- Это гаджо дэвэл – божий человек, - говорили и про него цыгане: - Лэско якха сыр чиргенори – его глаза, как звездочки.
И не трогали. Даже когда прямо у церкви сцепились с собратьями, прибывшими из дальнего зарубежья. Крови тогда пролилось много. Человек двадцать с ножевыми увезли в БСМП. А он сидел и улыбался.
- Кто дядю Сашу тронет, на портянки порву, - сказала Тонька-Рваная Губа – хозяйка толкучки, что как раз возле церкви стихийно образовалась. Тонька только раз в глаза ему посмотрела, а на утро у нее заячья губа срослась, как и не было.
Но его и так никто не трогал. Наоборот, заметили: присядет человек какой рядом с ним, и лицом посветлеет. Морщинки от дум тяжелых разойдутся, улыбка робкая на губах проявится.
Дядей Сашей его звали. Мальчишки местные его опознали. Оказалось, жил он неподалеку. Семьи у него не было. А вот как-то весной шел на работу через парк, и вдруг, как громом пораженный – встал. Этот как раз у церкви было. Стоял, стоял… А потом подошел к ступенькам и сел. На следующий день он снова пришел. Потом еще. И еще…
Каждый день он стал приходить к церкви. От дождя его небольшой козырек прикрывал, весна, а за ним и лето теплые были, даже ночью не замерзнешь.
Так вот: усаживался он на паперть и сидел. Молча. Смотрел куда-то. Иногда чему-то улыбался. Потом, когда смеркалось – уходил, чтобы вернуться следующим утром. Во время летних беспорядков, когда на площади возле парка ОМОН с кавказцами перестрелку устроили, пули по парку так и свистели, дяде Саше даже охрану выделили. Поставили вокруг троих «быков» с защитными щитами, чтобы ненароком не зацепило.
А ближе к осени за дядю Сашу телевиденье взялось.
- Это молчаливый пророк, - объявила корреспондентка Анна Дотошная. И репортаж сделала, что вот, мол, сидит человек, молчит о чем-то. Но однажды – ка-а-ак заговорит! Она и сама, похоже, поверила, в то, что с экрана сказала. Раз в одну-две недели стала наведываться и расспрашивать окружающих: не заговорил ли?
Хоть она, по большей части, глупости в своих репортажах рассказывала, но в этом случае – как в воду глядела. Однажды осенним вечером, как раз накануне военное положение объявили, «молчаливый пророк» заговорил…
- Я простой человек, - сказал дядя Саша. – Однажды я шел себе на работу и вдруг услышал СЛОВО. Как оно было прекрасно. Оно радовало слух и исцеляло разум. Мне стало так хорошо, что я остался здесь, и весь день это СЛОВО звучало во мне. И как это было хорошо! Наконец, это СЛОВО затихло во мне, и я отправился домой. На следующий день я снова пришел сюда в надежде, что СЛОВО снова зазвучит во мне. И снова все станет просто и радостно – единственно, как и должно быть в этом Мире. И СЛОВО пришло. Но не то – другое. И было оно подстать первому. А вместе они составляли такую гармонию, что сердце трепыхалось в груди от восторга.
На следующий день ко мне прошло еще одно СЛОВО, потом еще и еще…
СЛОВА складывались в ПРЕДЛОЖЕНИЯ. ПРЕДЛОЖЕНИЯ – в РЕЧЬ. И я понял, что РЕЧЬ эта не мне. Она предназначена всем вам. Всем тем, кто захочет ее услышать.
Идите и скажите тем, кого встретите, что на рассвете дядя Саша скажет им СЛОВА, после которых никто уже не станет жить по-прежнему. Я буду ждать тех, кто захочет услышать, на рассвете на Шведской горке.
Сказал и ушел в сгущающиеся сумерки.
С полуночи к окраине города, где находился холм, называемый «Шведская горка», стали стекаться люди. Женщины, мужчины. Детей привели. Солдаты с блок-постов, кто сбежал, кто отпросился. Десятки, потом сотни, потом многие тысячи собрались у подножия холма. Тихо стояли, организованно. Только с надеждой смотрели на вершину.
Никто не заметил, откуда взялся, но за мгновения до рассвета на вершине холма появился дядя Саша. Он посмотрел вниз и улыбнулся.
Потом он закрыл глаза и развел руки в стороны. РЕЧЬ его была готова, она рвалась наружу. Дядя Саша несколько раз глубоко вздохнул, готовясь сотрясти этот Мир до основания…
Но не успел он сказать первое СЛОВО, вспышка близкого ядерного взрыва осветила его лицо.
Взрывная волна, которая не заставила себя ждать, не тронула его. Сметающая все на своем пути стена пыли и каменных осколков, того единственного, что осталось от города, лишь взъерошила волосы на его голове.
От перепада давления его барабанные перепонки лопнули, кровь полилась из ушей, но упоенный РЕЧЬЮ, он даже не почувствовал боли. Наступившую глухоту он принял за благоговейное молчание тех, кто его слушал. Слова по-прежнему исходили из него легко и спокойно.
И ах – что это была за РЕЧЬ!
А в это время ниже него по холму метались и корчились люди, горящие заживо.
Наконец, он сказал последнее слово, перевел дыхание и открыл глаза.
И увидел.
И умер.
Последний человек на этом холме.
…Ибо восстанут лжехристы и лжепророки,
и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить…
(Мф. 24:23-27)
Ни на кофейной гуще, ни на сапогах, ни на петухах...
