Загадка Ренн-ле-Шато

                           

                  Si  vis  me  flere,  dolendum  est  primum  ipsi  tibi.

 

                  “Если  ты  хочешь,  чтобы  я  плакал  -  начни  плакать          

                           первым» /лат./

 

 

 

 

 

    -… И  я  был  в  Аркадии,  -  сказал  как-то  мой  друг,   после  того  как  осушил  пятый  бокал  пива  и,  бросив  полный  сожаления  взгляд  на  опустевшее  дно,  поставил  его  на  стол.  Сделав  столь  неожиданное  признание,  он  затребовал  себе  ещё  два  пива  и,  откинувшись  на  спинку  плетёного  стула,  стал  терпеливо  дожидаться  заказа,  положив  обе  руки  на  отяжелевший    живот  и  обратив  задумчивый  взор  к  осеннему,  пасмурному  небу.

 

  В  этот  спокойный,  сентябрьский  вечер,  отмеченный  на  редкость  сухой  и  тёплой  для  такого  времени  года  погодой,  мы    сидели  за  выставленным  на  тротуар  столиком  возле  нашей  любимой  пивной  на  Лиговском,  и,  потягивая  холодное  пиво,  беседовали  о  разных  разностях.

   После  того,  как  устами  кума  было  озвучено  известное  классическое    изречение,  перед  моими  глазами  встало  знаменитое  полотно  Николя  Пуссена  «Аркадские  пастухи».  Атмосфера,  окружавшая  наш  предыдущий  разговор,  была  такова,  что  мне  не  составило  особого  труда  вызвать  в  памяти  композицию  этой  замечательной  картины:  аркадские  пастухи,  склонившиеся  в  глубоком  раздумье  перед  старинным,  поросшим  мохом  надгробием,  и  рядом  с  ними  строгого  вида   женщина,  ликом  и  одеянием  подобная  Минерве.  Её   рука  простёрта  по  направлению  к  могильному  камню,  на  котором  резцом  неизвестного  каменотёса   высечена  короткая  фраза,  исполненная  глубокого  философского  смысла  и  сокровенной  мудрости. 

  ET  IN  ARCADIA  EGO!

  «И  я  был  в  Аркадии»…

  

  —  Поделись,  дружище,  -  почтительно  спросил  я,  восхищённый    возвышенной  и  благостной  печалью    друга,  -  что  за  мысли  пришли  в  твою  светлую  голову,  коль  скоро  ты  перешёл  на  язык  мудрецов  и  философов?  Ты,  наверное,  задумался  внезапно  о  бренности  всего  земного  и,  наверняка,  хотел  сказать,  что   даже  самое  идеальное  благополучие  зиждется  на  хрупком  фундаменте  случайного,  который  подмывают  воды  неизбежного.  Если  не  ошибаюсь,  ты  именно  это имел  в  виду?

  Голос  моего  друга  зазвучал  только  после  того,  как  ему  принесли  очередной  заказ.

  —  Я  имел  в  виду,  -  сказал  он,  -  что  одно  время  работал  водителем  в  турфирме  «Аркадия»,  о  чём  тебе,  между  прочим,  уже  не  раз  сообщалось,  но  ты,  как  всегда,  всё  пропускаешь  мимо  ушей…

 

  Отрезвлённый  таким  прозаическим  ответом,  я  вдруг  вспомнил,  что  кум  действительно  не  так  давно  рассказывал  мне,  как  хорошо  он  пристроился  в  туристической  фирме с   таким  поэтическим  названием.  Своим  новым  местом  кум  очень  дорожил  и  гордился,  приписывая  его  получение  особому,   наисчастливейшему    стечению  обстоятельств.  Сидя  за  баранкой  фешенебельного   туристического  автобуса   и  колеся  по  гладким,  обкатанным  дорогам  Европы,  он  благодарил  судьбу  за  такой  щедрый  подарок,  справедливо  полагая,  что  наконец-то  получил  заслуженную  награду  за  все  свои  прежние   мытарства  и  невзгоды.  Всё  складывалось,  как  нельзя  лучше,  но,  тем  не  менее…  что-то  вдруг  заставило  его в   один  прекрасный  день  разорвать  контракт  с  процветающей  фирмой  и  вновь  надеть  на  себя  жёсткую,  ненадёжную  лямку  дальнобойщика.

 

   В  своё  время  я  пытался  расспросить  друга  о  причинах  такого  внезапного  ухода,  но  никакого  толкового  ответа  не  получил.  Кум  отвечал  туманными,  обрывочными  фразами  и  вообще  говорил  об  этом  крайне  неохотно.  Что,  впрочем,  не  помешало  ему  один  раз  разродиться  такой  тирадой,  после  которой  я  долго  чесал  в  затылке,  дивясь  глубине  и  меткости  сказанного.  «Как  говорится,  бог  дал  -  бог  взял,  -  многозначительно  изрёк  мой  друг  и,  подумав,  добавил:  Только  вот  забирает  он  почему-то  всегда  БОЛЬШЕ,  ЧЕМ   ДАЁТ.»

   И  вот  теперь  кум  сам  затронул  больную  для  себя  тему,  причём  безо  всякого  на  то   принуждения  с   моей  стороны.

 

  —  Скажи-ка  лучше,  знаешь  ли  ты,  кто  такие  тамплиеры?  -  спросил  вдруг  он,  пронзив  меня  насквозь   пытливым,  испытующим  взглядом,  на  остроте  которого  почему-то  совсем  не  сказалось  количество  спиртного,   употреблённого  за  весь  день.

 

Вопрос  был  неожиданный,  но  он  не  застал  меня  врасплох.  Я  был  вправе  ожидать  от  своего  друга  чего  угодно,  и  к  тому  же,  мне  ли  было  не  знать,  кто  такие  тамплиеры?!  О-о-о!  Дорогая  моему  сердцу  тема  легендарного  средневекового  рыцарства  как  ничто  другое  волновала  меня  в  юношеские  годы,  когда  я  зачитывался  романами  Вальтера  Скотта  и  Вольфрама  Эшенбаха.  Тамплиеры  -  неустрашимое  воинство  Христово!  Гордые  и  отважные  рыцари  Храма  с  красными  лапчатыми  крестами  на  белых  развевающихся  плащах!  Надёжный  оплот  христианского  мира  на  Востоке,  защита  паломников,  идущих  на  поклон  Гробу  Господню,  гроза  коварных  и  злобных  сарацин,  бесчинствующих  на  дорогах  Святой  Земли.

   Сердцу  тамплиера  неведом  страх,  рука,  сжимающая  меч,  не  знает  устали.  Неувядаемой  славой  покрыли  себя  тамплиеры  в  боях  с  азиатскими  язычниками.  

  Также  я  хорошо  помнил,  что  за  феерическим  и  стремительным  взлётом  могущественного  Ордена  последовало  столь  же  стремительное  падение.  В  начале  14-го  столетия  Король  Франции  /кажется,  это  был  Филипп  Красивый/  неожиданно  изменил  своё  благожелательное  отношение  к  тамплиерам,  обвинив  их  в  государственной  измене.  Более  того,  им,  рыцарям  Христа,  было  ещё  предъявлено  обвинение  в  страшном,  неслыханном  богохульстве  -  в  возрождении  древнего  сатанинского  культа!..  По  истечении  двух  веков  Орден  Тамплиеров  внезапно  сошёл  с  исторической  арены,  оставив  после  себя  память,  запечатлённую  главным  образом  в  великих  ратных  подвигах  и  воинской  доблести. Вполне  понятно,  что  в  истории  Ордена  осталось  немало  тёмных  страниц,  которые  никому  не  удавалось  прочесть…

 

  К  чему  кум  спросил  про  тамплиеров,  я  не  имел  ни  малейшего  представления,  а  потому  не  спешил  делиться  с  ним   имеющимися  у  меня  сведениями.  Чтобы  не  раздражать  друга  своей учёностью,  я  на  всякий  случай  отрицательно  мотнул  головой,  давая  понять,  что  знать  не  знаю  никаких  тамплиеров.

  —  Тамплиеры  -  это  были  такие  рыцари,  -  коротко  пояснил  кум.

  Снабдив  меня  такой  исчерпывающей  информацией,  он  перешёл  к  своему  рассказу,  поведя  по  обыкновению  речь  издалека.

 

  Как  уже  говорилось,  поступление  на  службу  в  «Аркадию»  было  ознаменовано  наиболее  благоприятным  расположением  небесных  светил  над  отчаянной   кумовой  головой.  Место  его  работы  включало  в  себя    южные  французские  провинции,  прилегающие  к  Восточным  Пиренеям.  На  роскошном,  двухъярусном  «Сканиа»,  настоящем  передвижном  дворце  на  колёсах,  он  обслуживал  русскоязычных  туристов,  расселённых  по  уютным  отелям  Арьежа  и  Гаронны.

   Чаще  всего  ему  приходилось  бывать  в  местечке  Ренн-ле-Шато,  что  находится  в  сорока  километрах  от  Каркасона.    Места  эти  интересны  тем,  что  через  них  некогда  пролегала  дорога  паломников  Сантьяго-ди-Компостелла.  Наиболее  же  примечательным  являлось  то,  что  история  скромной  деревушки  Ренн-ле-Шато  была  напрямую  связана  с  Орденом  Тамплиеров.  Рассказы  о   гордых  рыцарях  в  белых  плащах,  возводивших  здесь  свои  замки  и  командорства,  приводили  в  восторг  неискушённых  туристов  и  придавали  увлекательной  поездке  в  горы  особую  романтическую  прелесть.

 

  Конечно,  главной  же  достопримечательностью  этих  мест  считался  замок  Монсальват,  стоявший  на  вершине  горы  Бланшфор.   Это  была  главная  резиденция  рыцарей-тамплиеров,  где  заседал  капитул  Ордена.  Согласно  преданиям,  в  замке  некогда  хранились  несметные  сокровища,  а  также  святыни  и  реликвии,  имевшие  огромное  духовное  значение  для  Тамплиеров.  Про  удивительный  замок  было  сложено  немало   легенд,  и  откровенные  небылицы  настолько   тесно  переплетались  порой  с  историческими  фактами,  что  очарованные  слушатели  охотно  принимали  на  веру  и  то  и  другое.

 

  Само  собой  разумеется,  что  туристы,  путешествующие  по  Восточным  Пиренеям,  рассчитывали  в  первую  очередь  посетить  именно  Монсальват  -  и  вот  в  этом-то  и  заключалась  основная  загвоздка.  Дело  в  том,  что  никакого  замка  Монсальват  на  самом  деле  не  существовало.  То  есть  на  вершине  горы  Бланшфор  действительно  имели  место  какие-то    развалины,  но  вряд  ли  кто-нибудь  смог  бы  с  уверенностью  доказать  их  принадлежность  той  самой  легендарной  цитадели.  Время  не  пощадило   застывший  каменный  корабль,  обратив  могучего  исполина  в  жалкого  карлика.   В  бесформенных    очертаниях  руин  лишь  приблизительно  угадывались  линии  стен и  башен,  а  с  наступлением  темноты  останки  былого  величия  полностью  сливались  с  грядой  горного  массива. 

   Всё  это,  конечно,  не  имело  ничего  общего  с  тем,  что  было  обещано в   рекламных  роликах  и  буклетах.  Не  было  ни  роскошных  чертогов,  отделанных  золотом  и  серебром,  ни  таинственных  подземных  гротов,  в  которых  тамплиеры  хранили-де  свои  сказочные  богатства,  ни  пышных  райских  садов  с  павильонами  любви,  где  благородные  рыцари  сторицей  вознаграждали  себя  за  доблестное  служение  Гробу  Господню.  Не  было  также  и  фешенебельного  ресторана  «Босеан»,  открытого  якобы в   главном  пиршественном  зале,  и  будто  бы  до  мелочей  восстановленного  в   своём  первозданном   виде.  Согласно  рекламе  еду  там  подавали  точно  так  же,  как  и  во  времена  раннего  средневековья:  в  медных  блюдах,  спускаемых  сверху  на  железных  цепях  через  специальные  отверстия  в  потолке.

  В  составе  меню  смело  были   заявлены  редкие,  изысканнейшие  блюда,  которые  подавались  когда-то  к  столам  почтенных  синьоров,  такие,  например,  как  сандвичи  из  молок  карпа  на  анчоусном  масле,  пирожки  с  мареннскими  устрицами,  тушёными  в  мадере,  перигорские  трюфеля  и  проч.

 

  Но  всё  это  являлось  лишь  рекламным  трюком  -  не  более  того.  Строительная  фирма,  которой  было  поручено  проводить  восстановительно-реставрационные  работы,  неожиданно  обанкротилась,  а  другая  фирма,  взявшаяся  доводить  до  ума  то,  что  было  начато  первой,  заломила в   связи  с  наступившим  кризисом  совершенно  немыслимую  цену.

   Сроки  восстановления  замка  без  конца  переносились,  из-за  чего  смета  никак  не  могла  найти  должного  согласования.  Всё  это  время  вопрос  о  реставрации  находился  в  подвешенном  состоянии,  и  дело с   места  не  двигалось.  Но  поскольку,  благодаря  умело  организованной  рекламе,  основная  часть  путёвок  в  Ренн-ле-Шато  была  продана,  и  отступать  было  поздно,  находчивые  туроператоры  придумали  весьма  остроумный,  хотя  и  достаточно   рискованный  выход  из  положения.

 

  Дело  чаще  всего  обставлялось  таким  образом:  перед  поездкой  в  Монсальват   автобус  с  туристами  делал  короткую  остановку  в  какой-нибудь  маленькой  скромной  деревушке,  расположенной    в  предгорье.

  Там  толпа  туристов  направлялась  в  местную   харчевню,  где  уже  сидели  два  или  три  подставных  лица,  переодетых  селянами.  Каждый  из  них  в  меру  отпущенного  ему  таланта  должен  был  изображать  из  себя  человека,  наблюдавшего  или  же    столкнувшегося  с  каким-либо  сверхъестественным  явлением  в  окрестностях  замка.

   Окружив  себя  толпой  благодарных  слушателей,  «очевидцы»  принимались  рассказывать  о  том,  как  они  «своими  глазами»  наблюдали  таинственные  огни,  вспыхивавшие  по  ночам  в  пустых  оконных  проёмах,  или  как  им  приходилось  слушать  удивительную  музыку, звучавшую   в  центральной  башне, исполняемую  невидимым  оркестром,  и  как  в  перерывах  между  полонезами  и  ригодонами  из тех  же  окон   раздавались  порой  такие  дикие  крики,  от  которых  кровь  стыла  в  жилах. 

