Она пылала. Танцевала в вальсе пламени под руку со смертью. Босыми ногами по красным углям. И алые блики плясали в ее глазах. Пламя хватало, кружило в колдовском вихре. Цепкими пальцами поднималось по льняному платью. К тонкой девичьей шее, к истлевшим волосам.
Она пела. В последнем предсмертном крике. Пела, но никто не слышал ее песни. Лишь хрипы и стоны умирающей ведьмы. И никто не видел ее красоты. Лишь рваные клочья некогда белого платья.
– Гореть тебе в огне, – викарий с отвращением сплюнул и размашисто перекрестил кострище. Девушка завизжала с новой силой, и толпа ахнула:
– Сила Спасенного в персте его, – зашептали со всех сторон и начали креститься.
А та еще извивалась в цепях. Своим нежеланием умирать, только доказывая крестьянам, что ее душа давно принадлежит Проклятому.
Вот крики обратились страшным хрипом, а после и вовсе смолкли. На мгновение над площадью воцарилась тишина. Только угли потрескивали на пепелище. Но вот толпа взорвалась криками радости. Дети плакали, женщины пели хвалу Спасенному. Отовсюду раздавались смех и аплодисменты.
Оно и понятно. Не каждый день церковь избавляет своих прихожан от такой напасти. Только уж больно быстро издохла ведьма. За ее грехи могла повизжать и подольше. За какие именно грехи, никто не знал. Урожай в этом году выдался отменный, скот не хворал. Но раз сожгли – значит за дело. Святая инквизиция просто так из Столицы носа не высовывает.
Народ начал расходиться. Спустя полчаса у столба остался только викарий да отец спасенной ведьмы – пекарь. Лицом он покорно выражал радость, но по глазам было видно: мужик предпочел бы живую дочь с потерянной душой, чем наоборот.
Викарий это понимал и игнорировал. Считая, верно, что греховные мысли покинут пекаря сами собой, коли не обращать на них внимания.
Отец скорбел недолго, побоявшись, что его обвинят в ереси, он поспешил уйти. Напоследок перекрестившись и громко, чтобы никто не усомнился в его радости, возблагодарив Спасенного, поплелся обратно в пекарню. Рабочего дня никто не отменял.
По площади сновали только ветер и мальчишки. Последние надеялись ухватить из костра хоть обгоревшую головешку, а лучше кусочек самой ведьмы. Но солдаты гоняли их, огревая зазевавшихся юнцов древками копий.
Святой отец велел снять труп и растолочь останки в порошок, а сам отправился в храм. Эта беготня его порядком утомила.
Псы инквизиции только и могли, что приволочь к нему на порог девчушку, сказать: «Ведьма», – и ускакать обратно в Столицу. Ни дров на костер собрать, ни горожан успокоить. Ленивые скотины.
Стражники, суеверные идиоты, тоже стояли в сторонке. Боялись, что дочка пекаря отомстит им с того света. Как будто забыли, что с этой самой дочкой веселились неделю тому на кострах.
Все приходилось делать самому. Даже послушника – юного клирика – не припрешь, не положено. В общем, он не любил эти показушные сожжения. Это народу – хлеб и зрелища, а доблестным работникам церкви – геморрой.
И вообще, от предсмертных криков у викария начиналась мигрень.
Он ведь был уже не молод. Седая редкая борода свисала ниже пояса и выглядела как кухонная тряпка. При этом мужчина был почти лыс. Правда, он каждое утро старательно зачесывал лысину оставшимися волосинками, но это мало помогало. Так же как и черная ряса, которая, не смотря на ее размеры, не могла скрыть размеры самого священника и лишь слегка утягивала его огромный живот.
По всем меркам отец Бар был человеком противным и мерзким. Но, к сожалению, наперво он был отцом настоятелем в их маленькой провинции. А значит, человеком мудрым и уважаемым.
Уважаемым всеми кроме своего послушника, юного брата Вальда, который питал лютую ненависть к наставнику. Но не забывал каждую службу замаливать это греховное чувство.
В отличие от отца Бара, Вальд был молод и красив. Сколько девушек проклинало тот день, когда его приняла церковь – такой парень пропадал зазря. Вальд тоже считал, что пропадал зазря. Служба церкви была не его прихотью, а желаньем отца, который рассчитывал избавиться от сына как можно быстрее.
Клирик тоже не любил ведьмосожжения, но лишь оттого, что ему искренне было жалко ведьм. Дочка пекаря, конечно, не была эталоном невинности, но вряд ли ее ума хватило бы на что-то, кроме как из ревности испачкать соседское платье.
В день сожжения Вальд старался набирать как можно больше работы. И предпочитал заниматься даже чисткой сортира, но только не присутствовать на ежемесячном представлении. Что ни говори, а парень был добр и милосерден, пусть и немного глуповат.
