От сюда все так хорошо видно: еще кого-то заперли без возможности досрочного освобождения. Он также, как и я, хотел, чтобы не было войны. Многие из нас побросали свои дома: каждый хотел внести свой маленький вклад в копилку того, что человечество никогда не видело своими собственными глазами.
Мир… Какой он? И что значит жить не видя красных полноводных рек крови? Мир… Он существует или нет? Может это всего лишь легенда? Совсем как Санта-Клаус: подделка приходит в наш дом каждый год. Хотя нет, обычно должно пройти шесть лет, чтобы "детишки" наконец, увидели еще одного, думая про себя: "Ну хоть этот настоящий!"
Они всех сбрасывают в яму, никого не щадя: ни женщин, ни детей. Не могу понять, насколько здесь страшно. Чувствую постоянный холод, и жадно вдыхаю воздух, который обнимает голубую звезду. Все, что может коснуться ее, я глотаю с особым трепетом, ведь у каждого звезда своя...
Когда наступает кромешная тьма, на небосводе зажигаются еще три красные (упавшие называют их: вера, надежда и любовь, и если одна из них гаснет, то в долгих мучениях погибает голубая). Временами, когда совсем ничего не видно, заключенные начинают сходить с ума, оставаясь наедине со своими мыслями и страхами.
Они всегда говорят: "Помни о смерти"...
Но я хочу помнить о жизни...
Я видела тела убитых детей, — война пришла на место, где раньше были игры, украдкой как вор, превращая в осколки и пыль их дома, школы, детские сады. Удивительно, насколько тела хрупкие… Все рассыпается и разлетается на ветру...
Я могла бы кричать громче, но мне зашили рот.
Я могла бы писать, но я с каждой попыткой падаю все глубже на дно. Звезда все дальше. Кажется вот-вот исчезнет. Боюсь однажды не заметить ее маленькой мерцающей точки.
Знаешь, Отец, иногда кажется что меня уже нет в этом мире. И мира нет… Он так же как и я, безвозвратно катится в пропасть, но уже отдельно от меня.
Я искала, и не нашла источник этой болезни, он врос в мир настолько глубоко, что затерялся в пространстве и времени. Даже если я спущусь по ветке глубже, то упрусь в глухую стену, зато болезнь проходит все препятствия насквозь, словно дразня меня.
Но это все не то… Все, что я хотела бы знать, почему мои письма не достигают адресата...
Если это не закончится никогда, то я останусь в заточении, дожидаясь того момента, когда боль от ранений, переломанных рук и ног станет тише, а головокружение от сотрясения пройдет, и мне ничего не останется, как довольствоваться тем, что я на последок смогу испытать в этой жизни: примирение с реальностью.
Папа, света все меньше… Я не могу больше так быстро и свободно писать как раньше.
Прошло уже много времени с того момента, когда я попала сюда, и уже большую его половину потратила развлекая свою фантазию, ужасая душу и раня психику. Мои движения накладываются друг на друга с небольшой разницей во времени, сводя меня с ума. В голове бесконечное эхо, и если не остановиться и не замолчать, можно упасть в себя тоже.
Любимый так далеко, если смотреть в его сторону, он не больше той голубой звезды. Хочется верить, что завтра он не засядет в яме так же как и я. Не разрешай ему падать, — мы ведь одинаково любопытные.
Я не знаю где я… Не знаю, кто я...
И где Ты, я не знаю тоже. Ведь я так давно Тебя не видела...
Изо дня в день мне внушают, что Тебя не существует, но почему мне кажется, что это ложь?
Я слышу взрывы и крики, что-то липкое стекает по стенам, но мне уже не видно, да и уже становиться все равно, ведь меня уже не существует.
— Ты придешь ко мне навстречу, Папа?
— Красивые цветы! — Отец отвел глаза от радужных пятен, что покачивались на ветру, которые всерьез представляли себя морем, — Какие твои самые любимые?
— Спрашиваешь, словно не знаешь… Синие, что произрастают из земли, и розовые, что на дереве.