   Эти  загадочные  истории,  преподнесённые  умелыми  рассказчиками  весьма  обстоятельно,  вскоре  доводили  доверчивых  слушателей  до  нужного  состояния.  Некоторые  из  них  начинали  вслух  высказывать  сожаление  по  поводу  того,  как  необдуманно  согласились  они  принять  участие  в  столь  рискованном  путешествии. 

    Когда  гид  деликатно  напоминал  о  том,  что  пора  трогаться  в  путь,  между  участниками  группы  начинались  прения  относительно  того,  куда  направляться   дальше.  Большая  часть  туристов  склонялась  к  тому,  что  в  этой  местности  уже  осмотрено  достаточно  много  интересного,  и  можно  с  чистой  совестью  поворачивать  назад.   Если  же  менее  напуганное  меньшинство,  демонстрируя  самолюбивое  упрямство,  продолжало  настаивать  на  продолжении  экскурсии  - тут  уже  к  работе  подключался  другой  актёр,  сидевший  до  того  где-нибудь  в  стороне  и  терпеливо  дожидавшийся  своего  «выхода».

 

  В   ряде  случаев  это  был  «старый,  видавший  виды  рыбак»,  одетый  в  промасленную,  брезентовую  куртку,  облепленную  для  убедительности  густыми  лохмотьями  рыбьей  чешуи.  Заросшее  седой  щетиной  лицо  его  было  изрезано  вдоль  и  поперёк   глубокими  шрамами,  а  одна  нога  заканчивалась  характерной,  грубо  обработанной  деревяшкой,  которую  он   выставлял  наружу  из-под  стола  так,  чтобы  она  была  у  всех  на  виду.  /Всё  это,  разумеется,  являлось  великолепно  изготовленной  бутафорией/.

   Сперва,  симулируя  буйное,  пьяное  веселье,  рыбак  отгорланивал  какую-нибудь  старинную  рыбацкую  песню,  а  затем,  потребовав  себе  новую  пинту  рома,  разражался  долгим,  хриплым  смехом,  словно  потешаясь  над  сомнениями  и  колебаниями  иностранных  маловеров.  «И  я  видел  это!  Видел  своими  глазами,  разрази  меня  гром!»  -  восклицал  он,  стуча  при  этом  по  столу  своим  огромным,  волосатым  кулачищем,  на  который  была  нанесена  фальшивая  наколка  в  виде  «Летучего  голландца».  Это  своё  «видел»  он  повторял  бесчисленное  количество  раз  до  тех  пор,  пока  кто-нибудь  из  туристов,  привлечённый  его  экстравагантным  видом  и  загадочными  воплями,  не  спрашивал,  наконец,  что  же  такое  он  видел  и  почему  об  этом  надо  кричать  на  весь  трактир,  колотя  кулаками  о  доски  стола?

   Дождавшись  нужного  вопроса,  актёр,  играющий  рыбака,  победно  ухмылялся,  а  затем,  раскурив  длинную,  вересковую  трубку,  принимался  рассказывать  свою  историю,  леденя  души  слушателей  всё  тем  же  зловещим  хриплым  смехом,  который  по  мере  приближения  к  кульминации,   вырывался  из  его  уст  всё  чаще и   чаще.  «Да!  Я  видел  её  своими  глазами  и  осязал,  как  рыбак…  и  как  мужчина…»  -  то  и  дело  восклицал  он,  истово  крестясь  на  алебастровое  распятие  Христа,  стоявшее  при  входе.

 

 … Не  так  давно,  в  ночь  на  Петров  день  ему  пришлось  ловить  форель  в  озере,  что  заполняет  большую  котловину  сразу  за  ближайшим  перевалом.  Ночь  была  тихая,  луна  светила  ярко,  и  вода  в  озере  была  спокойная,  как  в  аквариуме…  Неожиданно  рыбак  услышал  чей-то  жалобный  голос,  зовущий  на  помощь.  Оглядевшись  по  сторонам,  он  увидел  какую-то  женщину,  барахтавшуюся  в   камышах.  Как  всякий  благородный  человек,  рыбак  сразу  смотал  удочки  и,  подплыв  поближе,   помог  неизвестной  купальщице  забраться  в  лодку.  Женщина  была  холодная  и  скользкая,  как  саламандра  -  очевидно,  ей  слишком  долго  пришлось  просидеть  в  воде  -  но  от  холода  при  этом    почему-то  не  дрожала.  Везя  спасённую  на  берег,  рыбак  невольно  обратил  внимание  на  то,  что  она   необыкновенно  красива,  хотя  в  красоте  её  присутствовал  элемент  чего-то   жутковатого  и  нечеловеческого.    Глаза  камышовой  пленницы  -  огромные,  немигающие  и  зелёные,  как  болотная  тина,  взирали  на  смущённого  рыбака  с  горячей  признательностью  и  даже  страстью…  «Она  была  хороша,  эта  чертовка!  Просто  чудо,  как  хороша,  забери  её  холера!  И  потом…  на  ней  же  почти  ничего  не  было…  И  хоть  я  человек  строгих  правил,  в  церковь  хожу  регулярно,  да и   не  к  лицу  мне в   мои-то  годы  затевать  что-либо  эдакое,  но  тут  даже  меня,  старого  сома,  разобрало  не  на  шутку…»

    Старого  сома  разобрало  настолько,  что  уже  через  пару  минут  он  сжимал  в  своих  объятиях  прекрасное,  хотя  и  подозрительно  холодное  тело…  «А  что  мне  оставалось  делать?!..  Я  был  сам  не  свой!  Она  извивалась в   моих  руках, словно  угорь!  От  её  поцелуев  кровь  булькала  и  пенилась  в  моих  жилах,  как  перекипевшая  уха  на  огне!..»

Жаркая  любовная  сцена  на  лодке  близилась  к  своей  завершающей  стадии,  когда  охваченный  страстью  рыбак  заметил  вдруг,  что  изо  рта  его  новоиспечённой  подруги    вместо  обычного  человеческого  языка  высовывается  раздвоенное  змеиное  жало.  Это  разом  охладило  пыл  перезревшего  любовника.  Смекнув,  что  к  чему,  он  попытался  освободиться  от  непрошенных  объятий,  но  не  тут-то  было…  «Эта  чертовка  присосалась  ко  мне,  как  водяной  клещ,  и  чем  настойчивей  я  пытался  избавиться  от  неё,  тем  упорнее  и  яростней  она  за  меня  цеплялась…»   В  конце  концов  рыбаку  удалось,  призвав  на  помощь  все  Крестные  силы,  каким-то  образом  сбросить  жуткую  пассажирку  за  борт;  однако  та,  прежде  чем  уйти  под  воду,   успела  уцепиться  за  его  ногу.  «Она  держала  мою  ходулю  мёртвой  хваткой,  -  хрипел  рыбак,  выкатывая  из  орбит  глаза  и  вываливая  язык  на  сторону,  как  удавленник.  -  А  я  ничего  не  мог  поделать!  В  последний  момент,  когда  стало  ясно,  что  эта  каракатица  не  отстанет,  пока  не  утянет  меня  за  собой,  я   схватился  за  свой  разделочный  нож…»  /вниманию  слушателей  тут  же  предлагался  огромных  размеров  нож  с  волнистым  от  частых  зазубрин  лезвием  и  массивной,  костяной  рукоятью  грубой  фаллической  формы/.

   Доведённый  до  крайности  ловец  форели  решился  на  отчаянный  поступок.  Этим  самым  ножом  он  без  колебаний  рубанул  себя  по  захваченной  ноге  чуть  выше  колена…

  / Тут  окружающие,  как  правило,  ахали,  в  ужасе  отшатываясь  в  сторону  от  рассказчика./

  «Что  же  вы  хотите?!  -  ухмыляясь,  восклицал  он,  торжествующе  стуча  уродливой  деревяшкой  об  пол.  -  Ничего  другого  больше  не  оставалось,  а  иначе  бы  мне  крышка.  Да,  я  потерял  свою  ногу  -  опорную  ногу!  -  зато  спас  свою  бессмертную  душу,  а  это  намного  важнее.  Уж  поверьте  мне!»

 

   Подводя  черту  под  своим  драматическим  монологом,   рыбак  издавал  на  высокой  ноте  победный  клич  «йо-охо-о!»  и  жестом  триумфатора  вскидывал  вверх  волосатый  кулак  с  фальшивым  «голландцем».  Затем  вставал  и,  ни  на  кого  не  глядя,  с  достоинством  удалялся,  горделиво  потряхивая  своей  чешуйчатой  робой,  которая  при  каждом  его  шаге  гремела,  точно  боевая  кольчуга.

 

  После  его  ухода  к  притихшим  туристам  подходил  хозяин  трактира.  Он  просил  у  гостей  извинения  за  чересчур  вольный    язык  старого  браконьера, а  затем  голосом  полным   скорби  «прояснял»  ситуацию… 

 

  Что  это  за  женщина,  никто  ничего  толком  сказать  не  мог,  но  ходят  слухи,  что  она  как  две  капли  воды  похожа   на  одну  туристку,  бесследно  исчезнувшую  при  осмотре  замка  примерно  около  года  назад.  Правда,  та  женщина  исчезла  не  совсем  бесследно.  Кто-то  вроде  бы  видел,  как  она  свалилась  во  внутренний  колодец  замка,  когда  пыталась  сделать  снимки  шахты  колодца.  Так  это  было  или  нет  -  установить  трудно.  Вытащить  её  не  успели,  но и  тела  потом  не  нашли.  Колодец  оказался  весьма   глубок. /Некоторые  старожилы  уверяют,  что  он  напрямую  соединяется  с  озером  подземным  тоннелем/.  Как  бы  то  ни  было,  но  за  этим  местом  прочно  закрепилась  дурная   слава.  Даже  днём  многие  водители  избегают  теперь  ездить  по  дамбе,  ограждавшей  озеро,  предпочитая  пользоваться  окольными  путями.

 

  Хозяин  отеля  считал  своим  долгом  поставить  об  этом в   известность  зарубежных  гостей,  которые,  видимо,  не  слишком   хорошо  себе  представляли,  в  какие  места  они  попали.

 

  После  такого  откровенного  разговора  утихали,  как  правило,  самые  закоренелые  скептики,  и  вопрос  о  том,  продолжать  путь  к  замку  или  же  поворачивать  назад,  решался  однозначно.

  Но  случалось  так,  что  и  этот  приём  не  срабатывал  до  конца.  Иной  раз  в  группе  попадался-таки   экстремал-любитель  острых  ощущений,  урезонить   которого  было  очень  непросто.  Как  правило,  это  был  какой-нибудь  серьёзного  вида   юноша  в  очках,  чей  сумрачный  взор  то  и  дело  озарялся  блуждающими  огнями  сокровенных  истин.  С   этими  беспокойными  туристами  хлопот  было  больше  всего.

 

  Для  усмирения  таких  настырных  апологетов  оккультизма  пускался  в  ход  последний,  самый  сильный  козырь.

   Когда  группа    начинала  взбираться  вверх  по  тропе,  ведущей  к  замку,  где-нибудь  на  изумрудном  горном  склоне,  усыпанном  цветущими  эдельвейсами,  им  встречалась  отара  овец,  которую  пас  седой  старик-пастух  в  широкополой  соломенной  шляпе  с  длинным,  суковатым  посохом  в  руках.

    Он  степенно  приветствовал  взбиравшуюся  наверх  молодёжь,  напутствуя  её   обычными  для  подобного  случая  стариковскими  шутками-прибаутками;  но,  узнав  об  истинных  намерениях  смельчаков,  менялся  в  лице.  «О,  судари  мои,  не  делайте  этого,  -  восклицал  старый  пастух  и,  сняв  соломенную  шляпу,  сокрушённо  качал  белой,  как  снег,  головой.  -  Опомнитесь,  пока  не  поздно. На  моём  долгом  веку  /а  я  пожил  -  дай  бог  каждому!  -  ни  одна  из  тех  экскурсий,  что  направлялась  к  замку,  не  вернулась  назад  в  полном  составе.  А  некоторые  совсем  сгинули!  Что  с  ними  случилось  -  не  знает  никто…»

 

 … Прошлым  летом,  таким  же  пригожим,  солнечным  днём  мимо  него  прошествовала  очень  похожая  группа  весёлых,  молодых  людей,  вознамерившихся  на  свой  страх  и  риск   подняться  в  горы.  Между  ними  и  стариком  тогда  состоялся  разговор  /тоже  похожий  на  этот/,  в  процессе  которого  старик,  движимый  христианским  человеколюбием,  сделал  всё,  чтобы  вразумить  юных  путешественников.  Но  тогда  голос  его  остался  «гласом  вопиющего  в  пустыне».  

  Посмеявшись  над  стариковскими  наставлениями,  и  окрестив  их  «глупым  суеверием»  и  «дремучим  невежеством»,  молодые  люди  смело  двинулись  дальше  вверх  по  круче.  Как  сейчас   видит  старик  их  стройные,  спортивные  фигуры,  ловко и   бесстрашно  карабкающиеся  вверх  по  крутому,  каменистому  склону,  подсвеченному  бледно-лиловыми  лучами  заходящего  солнца…  

 

  Всё!  Больше  он  их  не  видел!  И  никто  их  не  видел с   тех  пор!  И  хотя  пропавших  потом  искали  всеми  доступными  средствами:  обращались  к  полиции,  вызывали  спасателей  со  специальными  собаками,   прочёсывали  окрестности  с  помощью  местных  жителей,  -  но  никаких   следов  обнаружено  не  было!  Вся  группа  в  полном  составе   вместе с   гидом  пропала,  как  в  воду  канула…

 

  Некоторое  время  спустя  после  того  случая  старику  как-то  пришлось  перегонять  свою  отару  через  горный  поток,  что  берёт  начало  с  ледников   Ането   и  проносит  свои  бурные  воды  мимо  неприступных  бастионов  Монсальвата.   От  зоркого  глаза  пастуха  не  укрылся  характерный  блеск  какого-то  небольшого  округлого  предмета,  застрявшего  между  камнями,  по  которым  он  перебирался  на  другой  берег.  Нагнувшись,  пастух  извлёк  из  воды  бутылку  из-под   бардолино,  тщательно  запечатанную  воском.

  Принеся  свою  находку  домой  и  распечатав  её,  старик  обнаружил  в  ней  несколько  скомканных  клочков  бумаги,  исписанных  мелким,  убористым  почерком.  Не  было  никаких  сомнений  в  том, что  автором  послания  являлся  один  из  участников  пропавшей  группы. / Ещё  тогда  старик  успел  приметить  в  руке  одного  из  них  винную  бутылку  тёмно-вишнёвого  цвета./  Молодые   люди  явно  собирались  весело  и с  размахом  отметить  своё  пребывание  в   стенах  старого   командорства.   Что  же  помешало  им  это  сделать?!