– Я желаю помолиться за душу несчастной девушки, – помпезно произнес отец Бар. – Не беспокой меня до вечерней службы.
Он чинно, словно дух, проплыл мимо парня и скрылся за поворотом, где тут же вновь сгорбился и уже совсем по-человечески направился в свои покои, которые скромно называл «кельей».
Вальда всегда поражал тот переход от «дьявольского отродья» к «несчастной девушке» после ее сожжения. Клирик меланхолично подметал двор храма и продолжал сожалеть о гибели неудавшейся ведьмы. За размышлениями парень не заметил, как у ворот появилась девушка. Обернулся, только когда она окликнула его. Про себя заметил, что видит ее впервые.
– Брат Вальд, брат Вальд, я хочу исповедаться, – стыдливо потупив взгляд, она теребила в руках платочек.
– Приходи вечером, сестра, – по уставу ответил тот, – исповедуешься отцу нашему на вечерней службе.
Девушка замялась, но все же не ушла, а, набравшись смелости, пересекла двор и очутилась прямо перед носом клирика.
– Я не могу ждать, брат Вальд, – с жаром произнесла она, хватая парня за руку. – Мой грех тяжек. Мне нужна исповедь прямо сейчас!
Он отпрянул, сбросил ее руку. Прошептал недовольно:
– Заметят же!
И громче важно, подражая манере отца Бара, произнес:
– Иди за мной, я не откажу тебе в исповеди, сестра, – но все-таки добавил. – Однако вечером приди на службу.
Девушка просияла и, бормоча бессвязные слова благодарности, последовала за клириком.
В исповедальне между ними встала лишь тонкая преграда занавески да мерцанье зажжённой свечи. И Вальд невольно залюбовался своей первой прихожанкой. Ее волосы были цвета мягкой охры в неярком свете фитилька, а лицо казалось укутанным в вуаль полумрака, что пропитал воздух. Она прикрыла глаза и, на мгновенье задумавшись, начала:
– Мои грехи тяжки, брат Вальд.
– Я слушаю тебя, сестра.
– И месяца не прошло со дня смерти батюшки, а я уже хожу с девками плясать у костра по ночам. Я любила батюшку, но не могу сдержать себя, когда хочется броситься в пляс. Так вот уже третью ночь танцую у ночного пламени, когда кости моего отца еще не побелели.
Эко дело – танцует! Вальд бы и сам с удовольствием потанцевал со своими погодками. Жаль, когда в город приезжает инквизиция, все начинают вести честной образ жизни. Никто уже с неделю не звал на ночные гулянья. Парень хотел было спросить, где и с кем она танцует, и можно ли ему с ними, но вовремя опомнился:
– Даже с уходом близких жизнь продолжается, сестра, – философски ответил клирик. – Твой батюшка не хотел бы видеть тебя угрюмой и опечаленной, но все же прочти у иконы святого мученика «Спаситель наш» три раза, и он отпустит тебе этот грех.
Девушка покорно кивнула и продолжила:
– Это не единственный мой грех, брат.
«Ну конечно», – про себя согласился он.
– Еще я пела у костра странные песни, не наши песни. И звери сбегались, чтобы послушать их, а люди наоборот не хотели быть рядом и уходили.
Клирику стоило бы задуматься уже сейчас, но на беду свою парень был слишком очарован прихожанкой. Мало ли что могло привидеться молодой девушке ночью, когда она была с головой погружена в веселье?
– Какие песни? – вместо упрека спросил он.
Она не ответила.
Просто запела. Тихо-тихо, едва различимо. Парню пришлось нагнуться ближе, чтобы услышать ее. Голос звучал переливами, с долгими запевами и плавными переходами. Она пела о лесе и небе – он знал это. Но не мог разобрать ни единого слова.
Ее лицо, в узоре теней, было полускрыто занавеской, но он видел глаза. Яркие, голубые. Вальд мог бы смотреть в них вечно. И слушать ее мог бы вечно.
И, похоже, эта вечность уже началась.
Звук нарастал. Девушка пела все увереннее и сильнее. Мелодия изменилась. Она стала грубой. Слова сухими, как кашель седой старухи, что каждое утро приходила на службу. Ритм становился все быстрее и быстрее. В ней не было больше того очарования, внеземного влечения и чуда, что околдовали Вальда.
Теперь он чувствовал страх. Страх перед мелодией, перед словами. Но не перед самой девушкой. Он готов был слушать даже эту жуткую песню, лишь бы она не отвела глаз.
Прихожанка замолчала резко, с надрывом выкрикнув последнюю фазу. И клирику на миг почудилось, что в голубых глазах ее запылал огонь. Конечно, просто почудилось.
