Хех, зато дёшево и сердито! Мне нравилось, что рынок этот дурней меня. Нравилось, как он чокнутых уравнивает. Никому не ведомо, когда встряхнётся, покрывалом расправится, горами вздыбится, будто скомкали. А дурни вроде меня на Жуке имелись... Наши, жуланы тогда отступили, временно... Человеческая природа! Сколько прошло тысячелетий, а мне саднит такую ерунду вслух признать: наши, жуланы, иногда отступали!
– Наверное, потому что не наши наступали.
– Верно подметил! Гаммы гуляли на Жуке, на случайных гостей охотились. А ещё левые гости, бывало, ставили лагерь у входа... Ставили и снимали... С Центрального Рынка марблс-игроки серию партий взяли моду заканчивать на Жуке. Ну, мягко говоря, не умно. Смысл – у кого рука дрогнет. Азарт. Жук сам-то дрогнуть не дурак! На этих из клинчей никто не охотился. Лишь на другие кланы. Никогда не забуду одну погоню... Как мы на киббайках над их столом игровым пролетали! Надо сказать, тогда я отдал им должное, доиграли партию до конца! Мы не нарочно, мне самому некуда было деваться. Выход перекрыт, ущелья тоже. Вовремя жужелицы наши подоспели.


Докстри прервался, прислушался: ветер в степи. Сухой по сухой траве.
– А был тогда, Гром, в силе, ныне измельчавший, клан Колчанов. Колченогие они были. Регенерация, хех, хорошая вещь! Слишком хорошая. У них байки, как шарики! Я утрирую, конечно, но суть понятна, крутобокие такие кибы... Кто-то ноги себе переломал, а это на скалистых рынках как нефиг делать, кто-то просто беспрерывно в седле. Они ж исцеления верхом ждали! А байки низенькие, маневренные, всем хороши, только получился – колченогий народец! Нищие, Гром-шамаш!.. Сильные, но нищие. Даже и латы неполные носили, а накладки. Маски из двух частей, нижняя – накладка на подбородок. Шамкают, когда говорят, разрез рта двигается. Удивительно, что в подобной экипировке столько лет протянули! Но храбрые, этого не отнять...


– Ситуация сложилась... Я гонял одного колчана... Ну, то есть он-то решил, что это он меня гоняет! Но вскорости вышло наоборот... Хех, хе-хе!.. Кха-кха-кха... Шикарный, жирный колчан! Колёса киба ойлом на весь Жук воняют, о байках они заботились. Соблазнительная добыча! А потом я его как-то потерял... Меня ещё смущать начало, что по времени пора загудеть Жуку и встряхнуться. На нём, чем дольше затишье, тем страшней. Ношусь, озираюсь... Ущелья сменяются разветвлениями, чисто речными, впадают в горные долины... Ни колчана, ни перемены ландшафта... Затем с вершины я заметил его опять и одновременно, что не один его гоняю... Колчан вылетел на большую, удобную для обзора равнину, и явно выдохся. Он всё пытался взять направление к раме, а гаммы, я семерых насчитал, отсекали от неё. Гармошки их слышно с вершины. Что их семь, мне – апчхи! Чхать! Я как рявкнул, как рванули они – не разбирая дороги! Тут Жука и тряхнуло... О, как: я выкарабкивался час не меньше, байк искать - смысла нет. А расстояния там большие... Безводные. Я надеялся только, что уцелел хоть один из гамм верхом. Уж он-то мимо меня не промчит! Вот мне разом и байк, и добыча! Да, кое-кто уцелел...