 

  Высушив  уцелевшие  бумажки  над  огнём  и  прогладив  их  как  следует  куском  отшлифованного  гранита,  заменявшего  ему  утюг,  старик  потратил  несколько  вечеров  кряду,  разбирая  при  тусклом  свете  керосиновой  лампы   расплывшиеся,  неясные  каракули.

 

  То,  что  удалось  прочесть,  едва  не  свело  с   ума  старого  овцевода!  Нет,  это  невозможно  пересказать  своими  словами:  это  надо  читать  вслух  и  вникать  в  смысл  каждой  фразы  в  отдельности… 

   Роняя  скупые,  старческие  слёзы,  пастух  доставал  из-за  пазухи  пачку  жёлтых,  истрёпанных  листков  и  с  трудом  шевеля  по-стариковски  непослушными,  подагрическими  пальцами,  принимался  перебирать  их,  предлагая  туристам  самим  ознакомиться  с  содержанием  написанного.

 

   Это  бутылочное  послание  должно  было  окончательно  сломить  упорство  непокорных  туристов,  а  потому  составители  его  потрудились  на  славу. Содержание  записок  потрясало  и  завораживало! 

 

 … Судя  по  отдельным  предложениям  и  фразам,  которые  можно  было  собрать  из  расплывшихся,  фиолетовых  иероглифов  и  пятен,  автор  письма,  как  и  его  товарищи,  подвергся    нападению  какого-то  неведомого  существа,  обитавшего  в  замке  Монсальват.

   Послание  изобиловало  неясностями,  недоговорённостями  и  недомолвками.  «Безнадёжно  испорченные  сыростью»  страницы  придавали  письму  надлежащую  достоверность,  а  отсутствие  прямой  связи  между  эпизодами  помогало  нагнетать  атмосферу  таинственности  и  страха.  Зачастую  фразы  обрывались  и  повисали  в  воздухе  на  самых  захватывающих  местах,  как  если  бы  автор  был  застигнут  на  месте  врасплох  каким-нибудь  внезапным  видением,  что  не  дало  ему  довести  начатую  мысль  до  конца.

 

 … Согласно  сделанным  записям,  всё  шло  относительно  гладко  до  тех  пор, пока  туристы  не  спустились в   подвалы  замка,  где  находилось  главное  святилище  тамплиеров.  Служитель,  производивший  уборку  в  подвальных  помещениях,  конечно,  предупредил   их  о  том,  что  вход  посторонним  сюда  строго  воспрещён.  Но  молодые  люди  остались  глухи  к  его   предостережениям,  равно  как  и  к  словам  доброго  пастуха,  повстречавшегося  им  ранее.

  Незадолго  до  закрытия  музея   молодые  искатели,  одержимые  порочным  любопытством,  словно  шаловливые  дети,   спрятались  за  тяжёлыми  портьерами,  которыми  были  задрапированы  стены  залов.  Подождав,  когда  все  помещения  опустеют,  и  служители  вместе  с охраной  покинут  территорию  замка,  они  потихоньку  выбрались  из  укрытия  и  вновь  спустились  в  подвал…

 

  «… Тут  сердце  моё  исполнилось  робостью  и  сомнениями,  -  было  написано  на  одном  из  первых  листков,  -  которыми  я  не  преминул  поделиться  со  своими  товарищами.  Но  вместо  понимания  натолкнулся  на  едкие  замечания  и  оскорбительный  смех.  «Трусам  не  место  в  наших  рядах!  -  воскликнул   Макс,  срывая  с  дверей  последнюю,  самую  тяжёлую  печать.  -  Впрочем,  вы  можете  идти,  но  предупреждаю  -  у  нас  длинные  руки!»  Мой  друг  по  обыкновению  шутил,   вместо  того,  чтобы  прислушаться  к  моим  словам.  А  я,  к  сожалению,  не  имел  достаточной  твёрдости  удержать  его  от  этого  опрометчивого  шага», —  так   сокрушался  незадачливый  автор,  сетуя  на  излишнюю  мягкость  своего  характера,  помешавшую  ему  уберечь  себя  и  товарищей  от  неминуемой  беды. 

  

  Итак,  не  меру  любопытные  туристы  /как  следовало  из  записей/  очутились  в  зале,  убранство  которого  по  стилю  и  содержанию  намного  превосходило  всё  виденное  ими  доныне.

   Готические,  стрельчатые  потолки  опирались  на  массивные  колонны,  выполненные  в  виде  переплетённых  змей;  пилястры,  растянувшиеся  вдоль  стен,  представляли  из  себя  каких-то  неведомых  демонов,  похожих  на  водосточные  трубы.  Но  больше  всего  поражали  росписи  на  стенах.  Причудливые,  фантастические  фрески,  покрывшие  в  зале  все  вертикальные  плоскости,  не  имели  ничего  общего  с  каноническими  сюжетами  Ветхого  Завета.

 

  «…Неизвестный  живописец,  наносивший  их,  работал  либо  одержимый  пароксизмом  безумия,  либо  сознательно  стремился  подчеркнуть  свою  приверженность  древним  сатанинским  культам,  -  отмечал  потрясённый  очевидец.  -  Глядевшие  со  стен  существа  представляли  из  себя  каких-то  ужасных  гибридов  с  искажёнными  ликами  лемуров,  собак,  летучих  мышей  и  глубоководных  рыб.  При  неровном  свете  факелов  эти  гадкие  порождения  тьмы  едва  заметно  шевелились,  глумливо  ухмыляясь  и  хищно  скалясь  на  вошедшего…»

 

  Однако  наибольшее  внимание  привлекало  другое.  В  алтарной  части  зала  стоял  огромный  сундук,  отделанный  драгоценным  перламутром  и  обитый  красной  медью.  Присутствие  столь  обыденного  предмета  в  молельном  зале  поначалу  вызывало  недоумение,  но  невероятные  размеры  сундука  и  поза,  в  которой  он  застыл  /если  только  понятие  «поза»  может  быть  применимо  к  сундукам/  говорили  о  том,   что  эта  прямоугольная  громадина  водружена  здесь  не  просто  так.

 

  «… Эта  мрачная  перламутровая  глыба,  окованная  сверкающей  сталью,  была  установлена  на  небольшом  пьедестале  из  жёлтого  мрамора,  -  писал  автор,  сердце  которого,  судя  по  всему,  исполнялось  всё  большей  робостью.  -   Этот  удивительный  реликварий  можно  было  сравнить  с  окаменевшим  доисторическим  мастодонтом,  забывшимся  глубоким  сном  тысячелетий.  Однако  ж  я  готов  поклясться,  что  крышка  реликвария  слегка  дрогнула,  когда  мы  появились в   зале…  Словно  нечто  чудовищное  и  великое,  запертое  в  тесной  темнице,  проснулось  и  ожило  благодаря  нашему  вторжению…»

 

   Дальше  начиналось  самое  непонятное   и  волнующее.  Мест,  «повреждённых  водой»,  становилось   больше,  отчего  картина  и  без  того  неясная  запутывалась  окончательно.  Этот  приём  позволял   всё  время  повышать  градус,  держа  читателей  в  постоянном  напряжении.

  Чего  стоило,  например,  такое  описание:

  «… Рыцарь  прошествовал  мимо  нас   величаво  и  грозно,    как  Каменный  Гость.  Железные  сапоги  его  впечатывались  в  гранитные  плиты  со  страшным  скрежетом.  Доспехи  крестоносца  отливали  зеркальным  блеском,  разноцветный  плюмаж  на  острие  шлема  горделиво  колыхался,  словно  приводимый  в  движение  порывами  знойных  палестинских  ветров.   «Следуйте  за  мной,  судари,»  -  прогудел  он  через  забрало,  не  замедляя  шага,  и  мы  не  смели  ослушаться  его  приказа…  Мы  двинулись   следом,  несмотря  на  то,  что  страх  сковывал  наши  члены.  Макса  к  тому  времени  пришлось  нести  на  руках  -  у  бедняги  отказали  ноги…»

 

Откуда  взялся  этот  загадочный  рыцарь  в  доспехах,  отливающих  зеркальным блеском?  И  отчего  страх,  овладевший   юными  сердцами,  настолько  парализовал  их  движения,  что  даже   задиру-Макса  пришлось  нести  на  руках?  -  беспокойно  вопрошали  туристы,  вырывая  друг  у  друга  мятые  листки.  Быть  может,  молодые  люди  стали  жертвой  чьей-то  жестокой  шутки,  злого  умысла?  Но  кому  могла  прийти  охота  шутить  ночью  -  и  где?!  В  подземелье  замка!..  

  Судя  по  всему,  у  непрошенных  гостей  произошёл  затем  какой-то  конфликт  с  благородным  рыцарем,  потому  что  на  очередном  листке  уже  значилось  следующее.

  «… Какие  ужасные  вопли  он  издавал!!!  Из-под  забрала  вырывались  невероятные  звуки,  похожие  на  рычание  дикого  зверя.  Мы  кинулись   было  назад,  но,  как  оказалось,  действия  рыцаря  не  представляли  для  нас  большой  опасности.  Правда,  он  попытался  обнажить  свой  меч,  но  тот  сразу  ослабел  в  его  руке.  На  наших  глазах  произошло  нечто  неожиданное!  Доблестный  рыцарь  вздрогнул,  зашатался,   словно  его  навылет  пронзили  копьём,  захрипел  и  всей  своей  составной,  железной  массой  опрокинулся  на  каменные  плиты.  После  такого  грандиозного  обрушения   долгое  время  никто  из  нас  не  мог  произнести  ни  звука…»

 

 … Чем  дальше,  тем  путанее  и  несуразнее  становились  обрывки  из  найденного  дневника.  Казалось,  автор   сам  теряется  в  догадках  и,  торопясь  запечатлеть  на  бумаге  увиденное,  вновь  и  вновь  спрашивает  себя:  не  пригрезились  ли  ему  эти  невероятные  картины,  достойные  пера   Уолтэра  Мэпа,  или  же  он  действительно  имел  несчастье  окунуться  в  омут  ирреальной  мглы,  того  самого,  отчего  мы  милостью  божьей  ограждены  нашим  ангелом-хранителем,  и  что  подспудно  является  нам  порой   в  кошмарных  сновидениях,  навеянных    алкогольным  дурманом.  

  Далее  в  тексте  неожиданно  всплывала  какая-то  пространная  фраза  на  латинском  языке,  неизвестно  кем  и  для  чего  произнесённая.  Этой  фразы  всё  равно  никто  не  понимал  -  /скорее  всего,  это  был  случайный  набор  латинских  букв/  -  тем  не  менее,  она  производила  на  всех  неизгладимое    впечатление.

   Кульминация  же  бутылочного  сочинения  разворачивалась  на  такой  головокружительной  скорости,  что  у  читателей  дух  захватывало.  Складывалось   впечатление,  что,  испытав  на  себе    губительное  воздействие  какой-то  необъяснимой  силы,  растеряв  одного  за  другим  всех  своих  товарищей,  за  исключением  бедолаги-Макса,  / «… Держись  за  меня,  дружище,  если  сможешь!»  -  прошептал  я,  с  трудом  взваливая  его  бесчувственное  тело   себе  на  плечи/    автор сделал  попытку  спастись  бегством.

 

  Но  смешно  и  нелепо  уповать  на  проворность  своих  ног  в  таком  месте,  где  любой  коридор,  галерея,  комната,  зала  таили  в  себе  множество  скрытых  ловушек,  каждая  из  которых  представляла  смертельную  угрозу  для  чужака.

  «… Нам  некуда  было  бежать,  -  с  отчаянием  выводил  незадачливый  беглец.  -  Всюду   нас  поджидала  опасность!   Мы  метались  по  замку,  словно  волки  по  лесу,  нашпигованному    капканами  и  волчьими  ямами…  С  каждой  минутой  всё  более  явной  становилась  наша  обречённость.  В  этом  ужасном  лабиринте  не  существовало  выхода!»

 

  Это  было  одно  из  наиболее  загадочных  мест  «размытых»   записок.   Если  бегство  главного  героя  казалось вполне  целесообразным  и  оправданным,  то  по  отношению  к  его  преследователю  возникала  куча  вопросов.  Кто  именно  гнался  за  ними  -  было  совершенно  непонятно!

 

  «… Оно   не  отпускает  нас  ни  на  шаг!  -  было  написано  далее,  и  перо,  и  без  того  дрожащее,  начинало  прыгать  так  активно,  что  буквы  то  растягивались  на  две-три  строки,  то  сжимались  до  таких  микроскопических  размеров,  что  для  того  чтобы  прочесть  их,  приходилось  вооружаться  канцелярской  лупой.  -  Где  бы  мы  ни  были,  в  какой  бы  тоннель  ни  сворачивали,  на  какой  бы  пьедестал  ни  взбирались,  оно  настойчиво  шло  по  нашему  следу,  ни  на  йоту  не  меняя  своего  мерного  и  неторопливого  хода.  Не  желая  ускорять  преследования,  видя  нашу  безысходность,  оно  словно  наслаждалось  нашим  отчаянным  положением!..  

  Как  только  я  пытался  скрыться  в  одних  дверях  -  оно  тут  же  неизменно  возникало  в  противоположных  и  с  тихим  шуршанием  и  лёгким  постукиванием  начинало  своё  неумолимое  приближение. Готов  поклясться  чем  угодно,  что  если  бы  на  её  месте  оказался   какой-нибудь  иной  кошмар:  бестелесные   призраки,  выходцы с   того  света,  или  же  тени  беспощадных  носферату,  обуреваемые   жаждой  человеческой  крови,  впились  бы  волчьими  клыками  в  наши  подъярёмные  вены  -  мы  и  тогда  не  испытали  бы  большего  ужаса!..

 … Вконец  отчаявшись,  я  несколько  раз  пытался  покончить  с  собой,  невзирая  на  уговоры  Макса,  глубоко  верующего  человека.  Выброситься  из  окна  башни  и  найти  свою  смерть  на  чёрных,  острых  камнях,  щедрые  россыпи  которых  обнимали  подножие  старого  замка  -  это  казалось    наилучшим  выходом  из  положения.  Но  даже  в  такой  жестокой  малости  отказывала  мне  судьба!  Все  окна  и  бойницы  были  надёжно  забраны  чугунными  решётками,  которые,  как  нарочно,  оказались  такими  толстыми  и  крепкими,  словно  здесь  всерьёз  готовились  к  долгой,  продолжительной  осаде.  Тут  всё,  буквально  всё  было  против  меня!»

