измеритель бессмертия

– О,Боже, оно работает! Алилуйя! – воскликнул однажды утром физик Музыкин, прижимая к груди прибор сложной конструкции.

– Ну что там у тебя ещё? – снисходительно спросил его сосед по общежитию – писатель Сластопевцев, который в этот момент как раз заканчивал 64ю главу восьмой части своего романа-окталогии «Вымороженные».

– Право же, говори побыстрее, у меня нет времени на всякую ерунду… Не, ну в самом деле, если ты не перестанешь меня отвлекать, я не выполню из-за тебя свой дневной план в шестьдесят шесть тысяч печатных знаков и тогда… и тогдааа… Ты знаешь, что будет тогда!

– ИБэ! – произнес, наконец, Музыкин, который с трудом оторвался от прибора, и теперь любовно его рассматривал.

– Ибэ, ага. Короче, очередной бред, как я и догадывался, – сказал Сластопевцев, и, было, принялся строчить на своей машинке, как тут Музыкин совершенно серьёзно, и даже величественно произнёс, глядя на него в упор:

– Измеритель бессмертия! – эхо его голоса ещё долгое время гуляло торжественными раскатами между пустыми ободранными стенами общежитской комнаты.

– Как… бессмертия? – переспросил пораженный Сластопевцев. Чьего бессметрия?

– Целью любого человеческого деяния является достижение бессмертия в той или иной мере. Именно ради этого бессмертия пишутся великие симфонии, совершаются подвиги, создаются семьи, рождаются дети. Человек, понимая, что сам по себе конечен, пытается обрести свое продолжение в самых разных объектах этой вселенной: мыслях, вещах, произведениях, других людях. Неужели это так сложно понять?

– …А этот твой прибор… выходит…

– Да, он лишь констатирует в цифровом выражении ту степень, в которой человек преуспел в этом занятии. Математически оценивает результативные изменения в ткани Вселенной во времени, вызванные данным субъектом. Вот, к примеру, – Музыкин театральным жестом распахнул окно, из которого тут же обильно полились жизнерадостные звуки весеннего города.

– Обрати внимание на этого кучерявого молодого человека с розочкой в руке, – сказал Музыкин, направляя зонтик антенны своего прибора на длинного сутулого парня, который обреченно стоял посреди площади. Прибор моргнул, и через некоторое время на нем загорелись цифры: «324».

– Вот эти цифры, 324, это и есть та самая мера, в которой данный индивидуум обессмертил своими деяниями свою личность в этом мире.

В это время Сластопевцев заметил, как к парню подошла симпатичная девушка, что-то ему долго объясняла, после чего тот подарил ей розочку, и они, взявшись за руки, радостно проследовали вдвоём, поднимаясь вверх по улице Пестеля.

– Внимание! – Музыкин снова направил зонтик в спину длинного парня. Произошел новый замер, прибор пикнул….

– Не может быть, 678! – воскликнут ошарашенный Сластопевцев. Неужели это настолько…

– Проекция данного индивидуума в перспективе вечности расширилась, как ты видишь, более чем в два раза. И всё благодаря удачной встрече с нужной девушкой. Не вызывает сомнения, что за их встречей последуют долгосрочные изменения, будут дети, потом дети их детей, потом дети детей их детей… ну и так далее, – увлеченно рассуждал Музыкин, – вот так полезно иногда в нужном месте встретить подходящую девушку…

– Ну-ка, дай сюда! – не выдержал писатель Сластопевцев, выхватил прибор из рук товарища и выглянул в окно.

Там было безлюдно. Лишь возле склада винного магазина стоял мальчишка лет восьми и как-то воровато оглядывался. Сластопевцев решительно направил прибор ему в спину и нажал красную кнопку. Быстро пикнув, измеритель отобразил цифру: «12».

– Как всё же слабо и неуверенно юность пускает свои корни в материю вечности! – мечтательно подметил физик Музыкин.

Тем временем, мальчишка вынул из кармана шорт пульверизатор с краской, и принялся наносить серебрянкой буквы на обшарпанную кирпичную стену. Первой была буква «Х». Потом последовало «У»…

Вскоре надпись была закончена, и мальчуган не без удовольствия рассматривал творение своих рук. Музыкин чисто машинально сделал новый замер, и чуть не ахнул: измеритель показывал цифру «27».

– Невероятно! – только и сказал он, – это же в два с лишним раза больше, чем было!

