Космическая сага. Глава 1. Часть третья

❦❦❦❦❦❦❦❦❦❦ Мама бежала впереди, больно таща за собой Куриозале. Девочке казалось, что она может прикоснуться к фиолетовой темноте, почувствовать ее холодное безразличие. Ей хотелось раздвинуть тьму так, как она раздвигает ветви деревьев, хотелось увидеть приятное свечение неба. Повсюду слышались привычные крики и возня, гул сотен пар ног и удары лестниц о стены. Кто-то плакал, так громко и пронзительно, что Куриозале показалось, что густой мрак сейчас лопнет, треснет; оттого она хотела, чтоб малышка дальше плакала и визжала, хотя сердце ее разрывалось от жалости. Девочка остановилась и обернулась в сторону крика, желая высмотреть в слепости Затемнения, что случилось. Но тут же мама дернула ее за руку и потащила опять, потащила в дом, залитый фиолетовой чернотой. Куриозале ждала, когда же ее глаза привыкнут к отсутствию света и начнут различать хотя бы силуэты. Эти тропинки она знала лучше всего в городе; на этих тропинках они с Амигансе бегали друг от друга и весело смеялись, но сейчас, без доброго небесного сияния, знакомые места превратились в страшные образы и мысли. Они рождались у нее в голове, и над ними не было контроля. Куриозале бежала теперь, поганяемая матерью, и удивлялась, откуда в ее маме есть столько силы, почему она не паникует, как другие, почему она точно знает, куда следует бежать. «Наверняка привыкла»,- думала девочка, понимая что только тихие размышления про себя смогут удержать ее от плача, больно и удушающе приближающегося по горлу, сжимающего странно ее мышцы. – «Наверняка она ориентируется по воспоминаниям у себя в голове». Куриозале попыталась отделиться от боли в запястье, от крепко сжимающей ее кожу ладони матери – все для того, чтоб вспомнить и представить себе мысленно, как дороги на крышах города выглядят в свете неба. Девочка начала в фиолетовом тумане темноты угадывать контуры окружения: крепкий забор из толстых веток слева от нее, отделяющий край крыши от каменистой земли внизу; несколько невысоких деревянных надстроек, служащих для хранения зерна и фруктов; ствол дерева с едва только появившимися продолговатыми плодами салессе, возвышающийся над дорогами и вырастающий из чьего-то дворика. «Значит, мы в части релегенетте»,- поняла она, а до мыслей ее дорвался крик такой отчаянный и звонкий, что на несколько мгновений заглушил он все остальные звуки. Наступила тишина, резкая, глухая и мучительная – только этот крик отражался ото всего, от чего мог, и летел повсюду, приводя безвольную, паникующую, потерявшую рассудок толпу в состояние онемения. Крик пропал высоко в почерневшей фиолетом бездне неба. Мама Куриозале остановилась и долго прислушивалась сначала к крику, затем к тишине, будто не замечала, как из хорошо упорядоченных мыслей и образов у нее в голове ожило вдруг воспоминание, которое отложено было далеко и глубоко в сознании, которое она не хотела вспоминать и видеть больше никогда. Толпа, наконец, продолжила хаотичное движение, словно и не было душераздирающего крика. А мама стояла так и видела то, что только ей доступно. Она не почувствовала, как Куриозале высвободила запястье из теперь ослабевшей ладони; не заметила, как она побежала в сторону крика; не видела, как Алманены, желающие всего лишь пробраться, наконец, к своим домам, укрыться в мягкой листве постели и заснуть, толкали и пихали девочку. Бесцеремонно и равнодушно отбрасывали ее в сторону, несколько раз Куриозале падала на грубые ветви забора, и лишь добротная конструкция удерживала ее от упадка на землю далеко внизу. Но каждый раз она отряхивалась, приходила в чувства и, на ходу потирая ушибленные колени и