 

  В  конце  концов,  измученным  беглецам  удавалось  забраться  на  вершину  самой  высокой  башни,  где  они  заперлись  в  маленькой  комнатушке,  предназначавшейся  для  отдыха  дозорных.

  Однако  таинственный  преследователь  не  собирался  оставлять  их  в  покое.

  «… Гляди,  -  шепнул  мне  Макс,  когда  мы  с  немалым  трудом  протолкнули  заржавевший  стержень  запора  в  надлежащее  гнездо.  -  Я  буду  не  я,  если  эта  подлая  тварь  не  просочится  через  закрытую  дверь».  И  он  был  прав,  мой  добрый  друг,  тысячу  раз  прав!  Крепкая  дубовая  дверь,  запертая  на  железный  засов,  всё  равно  не  казалась  нам  надёжной  защитой.  Для  этой  ТВАРИ  не  существовало  преград!!!..

 … Мы  получили  лишь  временную  отсрочку,  которой  всё  равно  не  могли  воспользоваться.  Вход  в  эту  келью,  как  и  выход,  был  один.  Окно  закрывала  всё  та  же  чугунная  решётка,  сквозь  узорчатые  переплетения  которой  можно  было  просунуть  разве  что  руку.  На  моё  предложение    попробовать  перепилить  решётку,  чтобы  затем,  по  примеру  героев  приключенческих  романов,  спуститься  вниз  по  верёвочной  лестнице,  Макс  ответил  саркастическим  смехом.  Даже  если  предположить,  что  нам  удастся  перепилить  пару-тройку  прутьев  маленькой  пилкой  для  ногтей  -  /таковая  имелась  в  богатом  арсенале  складных  лезвий  моего  перочинного  ножика/  -  то  где  нам  было  набрать   нужное  количество  верёвок?!  Высота   башни  насчитывала  никак  не  меньше  семидесяти  метров.  Да,  оборонительные  укрепления  раньше  строили  на  совесть!.. 

 … Не  знаю,  сколько  ещё  времени  осталось  в  нашем  распоряжении  /может  быть  час-два,  может,  минут  двадцать,  а  может,  и  того  меньше/,  но  я  решил  потратить  их  с  пользой.  Невзирая  на  смертельную  угрозу,  нависшую  над  нашими  головами,  а  также  на  то,  что  рассчитывать  на  пощаду    вряд  ли  придётся,  я,  тем  не  менее,  постараюсь  записать  как  можно  более  подробно  всё,  что приключилось  с  нами   в   эту  злосчастную  ночь.  Возникает  вопрос  -  куда  я  потом  дену  эти  записи?..  Существует    старый,  проверенный  способ  -  бутылочная  почта.  У  нас,  по  счастью,  сохранилась  бутылка с   остатками  полусухого  бардолино.  Оставшееся  содержимое  мы  с  Максом  допьём  сейчас  /хоть я  и  не  переношу  сухих  вин/,  а  опустевший  сосуд  используем  в  качестве  отправочной  тары.  Под  окнами  нашей  башни  шумят и   пенятся   волны  горного  потока,  чьи  прозрачные  воды   убегают  вниз  по  склону,  чтобы  разлиться  затем  в  плодородных   долинах,  где  царят  радость и   веселье,  и  где    совсем  ещё  недавно  мы   —  /неужели  это  когда-то  было?/  -  являлись  желанными  гостями… 

  И  да  окажут  нам  боги  своё  покровительство  хотя   бы  в  этом!  Будем  надеяться,  что  волны  принесут  запечатанную  бутылку   в  руки  человека  неглупого и   рассудительного,  который,  ознакомившись  с  полученным  материалом,  сумеет  извлечь  из  него  нужные  выводы  и  донесёт  до  людей  всю  правду  о  замке  Монсальват…»

 

  Строки,  завершавшие  печальную  бутылочную  повесть,  дописывались  в  лихорадочной  спешке,  что  свидетельствовало  о  стремительно  надвигавшейся  расправе.  Их  невозможно  было  читать  без  слёз.

  «… Да,  -  с  горечью  писал  утративший  последнюю  надежду  на  спасение,  но  не  потерявший  присутствия  духа  автор,  -  только  теперь я   понял,  какими  трагическими  последствиями  могут  обернуться  ошибки  и  заблуждения  молодости,   особенно   в  тех  случаях,  когда  советы  старых,  умудрённых  жизненным  опытом  людей   не  доходят  до   ушей  самонадеянных  глупцов…    Всем  своим  существом  чувствую  я  ледяное  дыхание  смерти,  и  моё  сердце  сжимается  в  преддверии  ужасного  и  неотвратимого   конца.  Я  не  хочу  умирать  -  ведь я   ещё  так  молод!..  /это  место  было  испорчено  влагой  более  всего  остального,  но  отнюдь  не  по  вине  воды  из  ручья.   Несколько  строк  были  основательно  размыты  слезами  наиболее  чувствительных   туристок,  вполне  искренне  оплакивавших  бесславную  кончину  несчастного  путешественника/. …Пусть  моя  незавидная  судьба,  -  мужественно  выводил  он  далее  совсем  корявым,  почти  нечитаемым  от  страха  почерком,  -  послужит  наглядным  уроком  для  тех,  кому  не  сидится  спокойно  дома;  кто,  легкомысленно  пренебрегая  всеми  супружескими  и  человеческими  обязанностями,  хочет  объять  необъятное!  Пусть  эти  горе-исследователи,  прежде  чем  открывать  запретный  ящик  Пандоры,  десять  раз  подумают  и  спросят  сами  себя:  а  стоит  ли  затеянная  игра  свеч?  Не  лучше  ли  с  чистой  совестью  наслаждаться  теми  радостями  жизни,  которые  наверняка  в  изобилии   уготованы  им  благосклонной  судьбой,  чем  во  цвете  лет,  так  и  не  достигнув  высокого  совершенства,  уйти  в  небытие,  опуститься  во  тьму  кромешную,  где  лишь  вопли  и  стоны   кающихся  грешников  будут  терзать  их  слух  вплоть  до  второго  пришествия  Спасителя!?..»

 

 

  Интермедия  с  овечьим  пастухом  и  выловленной  из  ручья  бутылкой,   нравилась  куму  больше,  чем  всё  остальное.  Он    любил  наблюдать  за  тем,  как  меняются  выражения  лиц  туристов,  читавших  записки,  и  как  их  непреклонное  желание  следовать  дальше  заметно  идёт  на  убыль,  уступая  место  боязливому  раздумью  и  малодушным  оговоркам.  Этот  приём  срабатывал  безотказно!  Поучительная  история  о  чересчур  любознательных  молодых  людях,  отправившихся  на  экскурсию  в  мрачное  командорство  и  нашедших  там  свою  погибель,  остужала  самые  горячие  головы  и  смиряла  самые  гордые  сердца.   Эффект  по  окончании  чтения  был  один  и  тот  же:  туристы  единодушно требовали  посадить  их  в  автобус  и  как  можно  скорее  везти  назад.

  В  самих  записках  кума  особенно   привлекало  то  место,  где  герои   спасались  бегством  по  тёмным  и  пустым  лабиринтам  замка.  Вопрос  о  том,  кто  именно  за  ними  охотился,  долго  не  давал  ему  покоя.   Большой  любитель  всевозможных  магических  ребусов,  он  ломал  голову  над  тем,  что  же  именно  мог  представлять  из  себя  их  загадочный  преследователь,  коль   скоро  молодые  люди  были  готовы  предпочесть  встрече  с  ним  выходцев  с  того  света  или  даже  беспощадных  носферату,  вонзавших  свои  волчьи  клыки  в  их  подъярёмные  вены.

  Кум  не  однажды  брал  у   «старого  пастуха»  эти  записки  и  перечитывал  их,  не  переставая    восхищаться  изощрённой  фантазии  сочинителя.  Он  неоднократно  пытался  выяснить  авторство  пронзительных  дневников  «из  замка»,  но  никакого  вразумительного  ответа  так  и  не  получил.  

Ему  удалось  лишь  узнать,  что  источник  написанного  был  заимствован  постановщиками  мини-спектаклей  из  какого-то  старинного  рыцарского  романа,  глубоко  уходящего  корнями  в  эпоху  Сервантеса,  а  может,  и  намного  глубже.  Кум  не  оставлял  надежды  разыскать  сам  роман  /очень  уж  ему  хотелось  узнать,  что  стоит  за  «размытыми  пятнами»  «предсмертного»  послания/,  но  это  оказалось  делом  совсем  уже    безнадёжным.  Рыться  в  пыльных  библиотеках  и  архивах  у  него  просто  не  было  времени,  да  и   к  тому  же  без   хорошего  знания  французского  туда  не  имело  смысла  соваться.

   Что  бы  там  ни  было,  несмотря  на  подчёркнутую  театральность  и  на  устаревшие  речевые  обороты,  обусловленные  спецификой  места  действия,  все  эти    костюмированные  представления  проходили  на  «Ура!».      Фирма,  благодаря  тому,  экономила  огромные  деньги  но,  что  самое  главное,  все  были  довольны.  И  если  даже  волки  иной  раз  ощущали  себя  не  вполне  сытыми,  то  уж  овцы  оставались  целыми  все  до  единой.  Ни  одна  из  туристических  групп,  развозимых  кумом,  до  вершины  горы  Бланшфор  так  ни  разу  и  не  добралась,  и  сам  кум  мог  похвастать, что  за  всё  время  работы в   Ренн-ле-Шато  он  ни  разу  не  видел  развалин  замка  своими  глазами  и  даже  не  знал,  что  они  из  себя  представляют.

………………………………………………………………………

 

  Но  однажды   случилось  непредвиденное…

  Однажды…  во  время  очередной  поездки  в  горах  их  застигла  ужасная  гроза.  Небывалой  силы  ураган  обрушился  на  них,  заполнив  пустынные  ущелья  диким  рёвом и   свистом. Скалы  дрожали  под  натиском  разбушевавшихся  стихий.  С  горных  вершин  вниз  устремились  бурные  потоки  воды  вперемешку  с  вывороченными  глыбами  камней  и  вырванными  с  корнями  деревьями.

   Передвигаться  по  дороге в   таких  условиях  было  делом  небезопасным.   Спасаясь  от  разыгравшейся  непогоды,  куму  пришлось  свернуть  в  сторону  от  основной  трассы  в  поисках    убежища.  По  счастью,  блуждать  им  пришлось  недолго.  Вскоре  они  наткнулись  на  небольшой  отель,  спрятавшийся  от  бури  за  уступом  высокой  скалы.  За  почти  сплошной  завесой  дождя  едва  просматривалась  двускатная    черепичная  крыша,  слабо  освещённая  неоновыми  огнями  и  надёжно  прикрытая  кронами  старых  каштанов.

  Под  радостные  возгласы  туристов  автобус  остановился   возле    ворот,  и  вся  группа  быстро  перебралась  в  небольшой,  уютный  холл,  стилизованный  по  прихоти  хозяев  под  старинный  трактир  времён  странствующих  рыцарей  и  бродячих  проповедников. 

  По  несчастливому  стечению  обстоятельств  в  составе  группы  тогда  находился  один  турист  -  беспокойная  душа  -  который  делал  всё,  чтобы  разрушить  отлаженную  годами  программу.  Возмутитель  всеобщего   спокойствия  оказался  как  раз  тем  самым  нервным,  бледнокровным  юношей  в  больших  роговых  очках,  которому  «хотелось  всё  знать»,  и  который  своими  бесконечными  расспросами  не  давал  покоя  никому:  ни  гиду,  ни  своему  брату-туристу.

  Студент-третьекурсник   филфака,  он  страстно   увлекался  всевозможными  эзотерическими  учениями,  проявлял  большой  интерес  к  тайным,  религиозным  обществам,  являлся  преданным  поклонником  учения  сэра  Алистера  Кроули   и  запоем  читал  Лавкрафта,  Мэйчена  и  Блэквуда.  

  Как  нарочно,  этот  адепт  оккультизма  почему-то  питал  особую  симпатию  именно  к  тамплиерам.  Он  знал  историю  Ордена  намного  больше,  чем  полагалось  знать  обыкновенному  историку, и  говорил,  что  с  детства  мечтал  побывать  в  замке  Монсальват,  в  этом  «очаге  средневекового  язычества».   

  Вследствие  того  нетрудно  догадаться,  почему  все  яркие  театральные  эффекты,  построенные  в  расчёте  на  простодушных  обывателей-туристов,  оказывали  на  него  прямо  противоположное  воздействие.  Все  эти  женщины  в  окровавленных  пеньюарах,  хриплые  рыбаки   на  одной  ноге  и  седые  пастухи  с  бутылками,  выловленными  из  ручья,  только  разжигали  его  профессиональное  любопытство.   Юный  филолог с   подчёркнутым  вниманием  выслушивал  откровения  «очевидцев»,  держа  постоянно включённым   карманный  диктофон.  Порой  он  даже  затевал  настоящие  диспуты,  приводя  тем  самым   в  немалое  смущение  актёров,  добросовестно  исполнявших  свои  роли.  А  иногда  и  сам,  вдохновлённый  благодатной  темой,   принимался  рассказывать  истории  столь  занимательные,  что  внимание  аудитории  переключалось  на  него  одного.

  Так,  горя  желанием  поделиться  с  кем-либо  накопленной  информацией,  которой,  судя  по  всему,  имелось  у  него  в   избытке,  студент  поведал  собравшимся  о  странном  и  загадочном  предмете  поклонения  рыцарей-тамплиеров,  об  их  тайном  божестве,  языческом  кумире  по  имени  Бафомет!

  Да-да,  рыцари  Христа,  ревностные  католики,  пользующиеся  личным  покровительством  Папы  Римского,  защитники  Храма  Соломонова  и  Гроба  Господня  были  тайными  язычниками  -  да  ещё  какими!

  Их  удивительный  идол  Бафомет,  по  словам  студента,  представлял  из  себя  человеческую  голову,  весьма  искусно  изготовленную  из  позолоченного  серебра  с  вставленными  вместо  глаз  крупными  алыми  карбункулами.

  Магическая  голова  хранилась  в  большой  перламутровой  раке,  которая  была   установлена  в  подземном  гроте,  оборудованном  под  зал  мистических  торжеств.  В  этом  зале,  куда  допускались  лишь  Посвящённые,   имели  место  тайные  церемонии,  о  которых  невозможно  говорить  без  содрогания.  По  ночам,  в  часы   полнолуния  там  совершались  мрачные  языческие  обряды,  сопровождаемые  ужасными  человеческими  жертвоприношениями;  а  завершалось  всё  поруганием  христианских  святынь  и  самыми  гнусными  формами  разврата,  каковые  только  способен  внушить  людям  бес  сладострастия.