– Видимо, дети не меньше нас хотят увековечить свое существование в этой вселенной. И интуиция подсказывает их невинным простым душам самый действенный и прямой путь к этому, – привычным философским тоном подытожил Музыкин.

– Постой, постой, постой, – оживился вдруг Сластопевцев, – по его лицу было видно, как напряженно закипели мысли у него в голове.

– Ну-ка, давай, замеряй меня! – он быстро сел за свою машинку и принялся остервенело строчить.

– «501» - бесстрастно сообщил Музыкин.

– Да, конечно немного. Но ничего! Главное – прогресс. Мы ещё посмотрим…

Наконец, к вечеру он закончил свою дневную норму в 66 тысяч символов.

– Замеряй! – крикнул писатель уже задремавшему было физику.

Бип.

– Пятьсот ровно, – не без удивления сообщил физик. Но есть, конечно, некая погрешность. С её учетом можно сказать, значение не изменилось, – успокаивал он товарища.

В этот день писатель выполнил свою суточную творческую норму второй раз, а потом и третий, и уже чуть ли не в кровь стёр свои пальцы. Но проклятая цифра замерла на значении «500» и вовсе не думала меняться. Наконец, он сдался: ударил со всей силы кулаком по злосчастной машинке и беззвучно зарыдал, закрывая лицо руками:

– Всё в пустую! Моя окталогия. Три года непосильных напряжений, девять тысяч печатных страниц. А толку – меньше, чем от слова из трёх букв на заборе.

– Может быть, ты делал что-то не так? Или не то? – успокаивал его физик Музыкин.

– Точно! Не то! – писателя словно озарило. Он снова пододвинул к себе машинку и принялся печатать:

Магический клинок Эмберкнехт был выл выкован гномами Ингморских пещер по приказу богини Рангнеды, дочери великого Лангроза, старшего из трёх братьев, восставших против своего отца-первобога – Уга, создавшего этот мир, но изгнанного в долину Эц до тех пор, пока не окончится действие заклятия Черного дракона. Во время великой битвы пяти воинств король эльфов Сингимурд смог снять охранительное заклятие фавнов и овладел этим таинственным артефактом, фактически став безраздельным властелином трёхречия, синегория и…

– Замеряй! Скорее замеряй! – закричал он Музыкину, не переставая стучать пальцами по клавиатуре.

– «499» –Удивленно сообщил физик. Ещё минус один…

– Проклятие! – прорычал писатель. Но он не сдался, а напротив, принялся работать ещё более сосредоточенно и неистово. Смяв предыдущий листок и выбросив его в мусорку, он снова принялся печатать:

– Что же ты, штафирка гэгбэшная, паскуда тыловая, думаешь меня остановить? – взревел лейтенант Семёнов, гневно сверля глазами особиста Сундукова. – Не получится! Руки у тебя коротки, чтобы остановить самого гвардии лейтенанта Семёнова, подстилка ты штабная! Батарея, слушай мою команду: по позициям противника, по мразям этим, прямой наводкой и без всякого сожаления, пли!!!

– Нет, не пли! – злобно прошипел особист Сундуков.

– А я говорю: Пли!

– А я как старший офицер отменяю этот твой приказ!

–Да как ты можешь?! – в бессилии прохрипел лейтенант, – эта нежить летает над нашей землёй, насилует своими щупальцами наших жён и матерей, сквернит наши города, а ты тут мне говоришь: «не пли!»

– На то есть указание нашего руководства, генштаба. Если хотите, секретный приказ самого товарища Сталина...

Сластопевцев так увлёкся масштабной идеей, разворачивающейся из этого зачатка рассказа, что еле нашел в себе силы, чтобы оторваться и крикнуть Музыкину:

– Замеряй!

– «499», – сочувственным тоном сообщил физик из своего угла.

– 499, ну что же, хорошо, 499, – разговаривал сам с собой Сластопевцев. Ну что же, чудненько. Тогда держите вот такое. И он, скомкав листок, снова принялся печатать:

Графиня Цимберлих неожиданно вздрогнула: её тревожное лоно затрепетало, а всё её естество наполнилось сладкой тревожной истомой и подалось вперёд, когда в залу, шевеля усами, вошел князь Добруженский. Пытливый и испорченный взгляд его тёмных пленительных глаз быстро скользнул по её вздымающейся груди, по пуговкам её блузки, которые, как казалось, готовы были с выстрелом исторгнуться из держащей их ткани, выпуская наружу упругое, молодое тело графини, жаждущее любви.