– Отпустите мне мои грехи, брат Вальд.
– Спасенный дал людям голос не для того, чтобы они молчали. Песня это не грех, это воля его, – завороженно ответил тот и с ликованием увидел, как она улыбается. Отблески пламени все еще плясали в ее глазах, откликались бликами в уголках губ.
– Я буду ждать тебя, – прошелестел голос. – Приходи, я буду ждать.
Свет померк. И только ее лицо в мягком золотистом свете не бледнело, а губы все так же ласково улыбались.
– Я буду ждать, буду ждать, ждать, – неясное эхо повторяло ее последние слова, когда мир тонул во мраке.
А потом все исчезло. Не было больше ни голоса, ни волшебной красоты лица, лишь где-то на грани сознания переливами звучала мелодия песни. Но прошло пару мгновений и даже ее не стало.
– А ну поднимайся, лентяй! – взвыл над самым ухом голос. – Вставай! Вставай немедленно!
Вальд с усилием открыл глаза, перед его носом маячил отец Бар. Его толстое, оплывшее после сна лицо закрывало собой все пространство.
– Бездельник! – все еще орал он. – Ни на минуту нельзя одного оставить. Кто тебе разрешал спать?! Двор еще не выметен, полы не помыты, а он храпит в обе дырки!
Мало что понимая парень поднялся на ноги. Он спал в обнимку с метлой, прислонившись спиной к дверям храма. Судя по тому, что солнце было уже низко, спал довольно долго.
– Простите, – вяло извинялся Вальд. – А вы не видели тут девушку, она пришла, когда я подметал?
Это было ошибкой.
– Так ты еще и женщину приволок? Храм божий открыт только для прихожан!
– Но ведь она тоже была нашей прихожанкой, – возразил послушник. – Вы ведь сами говорили, что, неважно кто: мужчина или женщина – мы все равны перед Спасенным.
Священник на секунду замялся, будто пристыженный.
– Все верно, сын мой, – мягче возразил он и продолжил опять в настоятельном тоне: – Но молодой женщине ни к чему находится наедине с мальчишкой, который еще даже не брат настоятель.
Он продолжал бубнить себе под нос о том, что нынешняя молодежь не знает цену времени и работе, совсем отбилась от рук и вообще, многим хуже, чем было его поколении.
Но Вальд не слушал. Он вновь взялся за метлу, надеясь, что работа поможет ему вспомнить прекрасную незнакомку, ее песню и их разговор. Голова была пуста. И единственное ясное воспоминание – это лицо в обрамлении волос цвета охры и слова: «Приходи, я буду ждать».
В работе прошел последний час до заката. После отец Бар, проведя вечернюю службу, дал брату Вальду свободу. По правилам, тот должен был и после службы усердно молиться в своей келье, так же как и священник, но юноша не сильно хотел провести всю ночь в тесной комнатушке читая святое писание и вознося хвалу Спасенному.
Он знал, что из него никогда не выйдет даже викария. И причина была проста – он не верил. Не верил, но ему хватало ума молчать об этом.
Поэтому, дождавшись, когда отец Бар удалится в свои покои, парень тихо-тихо, как муж, бегающий налево, отворил двери и выскользнул на улицу.
На его счастье храм стоял на отшибе. Крепостная стена тут была не выше кладбищенской изгороди. И перебраться через нее не составило труда.
Сразу за стеной начиналось городское поле, уже убранное к осени. Недавние дожди превратили его в вязкое болото, и Вальд решил идти в обход. Он ни разу не остановился и не задумался о том, куда вообще идет. Дорога сама ложилась под ноги. Путь вел.
Кровь бурлила и кипела от ожидания чего-то таинственного. Сердце колотилось в груди быстрее обычного, и он весь горел желанием скорее очутиться там, где его ждут. В том, что его ждут, Вальд не сомневался.
Поэтому он шел быстро, подбегая от нетерпения, и даже не заботясь о том, что его могут увидеть.
Он спешил.
Не прошло и четверти часа, как юноша очутился в лесу. Продвигаться стало тяжелее, то и дело в лицо лезли ветки, а под ногами как будто специально появлялись корни, о которые так легко было споткнуться. Одна очень нахальная березовая веточка больно хлестнула его по лицу, оставляя на щеке тонкую красную полоску, но он даже не обратил на это внимания.
Впереди, среди стволов деревьев, был виден свет. Как будто маленькое солнышко пылало втемноте, играя бликами на листве. А когда он вышел к огню, это солнышко вспыхнуло мириадам лучиков-иголок, и те вонзились в него своим безудержным светом. Но наваждение быстро прошло, и вот перед Вальдом открылась небольшая поляна, и пылал на ней обычный костер, не солнце.