  Когда  нечестивые  торжества  достигали  апогея,  голова  оживала  и  вступала в   общение со  своими  «детьми».  Голосом  негромким,  но  слышимым  в  самых  отдалённых  уголках  замка  она  посылала  своё  благословение  всем,  кто  верил  и  поклонялся  ей,  пророчествовала,  наставляла  на  путь  истинный,  а  главное  -  наделяла  рыцарей  магической  властью…

 

  Доподлинно,  правда,  неизвестно,  существовал  на  самом  деле  этот  идол  или  нет.  Вопрос  о  нём  перешёл  в  разряд  великих  загадок  истории.  Тем  не  менее,  именно  это  послужило  главной  уликой  против  тамплиеров  в  деле  обвинения  их  в  кощунственной  ереси.  За  служение  мифическому  Бафомету  рыцари  Ордена  были  преданы  пыткам,  а  впоследствии  все  до  единого  сожжены  на  огне…

 

  На  эту  тему  юный  лиценциат  мог  говорить  бесконечно.  Гроза,  бушевавшая  в  горах,  только  прибавляла  ему  бодрости.  Охваченный  нездоровым  возбуждением  филолог  говорил,  что  в  завываниях  бури  ему  слышатся  голоса  блуждающих  горных  духов,  в  которых-де  обратились  души  сожжённых  тамплиеров.  Расходившегося  студента  несколько  раз   просили  помолчать,  но  его  не  унять  было  ничем

 

   Впрочем,  выходки  разошедшегося   филолога  ещё  можно  было  бы  терпеть,  если  б  не  одна  деталь,  которая  вскоре  заставила  кума  взглянуть  на  происходящее  совсем  иными  глазами.

  Нельзя  было  не  отметить  ряд  удивительных  и  странных  совпадений,  которые  возникали  как  бы  сами  собой  по  мере  того,  когда  студент,  явно  потеряв  чувство  меры,  вновь и   вновь  принимался  смаковать  жуткие  обряды,  окружавшие  загадочный  культ  Бафомета.

  Чем  чаще  произносилось  имя   языческого  идола, тем  ярче  сверкала  молния  за  окном,  и  тем  оглушительнее  грохотал  гром  над  головами  собравшихся.    Создавалось  впечатление,  будто  гроза   намеренно  подбирается  к  обитателям  этого  дома,  исподволь  собирая  и  накапливая  силы,  чтобы  затем  всей  своей    мощью  обрушиться  на  хрупкую  крышу  скромного  отеля…  

  Когда,  наконец,  самый  страшный  громовой  раскат  потряс  до  основания  гористые  окрестности  Ренн-ле-Шато,  так,  что  даже  крепкий  деревянный  каркас  дома  затрепетал,  словно  осиновый  лист,  в  гостиной  начали  происходить  совершенно  необъяснимые  явления.  Прежде  всего  огонь  в  камине  полыхнул  вдруг  с  необычайной  яркостью,  словно  кто-то  подбросил  туда  пригоршню  пороха,  а  затем  гипсовое  распятие,  висевшее  на  стене,  упало  на  пол  и  разлетелось  на  мелкие  кусочки…

 

  Среди  посетителей  трактира  поднялся  переполох. Тут  уже  не  обошлось  без  криков  и  женского  визга.  Одной  женщине  почудилось,  будто  по  стене  пронеслась  расплывчатая,  огромная  тень,  похожая  на  гигантскую  руку,  которая-де  и  сбросила  распятие  на  пол;  а  другой   /это  как  раз  была  малоопытная  девчушка-гид/  показалось,  что  в  тот  момент,  когда  в  очаге  разгорелся  огонь,  два  маленьких  уголька,  ближе  всех  лежавших  к  решётке,  вспыхнули  вдруг,  будто  два  красных  глаза!

  Всё  это  не  на  шутку  взбудоражило   туристов. У  кого-то  от  этих  постоянных  электрических  разрядов  заложило  уши,  у  кого-то  отказал  мобильный,  нашлись  и  такие,  у  кого   всерьёз   прихватило  сердце.  Почуяв  неладное,  студент  быстро  прикусил  язык.  Усевшись  за  стол,  он  поспешил  приняться  за  ужин,  но  тут  уже  сами  события,  словно  получив  нужный  толчок,  начали  стремительно  разворачиваться  по  совершенно  непредсказуемой  траектории…

 

  

  Когда  увели  в   другую  комнату  не  перестававшую  биться  в  истерике  девчушку-гида,  которой  среди  тлеющих  углей  камина  почудились  чьи-то  огненные  глаза;  когда  хозяйка  замела  шваброй  в  угол  осколки  разбитого  распятия;  когда,  наконец,  раскаты  грома  немного  поутихли  и  вспышки  молнии  перестали  ослеплять  туристов  своей  необыкновенной  яркостью…  тогда  откуда-то  с  заднего  столика,  задвинутого  в  самый  дальний  угол,  поднялся  человек,  присутствия  которого  до  сих  пор  никто  в  трактире  не  замечал…

  Внешний  вид  незнакомца  был  таков,  что  кум  поначалу  без  колебаний  причислил  его  к  отряду  тех  самых,  нанятых  фирмой    актёров,  которые,  переодевшись  в  платье  селян,  помогали     дурачить  туристов.  

  Незнакомый  мужчина  был  закутан  в  просторный  плащ  паломника,  наглухо  драпировавший  его  высокую,  статную фигуру.  Длинные,  вьющиеся  волосы  и  такая  же  борода  говорили  о  несомненном  благородстве  происхождения.  Верхняя    часть  лица  его  пряталась  в   тени,  неизвестно  чем  отбрасываемой,  что  не  давало  возможности  как  следует  рассмотреть  пришельца.

  Наверное,  именно  эта  деталь  внушила  куму  изначальное  недоверие  к  незваному  гостю,  которое,  укрепившись,  уже   не  оставляло  его  на  протяжении  всего  вечера. 

 

  Учтиво  поклонившись  оторопевшим  туристам,  незнакомец  представился  местным  краеведом  и   большим  любителем  старины,  собирающим  сведения,  так  или  иначе  касающиеся  истории  Ренн-ле-Шато.

  Потом  он  подсел  к  студенту-филологу  и  без  обиняков    завязал  с  ним  беседу. Местный  краевед  признался,  что   с  давних  пор  питает  повышенный  интерес  к  истории  замка  Монсальват,  и  что  в  данный  момент  работает  над  материалами,  имеющими  прямое  отношение  к  доктринам  учения  тамплиеров.

 

  Кум  сидел  за  столом  прямо  напротив  них  и  ему  было  хорошо  слышно  каждое  произнесённое  ими слово.  Несмотря  на  это,  чем  дальше,  тем  содержание  их  беседы  становилось    всё  менее  для  него  понятным.  Речь  шла  непосредственно  о  религиозных  таинствах   Ордена.  Собеседники  делились  какими-то  малопонятными  мистическими  откровениями  и  спорили  о  ритуальных  тонкостях  культовых  церемоний,  что  уже  совершенно  выходило  за  пределы  кумовой  компетенции.  Затем  студент  с  краеведом  принялись  горячо  обсуждать    дальнейшую  судьбу  магической  головы  по  имени  Бафомет,  духовного  покровителя  Ордена.  Было  известно,  что  после  разорения  королевскими  слугами  всех  командорств,  а  также  описания  имущества,  изъятого  у  рыцарей  вследствие  бесчисленных  обысков,  нигде,  ни в   одном  протоколе  не  промелькнуло  ни  малейшего  упоминания  о  таинственной  голове.  Хотя  она-то  как  раз и   должна  была  бы  быть  изъята  в  первую  очередь,  чтобы  присутствовать  затем  на  суде  в  качестве  главного  вещественного  доказательства.  Куда  она  могла  исчезнуть?  На  каком  временном  отрезке,  в  каком  уголке  Европы  затерялись  следы  зловещего  кумира?  На  протяжении  нескольких  столетий  этот  вопрос  смущал  сердца  и  умы  многих  исследователей  и   биографов  Ордена.

 

  Являясь  невольным  свидетелем  их  общения,  кум  молча  потягивал  из  чашки  крепкий  кофе,  стараясь  не  вникать  в  суть  мудрёного  разговора,  но  в  какой-то  момент  ему  показалось, что  незнакомцу-краеведу  всё-таки  посчастливилось  разузнать  кое-что  относительно  пропавшей  головы.

  Заинтересованность  же  студента  перешла  все  границы,  когда  он  услышал  об  этом.  Неужели   действительно  удалось  напасть  на  след  Бафомета?  Но  как  это  могло  получиться?  Когда?  С  чьей  помощью?

  Незнакомец  в  плаще  загадочно  посмеивался,  видя   восторженную  заинтересованность  юного  поисковика.  Да,  он  кое-что  знал,  но  откуда  ему  удалось  почерпнуть  свои  знания  -  об  этом  лучше  не  распространяться.  На  протяжении  веков  голова  Бафомета  передавалась  из  рук в   руки  так  называемыми  Хранителями,  в  обязанности  которых  входило  оберегать  голову,  заботиться  о  ней,  скрывать  от  постороннего  глаза,  /главным  образом,  от  служителей  церкви/.  Место,  где  она  содержалась,  было  засекречено  самым  тщательнейшим  образом. 

  Удел  Хранителя  был  нелёгким.  Полный  аскетизм,  отречение  от  всех  утех  и  радостей  жизни,  беспрекословное  служение  Бафомету  -  вот  что  требовалось  от  того,  кто  принимал  на  себя  священные  обязанности  Хранителя.

 

  «Но  как…  откуда  берётся  этот  Хранитель?  -  спрашивал  студент,  не  находя  себе  места  от  волнения.  -  Как  может  простой  человек  по  собственной  воле  решиться  на  такое?»

  «Бафомет  сам  выбирает  себе  Хранителя…  -  туманно  пояснял  незнакомец,  -  Бафомет  сам  знает,  кого  себе  выбрать…»  

 

  Беседа  их  протекала  в  непосредственной  близости  от  ярко  пылавшего  камина, но,  несмотря  на  это,  загадочный  краевед  всё  время  кутался  в  плащ,  как  если  бы  ему  было  очень  холодно. 

 Этот  малопонятная  мерзлявость    ещё  больше  подогрела  недоверие  кума  к  незнакомцу,  однако  воспользоваться  сделанным  открытием  он  не  успел…

 

  Чтобы  налить  себе  очередную  порцию  кофе,  моему  другу  пришлось  на  некоторое  время   отойти  к  стойке  бара.  Он  отсутствовал  совсем  недолго,  но,  вернувшись  назад,  обнаружил,  что  ни   студента,  ни  его  теневого  собеседника  за  столом  больше  нет.  Видя  его  недоумение,  кто-то  из  туристов  сказал,    что  они  оба  направились  в  какие-то  гроты  Орнолака,  расположенные  не  так  далеко  отсюда,  на  подходе  к  замку  Монсальват.  Там,  по  словам  краеведа,  стояла  заброшенная,  забытая  всеми  часовня,  высеченная в   скале,  которую  тот  охарактеризовал  как  сооружение  времён  раннего  Средневековья.  В  ней  якобы  были  обнаружены  какие-то  древние  реликвии,  представлявшие  немалую  историческую  ценность.  Разумеется,  студент  сразу  загорелся  идеей  ознакомиться  с  ними.  Он  заявил,  что  пойдёт  туда  тотчас  же,  и  никакие  отговорки  товарищей  не  могли  заставить  его  отказаться  от  этого  намерения.  Единственное,  что  он  просил  передать  руководителям  группы,  это  то,  что  поход  их  не  займёт  много  времени.  Часа  через  полтора  -  самое  большее  через  два!  -  они  должны  непременно  вернуться  назад.

  Слова  эти  куму  очень  не  понравились.  По  инструкции  участникам  экскурсии  запрещалось  куда-либо    самостоятельно  отлучаться  в  незнакомой  местности.  Но  поскольку  мой  друг  полагал,  что  со  студентом  идёт  «их  человек»,  а  стало  быть,  турист  находится  под  надлежащим  присмотром,  то  он  не  стал  бить  тревогу  раньше  времени. 

   Когда  в  зале  вновь  появилась  девчушка-экскурсовод,  кум  во  всех  подробностях  рассказал  ей  о  произошедшем.  Он  был  уверен  в  том,  что  гид  хорошо  осведомлена  относительно  предстоящего  похода    в  гроты  Орнолака,  и  каково  же  было  его  изумление,  когда,  услышав  об  этом,  девчушка  не  на  шутку  разволновалась.  Она  заявила,  что  никакого  «местного  краеведа»    знать  не  знает,  что  в  эти  места  они  вообще  заехали  совершенно  случайно  -  только  благодаря  разыгравшейся  грозе  -  но  что  самое  главное,  она  ничего  ровным  счётом  не  слышала  ни  про  какую  старинную  часовню,  ни  про  гроты,  ни  про всё  остальное.

 

   Масла  в огонь  неожиданно  подлил   трактирщик.  Нарушив  долгое,  угрюмое  молчание,  которым  он  отличался  с  самого  начала  их  знакомства,  хозяин  вдруг  сообщил,  что  странный  бородач  в  дорожном  плаще,  назвавшийся  краеведом,  вряд  ли  является  таковым  на  самом  деле.  Это  был  либо  авантюрист и   проходимец,  либо  свихнувшийся  мистификатор,  но  в  любом  случае  -  очень  тёмная  личность,  доверять   которой  нельзя  ни  в  коем  случае!

 

   Последнее  признание  оглушило  кума  не  меньше,  чем  удар  грома.  Он  чуть  было  не  набросился  на  трактирщика с  кулаками,  но  тот  в  оправдание  себе   успел  заметить,  что  с  появлением  незнакомца  на  него  навалилось  какое-то  странное  оцепенение.  При  входе  бородатый  краевед  сразу  бросил  в  его  сторону  такой  пронзительный   взгляд,  что у   того  начисто  пропала  охота  как-либо  выражать  своё  недовольство.  Более  того,  у  трактирщика   неожиданно  безо  всяких  на  то  причин  отнялись  руки  и  ноги,  онемел  язык  и  единственное,  на  что  его  хватило,  это  -  сидеть  молча   возле  камина  и  помешивать  кочергой  горящие  угли.