– В толк не возьму, как, но лагерь случайных людей от рамы был переброшен в дальнюю часть рынка, считай, невредимым. Жук пошутил. Ты помнишь ещё, Гром-шамаш, какие они, люди ненашенские? Ровно киббайки колчанов! Кругленькие, махонькие, обтекаемые. Жалостно смотреть. Я с вешними не контактировал, не связывался с Техно Рынком, а тут вдруг целая группа над пенковым столом. Сбились вокруг него, смотрят затравленно, не рухнет ли что ещё. Но это фигня всё... Не в этом дело. Гаммы, они как охотятся? Когда ещё не взяли след? Они кругами, спиралями ездят, прочёсывают, и на гармошках переговариваются. Я прислушался... Уцелели пять из семи точно. Как и я, решили Жука прочесать... Где невысокие холмы образовались, на верхушку первый гамм взлетает - полный обзор ему. На угловую, свежую долину, на столовый матрас их дурацкий. На колчана... Колчан выжил...


– Он мчался, на крутых разворотах выпуская «закрылки». Такие штуки в районе задних колёс. Хех, колёс? Когда сам байк – колёса!.. В общем, чтоб бесшумно, спец-модифкация, стандарт – чтоб ещё скорее и на повороте не заносило. Это мне нравится в их байках, да, хех, да... Жаль, недокумекал, как на наши переставить... Мимо вешних чужаков он мчал, откуда не слышно гармошек гамм и, пролетая, зацепил закрылком одного из вешних. Бишь, секирой горизонтальной, вешнего зацепил. Ногу отрезал чисто, как фьюить!.. Тот даже не упал! Колчан – остановился... Спрыгнул с байка, подхватил его. Регенерация дело долгое, верно? Но если сразу приложить, может и не понадобиться. Он встал на одно колено перед раненым и приложил отрезанную голень. Вообрази... Марблсы вешние к своему бегут... Колчан нагрудником с ойл держит обеими руками голень, приложив на место. И гармошки гамм играют... Всё ближе и ближе... Ойл – вещь! Воды-то нет, вода б помогла, но ойл есть, он воды ещё лучше.


– Представь, Гром, открытое поле, с любого холма – насквозь. Вешние бегут, гармошки перекликаются, ближе-дальше, дальше-ближе... Ещё ближе... Колченогий в дрянных латах, как изваяние, не шелохнувшись, на одном колене перед вешним человеком, лица на нём нету, стоит и ждёт. Когда огоньки пропадут по резу. Морда, подбородок вперёд выставлен. Колченогий, убогий, стрёмный...
Докстри потянулся. Сухой, сипловатый голос поменял регистр...
– Я, Гром, до жуланства больше всего голубок любил. На Центральном Рынке одной не осталось, которую не попробовал бы. И любимицы имелись, но больше привлекал свежачок! А вот парней не выносил на дух. Не голубей, а вообще. К борцам ходил редко, потому что не нравилась мне моя злость. Обязательно вскипало что-то, мало победить, надо добить! Что на борцовском ковре, то и на гонках: догнать мало, надо подраться. Меня к жуланам не удивительно, что привело... Драки вдоволь, рожи не видно!
– А тут вдруг... Колчан, коленопреклонённый, как прорисованный на щите, как геральдика. Перед гладеньким, крохотным, испуганным человечком. Стоит на одном колене, подбородок выставив. Не шелохнётся... Я думаю, он меня не видел, пешего. Он слушал байки и гармошки, а я его видел, я... За всю свою жизнь я не видел ничего красивее!.. Ни голубки, ни танцовщицы прекрасней не видел!.. Чем этот убогий колчан... Крепкий, упрямый, абсолютно бесстрашный. В высоком небе имел небесных танцовщиц, но и они... Ничего в жизни красивей я не видел, чем этот клинч, замерший на одном колене! Ничего и никого! Он был прекрасен... Я испытал почтение к человеку. Если б у дроидов был царь царей... Я вдруг понял, Гром, что такое красота. Он не видел меня, а я смотрел и смотрел... Надеюсь, этот колчан жив по сию пору, надеюсь, с ним всё в порядке. Когда я людям без масок обратно привыкал, а они улыбались мне, я в их улыбках этого колчана, не морду его, не маску, а его - коленопреклонённым снова и снова видел...