локти, протискивалась через толпу. Куриозале уже сориентировалась, в какой части города находится, поэтому, несмотря на то, что слабела она из-за Затемнения, вытащила из уголков памяти воспоминания и мысленно видела улицы в свете неба. Оттого бежала она с такой непоколебимой уверенностью, совершенно не обращая внимания на прохожих и оттого совсем не боялась, что потеряет маму. «Мама будет недовольна»,- пролетела резко мысль в ее сознании, но Куриозале слишком беспечно отбросила ее. Проникновенный плач, а затем такой дикий крик маленького, высокого, беззащитного голоса казался Куриозале чем-то неприятным, но одновременно завораживал, приковывал к себе, требовал помощи. Девочка не могла просто спокойно укрыться в безопасности дома и петь вместе с матерью о возвращении неба. Не сейчас, когда только что из-за собственного безрассудства не просто потеряла подругу, но и обрекла ее на верную смерть. Из закрывающихся от быстро одолеваемых слабостью глаз потекли большие горькие слезы: Куриозале хотела верить, что увидит еще Амигансе, но не могла игнорировать знания простых истин: в лесу не выживал ни один Алманен, поэтому подружка уже наверняка не жила. Толпа заметно редела, Куриозале видела, как серо-фиолетовые фигурки быстро и пугливо спускаются по лестницам в свои дворы и, прикрывая головы руками, вбегают под крыши жилищ. Девочка шла дальше, а страх проснулся неожиданно и грязными щупальцами начал окутывать мысли. Слезы заволакивали те ничтожные контуры, что она видела, но шла она, все еще шла. Наконец, когда уши ее уловили полное надежды и грусти пение, Куриозале заметила что-то невзрачное, лежащее на истоптанной дорожке. Сотни голосов, удивительно слившиеся в один, молили и просили об одном, чтоб небо вернулось, чтоб яркий свет прогнал густую тьму, чтоб тепло небес вернуло силу; чтоб когда Алманены проснутся, их глаза увидели, как все вокруг заливает прозрачная желтизна, дарованная когда-то предками. Девочка слушала звонкий и чистый голос несмертельной веры в будущее, слепого и вложенного так глубоко в природу Алманенов желания жить, а вместе с тем вовсе не эти чувства окутывали Куриозале. С каждым шагом, с каждым незначительным приближением в сторону нeдвигающегося зеленоватого пятна она все сильнее осязала отупляющий холод, исходящий от этой фигуры. Ей казалось, что входит она в мутные потоки ручья, несущие не свежесть и прохладу, но грязь, смрад разрушения и то что-то неуловимое; не отчаяние и пассивность – отвращение и ненатуральность. И все же девочка приближалась, хотя ноги и дрожали непривычно, хотя сердце вдруг замерло сном ожидания – в ней соткалось новое чувство, когда понимаешь, что смотришь на что-то неприятное, однако не можешь отвести от этого глаз, пытаясь определить для себя, почему впитываешь в себя атмосферу противности. Куриозале уставилась в разодранное ужасом лицо маленькой девочки, ей не могло быть больше десяти Затемнений. Уставилась не в глаза, но в дыры, из которых лилось непонимание, истинная жажда светлого неба, смешанная с истерической внутренней необходимостью держать любимую маму за руку. Куриозале почувствовала это и перевела взгляд на бледные как чистая роса ладони девочки. Потерявшие тепло матери, короткие пальцы судорожно ухватились за толстые позеленевшие от старости ветви, покрывающие крыши города. Даже сейчас, когда было слишком поздно, в пальцах этих сохранилось столько стремления держаться до последнего дыхания за светлую и иногда страшно хрупкую яркость жизни. Куриозале ощутила необъяснимое желание прикоснуться к недавно такой теплой коже малышки, но остановилась в полудвижении. Ее полные губы, так мило бы выглядели, если б