 

  После  такого  сообщения  среди  участников  группы  поднялась  настоящая  паника.  Мой  друг  был,  пожалуй,  одним  из  немногих,  кому  удалось  сохранить  хладнокровие.  Он  как  мог  постарался  успокоить  людей  и  предложил  подождать  возвращения  ушедших.  По  его  мнению,  они  могли  вернуться  к  означенному  часу,  как  ни  в  чём  не  бывало,  развеяв  тем  самым  все  страхи  и  подозрения.  Но  затянувшееся  ожидание  не  только  не  прогнало  тягостных  сомнений,  а   ещё  более  накалило  обстановку.  Два  часа  пролетели,  как  две  минуты.  И  когда  стало  ясно,  что  никто  больше  этим  вечером  в  ворота  трактира  не  постучится,  со всей  остротой   встал  вопрос:  что  теперь  делать  дальше?

 

   Трактирщик  предложил,  не  теряя  ни  минуты,  отправляться  поиски  пропавших,  пока  не  стемнело  окончательно.  Опыт  по части  таких  поисков  у  него  имелся  немалый.  Согласно  его  плану  надо  было  разбиться  на  две  группы  и  с  факелами в   руках  двигаться  цепью  по  горным  тропам  в  направлениях,  которые  укажут  он  и  его  жена.  Само  собой  разумеется,  этот  проект  никого  в  восторг  не  привёл.  Прозвучало  мнение, что  после  проведения  такой  поисковой  операции  количество  пропавших  без  вести  значительно  увеличится.  Подавляющее  большинство  настаивало  на  вызове  профессиональных  спасателей.  Но  вскоре  все  споры  и  волнения   улеглись  сами  собой:  ко  всеобщему  облегчению,  виновник  скандала  неожиданно  нашёлся.

  

  Студент  был  обнаружен сравнительно  недалеко  от  отеля.  Он  лежал   в  разросшихся  кустах  терновника,  находясь  в  странном  полуобморочном  состоянии.  Было  неизвестно,  в  какой  он  побывал  переделке,  но  весь  его  измученный,  истерзанный  вид  говорил  о  том,  что  за  этот  поход  в  гроты  Орнолака  ему  пришлось  заплатить  дорогой  ценой. 

 

  Студента  немедленно  перенесли  в  отель,  где  ему  была  оказана  необходимая  помощь  /в  аптечке  у  хозяина  нашлись  нужные  медикаменты/,  но  всё  же  этого  было  явно  недостаточно.  Требовалось  более  квалифицированное  медицинское  вмешательство.  Везти  пострадавшего  назад  на  автобусе  не  представлялось  возможным.  Обвалы,  произошедшие  на  дороге  как  следствие  ураганного  налёта,  привели  к  тому,  что  теперь  всей  группе   надлежало  отсиживаться  в  трактире,  дожидаясь  приезда  аварийно-дорожной  бригады.  Правда,  по  телефону  была  вызвана  «скорая»,  но  добраться  сюда  она  опять  же  могла  только  после  устранения  завалов.   Оставалось  запастись  терпением  и  ждать.  А  в  сложившейся  ситуации  делать  это  было  очень  непросто,  особенно  если  учесть,  что  состояние  юного  филолога  продолжало  внушать  большие  опасения.

 

   Вопреки  ожиданиям,  студенту  с  каждой  минутой  становилось  всё  хуже.  То  ли  от  длительного  воздействия  ледяного  дождя  и  ветра,  то  ли    от  чего  другого,  у  юноши  начался  сильный  жар,  сопровождаемый  горячечным  бредом  и  больными  галлюцинациями.  Куму,  словно  заботливой  сиделке,  пришлось  неотрывно  сидеть  рядом  с  его  кроватью,  постоянно  меняя  и  отмачивая  в  холодной  воде  компрессы,  которые  сразу  становились  горячими,  едва  их  успевали  приложить  к  раскалённому  лбу  больного.  Со  студентом  творилось  что-то  странное.  Филолога  одолевали  мучительные,  навязчивые  видения,  о  которых  можно  было  судить  лишь  приблизительно,  с  трудом  ориентируясь  на  его  бессвязные,  нечленораздельные  выкрики.   Временами  его  охватывала  страшная  паника.  Тогда,  спасаясь  от    воображаемых  фантомов,  он  соскакивал  с  кровати  и  с  отчаянными  воплями  пытался  прорваться  к  выходу.  Чтобы  удержать  его,  куму  приходилось  звать    на  помощь   кого-нибудь  из  прислуги:  в  худосочном  теле  филолога  просыпалась  вдруг  такая  бешеная  сила,  что  в  одиночку  справиться  с  ним  было  невозможно.

  Иногда  в  его  буйстве  наступали  минуты  затишья.  Он  становился  относительно  спокоен,  и   в  помутневших  глазах  юноши  появлялись  проблески  разума.  В  эти  минуты  речь  его  начинала  звучать  на  удивление  толково  и  связно.  Однако  то,  что  он  говорил,  противоречило  здравому  смыслу  до  такой  степени,  что  опасения  по  поводу  помрачения  его  рассудка   ничуть  не  развеивались.

 

 … Он  говорил,  что  дом,  в  котором  он  побывал,  является  настоящим  средоточием  демонического  зла,  что  в  нём  гнездится  скопище  каких-то  неведомых  потусторонних  сил,  которые  плетут  против  него  чудовищный  заговор;  он  уверял  также,  что  сам  Люцифер  приосенил  эту  обитель  зла  своим  чёрным,  перепончатым  крылом…

  Много  чего  путанного  и  на  первый  взгляд  бестолкового  выходило  из  уст  студента-филолога.  Понять  его  было  очень  сложно.  Но  куму,  несмотря  ни  на  что,  всё  же  довелось-таки    услышать  сравнительно  подробный  отчёт   о  том,  куда  ходил  студент,  и  что  произошло  с  ним  с  тех  самых  пор,  как  он  покинул  трактир  в  компании  с  таинственным  незнакомцем…

 

 … Выйдя  с  постоялого  двора,  они  вскоре  свернули  с  основной  дороги  на  узенькую,  едва  приметную  в  густом  кустарнике  тропку,  забирающуюся  круто  в  гору.  Путь,  который  им  предстояло  совершить,  оказался  совсем  не  таким  простым  и  лёгким,  как  поначалу  уверял  незнакомец.  Кручи  местами  были  такие  неприступные,  что  для  того  чтобы  не  скатиться  вниз  приходилось  цепляться  руками  за  скудную  растительность,  жёсткие  пучки  которой  пробивались  из  глубоких  расщелин  на  поверхность.

  По  мере  того,  как  они  углублялись в   горы,  его  попутчик  становился  всё  более  суровым  и  замкнутым,  всё  менее  охотно  отвечал  на  вопросы,  а  потом  и  вовсе  замолчал.

 

  В  полном  молчании  карабкались  они  по  горному  склону,  окутанному  хлопьями  вечернего  тумана.  Тропинка  вилась  перед  ними   немыслимыми  петлями,  огибая  уступы,  минуя  обрывы,  забираясь  всё  выше  и  выше,  и  студент  сам  не  заметил,  как  они  очутились  перед  каким-то  высоким  каменным  сооружением,  похожим  на   старинную,  средневековую  часовню,    высеченную  прямо   в  скальном  массиве.

  Вход  в  часовню  пролегал  через  потрескавшийся  портик,  украшенный  готическим  куполом-шатром,  почерневшем  от  времени.

  Ни  слова  не  говоря,  незнакомец  поднялся  по  стёршимся  ступеням  портика,  отпер  двери  ключом  и  жестом  пригласил  студента  следовать  за  собой…

 

 … Помещение,  в  котором  они  очутились,  лишь  отчасти  походило  на    католическую  часовню.  Перед  ними  открылся  просторный,  полутёмный  зал,  разделённый  строгими  рядами  высоких  нефов.  Тяжёлые,  сводчатые  потолки  опирались  на  диковинного  вида  колонны,  выполненные  в   виде   гигантских  змей,  тесно  переплетённых  между  собой.   Впрочем,  этому  ещё  можно  было  бы  найти  объяснение,  но  вот  стены…  стены  часовни  были  расписаны  невероятными,  причудливыми  фресками,  что-то   в   духе  картин  из  Страшного  Суда.  Хотя  при  наиболее  пристальном  рассмотрении  нельзя  было  не  заметить,  что  даже  для  Страшного  Суда  запечатлённые  на  стенах  существа  казались  слишком  отвратительными  и  жуткими.  Что  это  были  за  мерзкие  рожи?!    При  мерцающем,  тусклом  освещении,  создаваемом  редкими  светильниками, студенту  почудилось,  будто  намалёванные  монстры  скалятся  со  стен  и  вполне  явственно  подмигивают   ему…

 

  Наибольшего  же  внимания  заслуживал  один  сундук,  весьма  искусно  отделанный  перламутром.  /!?/  Огромный  и  несокрушимый,  как  обломок  скалы,  он  располагался  как  раз  в  алтарной  части.  В  правильных,  геометрических  формах  перламутрового  гиганта   угадывалось  чудовищное  напряжение,  словно  исходящее  от  некоей  тёмной  силы,  дремавшей  в  его  недрах…

 

 … Естественно,  на  такое  вступление  мой  друг  не  мог  не  отреагировать  должным  образом.  Он  вздрогнул    так,  что  чашка  с  микстурой,  которую  он  держал  в  руке,  оказалась  полностью  опорожненной.  Половина  её  выплеснулась  на  кумовы  брюки,  другая  половина  осела  на  байковом  одеяле,  прикрывавшем  измождённое  тело  студента.

  Кум  был  шокирован;  он  не  знал,  как  ему  расценивать услышанное?

  Случайно  или  преднамеренно  студент  взялся  пересказывать  содержание  знаменитой  «бутылочной  повести»  -  но  для  чего  и  зачем?  Неужели  только  ради  того,  чтобы  пощекотать  ему  нервы?  Это  казалось  совершенно  невероятным!  Разве  способен  шутить  человек,  находящийся  на  грани  физического  и  нервного  истощения?!

  Нет,  это  была  не  игра!  Лиценциат  хрипел и   метался  по  кровати,  словно  горячечный  больной.  Однако  фразы,  срывавшиеся  с  его  сухих,  потрескавшихся  губ,  выстраивались  в  на  редкость  стройную  и  ясную  картину,  не  оставляя  места  каким-либо  недоговорённостям  «бутылочного  послания».  Все  «размытые»  места в   его  полубессознательном  изложении  были  полностью  восстановлены,  да   так  ярко  и  выпукло,  словно  рассказчику  самому  довелось  сыграть  роль  сочинителя  записок…

 

    Нашлось  в   его  рассказе  и  место  для  грозного  рыцаря  в    боевом  облачении,  на  железные  плечи  которого  был  накинут  великолепный  белоснежный  плащ  с  красным,  лапчатым  крестом.

  Гремя  тяжёлыми  доспехами,  неизвестный  рыцарь  выступил  вдруг  из  темноты  на  середину  часовни,  и  студент  едва  не  упал  от  неожиданности,   не  без  труда  признав  в  грозном  паладине   своего  недавнего  знакомого.  Да,  это  был  он  -    краевед  и  археолог-любитель,  собиратель  старинных  манускриптов    и  прочих  раритетов,  имеющих  отношение  ко   временам  крестовых  походов.  Но  что  означал  его  необычный  наряд?!  Может,  он  решил  выдать  себя  за  прямого  потомка  тамплиеров,  пра-пра-правнука   могучих  героев  славного  средневековья,  легендарных  покорителей  Святой  Земли?!..

 

  Движения  новоявленного  рыцаря  были  исполнены  гордого  достоинства  и  сдержанной   силы.  Взор  его  сверкающих  очей  был  устремлён  в  неведомое.

   Велеречиво  приказав  оцепеневшему  юноше  оставаться  на  месте,  рыцарь  подошёл  к  таинственному  сундуку  и  с  немалым  трудом  поднял  крышку,  которая,  если  верить  затраченным  усилиям,  была  невероятно  тяжёлой.

   Произведя  эту  процедуру,  рыцарь  опустился  перед  сундуком  на  колени  и,  сложив  крестообразно  руки  на  груди,  замер  в  согбенной  позе.  Не  нужно  было  быть  знатоком  рыцарских  обычаев  и  ритуалов,  чтобы  понять,  что  рыцарь  творит  молитву.

  Глухо,  совсем  приглушённо  звучали   слова  молитвы.  Поначалу  в  скорбном  бормотании  рыцаря  ничего  было  не  различить,  но  вскоре  обострённый  до  предела  слух  студента  начал  улавливать  отдельные  слова…

  Старый  тамплиер  нижайше  просил у   кого-то  прощения  за  то,  что  не  в  состоянии  дальше   быть  Хранителем.  Силы  его  на  исходе,  жаловался  он,  душа  уже  давно  ему  не  принадлежит,  а  бренная  оболочка  больше  не  может  противостоять  разрушительному  дыханию  времени.  Он  просил  высочайшего  соизволения  отпустить  его  на  покой,  если  отыщется  другая,  более  подходящая  кандидатура  на  великий  пост  Хранителя…

 

  После  того  как  смиренная  молитва  закончилась,  и  последние  слова  рыцаря  замерли  под  сумрачными  сводами  часовни,  наступила  гробовая  тишина…

   Все  разыгравшиеся  природные  стихии  вдруг  разом  прекратили  своё  буйство.  Дождь  перестал   изливаться  на  землю  нескончаемыми  потоками,  а  отголоски  громовых  раскатов  затихли  вдали,  растворившись  в  бездонных  провалах  горных  ущелий.  Тишина  оказалась  такой  внезапной  и  давящей,  что у   студента  нестерпимо  закололо в   ушах,  словно  его  опустили  под  воду  на  большую  глубину…

 

   После  этого  открытый  сундук  озарился  изнутри  слабым,  мерцающим  светом… 

  Красноватые,  лёгкие  лучи  ударили  из  недр  сундука  так,  словно  на  дне  его  внезапно  забил  неведомый  световой  источник.  Багровые  блики  медленно   поплыли  по  стенам  и  колоннам,  смазывая  углы и   выступы,  сжимая  и  раздвигая  видимые  объёмы,  создавая   зыбкую  иллюзорность  окружающего  пространства.  В  причудливой  игре  света  уродливые  создания  на  фресках  задёргались  и  закривлялись,  как  марионетки  на  верёвочках,  словно  пытаясь  освободиться  от  недоевших  оков  двухмерного  пространства…

  Сияние,  исходившее  из  сундука,  становилось  всё  ярче,  устойчивей,  и  вот,  наконец,  в  мягких  разливах  алых  лучей  на  поверхности  показался  тёмный,   круглый  предмет,  похожий  на  человеческую  голову…

 

  Стремясь  для  большего  правдоподобия  передать  выражение  лица  возникшей  головы,  студент  перекосил  свою  бледную  физиономию  самым  невероятным  образом  и  так  выразительно  оскалил  зубы,  что  кум  вместе  со  своим  стулом  невольно  отъехал  назад… 

  

  Нет!  На  розыгрыш  это  совсем  было  не  похоже!  