Утренняя прихожанка танцевала у этого костра. Танцевала так, словно ее тело ничего не весило, порхала над землей подобно ночному мотыльку, что прилетел на свет масляного фонаря. И длинные рукава ее белого платья казались крыльями.
Брат Вальд завороженно смотрел на нее, пока она не остановилась, оставшись стоять спиной к нему.
– Я ждала тебя, – весенней листвой прошелестел ее голос.
Девушка обернулась, и на ее лице играла все та же ласковая улыбка. Он не стал отвечать, околдованный ее красотой, безупречной и чистой. А она смотрела, словно понимая все его чувства и улыбалась.
Но вот прихожанка сорвалась с места, подлетела к Вальду и, ухватив его за руку, повела к огню.
– Давай танцевать! – задорно крикнула она, первой бросилась в круг.
И они танцевали всю ночь напролет, лишь изредка замедляя безумную пляску, чтобы согреться в объятьях друг друга.
А когда первые блики утреннего сумрака забрезжили меж деревьев, она подарила ему свой поцелуй. Первый поцелуй. И они уснули в траве, словно в мягкой постели, чтобы последние часы насладиться лесом и утром, и любовью.
Когда Вальд открыл глаза, солнце еще цеплялось лучами за острые пики леса на горизонте. Девушка спала, свернувшись калачиком у него под боком. И он лежал неподвижно, чтобы ни в коем случае не разбудить ее. Слушал, как бьется ее сердце. Бьется то быстро-быстро, словно птичье, то почти неслышно, медленно.
– Интересно, что тебе снится, – прошептал Вальд. И она тут же проснулась. Вскочила на ноги, будто бы нисколечко не устала, улыбнулась восходящему солнцу. Ответила смеясь:
– Ты!
Он наблюдал за ней, укутанной утренним светом, и не мог поверить, что это счастье принадлежит только ему.
– Я буду ждать тебя следующей ночью, – лучисто улыбнулась она. – Приходи, клирик!
На ветку, нарушая их покой, опустилась огромная серая птица. Она окинула поляну по-человечески умным взглядом и долго протяжно запела. Мелодия была очень похожа на вчерашнюю песню прихожанки. Только в этой песне было предупреждение.
Девушка, ни слова не говоря, развернулась и отправилась в лес.
– Постой! – Вальд ухватил ее за рукав.
– Приходи следующей ночью, – еще раз повторила она и вырвалась.
– Как же тебя зовут? – только успел крикнуть ей в след парень, но она уже исчезла между деревьев.
– Авелин, – донес тихое эхо ее слов ветер.
– Авелин, – с замиранием сердца повторил Вальд. У его счастья было самое прекрасное имя.
***
Старый викарий даже не заметил пропажи послушника. Всю ночь он отпускал грехи молодым пышногрудым девицам, и сам вылез из своей «кельи» далеко за полдень. К этому моменту юноша уже трудился во дворе. Он вернулся всего час назад, но уже успел начисто вымести двор, наколоть дрова, а теперь усердно мыл окна.
У Вальда было самое хорошее настроение из всех существующих, его все еще кружило в танце у костра в лесной чаще. Он вспоминал Авелин, ее мягкие волосы и нежные губы, и с нетерпением ждал ночи, чтобы вновь погрузиться в сказку.
Бар, вывалив на послушника очередной список работы, заметил мимоходом, что уж больно тот весел. А служителям Спасенного не положено веселиться чрез меры. Их сердце должно быть наполнено скорбью о душах их прихожан. Вальд в ответ послушно нахмурился, но, стоило клирику уйти, не стал скрывать улыбки.
Даже новая порция работы не смогла испортить ему настроение. День пролетел незаметно. Путь через поле уже был знаком. И Вальд вновь спешил к своей любимой Авелин.
И они снова танцевали у костра всю ночь, заснув лишь под утро. И снова она ушла, как только прилетела серая птица и исполнила свой гимн утру. А потом в мучительном ожидании вновь проходил день.
И так каждую ночь из недели в неделю прошел целый месяц.
Она пела ему песни, когда он засыпал, и рассказывала сказки, а потом целовала его нежно, словно была соткана из дыма костра. А в одну ночь она увела его за собой в чащу леса к тысячелетнему дубу. Что служил ей домом. Авелин показывала ему странные книги, рисовала на стенах знаки, палила черные свечи, и снова танцевала.
– Ты околдовала меня, – без упрека как-то сказал он. Девушка только рассмеялась.
– Ты околдовал меня, – повторила она, – ты.
– И когда я успел?
– Когда не пришел на казнь в тот день, – она хотела поцеловать его, но он недовольно раздул щеки. И Авелин чмокнула его в нос. – Я не вру, клирик, – ласково произнесла она, – я лишь позвала тебя в лес в тот день. Всего один раз. А влюбился ты в меня сам.