смеялись беззаботной улыбкой; а вместо этого – исказились в отвратительном, животном крике, крике отчаяния. Таком крике, который выражает гораздо лучше слов и образов смесь внезапно потерянного материнского тепла и мелодичного голоса, звучащего успокаивающей мягкостью, и страха оттого, что не можешь найти яркие зеленые волосы, такие приятные на ощупь. И боль, пришедшая из ниоткуда, завладевшая всеми мыслями одновременно и превратившая эти мысли в горячее, тоскливо пульсирующее онемение, завоевывающее тело, забирающее чувства и дающее взамен тревожное падение в быстрый круговорот, на дне которого – ненастоящая легкость и густая, плотная чернота. Этот крик давно замолчал, затих высоко над городом, погруженном в тревоге, а, несмотря на это, был здесь; он растворился в воздухе и теперь бесслышно опадал, впитывался в желтые пористые стены, старые и истоптанные листья, синеву реки, серость камней, непроницаемую вуаль, заслонившую небо. Затемнение отступит, чтоб непременно вернуться вновь, и вскоре Алманены выйдут из пропитанных криком жилищ, станут пить крик, осевший в воде, идти по каменистой земле, а шерох, вылетающий из-под их стоп, тихо будет шептать криком. Куриозале хотела сделать что-то, но аура страдания и одновременно вечного, нерушимого спокойствия не давала ей даже глотнуть воздуха истощенными ожиданием вдоха легкими. Высохшие следы слез на лице девочки придавали ее лицу очертания взрослости, будто за те жалкие мгновения малышка поняла то важное, к чему Куриозале только предстояло дотронуться. Она чувствовала, как к ее глазам подбираются предательские слезы, а в груди разжигаются зачатки плача. Всеми силами она пыталась подавить захлебывающие ее эмоции, потому что ей казалось это неправильным; ей казалось, что она разрушит тот безбрежный покой малышки, лежащей неудобно навзничь, поджавшей под себя боязливо худые, испачкавшиеся в речном муле ноги. Куриозале нервно вздрогнула: кто-то, наверняка мама, залез в ее мысли. Девочка вздрогнула еще раз, словно стащила с себя пелену небытия, и быстро и мелко задышала. Ощутила, как дрожит всем телом. Вытерла одним пальцем несколько щекотящих слезинок, и только сейчас заметила, какой болью горят ее глаза. Она заморгала быстро, неуверенно, тщательно контролируя, как это делает. Будто разучилась за это время. Вскоре боль прошла, отплывая постепенно в пустоту. Хватка холодных и длинных пальцев, зажимающихся с трепетом облегчения на запястье, не была для Куриозале неожиданной. Неожиданным для нее не был и острый рывок. Мама тянула и тянула ее домой, а девочка, прежде чем повернуть лицо к матери, заметила голубоватый ручеек крови, стекающий по шее малышки из раны где-то на затылке. «Как ты посмела отпустить мою руку?» - спросила мама, а голову Куриозале залили образы обиды, злости и беспомощности. В них было и еще что-то, легкое и почти неуловимое. «Разве ты не слышала, как она кричала?» - ответила Куриозале вопросом на вопрос. «Слышала. И помочь ей нельзя было. Кричала она последними силами, они и забрали ее...» «Куда? К предкам?» «Я не знаю. Никто не знает»,- сказала мама, немного только замедляя шаг. – «Сансатес рассказывает нам об этом, но на языке, который никто, кроме нее, не знает». «Но почему? Я...»,- удивилась девочка, и все ее чувства смешались и потеряли лад. «Это мудрости, и только Сансатес их знает»,- сказала мама, помогая девочке спуститься по лестнице во внутренний двор. Песни не утихали – становились только настойчивее и просительнее. Один голос, сотканный из сотен голосов, переливисто звучал над городом, пытался прогнать Затемнение, а оно нависло лишь грозно и оставалось глухим к горячим просьбам. Оказавшись