– Так это вы, князь? – спросила она низким, грудным голосом, исполненным страсти, более похожим на стон…

Пиииип. – Пятьсот шестьдесят четыре! – послышался радостный голос физика. Дружище, мне кажется наконец-то вы на правильном пути! Продолжайте!

К тому моменту, когда писатель окончил сцену любви графини и князя за шторой во время бала в дворянском собрании, измеритель бессмертия уже показывал невероятное число: 673!

***

Спустя весьма недолгое время, роман про молодую любвеобильную графиню Цимберлих был закончен. Крайне чувственная натура, она непременно вступала в любовные связи в каждой сцене романа, будь то в поле, в конюшне, в обществе королевы или великих ученых мужей своего времени, и неизменно получала фантастическое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Хотя красной нитью через всё произведение проходила её безумная любовь с князем Добруженским, обладавшим таким бесконечным рядом мужских достоинств, что он бы мог вполне поспорить за пальму первенства с самим Суперменом или даже Человеком-муравьём.

Во время написания романа Сластопевцева дико пёрло: все зажатые ранее, спрятанные комплексы, мечты и потаенные мысли нашли, наконец, выход в сценах с молодой графиней. Сказать, что он был счастлив – значит не сказать ничего. К концу работы над романом показания прибора перевалили за сто восемьдесят тысяч. Творец был просто на седьмом небе от переполнявшего его блаженства.

Название, как и содержимое книги, писатель тоже согласовывал с Измерителем Бессмертия. На первой странице отпечатанного экземпляра было написано ручкой: «Похождение безумной орхидеи» (зачеркнуто), «Орхидея» (зачеркнуто), «Дикая Лилия» (зачеркнуто). Наконец, «Роза». Каждый раз, меняя название, удавалось добиться значительного прироста бессмертности произведения. Но писатель чувствовал, видел своей творческой чуйкой, что это ещё не предел.

– Хотя…. – Сластопевцев дрожащей рукой схватил ручку, – есть идея и получше!

***

Итак, с вами Мохаммед Туччи, и канал «Паутина истории». И сегодня мы обратимся к далеким, так называемым «серым векам», которые исследователи часто незаслуженно обделяют своим вниманием. А в частности: Двадцать первый век!

Давайте же посмотрим, что мы знаем о двадцать первом веке.

(Студия плавно исчезает за спиной ведущего. Сцена в продуктовом магазине. Полная дама, слегка за сорок, выбирает связку бананов.)

– Простите, это «Паутина истории» и Мохаммед Туччи. Мы хотели бы узнать, что вы можете рассказать нам о двадцать первом веке?

– О! Это, кажется, «серые века»? Простите, я не историк, я не изучала специально истории (смеётся).

– Это не страшно. Нам интересно именно ваше мнение, как непрофессионала!

– Ну… Кажется в этом веке было какое-то противостояние. Вся Африка объединилась под началом одного человека и начала терроризировать весь мир… Было много несогласных.

– А как звали этого лидера объединенной Африки (незаметно подмигивает в камеру).

– Кажется… Майкл Обама… Ой нет, Рональд Гитлер? Простите (смущенно), я что-то напутала?

– Нет, нет, всё нормально. (ухмыляется)

– Хотя знаете, политика меня особо не интересует. Зато я точно знаю, что в двадцать первом веке жил такой классик как Вениамин Сластопевтсев (с трудом выговаривает фамилию) – автор знаменитейшего цикла романов про Розу Цимберлих – известную аристократку того времени. А первый роман этого цикла – «Влажная роза» он закончил в две тысячи шестнадцатом году. Вот что я помню точно про этот век! (горделиво улыбается)

И мне кажется, что для культурного человека, для женщины знание истории прекрасного гораздо важнее, чем знание истории всяких войн, дележа и мужских притязаний.

– И мы не можем не согласиться! Ибо классика – она на то и классика, чтобы оставаться в веках. Войны и государства заканчиваются, а такое понятие как Сластопевцев не изгладится из нашей памяти, потому что оно надёжно впечаталось в саму культурную ткань человечества, и похоже, будет пребывать с ним до тех пор, пока существует культура и сама мысль.

Это была «Паутина истории» – до следующего выпуска, друзья!