– Как шип я был, Гром, хех, без преувеличения, ровно как ядовитый шип. Пока он на актинье сидит, и тот сложнее меня устроен! С какой-то соображалкой её связан, выстреливать может и возвращаться. Паж рассказывал мне. Может не весь яд выпускать, а я... Хех!.. Кхе-кхе-кхе...
Докстри закашлялся сквозь смех:
– Видел голубку и всё выпускал! Видел врага, а мне любой парень враг был, кто глаза не опустил сразу же, одно к одному, гнев выплёскивался как яд. На правом борцовском меня невзлюбили, да и самому противно. Думаю, кому, сколько от природы дано буйства, над этим человек не властен. Я из рядов, где сокки-голубки порхают, не выходил вообще, редко – на правое крыло размяться. И вкуса к ним не утратил! Мне нравились всякие разные. Я всяких ценил, но особо тех, которые про наготу. Что мне их тряпки! Вырядиться и парень может, тааакие гуляют порой! Ха-ха, Вяхирь из них, из них, хе-хе, который ойл первым унюхал! Тааакие!.. Плечики узкие, бёдрами крутит, мордаха прикрыта, свернёшь да и плюнешь: тьфу, парень! Ни цокки, ни в морду дать, никакого удовольствия! А голубки, что любят нагими летать, да ещё танцевать, да ещё целой стайкой, ооо!.. Честно, я устал, не телом, устал не от ласк, а от выбора! Всё боялся пропустить, не успеть! Как будто меня гнало что-то! Как будто я каждую обязан попробовать! От неистощимого разнообразия, от новой голубки, мерещившейся за всяким поворотом. Измотался, отцепись уже, как бешеный. Сколько можно. И богат-то особо не был, спустя годы, не понимаю, чем я-то им нравился? Хех, не понимаю, чем!..


– Теперь смотри, Гром, как ценитель, бывало: сезон подряд пред глазами ничего, кроме голых тел. Очень, очень недурных тел! Совершенных, исключительно девичьих. И вдруг в другой жизни - клинч. Колченогий, латы – дрянь дрянная! Челюсть дальше носа выпирает – лучше б ведро одел на башку! Как монумент коленопреклонённый... Голубки нагие мои перед ним, как настоящие голубки. Ничто, птички. Ну, вьются вокруг, а он Коронованный... Что голубицы перед ним?.. Ничто... Мне казалось, он сиял. Казалось, гармошки гамм его хвалят, он мне дроидом показался... Тогда я сказал внутри, что тебе сейчас сказал, что опротивел себе в свирепости. Противен стал, мерзок. Не отдавал отчёта, пока не с чем было сравнить, смотрел не в ту сторону. Когда через минуту я дрался за него с гаммами, этого колченого я не жалел, я его боготворил. На кланы, эмблемы, интересы, на гордость кланов мне было чхать. Апчхи. Почтение, вот, не жалость, я испытал почтение... Бесило раньше, меня всё бесило в парнях, и гордость и трусость вдвойне, и униженность и гонор, но вот это... На одном колене... Вот оно, хех, вот... Хех... Надеюсь, он жив и в порядке.


Докстри вдруг показалось, что самое главное не высказал, не донёс. Он взял Грома за голову, за лицо и повторил горячо:
– Нет, не было! В том, что колчан этот сделал, не имелось такой уж отчаянной необходимости! Вешние марблс-дурилки не бросили бы своего! На киббайке пассажира не подвезёшь, но гаммы вполне могли привезти им воды и направить к горному озеру! Правда, и Жук мог встряхнуться снова, непредсказуемо... Хех, так это опасно равно всем, кто и с ногой, кто и без ноги! Лютой необходимости не было! Добро всегда неуместно, хех... В иных обстоятельствах оно называется нормой... Колчан не его ногу, не его вылечил, он меня вылечил.