внизу, Куриозале с матерью наощупь пробрались сквозь мягкую заслону листьев камитассе, приятно дотрагивающихся лица и рук, и вошли в дом. Погруженный в темноте, он представлялся чужим и необжитым, таким враждебным. Куриозале знала, что это не поможет, но и так закрыла глаза, однако ощущение того, что в углах таятся животные из леса не пропало, – напротив усилилось. Мама прикоснулась к плечу девочки, и они вдвоем пошли мелкими, неуверенными шагами к постели. Улеглись и закутались в листьях, стало неожиданно уютно, боязнь испарилась невесомой дымкой. Куриозале прижалась к матери, раскрыла наконец глаза и всматривалась в нечеткий силуэт матери. «О Затемнение, пойди прочь и открой нам небеса; то, что мы ценим больше всего в наших жизнях. Сорви вуаль тьмы и позволь живительному свету из неба прикоснуться к каждому Алманену, к каждой капле свежей воды, к каждому листу над нашими головами и к каждому камню под нашими ногами. О Затемнение, мы наказали того, кто нарушил Правила предков; мы обещаем тебе одним голосом всех нас, что мы живем и будем жить Правилами; мы будем следовать всему, что говорит нам Сансатес, хранительница мудрости предков. О Затемнение, поверь нам и не приходи...» Куриозале не спела тогда песню до конца. Она заснула сном одновременно спокойным и страшным; полным отвращения к себе и любовью к жизни; понимая, какой хрупкой является жизнь и какими разрушительными могут быть поступки. ❦❦❦❦❦❦❦❦❦❦ А теперь Куриозале стояла посредине внутреннего двора своего дома перед чашей с ледяной водой, всматривалась в первый раз в своей жизни в рождение неба после Затемнения и не могла выгнать из своей головы мысли об Амигансе. Куриозале проглотила последние капельки воды, и только сейчас ощутила, как по ее горлу пробежался морозный, дрожащий спазм, оставляя за собой испуганные ничего не чувствующие следы; они колко спускались внутри нее и оттаивали только в животе. Девочка потерла неожиданно одеревеневшие ладони одна о другую, одновременно часто дыша от холода и выдыхая прозрачно-синеватые облачка воздуха. Небо тем временем просыпалось. Оно не было еще неоново-желтым, но блеклым, окрашенное как будто разведенным в воде розоватым красителем. Куриозале видела, как далеко и высоко над стенами города желто-бело-кремовый оттенок появлялся из глубин неба; как он постепенно и медленно, неспеша, словно только что оправился от обессиливающей сонливости, покрывал воздух деликатными прикосновениями невидимых пальцев цветом янтаря. Однако привычное мягкое и ласковое тепло наступит еще нескоро, поэтому девочка, понимая, что ее беспомощные попытки согреться проигрывают со всесильным и проникаюшим повсюду морозом, вжимая голову в щуплые плечи, обернулась резко и едва удерживаясь от бега, зашагала в сторону входного отверстия. Когда до домашнего уюта остался всего один быстрый шаг, Куриозале остановилась и мгновенно забыла о холоде, который больно горел на ее тонких пальцах, мочках продолговатых и оттопыренных ушей, побелевших щеках. Остановилась, и уши ее чуть заметно задвигались, слушая тишину, спокойствие леса и пробуждение неба. Какое-то короткое мгновение ей казалось, что послышалось, но потом тихое, недовольное ворчание дотянулось до ее ушей снова. «Слева, шагах в десяти, может одиннадцати». Девочка обернулась снова, ощущая, как радость маленьким и хрупким огоньком разжигается в ней. А мгновение спустя – пламя веселости окутало ее, и воздух вокруг нее показался удивительно жарким. Анимансе боязливо выглянула из-за сплетенной из упругих ветвей низкой ограды. Сначала появились длинные, разделяющиеся на концах на две половинки, голубовато-фиолетовые усики. Они принюхивались