– И все это, – он указал на волшебные книги, – не любовные заклинания?
– Это не заклинания. Это истории. Очень старые истории. Я просто продолжаю писать их.
– И скот не портишь? И узелки на полях не вяжешь?
– Не без этого, – она посмотрела на него с большим интересом.
– Зачем?
Авелин пожала плечами. Не рассказывать же ему, что пастух кидался камнями в ее птицу, а хозяйка поля не стала торговаться о зерне, да еще и нахамила. Для Вальда это не было причиной. Он еще слишком хорошо относился к людям.
– Не станешь же ты любить меня за это меньше? – как будто обиженно спросила колдунья.
– Не стану, – серьезно кивнул парень, про себя твердо решив взяться за ее перевоспитание.
Этим утром птица прилетела раньше.
– День идет на убыль.
– Наши встречи станут длиннее?
– Короче.
Она за руку отвела его к опушке, и птица провожала их.
– Кто она?
– Моя совесть, – Авелин тихо рассмеялась и прошептала ему на самое ухо: – Когда захочешь найти меня, иди за птицей. Она приведет.
– Зачем мне искать тебя?
Но его колдунья не ответила. Обняла его, как будто насовсем прощаясь, поцеловала. И убежала обратно в лес. А он отправился в храм, уже догадываясь, что вскоре ему придется воспользоваться ее странным советом.
Спустя час Вальд вернулся к своему излюбленному занятию и встретил отца Бара с метлой в руке и выражением скорби на лице.
– Закончишь, сходи к молочнику, купи два галлона молока и закажи у мясника на завтра с пяток тушек кроликов. Только скажи, чтобы они были свежими, а не как в прошлый раз.
Клирик бросил парню увесистый кошелек, и тот поймал его на лету. Старый скупердяй дал ему денег ровно на молоко и мясо, ни гроша не оставив в личное пользование. Но грех было жаловаться, не так уж часто у Вальда появлялась возможность без лишних вопросов ускользнуть в город. Можно будет поторговаться с молочником. И на лишнюю монету купить сувенир для Авелин.
Сегодня на маленьких улочках было оживленно. Люди сновали взад-вперед каждый со своими проблемами и делами. По мощеной камнем дороге изредка проезжали телеги, на мостовой горланили торговки и фокусники, зазывая покупателей и публику.
В подворотнях сидели нищие и тянули к прохожим пустые кружки в ожидании получить пятак. Из окон выглядывали статные барышни и юные непоседливые девицы, которые только и ждали, чтобы надзирательницы отвернулись, и они смогли бы убежать. В общем, их маленький городок ничем не отличался от еще десятка таких же маленьких городков россыпью раскиданных в полонинах меж горами.
Клирик быстро дошел до базарной площади, стараясь не отвлекаться на пестроту улиц. На молочных рядах было неспокойно. Маленький щуплый молочник стоял бледный, а соседки-торговки порхали вокруг него с кружками воды. Обмахивали полотенцами и причитали. Когда парень подошел ближе, одна из женщин сердито замахала на него руками.
– Иди-иди отсюда, мальчик. Не видишь, плохо человеку, потом за молоком придешь!
– А что случилось? Перегрелся? – из вежливости спросил Вальд.
– Как же, перегрелся, – презрительно фыркнула торговка. – Ведьма в городе опять объявилась. Мор навела.
– Что за чушь, – усмехнулся парень. – Совсем недавно же сожгли.
– Ага-ага, болтай больше мальчик. Плохо работает ваша инквизиция. Ты вот глянь, – она протащила его за руку к лавочке молочника и ткнула носом в бочку, – даже молоко скисло. Все молоко.
Парень окунул палец в бочку. Молоко было самым что ни на есть кислым.
– Вы сами-то эту «ведьму» видели? – все еще не веря, скептически уточнил Вальд.
Торговки возмущенно заохали. Мол, они-то приличные барышни и на ведьм даже смотреть себе не позволяют.
– Вот приедет инквизиция из Столицы, и посмотрим на нее, на костре! – крикнул молочник и все согласно зашумели.
От таких слов Вальд посуровел. Повернувшись к мужику, он приторно ласково спросил:
– У вас, я помню, три дочурки растут?
– Растут! – с вызовом ответил молочник.
– Волосы, как огонь, глаза, как малахиты…
– Как малахиты! – с готовностью подтвердила одна из торговок.
– Ну, вылитые маленькие ведьмочки! – заключил Вальд, не без удовольствия наблюдая, как вытянулись их лица.
– Что вы имеете!
– То, что святая инквизиция первым делом обратит внимание на ваших прелестных дочек. Готовы вы выполнить волю Спасенного и предать греховное тело огню, если святые отцы скажут, что душа помутилась у вашей младшенькой?