– И ты хочешь сказать, – спросил Гром, – что прямо-таки от ношения масок люди утрачивают дроидские черты?
– Не утрачивают. Проявиться им негде. Жизнь – война... Слишком регламентированы. Скажи, тебе доводилось пить запретное?
– Вроде как, нет...
– Но ты в общих чертах представляешь что там?
– Естественно. Ничего особенного. Как если бы будни правого крыла Южного Рынка во Впечатлениях влаги...
– Хех, ага, угу... Тогда послушай, что расскажу... Хех, ты, в общем, и правильно, и неправильно понимаешь. Паж звал, я летал с ним на Ноу... Ноу Стоп... Ну, что сказать, мне из котла, котёл шикарный, досталась, – Паж фыркнул, – ерундовина. Недроидская война. Эпохи до дроидов. Ему, может и ерундовина, а меня вряд ли что могло поразить больше! Чем скажу, хех, скажу. Ничего общего с нами. Бомбу представляешь? Нет? Ясно... Ну, представь охапку брошенных ножей. Связку отододи брошенных в толпу.
– Зачем?
– Чтобы стало понятно.
– Нет, зачем брошенных?
– Потому что, где-то там враг. Возможно. Представь, кто-то летит на драконе в высоком небе со связкой медянок отододи в руке. Каждая способна задушить не одного человека, а столько их, сколько бывает на главных рядах Южного Рынка в Соломенный День. Кто-то летит и сверху бросает их на, по-нашему, по-клинчевски, на вражеский рынок, на континент. И попадает в него, а не в море. Представь, что он делает так много раз за день. На следующий день то же самое. Как пекарь сластей просыпается и идёт вытягивать сахарные нити, так небесный клинч набирает с утра медянок и взлетает, чтобы днём сбрасывать вниз. Не видя куда, не видя на кого. Хех, не узнает, отнюдь не узнает, не поинтересуется, на кого.
– Такого не могло быть. При всём уважении, док.
– Гром, я это видел в запретном Впечатлении.
– При всём уважении, док-шамаш, в такое трудно поверить. И Паж пьёт их?
– Угу, хех.
– А ты его спрашивал, зачем? Чего привлекает?
– Спрашивал. Острота. Привычка, без острого неуютно становится. Ноустопщика по фляжке и на Южном узнаешь.
– Факт, замечал.


– Док-шамаш, и чем всё закончилось там, на Жуке?
– Я тихонько ушёл. Живо расценил, откуда ворвутся в долину гаммы. Хотел сделать так, чтоб они даже не потревожили их. Сделал! Я же ненормальный! Двое тогда ушли от меня. Смогли убежать. А троих я сделал! Пеший! На Сугилит я вернулся с тремя латами! И с тремя киббайками гамм!.. Хе-хе!.. Представляешь, как меня встретили?! Впервые я дрался не за себя, не развлечения ради. Но почему-то... Три эти, которых... Когда мы в лица взаимно... Без масок им когда в лица глядел... Они все предпочли смерть... На Сугилите я латы сбросил, вообще задушился, не мог уже в них. Рухнул и заснул... Доооовольный... Собою довольный!.. Жук видел во сне, но вешних не было... Не было колчанов, а только гаммы. Столько гамм, что задавили бы меня. Они сходились... И опускались на одно колено... Жук вздрагивал и крушил их, давил, проглатывал, но не меня. Меня обходил. Я вздрагивал, и сон повторялся...


– После того я стал никчёмной жужелицей! Плохо экипированные клинчи стали напоминать мне колчанов. Я не мог охотится на них. На гамм не мог... И вдруг в Шамании...
– Вы сражались в ней?
– Ну, да. Уходить-то мне было некуда, я не собирался из жуланов уходить... Таким, как я, на континенте и в небе пресно. Всё пресно: происходящее, выпитое... Опа... – лик Шамаш!.. Я ведь не помнил про того колчана, в смысле не думал о нём нарочно. Обратно я к тому времени изголодался по голубкам! Когда лунный свет Шамаш увидел... Смутный, перевёрнутый лик, меня как торкнуло. Вслух, вырвалось просто, как сейчас помню: «Невозможная, я видел человека превосходней тебя...» И она улыбнулась!.. Наверное, кто-то уронил каштан, но она – улыбнулась, клянусь! Шамаш кивнула мне! Вот так, Гром, на самом деле я остался в Шамании. Каштаны идеально подошли! Ни риска, ни мук совести, и во сто раз острей! Фьить, фьюить!.. С той поры я не забрал ничьей жизни. Но я – докстри... Из тех, что забирают свою, кончают с собой... Гром, как дорого я дал бы, чтобы понять: что заставило покончить с собой моих предшественников? Ведь которое подталкивает меня, есть такое дело, подталкивает, оно не имеет отношения к Шамании! К моему прошлому относится... Интересно, как было у них?