к воздуху, то и дело шевелясь и поворачиваясь в разные стороны. Словно поняв, что опасности нет, усики уставились на Куриозале. В темноте ограды ослепляюще загорелись голубые глаза, а зрачки-крапинки, не доверяющие усам, долго и нервно рассматривали внутренний двор: высокие серые стены, черное небо, немного менее черные силуэты и белую невысокую и щуплую фигуру, резко выделяющуюся в атрацитном пятне дома. Все еще боязливая, анимансе подняла острую продолговатую мордочку и раскрыла нешироко пасть, в которой показались мелкие, загнутые вовнутрь зубы. Высунулся язык, попробовал невидимые капельки влаги, осевшие на чувствительную кожу, переливающуюся теплыми и морозными оттенками индиго. Наконец, попробовал и тот приятный, сладковатый и горячий запах белой фигуры. -Давай, иди уже сюда, несносная шкодница,- воскликнула негромко Куриозале. – Тебе, может, и не холодно так стоять без движения, но я уже пылаю от холода. Голос девочки донесся до низко посаженных ушей на затылке, одно было заметно повернуто немного левее и находилось выше другого. Анимансе как бы колеблясь, стоит ли выходить из своего удобного и теплого укрытия в промозглый и неприятный воздух, нетерпеливо покрутила длинным голым хвостом, пару раз сильно ударяя ним о каменистую поверхность. Глухой шерох испугал животное, оттого она проворным зигзагом направилась к единственному теперь месту, под которым можно укрыться – широкой каменной чаше, в которой собирается дождевая вода. Куриозале оглушительно захохотала, наблюдая, как анимансе перебегает из стороны в сторону, будто на каждом шагу из-под земли появлялась опасность. Но больше всего забавлял ее хвост, все время поднятый кверху. Девочка перестала заливаться смехом только тогда, когда поняла, что смех ее отражается громким эхом по всему городу и тонет в прорезающейся бледной еще желтизне неба и что именно этого смеха боится анимансе. Животное бегало еще несколько мгновений, пока эхо не растворилось окончательно, а потом шмыгнула почти незаметно и бесшумно под чашу. Куриозале надеялась, что никто сквозь сон не услышал ее смеха и не проснулся и, наконец, двинулась с места. Движения ее были неловкие и измученные – тело застыло в объятиях холода и теперь повиновалось с трудом. Девочке казалось, что руки, ноги и пальцы обиделись на нее за вылазку на мороз. Чтобы сесть на каменистую землю, ей пришлось приложить особые, непривычные усилия. Белые зрачки животного Куриозале с легкостью различила в серости, и она протянула аккуратно руку в сторону анимансе. Голубые глаза странно уставились в мятные глаза девочки. Сверкающий язык мягко прикоснулся к кончикам пальцев, а крохотное толстоватое тельце начало выкапываться из камешков. Голубовато-зеленый мех с едва заметными светлыми пятнышками на спине переходил в темно-синий на животе. Длинными задними лапами анимансе отскочила от земли и прыгнула в ожидающую раскрытую ладонь Куриозале. Горячий и жесткий мех были приятными на ощупь, немного напоминали прикосновение постели и одновременно были чем-то другим, непохожим ни на что. Девочка взяла животное в обе руки и грела окоченевшие ладони. -Пойдем домой, дам тебе поесть,- сказала Куриозале, дрожа всем телом от пронизывающего холода. Войдя в дом, Куриозале первым делом повернулась к стенной нише, сразу по левую сторону от входа. В тепле комнаты кожа девочки больно горела, но пальцы уже начали ее слушаться. Она перебирала быстро и уверенно округлые плоды дерева паньянессет. Темно-фиолетовая кожица была твердой и даже немного колкой на ощупь, но мякоть была наоборот – светлее и мягче, от сильного прикосновения лопалась и растекалась. Куриозале выбрала наименее