Молочник побелел, захлопал ртом, как вываленная на дальнем прилавке рыба, а Вальд продолжал.
– Или у вас? – он ткнул пальцем в самую активную торговку. – Или к вашей матери? – бросил через улицу мяснику. И когда все взгляды обратились только к нему, закончил: – Не спешите обвинять во всем ведьму, если не готовы жертвовать своими женщинами. Или собой, – он вырвал у торговки кружку с водой, залпом осушил ее. И не дожидаясь ответов и возмущений, поспешил покинуть рынок.
– Слушайте парня, нелюди, – сплюнул пекарь и вернулся в свою лавку.
Вальд же почти вбежал в храм.
– Отец Бар! – возмущенно крикнул он. – Отец Бар! Горожане опять на ведьму жалуются, сил нет!
– Не кричи, мальчик, – викарий даже не стал отчитывать его за шум, – знаю я, – он выглядел уставшим и обеспокоенным. – Из Столицы уже прислали гонца. Опять ждать псов Спасенного.
Вальд больше ничего не спрашивал, ответил тускло:
– Мне надо вернуться к работе.
Но работа валилась из рук. Свечи ломались, воск растекался. Корыто и то протекло, и пришлось убирать воду вместо того, чтобы мыть окна. Парень не мог думать ни о чем другом кроме как быстрее бежать в лес, предупредить Авелин. Попросить ее быстрее уходить, спасаться.
Только Бар закончил вечернюю службу, где как раз успокоил прихожан скорым прибытием Инквизиции, как клирик выскочил из храма. С разбега перемахнул стену и в пару минут добежал до той поляны, где до этого каждую ночь пылал костер. Но сейчас в лесу было темно и тихо. Ни света пламени, ни треска веток, ни пения и смеха Авелин.
Она не появилась и на следующую ночь. Как и через день, и через два и через неделю. Но Вальд был счастлив, потому что пока Авелин скрывалась, она была в безопасности. И он знал, что не станет искать ее, пока инквизитор не уедет из города.
– Не клюй носом, лентяй, – шипел викарий. – Ты должен произвести впечатление на гостя, чтобы он не подумал, что мой послушник идиот.
Инквизитор прибыл после полудня в роскошной черной карете запряженной четверкой пегих меринов. Он был высок и худ, с неприятным крысиным лицом и длинным острым подбородком. Его черная ряса была подпоясана красным алым шнуром. Прихожанам отец Говард внушал страх. Но Вальд невольно чувствовал к нему уважение.
Гость был вымотан неблизкой дорогой и потому не стал слушать ничего, первым делом потребовав еды и отдыха. Отец Бар пожертвовал ему свои покои, что бы ублажить гостя, а так же приказал Вальду приготовить ужин, да так что бы инквизитор остался доволен.
Парень до вечера провозился на кухне. Он подал к ужину жаркое из крольчатины с молодым вареным картофелем и овощами. Викарий усадил гостя во главе стола, а своего послушника отправил подальше в келью, наслаждаться вареной рыбой и хлебом с водой.
– Я бы не хотел говорить о работе за едой, – сразу же предупредил отец Говард. Отец Бар явно разочаровался. Но виду не подал. Он надеялся поскорее избавиться и от ведьмы, и от инквизитора, присутствие обоих в его городе ему было одинаково неприятно.
Но его слово не имело силы перед псом Спасенного. И их трапеза прошла в молчании.
Однако и после ужина инквизитор не проронил ни слова, а сразу же отправился в покои, что бы помолиться Спасенному и, с чистой душой, пойти опочивать. А утром он просто исчез. Поднялся раньше, чем небо стало светлеть и, забрав карету, никого не предупредив, уехал.
Вальд не спал в тот час и провожал отца Говарда безучастным взглядом. Авелин ушла, инквизитор не найдет ведьмы, не о чем было беспокоиться.
Только в сердце еще таилась та внезапная злость на глупых горожан. И надежда, что отец Говард обойдет стороной семью молочника. И старую торговку. И мясника.
Вальду так не хотелось новых невинных жертв.
Эта мысль крепко зацепилась в его голове. Но пока еще парень не понимал, что если судьба минет медноволосых дочек молочника, то придет за его Авелин. И выходя по вечерам на окраину поля, высматривая огонь меж деревьев, надеялся, что его колдунья ушла далеко в лесную чащу.
В серой безразличной дымке потянулись абсолютно одинаковые дни. Работа и храм опостыли. Отец Бар, все еще рассерженный пропажей отца Говарда, изливал все свое недовольство на послушника, и его и без того не сладкая жизнь стала еще хуже.
В таком томительном ожидании прошло две недели. Листва пожелтела, и все чаще сыпалась золотым дождем. Поле опустело, и только лес оставался таким же величественным и темным.