— Ты никогда не держала в руках ни тот, ни этот, даже в глаза не видела.
— Видела!
— Интернет не в счет.
Полсанул, так полсанул… Специально так сказал, будто не знает, что оба многое значат для меня.
— Не смогла переплыть море?
Я мотала головой.
— Дорого. И потом, я же упала...
— Странные розовые цветы… — Отец пытался что-то вспомнить, но не смог, — Когда они распускаются на вашей планете?
— Конец марта, начало апреля.
В фантазии Ему не отнять: пауза затянулась надолго. Я не хотела что-то говорить, сожалея о недостижимом, а Он с трудом пытался представить розовое облако в виде дерева.
— Это настолько важно?
Я кивнула.
— Хотела взглянуть хоть раз в жизни, и прикоснуться, вдыхая аромат. Ведь его цветение быстротечно. Как Кадупул, только Сакура.
Похоже воображение убито напрочь, так как Он впал в ступор.
— Там, где я жил, цветущие деревья редкость.
— Да, я знаю, там и сейчас только песок.
— Чтож… Я так долго здесь не был, — Отец поднялся, переменившись во взгляде, — о цветах Он любил говорить, а о работе — нет, — Как тут у вас обстоят дела?
— Может не нужно смотреть на это?
Я схватила Его за руку, потому, что стало стыдно за то, что вокруг.
— Там вроде был город, — Отец указал пальцем в место на карте, пытаясь прочесть название, — Все кровью залито, не разобрать. И здесь...
Я пожала плечами.
— А это государство все растет и растет...
— Это Россия, — нашлась я, — В крови граждан этой нации засел дух исследователей.
— Дух говоришь… Почему же они этим духом ни с кем не делятся? С Китаем или Японией например? Звали бы с собой покорять остатки свободного пространства! Хотя, лучше бы вторых брали, ведь население почти одинаковое, а площадь… А это что такое черное?
— Не знаю… Но носит название ИГИЛ, — в недоумении ответила я.
— Государство?
— Нет, скорее вера.
— Впервые веру на политической карте смотрим… И что за вера такая?
— Убивать исподтишка. Терроризм называется.
— Это посложнее будет...
Он долго вглядывался в красную строчку снизу, наблюдая как меняются цифры. Минус один, минус два, снова минус один. Жертв в копилке с названием "вина Отца" только прибывает.
— Что это?
— Это убитые за слово Божье и крестовых походах, плюс возмущенные политикой и жертвы искусства.
— Последнее непонятно.
— Это те, кто внес Твой образ в творчество не в том виде, которое нравится большинству. Например: карикатура. Убийцы думают, что Тебе не нравится картина. Наверное… — добавила я.
— Как глупо… У вас это было бы равносильно тому, как отец убивает своего ребенка за то, что тот нарисовал его не как на картине Иванова. Вот ты как бы меня нарисовала?
— Как арбуз!
— Почему арбуз?
— Потому, что мы — семена, а Ты — все вместе взятое: сладкий и хрустящий. Я так Тебя представляю.
— Аппетитно представляешь!
Грохот снаряда заглушил Его слова, но я читала по губам.
— С чего же мне начать?
— Просто залей все арбузным соком!
— То, что надо! Но сначала...
Больше я не понимала ничего из того, что видела. В небо поднимались танки, ружья, бомбы, исчезая в нем.
— Мне не хорошо… Больно...
— Потерпи еще чуть-чуть. Самую малость!
— Я схожу с ума...
— Еще немного...
Я бредила. Может это мой сон?
Ах, нет, не сон… Я все еще здесь, в пропасти.
— Я люблю тебя, Папа...
Я все еще вижу, как все повторяют друг за другом, и я не исключение. Я не хочу жить в таком мире. Убери все с глаз моих...
Давай закрасим черное другим цветом...
Сотрем реки крови...
Пришьем врагов друг к другу...
Воскресим убитых в строке "вина Отца"...
Уже ничего не видно… Звезды над моей головой погасли… Есть только одна красная… Мне этого мало...
сентябрь 2015