спелый плод, покрытый еще светлыми красноватыми пятнышками, которых не было на остальных. Анимансе, уже давно предвкушая сытную еду, несколькими ловкими и легкими движениями перебежала с предплечья на плечо, а затем, хватаясь гибким хвостом сочной светлой зелени волос, взабралась на голову и слегка подрагивающими усиками обнюхивала жилище. Пахло уютом, острым, щекотящим влажный нос, перечным запахом постели, сладким и нежным ароматом фруктов паньянессет, подбирающейся сыростью опавшей росы и свежестью древесины. Куриозале взяла с ниши треугольный и плоский камень, заостренный с одной стороны, и опустила бессшумно фрукт на тщательно выполированную деревянную подставку, поддерживаемую по краям четырьмя едва ли слегка обтесанными булыжниками. Оперлась левой рукой на плод, чтоб не скользил, а правой, ухватившись крепко за острый камень, принялась разрезать его. Твердая оболочка сначала сопротивлялась, оттого девочке нужно было прилагать больше сил, чем рассчитывала. Тихо и возмущенно сопя, она, наконец, пробила острием фрукт, несколько капель красновато-фиолетового сока брызнуло ей прямо в глаза, на что анимансе ответила обиженным ворчанием и переместилась на затылок Куриозале, больно дергая за волосы настырными передними лапками. Решив не обращать внимания на сок, стекающий неприятно на нос, девочка с еще большим упорством продолжала резать плод. Наконец, с гулким треском он разделился на две половины, в одной из которых осталась косточка темно-фиолетовая, почти черная. Она была пористая, состоящая из многих сотен маленьких зернышек. Куриозале вытащила немного таких зернышек и подала анимансе, предусматрительно спрыгнувшей на стол и, приподнявшейся на задних лапах, вытягивая лапки передние. -Куриозале!- девочка подпрыгнула на месте и повернулась к матери. Теперь она искренне жалела, что не стерла с глаз и носа сладкий сок. -Сколько раз я тебе говорила не подкармливать анимансе? -Но они... они такие красивые и мягкие, и... Мама беспомощно посмотрела на зверька, мирно стоявшего на полированном дереве и поедающего черные зернышки. Она замахнулась, и анимансе, подняв хвост вверх, шустро спрыгнула со стола и сверкая мехом убежала прочь. -Мама,- протянула Куриозале расстроенно. – Как ты?... -Анимансе и так прекрасно себя чувствуют, выедая запасы зерна у жрецов Сансатес. Мы не получаем столько еды, чтоб кормить еще кого-то, кроме себя. Мама наклонилась под стол и взяла с плошки, вырезанной из коры, пористый кусочек ствола и подала его девочке. Он с легкостью поместился в ее ладони. Куриозале скривилась на вид толстого грязно-фиолетового отрезка дерева эспоньессе. Это означало много нудной работы. Ее плечи поникли, она низко опустила голову и только в полуобороте сказала, стирая одновременно сок с лица: -Анимансе могут упасть с тех высоких крыш в части релегенетте. -Если этот зверек смог перебраться через наши стены, то ему ничего не стоит залезть чуточку повыше. Куриозале прыхнула и вышла во внутренний двор. Направилась сначала к каменной чаше, на бортах которой собралось много росы. Девочка протирала края чаши, и вода с легкостью впитывалась в поры и задерживалась в волокнах дерева. Чем больше воды впитывалось в такую губку, тем мягче она становилось, и тем меньше усилий нужно было прикладывать, чтоб добыть воду обратно. Куриозале поднесла губку над центром чаши и сжала, и вода чистой струйкой стала заполнять чашу. То же самое девочка проделала и с росой, осевшей на лестнице, на длинных и вьющихся листьях деревьев камитассе, высаженных параллельно стенам на расстоянии двух-трех шагов от них. Небо уже давно приняло привычную окраску, а тепло на время прогнало холод.