Инквизитор вернулся, когда заморосили первые дожди.
Он ногой распахнул дверь храма и уверенным шагом прошел внутрь, волоча за собой двух девушек. Была глубокая ночь и отец Бар спал, но Вальд тут же выскочил на шум. Завидев отца Говарда, послушник поспешил разбудить викария, и тот заспанный, в длинной белой пижаме вышел встречать гостя, не утрудив себя даже накинуть халат.
Инквизитор выглядел еще более мрачным, чем в первый раз. По его черному плащу ручьями лилась вода, лицо скривилось в недовольной гримасе, и сам он походил на мокрую ощерившуюся крысу.
Ни слова не говоря, инквизитор вытолкнул вперед двух пленниц и, стянув мокрый плащ, прошел мимо пораженного отца Бара в его покои.
Девушки даже не пытались бежать. Обе лежали, скрутившись на полу, и выглядели одинаково несчастными. Отличаясь лишь цветом волос.
Только ее волосы Вальд узнал бы и под слоем грязи. Хоть они больше не напоминали охру, сбились в колтуны и походили на мокрую половую тряпку. Босые ноги были изодраны в кровь, разбитые губы улыбались.
Не осознавая себя, Вальд сделал шаг навстречу ей, отец Бар окликнул его, чтобы тот не приближался к ведьмам, но послушник не слышал. Еще несколько шагов и юноша уже стоял на коленях перед девушкой.
Авелин словила его испуганный взгляд и вновь улыбнулась своей лукавой улыбкой. Он протянул к ней руки, но она еле заметно мотнула головой. Викарий уже выбежал на улицу и позвал стражу.
– Кто из них? – крикнул Вальд вслед инквизитору.
– Узнаю, – сухо отозвался тот.
Вторая девушка, совсем еще ребенок с грязными рыжими волосами, взвизгнула, когда стражники потянули ее за собой. Парень лишь мельком глянул на нее, успокоился. Это была не дочка молочника. Сейчас он даже не подумал о том, что это была просто чья-то дочка. Не ведьма и не колдунья. Обычная, только невезучая девчушка.
Он не помнил, как его окликнул викарий, и как он провожал его к келье, укладывал в постель. Остаток ночи юноша провел в беспокойном сне, то и дело подрываясь и выкрикивая имя возлюбленной. На счастья все в храме спали, и никто не слышал его стонов.
А в следующие дни крики девушек не могли заглушить каменные стены городской темницы. Только люди все равно делали вид, что ничего не слышат. Себе дороже было обращать внимания на мученья ведьм.
– Кто?– повторил свой вопрос Вальд, как только инквизитор появился в храме. Послушник священника уже чувствовал, что одинаково боится услышать оба ответа.
– Узнаю, – так же просто бросил Говард.
– Как скоро?
Пес Спасенного задержал взгляд на Вальде. Но к его счастью увидел в этой заинтересованности другой смысл.
– Хочешь узнать сам?
– Хочу! – даже не думая отозвался парень.
– Зачем?
Тут Вальд замялся. Ему в момент подумалось, что если он сейчас признается, если расскажет о своей любви, то инквизитор все поймет. Но морок прошел, и он ответил:
– Чтобы убедиться, что не пострадает невинный.
Отец Говард важно кивнул:
– Похвально.
Он прошел мимо, как будто получив ответ, утратил интерес к клирику. Но до того, как парень окликнул его, произнес:
– Завтра продолжим вместе.
Еще ни одного «завтра» Вальд не ждал с таким ужасом и одновременным нетерпением. А утром отец Говард отвел его к реке, где стражники уже соорудили качели.
– Знаешь, что это?
Вальд знал.
Инквизитор одобрительно хмыкнул и развел руками, показывая, что дает парню полную свободу действий.
– Завтра казнь на главной площади, – он выдержал паузу. – Кто там будет гореть, решать тебе.
Спустя полчаса собралась толпа, и отец Говард послал за приговоренными.
Девушек не привели – притащили по земле. Авелин убаюкивала на груди левую руку. Но на лице ее не было видно боли. Только спокойствие и, не виденная Вальдом раньше, покорность. Его колдунья не издала ни звука.
Девочка напротив стонала при каждом движении. Она не отнимала рук от лица. Шептала что-то. Верно, молилась Спасенному.
Инквизитор обратился к толпе:
– Сегодня Господь наш укажет на тьму. И помощь его будет верна. Кого из них пощадит он, и пустит в свои чертоги, та невиновна. Но кого отвергнет Спасенный, та душу продала Проклятому и заслуживает костра.
Говард повернулся к Вальду:
– Решать тебе, брат мой, кого ты отправишь на суд господний первой.