– В Шамании, в лунном кругу я увидел и этот жест, коленопреклонения, внезапно, будто указатель на пути. У нас, жужелиц и клинчей, вообще такое не принято, такого не бывает. И я сначала не понял, кто тут король, хех. Кто основной самый. А оказывается для каждого свой док, а больше никто. Ты сильный, Гром, ты после первого каштана быстро околемался. Но чаще бывает так: когда лунный круг уже вывел танцора, конвульсии прекратились, пена из рта... Человека надо как можно скорее поднять, причём на ноги. Усадить, хех, и скоро поднять. Это как бы с распространением сил связано. От Огненного Круга после каштана силы не хотят отдаляться. Голова проясняется – туда дотекают. В руки, да, они ближе. А в ноги нет, если не поставить на них. Так и выходит, что человека ставят хотя бы на одно колено, чтоб стопа на земле, потом на обе стопы. А кто ставит, скорей всего тот, кто и будет док ему, хех, получается... Мне этот жест за указатель стал как бы.
– Док-шамаш, прости мою небрежность. Такое больше не повториться.


В откровенной исповеди, чуждой приукрашивания и стыда, Докстри опустил момент действительно вторичный, к делу не относящийся, к тому же из относительно недавних времён, когда ради голубок-сокки Докстри ещё покидал изредка Шаманию. Однако момент нарушал категоричность его бессчётных «всегда, никогда». И возымел последствия.
Из любопытства он побывал некогда на мальчиковом, большом Цокки-Цокки. Не понравилось. Партнёра не выбрал, чего хорошего в парнях, как партнёрах, в упор не понял. Но запомнил путь. А поскольку сокки и танцовщицы там всё же бывают, однажды он проследовал за крошкой, направлявшейся с Мелоди в сторону сладкого анисового рынка. Во всяком случае, ему так показалось. Когда мозги набекрень, мысли в одном направлении текут. Туда или не туда летела танцовщица, выяснить Докстри было не суждено.
Он попал за пологом в анисовую, масляную тьму, на вечеринку без света, под стоны наслаждения контрабасов, виолончелей и людей, где не видели, кто – кто, кто с кем, где на ощупь, где единственно узнаваемые цокки-басы часто сбивались, а то и вовсе откладывали смычки, где прерывались низкие барабаны, и снова возобновляли ритм.
Что не сокки, а парень захватил его в плен, Докстри мог понять без труда, но вот чего не смог – отказаться.
Его рот был исключителен, его рот был воплощённым блаженством. Ни одна голубка не отдавалась нежней, ни сверху, ни снизу не доставляла большего наслаждения. Голубки, по крайней мере, с Докстри, они отдавались, а этот парень, он любил, он присваивал. Каждым движением признавался в любви. Его руки хотели от Докстри так же много, как его губы, цокки забирал его, лаская. Докстри поклялся бы, что это человек, давно и страстно влюблённый, дорвавшийся...
Покинутый на скате блаженства, не успевший шепнуть спасибо, он услышал имя виртуозного цокки-бая. Хвалебное прозвище. Кто-то, с кем явно перемещались в связке, потянул его в масляный, анисовый мрак, мурлыкнув еле слышно, с придыханием: «Суприори...» Человека с таким прозвищем Докстри не знал. Выяснять? Разыскивать? Ему?..

Похожие статьи:

Рассказы → Обычное дело

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Потухший костер

Рассказы → Последний полет ворона

Рассказы → Портрет (Часть 2)