  О  каком  розыгрыше  могла  идти  речь,  если  дойдя  до  сцены  с  головой,  студент  сделался  белее  горного  снега  и  начал  хрипеть и   задыхаться  так,  словно  на  лицо  ему  положили  подушку.

 

 … Голова,  выглядывавшая  из  сундука,  показалась  ему  поначалу  обыкновенным   муляжом,  сделанным,  правда,  на  редкость  искусно.  Она  была  покрыта  каким-то  светло-серебристым  составом,  похожим  на  фольгу,  а  глазами  ей  служили  два  крупных,  хорошо  ограненных  красноватых  камня,  светившихся  не  слишком  ярко,  но,  тем  не  менее,  очень  значительно.  Эти  дьявольские  глаза  завораживали!..

 

  —  Карбункулы!  Неужели  -  они!  -  забывшись,  прошептал  кум,    и  сердце  его  заколотилось  так  неистово,  что  он  был  вынужден  отпить  несколько  глотков  настойки,    приготовленной  для  студента.  -  Глаза-карбункулы  в  голове  Бафомета!!!  Того  самого?.. Нет!!!  Не  может  этого  быть!..

 

  Может…  Взгляд  этих  странных,  выпуклых  глаз  не  был  целенаправленным  -  пустой  и  безжизненный  взгляд  застывшего  изваяния  -  тем  не  менее,  он  умудрялся  охватывать  всё  пространство  вокруг  себя.  От  этого  взгляда  было  не  уйти  и  не  спрятаться.

 

  Потом  в  наступившей  тишине  раздался  чей-то  негромкий  голос,  и  сразу  стало  ясно,  что  это  говорит  не  рыцарь…

 

  I!  TEGO   ARCANA   DEI!

 «Иди!  Я  скрываю  тайны  бога!» /лат./

    —  произнесла  то  ли  голова,  то  ли  кто-то  другой,  прятавшийся  в  сундуке и   говоривший  от  её  имени,  и,  похоже,  эти  слова  вдохнули  в  поникшую  фигуру  рыцаря  новые  силы.

   Резко   вскинув  голову,  он  поднялся  на  ноги с  таким  видом,  будто  заслышал  звуки  боевого  рога,  зовущего  его  на  поединок.  «TEGO   ARCANA    DEI!»,  -  глухо  вскричал  он, и   многократное  эхо  подхватило  и  понесло  эту  фразу  по  тёмным  просторам  бесконечных  нефов…

 

  Дальше  всё  шло,  как  по-написанному.

  Рыцарь  извлёк  из  ножен  меч,  с  тем  чтобы  принести  клятву  на  лезвии…  но  на  большее  его  не  хватило.  Могучий  паладин  вдруг  обмяк  всем  своим  бронированным  телом,  зашатался  и,  схватившись  руками  за  грудь, с  протяжным  стоном  повалился  навзничь… 

  От  его  падения  задрожало  скудное  пламя  в  светильниках. Гулко  и  раскатисто  прогремели  доспехи  рыцаря,  ударившись  о  каменные  плиты.  Железная  перчатка,  соскочив с  обессилевшей   руки,  откатилась  в  угол,  стуча и   гремя,  словно  пустая  кастрюля.  Тут  же  сияние,  исходившее  из  сундука,  погасло,  и  таинственная  пещера  погрузилась  по  мрак.  Тамплиер  лежал  на  полу  неподвижно,  не  подавая  никаких  признаков  жизни.  Со  стороны  могло  показаться,  что  железная  амуниция  надавила  на  него  таким  оглушающим  прессом,  что  все  движения  его  оказались  полностью  парализованы. 

  Но  когда  студент,  пересилив  себя,  подошёл  к  поверженному  рыцарю,  ему  открылась  невероятная  истина…

   Доспехи  были  пусты!!!..

 

  На  этих  словах  кума  охватило  такое  волнение,  что  он  вскочил  на  ноги  и  в  сердцах,  что  есть  силы,  хватил  стулом  об  пол.  Впрочем,  тут  же  опомнившись,  он  взял  себя  в  руки  и  поспешил  сесть  на  место,  но  на  юношу  его  выходка  не  произвела  никакого  впечатления.  Несчастный  уже  почти  не  воспринимал  кума  как  собеседника.  Осунувшееся  лицо  его  блестело  от  пота,   словно  было  намазано  жиром,  в  уголках  губ  вскипала  пена.  Однако  говорить  он  не  переставал…

 

  Да…всё  именно  так  и  происходило.  Лежавшие  на  полу  доспехи  были  абсолютно  пусты.  Находившееся  в  них  тело  бесследно  исчезло,  словно  испарилось.  На  полу  покоилась  груда  железного  хлама,  отдалённо  повторявшая  форму  человеческого  тела,  которое  оживляло  его  несколько  минут  тому  назад.  Теперь  их  покрывал  толстый  слой  пыли  и  плесени,  местами  они  были  насквозь  проедены  ржавчиной,  словно и   не  они  вовсе  сверкали  только  что  начищенными    гранями  и  звенели  гибкими   сочленениями,  облегая  статную  фигуру  потомка  тамплиеров…

 

  С  замиранием  сердца  кум  вдруг  подумал  о  том,  что  сейчас  он  сам  без  посторонней  помощи  может  продолжить  безумное  повествование  студента.  Ну,  да,  конечно!  Всё  было  знакомо  ему  до  мелочей,  за  исключением  разве  что  некоторых  подробностей  -  ведь  содержание  «письма  из  бутылки»  он   знал  почти  наизусть…

 

  Однако  то,  что  произошло  дальше,  не  могло  пригрезиться  ему  даже  в  самом  кошмарном  сне.

   Это  было  только  начало!  За  первым  потрясением  вскоре  последовало  второе,  несоизмеримо  более  шокирующее  и  страшное!!..

 

  Студент  всё  ещё  стоял  на  месте,  разглядывая  пустые  доспехи  и  пытаясь  хоть  как-то  осмыслить  произошедшее,  как  вдруг  до  слуха  его  донеслись  странные  и  необычные  звуки.  В  полной  тишине,  нарушаемой  лишь  стуком  капель  смолы,  падавших с   факелов,  он  услышал,  как  из  сундука  вывалилось  какое-то  небольшое  тело,  ударилось  легко  и  упруго  об  пол  и  также  легко  застучало-зашелестело  по  направлению  к  нему…

  Конечно,  такие  звуки  вполне  могло  издавать  какое-нибудь  небольшое  животное,  собака  или  кошка,  например,  и  даже  -  крыса,  для  которой  старый  сундук  мог  являться  подходящим  местом  обитания.  Но  при  этом  почему-то  не  было  слышно    суетливого  стука  мелких  коготков  о  каменные  плиты,  не  было  и   противного,  характерного  писка…

   Молодой  человек  всё  ещё  боролся  с  губительным  оцепенением,  сковывавшем  его  члены,  когда,  вглядевшись  наконец,  как  следует,  увидел,  что  по  полу  прямо  на  него  катится…  тёмный,  шарообразный  предмет  величиной  с  футбольный  мяч…

     

   Кровь  застыла  в  его  жилах,  и  дыхание  на  губах  обратилось  в  лёд,  когда  он  понял,  что  это  такое.

   То,  что  поначалу  было  принято  им  за  муляж,  за  остроумную,  бутафорскую  маску  -  покинуло  свой  реликварий    и  теперь   направлялось  к  нему.  Голова  неспешно  катилась  по  плитам,  холодно   поблёскивая  глазами-карбункулами,  и  это    неторопливое,  почти  бесшумное  передвижение  было  во  сто  крат  ужаснее  тяжёлой  поступи  разъярённого  медведя  или  же  топота  бешеного  быка.

   Бафомет  искал  себе  нового  Хранителя…

 

 

   Когда  между  ними  оставалось  не  более  двух  метров,  ноги  филолога  вновь  обрели  способность  двигаться. Сорвавшись  с  места,  он  пулей  вылетел   из  пещеры-часовни  и  кинулся  прочь,  оглашая  притихшие  окрестности  истошными  воплями. 

  Дороги  назад   он,  конечно,  не  помнил.  Он  мчался  какими-то  труднопроходимыми  тропами,  скатывался  по  каменистым  откосам,  прыгал  по  крутым  уступам,  нависшим  над  глубокой  пропастью  -  просто  удивительно,  как  он  не  сорвался  вниз  и  не  разбился  в  таких условиях!?

   Временами  его  охватывала  предательская  слабость,  с  которой  не  было  сил  бороться!  Тогда  он  падал  навзничь  прямо  на  камни  и  лежал  так  некоторое  время,  хватая  широко  раскрытым  ртом  чистый  горный  воздух.  Грудная  клетка  его  разрывалась  на  части,  ступни  ног  сочились  кровью  от  стремительного  бега  по  острым  камням.  Казалось,  нет  такой  силы,  которая  могла  бы  заставить   его  продолжить  этот  жестокий,  нескончаемый  кросс,  но  стоило  ему,  чуть  отдышавшись,  прийти в   себя,  как  обострённый  слух  тотчас  начинал  улавливать  приближающееся  лёгкое  постукивание,  какое  может  издавать  небольшой,  округлый  предмет,  катящийся  по  тропе.

   Эти  звуки  поднимали  измученного  бегуна  на  ноги  лучше  любого  кнута!  Не  дожидаясь,  пока  из-за  ближайшего  валуна  выкатит  его  невероятный  преследователь,  юноша  вновь  устремлялся  вперёд,  не  щадя  ни  своих  ног,  ни  рук  /иногда  ему  приходилось  ползти  на  четвереньках/  -  и  этот  процесс  продолжался  нескончаемо,  мучительно  долго…

   Наконец,  когда  уже  полностью  отчаявшийся  студент  взобрался  на  вершину  какого-то  холма,  ему  неожиданно  открылся  вид  на  знакомый  отель,  притаившийся  внизу  в  тени   старых  каштанов.  Сердце  филолога  исполнилось  безмерной  радостью,  однако  силы  бегуна  были  на  исходе.  Ему  удалось  сделать  лишь  несколько  шагов  по  направлению  к  спасительным  каштанам,  после  чего  он  упал,  да  так и   остался  лежать,  бесчувственный  и  недвижимый,   в   терновых  кустах,  тех  самых,  где  его  чуть  позже  обнаружили  товарищи  по  группе…

 

 … Чем  дальше,  тем  всё  большие  опасения  вызывало  состояние  студента-филолога.  Налицо  были  все  признаки  серьёзного  психического  расстройства,  хотя  о  подлинных  причинах  случившейся  катастрофы  оставалось  только  догадываться.  Буйства,  правда,  прекратились,  зато  больной  впал  в  странное,  нехорошее  забытье.  Мутным  остекленевшим  взором  обводил  он  стены  комнаты,  явно  не  понимая,  где  находится,  и  с  губ  его  поминутно  срывались  слова,  подслушанные  в   тайной  капелле:  «TEGO   ARCANA   DEI…»

  Потом  им  вновь  овладело  тревожное  беспокойство.  Он  заметался  на  подушках,  словно  что-то  ища  вокруг  себя,  и  со  свойственным  всем  душевнобольным  упрямством  принялся  убеждать  кума,  что  голова  Бафомета  всё  же  настигла  его.  Она  будто  бы  незаметно  вкатилась  следом  за  ним  в  дом,  прокралась  к  его  спальне  и  сейчас  затаилась  где-то  рядом.

   Кума  охватила  неясная  тревога,  когда,  сделавшись  от  ужаса  зелёным,  как  огурец,  студент  начал  тыкать  вокруг  себя  пальцем,  выкрикивая  диким,  срывающимся  голосом:  «Вот…  я  чувствую  её  приближение:  сейчас  она  катится  по  коридору… Нет!  Вот  она  уже  у  самых  дверей…  Она  проскользнула  в  комнату  и  закатилась  под  кровать!»

  Эти  истеричные  вопли  растревожили  кума  не  на  шутку.     Ради  того,  чтобы  успокоить  больного  /а  заодно  и  себя  самого/  ему  пришлось  несколько  раз  наглядно  продемонстрировать  способность  входной  двери  плотно  и  крепко  закрываться  на  щеколду.  Он  даже  не  поленился,  встав  на  колени,   пошарить  под  кроватью  шваброй,  чтобы  доказать,  что  там  ничего  нет.  Но   студента  ничем  нельзя  было  утихомирить.   Он  волновался  всё  больше,  и  крики  его  звучали  всё  отчаянней.  Потом  он  вдруг  разом  затих  и  на  минуту  замер,  словно  прислушиваясь  к  чему-то,  что  мог  слышать  и  понимать  только  он  один.  После  этого  на  его  лице  появилась  кривая  улыбка,  похожая  на  судорожную  гримасу.  Вперив  в  моего  друга  застывший,  немигающий  взор,  студент-филолог  приподнялся  на  локтях  и  свистящим  шёпотом,  от  которого у   кума  по  спине  пробежал  ощутимый  холодок,  доверительно  сообщил:  «Всё!  Бафомет  уже  здесь!»  Потом  он  откинулся  на  подушки  и  больше  не  произнёс  ни  звука…

 

  Это  утомительное и  тревожное  дежурство у   постели  больного  закончилось  неожиданным  прибытием  «скорой  помощи».  За  пострадавшим  был  прислан  армейский  медицинский  вертолёт.  Измученного  страдальца,  который  к  тому  времени  перестал  уже  на  что-либо  реагировать  и  даже  не  отзывался  на  собственное  имя,  быстро  перенесли  на  носилках  в  вертолёт.  Тот  без  промедления  поднялся  в  воздух  и  через  несколько  минут  скрылся  за  дымящимся  горным  хребтом,  ещё  не  остывшим  после  грозовой  канонады.

 

 … Оставшись  наедине  сам  с  собой,  кум  испытал  огромное  облегчение.  Вместе  с  тем  на  него  навалилась  невероятная  усталость.  Его  с  такой  силой  потянуло  ко  сну,  словно  он  не  ложился  спать  целую  неделю.  Кум  хотел  устроиться  по  обыкновению  на  ночлег в   кабине  своего  автобуса,  где  ему  спалось  намного  комфортнее,  чем  в  самом  роскошном   номере-люкс,  но  он  понял,  что  не  в  состоянии  даже  сдвинуться  с  места.  Слабость,  овладевшая  им,  сделала  его  совершенно  беспомощным.  Он   чувствовал  себя  таким  опустошённым,  будто  это  не  студент,  а  он  сам  бегал  всю  ночь  по  лесистым  холмам,  спасаясь  от  навязчивого  кошмара.  Кум  мешком  повалился  на  кровать,  где  совсем  недавно  бился  в  припадке  безумный  лиценциат, и   едва  тело  его  заняло  горизонтальное  положение,  как  им  овладел  сладкий,  безмятежный  сон,  каким  спят  только  грудные  младенцы…      

 

 … Против  ожидания,  сон  его  оказался  не  столь  безмятежен,  как  казалось  вначале.