Тот опешил. Он не ожидал от инквизитора такого «доверия». Но отец Говард не торопил его, понимая важность момента. Не каждый день юный клирик становится на путь спасения мира от греха. Конечно, он волнуется. Говард тоже волновался в свой первый раз. Потом уже понял, что выбор его верен изначально. Ведь выбирает не он, а Спасенный.
Вальд приблизился к пленницам. Ему было больно смотреть на них. И еще больнее на спокойное, покорное смирение в глазах Авелин. Она смотрела на него без осуждения. Как будто уже знала, кого он выберет. И прощала его.
От ее прощения становилось страшно.
Только сейчас Вальд в полной мере ощутил ту безысходность, которая поселилась в нем с приездом инквизиции. Все это время он продолжал молиться и одинаково искренне верить, что на костер не попадет ни Авелин, ни невинное дитя. И сейчас, когда перед ним стояли они обе, юный клирик осознал абсурдность своей веры. Он не мог спасти всех. И теперь ему предстояло сделать настоящий выбор. А не примирить два желания в своем сердце.
Рыженькая девчушка все продолжала звать маму. Она жалась к Авелин и та поглаживала ее по голове, что-то нашептывала, успокаивала. В толпе голосила женщина. И ребенок не прекращал плакать, слыша голос матери.
Вальд знал, что девочка не переживет испытание водой.
Он понимал, что уже сделал свой выбор. Но произнести в слух имя не мог. Сердце не слушалось, билось неровно и шумно, заглушая собой нарастающий ропот толпы. От этого боя, от прощающего взгляда Авелин хотелось бежать. Быстро-быстро бежать и никогда не возвращаться. Чтобы больше никогда не вынуждать себя выбирать. Но вот что-то промелькнуло перед самым его носом, и Вальд увидел, как на качели у реки садится старая знакомая – большая серая птица. Она наклонила голову, рассматривая клирика, коротко крикнула. Как будто и это утро они с Авелин встречали на опушке леса вместе. И его колдунье пора было уходить.
***
Утро принесло с собой холодный серый рассвет. На главной площади уже устанавливали столб и обкладывали его вязанками дров, которые отец Бар притащил из церкви. К полудню стал собираться народ. Поглазеть на сожжение очередной дьявольской твари. На самом краю площади, в тени улицы стояла медноволосая девчушка. Зеленые глаза ее смотрели на костер с ужасом и недетским пониманием. Вальд отвернулся от девочки. Он был уверен, что появись такая возможность еще раз, он выбрал бы опять не ее. Но мысль, что на костре перед ним мог бы оказаться этот ребенок, а не его колдунья, обжигала сердце.
Ее привели, когда солнце уже стояло высоко. Авелин не сопротивлялась, спокойно дала сковать себя цепями и привязать к столбу. Ее умыли и переодели в чистое белое платье. Ведьма должна достойно предстать перед Спасенным.
В этот раз Вальд пришел на сожжение.
И она танцевала в своем последнем танце с костром. И ее волосы пылали и развевались на ветру, будто продолжение пламени. Огонь кружил ее в своем колдовском вихре, и она улыбалась, как всегда лукаво и искренне.
И она пела. Свою последнюю песню. Пела для него, про него, про ее лес и большую серую птицу, и рассветы, и танцы по ночам, пела про их любовь и его поцелуи. Но никто не слышал ее песни. Все видели только ведьму, горящую в огне, рвущуюся из цепей в пламени.
И только Вальд провожал Авелин, улыбаясь ей, будто бы она стоит рядом и больше никогда не исчезнет.
Через полчаса все было кончено.
Послушник священника развернулся и, не оборачиваясь, пошел в храм.
– Гореть тебе в огне, – зло сплюнул отец Бар и размашисто перекрестил пепелище. Еще через полчаса люди разошлись, костер растащили. Только черные кирпичи выдавали место казни.
От криков ведьмы у викария началась мигрень.
– Я желаю помолиться за душу бедной девушки в своей келье, – предупредил он Вальда и отправился в покои.
Юноша вновь взялся за работу, он не любил ведьмосожжения. Увиденное слишком поразило его. Зарядил дождь и оставшуюся часть дня послушник священника провел в келье старательно замаливая свои грехи.
К утру он собрал небольшой мешок со всеми своими пожитками. Черной послушнической рясой и простым деревянным крестом. Ушел из храма на рассвете. Не прощаясь со старым викарием. Надеясь только, что больше никогда не вернется в этот город по его просьбе. Что ему не придется казнить невинных.
Большая серая птица сидела на храмовом кресте и провожала клирика взглядом. Она крикнула лишь один раз, когда он вышел за ворота. И, тяжело взмахнув крыльями, полетела в сторону леса. Вальд не обернулся на ее зов.
У ворот города его уже ждала черная карета.