  Спустя  некоторое  время  кум  проснулся, словно  от  какого-то    толчка.  В  доме  было  очень  тихо,  все  спали.  Не  понимая,  что  могло  послужить  причиной  его  пробуждения,  кум  полежал  немного,  прислушиваясь  к  мерному  стуку  ходиков  на  стене,  а  затем  перевернулся  на  другой  бок  и  вновь  попытался  уснуть…   Но  тут  же  понял,  что  не  может  этого   сделать!  Что-то  мешало  ему  отключить  сознание  с  прежней  лёгкостью.  Неизвестно  откуда  возникло  странное  неудобство;  какая-то  непонятная  помеха,  с  одной  стороны  мелкая,  а  с  другой  достаточно  значительная  для  того,  чтобы  не  дать  вновь  увлечь  себя  бездумным  потоком  сновидений.

  Пытаясь  разобраться  в  природе  возникшего  неудобства,  кум  сел  на  кровати  и  огляделся  по  сторонам.  За  окнами  по-прежнему  было  темно,  но  глаза  его  могли  различить  во  мраке  очертания  мебели,  составлявшей  скромное  убранство  спальни:  шкаф,  стол,  два  стула  и  кресло  с  накинутым  пледом.  Всё  оставалось  на  своих  местах  и  не  вызывало  никаких  подозрений,  но  тем  не  менее…

 

  Странное  беспокойство  овладевало  им,  по  мере  того,  как  он  совершал  этот  неторопливый  обзор  домашних  предметов,  заполнявших  тесное   пространство  спальной  комнаты.  Он  вдруг  вспомнил,  что  до   «старика-пастуха»  они  сегодня  добраться  не  успели  из-за  грозы,  а  стало  быть,  студент  не  был  ознакомлен  с  содержанием  «бутылочной»  почты.  Тогда  от  кого  он  мог  узнать  всё  это:  про  сундук,  отделанный  перламутром,  про  рыцаря,  про  росписи  на стенах  и  про  всё  остальное?!

  Кум  чувствовал,  как  в  нём  постепенно  нарастает  чувство   животного  страха,  заглушая  разумные  доводы  о  том,  что  всё,  рассказанное  про  Бафомета,  является  отчасти  хитрой  выдумкой,  а  отчасти  плодом  богатого  студенческого  воображения.

   Перебарывая  неприятный  озноб,  кум  туго  завернулся  в  одеяло  и  заставил  себя  вновь  улечься  на  кровать.   Он   упрямо  сомкнул  веки,  сосчитал  до  пятидесяти  и  вдруг  понял,  какое  именно  неудобство  служит  помехой   его  сну…

  Подушка!  Всё  дело  именно  в  ней!!

  Она  была  какая-то  не  такая!  В  ней  отсутствовали  прежняя  мягкость  и  податливость!  За  то  время,  что  он  спал,  она  как-то  странно  отяжелела  и  отвердела,  и  эта  загадочная   подушечная  перемена   являлась  главной  причиной  его  внезапного  пробуждения.

  Помимо  перьев  в  подушке  явно  присутствовало  какое-то  инородное  тело!

  Словно  подброшенный  пружиной,  мой  друг  снова  сел,  схватил  отяжелевшую  подушку  и,  ничего  не  понимая,  повертел  её  в  руках.  Ни  о  каком  сне  уже  не  могло  быть  и  речи.  Ощущение  неясной,  скрытой  угрозы  жгло  кума.   Ноги,  едва  коснувшись  пола,  напружинились,  готовые  в  любую  минуту  сорваться  с  места,  но  алчное  любопытство,  перебарывая  инстинкт  самосохранения,  продолжало  удерживать  его  на  месте.

  Глотнув  воздух  широко  раскрытым  ртом  /неожиданно  для  себя  он  начал  задыхаться/,  кум  достал  из  кармана  брюк  складной  ножик,  непослушными  пальцами  вскрыл  лезвие  и  очень  осторожно,  словно  боясь  причинить  кому-то  боль,  сделал  по  всей  ширине  наволочки  глубокий  надрез…

  Затем  также  осторожно  взял  подушку  за  два  уголка  и,  приподняв  над  полом,  как  следует  встряхнул…

 

  Белая,  пушистая  туча  из  пуха  и  перьев  поднялась  перед  ошеломлённым  кумовым  взором,  щекоча  лицо  лёгкими,  воздушными  касаниями,  набиваясь  в  рот  и  ноздри   надоедливыми, одуванчиковыми  хлопьями.  Вслед  за  тем он  почувствовал,  как  из  той  же  подушки  вывалился  какой-то  тяжёлый  предмет  и,  ударившись  об  пол  легко и   упруго,  словно  футбольный  мяч,  откатился  в  сторону.  

  Когда  пуховая  завеса  немного  рассеялась,  и  перья  осели  на  коврах  и  мебели  белёсым,  мохнатым  покрывалом,  кум  увидел,  что   на  коврике  перед  ним  лежит    человеческая  голова…

………………………………………………………………………

………………………………………………………………………

  -… Метафора?!  Ну,  конечно.  Отличная  метафора  и  превосходная  аллегория!,  -  так  попытался  я  сформулировать  суть  описанной  сцены,  заметив,  что  мой  друг  не  имеет  ни  малейшего  желания  доводить  рассказ  до  конца.  -  Отрезанная   голова  -  это    символ  всех  наших  несбывшихся  надежд.  Это  -  наша  попытка  прорваться  в  непознанное,  шагнуть  выше  своих  возможностей,  прыгнуть  выше  головы,  образно  говоря.  Но  -  не  получилось… А  как  говорится,  снявши  голову,  по  волосам  не  плачут.  Так,  наверное?  Считай,  что  я  с  лёту  уловил  твою  мысль!..

  Говоря  так,  я заведомо  лукавил.  Ни  мысли  его,  ни  самой  сути  представленной  аллегории  мне  уловить  не  удалось.  Я  ожидал,  что  кум  сам  прольёт  свет  на  своё  мудрёное  повествование,  но  он  молчал,  многозначительно  скривив   рот  на  сторону  и   собрав  в  кучу  кустистые  брови.

  Наконец,  бросив  в  мою  сторону  отсутствующий  взгляд,  он с   убийственным  спокойствием  произнёс:

  —  Бафомет  сам  выбрал  себе  Хранителя!

  —  Что  ты  этим  хочешь  сказать?..  

 

  Мой  друг  выглядел  каким-то  странно  удовлетворённым.  Он  был  спокоен,  как  гиппопотам  на  отдыхе.  Казалось,  что,  выплеснув   все  свои  страсти и  эмоции,  доведённые  до  состояния  кипения,  он  полностью  облегчил  свою  душу  и  теперь  наслаждается  заслуженным  покоем.  Глубокомысленно  надув  щёки,  он  вновь  закатил  глаза  к  серому  в  разводах  небу,  и  повторил  с  тем  же  невыносимым  равнодушием  в  голосе:

  -БАфомет  сам  выбирает  себе  Хранителя!

  —  Это я   уже  слышал.  И  что с   того?..

 

  Кум  смотрел  на  меня  пустыми  глазами,  в  которых  плескались  рваные  клочья  облаков,  нависших  над  нашими  головами.  Потом  он  выразительно  глянул  куда-то  вниз.

  Я  машинально  проследил  за  его  взглядом.

  На  полу,  рядом  с  нашим   столиком,  стояла  большая, изрядно  потёртая, спортивная  сумка  с  самодостаточной  надписью  «sport».  Мне  хорошо  был  знаком  этот  невзрачный,  видавший  виды   объёмистый  саквояж.  Мой  друг  постоянно,  безо  всякой    надобности  таскал  эту  сумку  за  собой,  пихая  в  неё  всё,  что  ни  попадя.  В  её  бездонных  недрах  запросто  могли  соседствовать  и  пакеты  со  скоропортящимися  продуктами,  и  ценные  книги,  и  набор   слесарных  инструментов,  и  нижнее  бельё,  и  старая  пишущая  машинка,  и  сушёные  грибы,  а  также  мелкие  денежные  знаки  всех  стран  СНГ.  В  долгих,  затяжных  рейсах  эта  сумка  являлась  для  моего  друга  одновременно  и  гардеробом,  и  буфетом,  и  пищеблоком,  и  аптекой, и   фонотекой,  иногда  ей  приходилось  выполнять  роль  подушки.  Её  незаменимость  в  дороге  была  обусловлена  суровыми  походными  условиями,  но  ради  чего  он  таскал  её  за  собой  в  городе  -  всегда  оставалось  для  меня  загадкой.

  Наверное,  сумка  являлась  для  него  чем-то  вроде  преданного  пса.  Кум  смотрел  на  неё  почти  как  на  одушевлённое  существо,    резко  пресекая  все  мои  попытки  как-либо  съязвить  на  счёт  её  не  слишком  презентабельного  внешнего  вида.  

  Однако  сейчас  в  его  взгляде,  устремлённом  на  видавший  виды  саквояж,  появилось  какое-то  новое,  незнакомое  мне  выражение.  Суровая  торжественность  и  что-то  ещё,  похожее  на  священный,  благоговейный  трепет,  светились  в   его  глазах…

  Полураскрытая  сумка  неподвижно  лежала  на  полу,  прижимаясь  к  его  ноге  действительно  как-то  совсем  по-живому.

  Её  бока,  как  всегда,   распирало  в  разные  стороны,  но  сейчас  это  распирание  казалось  каким-то  неестественным  и…  подозрительным.  Я  невольно  заострил  на  нём  внимание:  ну,  да,  конечно,  ни  бельё,  ни  книги,  ни  инструменты,  ни  тем  более  банки  с  пивом  не  смогли  бы  образовать  такой  гладкой,  правильной  округлости…

  В  саквояже,  помимо  всего  прочего,  присутствовал  какой-то  круглый,  шарообразный  предмет,  размером  не  больше  футбольного  мяча…

  —  … Ты  что,  футболом  решил  заняться  на  старости  лет?  -  спросил  я  внезапно  охрипшим  голосом.

  Не  отвечая,  кум  взялся  за  истёртые  ручки  и,  оторвав  сумку  от  пола,  немного  покачал  ею  в  воздухе,  как  священник  кадилом  /наверное,  для  того,  чтобы  показать  мне,  какая  она  тяжёлая/.  Затем  бережно, словно  боясь  разбить,  поставил  на  прежнее  место,  потрогал  язычок  молнии  и  неожиданно  подмигнул   заговорщицки.

  —  Ну, что?  Доставать,  что  ли?  Или  ты  ещё  не  созрел?

  —  ?!.....................................

 

  Помедлив  минуту,  он  потянул  молнию  на  сумке  и  расстегнул  её  до  конца...

 

  Мне  показалось,  что  стул  подо  мной  сделался  электрическим!  Я  судорожно  дёрнулся,  но  подняться  со  стула  не  смог.  В  ушах  запищали-засвистели  отчаянные  позывные…  Неужели  он  собирается  сделать  мне  такой  губительный  подарок?!  Неужели  в  самом  деле  решил  спихнуть  на  меня  свои  чудовищные  обязанности?!  Но  почему  именно  на  меня?  С  какой  стати?..  Нет!  Только  не  это!  Я  не  хочу  быть  Хранителем!  -  хотел  крикнуть  я,  но  язык  застрял  между  зубами,  и  вместо  крика  изо  рта  вырвалось  какое-то  жалобное  мычание.

  Не  имея  сил  отвратить  неизбежное, я   крепко  зажмурился…

 

  Кум  слишком  долго  пыхтел,  возясь  со  своей  сумкой.  Потом  на  стол  прямо  передо  мной  легло  что-то  большое  и  тяжёлое.  Я  сидел,  не  шелохнувшись.  Мой  друг  действовал  молча, и   по  его  сосредоточенному  сопению  нельзя  было  определить  ничего  существенного.  Я  тоже  хранил  молчание,  как  приговор  ожидая   услышать   «TEGO   ARCANA…» 

    Но  вместо  этого  неожиданно  раздался  лёгкий,  протяжный  треск.  На  столе  что-то   выразительно  лопнуло,  как  будто  взорвалась  небольшая  влажная  бомбочка,  и  затем   смачно,  размеренно  захрустело…  Волна  приятной,  пахучей  свежести  мягко  накатила  на  меня,  заставив  против  воли  открыть  глаза…

  

  Кум  бодро  разрезал  охотничьим  ножом  огромный  арбуз,  изнемогающий  от  избытка  собственной  спелости.  Сладкая,  розовая  мякоть  вываливалась  из-под  острого  лезвия  и  падала  на  стол  неопрятными,  но  очень  аппетитными  сахарными  лохмотьями.  Расчленённый  арбуз  стонал  и  агонизировал,  доживая  свои  последние  минуты…

   Покончив  с  процедурой  разрезания,  мой  друг  оживился  и  со  словами  «На  вот,  расслабься»  протянул  мне  рогатый  арбузный  полумесяц, багряный,  как  свёкла,  и  тяжёлый,  как  гиря.

  Я  машинально  принял  подарок  обеими  руками,  и  мои  ладони  сразу  стали  мокрыми  и  липкими.  Алый  сок  обильно  сочился  из  всех  пор  влажного  полумесяца,  оставляя  на  столе  извилистые,  кровавые  дорожки…   

……………………………………………………………………….

  -…  Да-а… и  я  был  в  Аркадии,  -  задумчиво  повторил  кум,  вгрызаясь  в  сочащуюся  арбузную  плоть;  при  этом  лицо  его  на  миг  приняло  свирепое,  беспощадное  выражение,  как  будто  он  расправлялся  со  своим  злейшим  врагом.

  —  Ты  опять  хочешь  указать  на  то,  что  работал  в  турфирме  «Аркадия»?,  -  спросил  я,  с  таким  же  азартом  разделываясь  со  своим  куском,  но  стараясь  по  возможности  чавкать  и  сопеть  не  столь  громко.  -  Так  я  это  уже  слышал… 

  —  Не-ет,  -  отвечал  мой  друг.  -  Я  хочу  сказать,  что  даже  самое  идеальное  на  первый  взгляд  земное  благополучие  зиждется  на  хрупком  фундаменте  случайного,  который,  подмываемый  водами  неминуемого,  неизбежно  просядет  в  неотвратимое…

…………………………………………………………