Мой отец рассказывал мне, что я родился в поезде. Это было очень давно, сотни тысяч километров назад по бескрайней железной дороге, которая никогда не закончится. Где-то там, на одной из бесчисленных ночных станций он сошел и отправился в путь дальше, но уже по другим направлениям, таким же бесконечным, уходящим в несуществующий горизонт.
С рождения я слышал стук колес, запах мазута на хилой траве вдоль блестящих рельс, разогретого солнцем, и угля под нашим старым, но всегда теплым титаном. Видел тысячи городов и городков. И такое количество станций, что не стоило и пытаться их считать, даже ради детского любопытства. Зато, я всегда смотрел в грязное окошко нашего купе, едва поезд замедлял ход. Я искал в проползающих мимо лицах полузабытое лицо отца, а мать, словно прочитав неладное в моих глазах, завешивала окошко цветной занавеской.
Однажды случайный попутчик рассказал мне, что раньше мир был совсем другим, много меньше и имеющим свой условный край. Отправляясь на восток, говорил он, можно было оказаться на западе и вернуться домой. Но от него пахло многодневным перегаром и уксусом, и я не особо доверял его словам. А под утро он исчез, прихватив с собой изрядную часть наших вещей.
Сейчас мне тридцать три. Говорят, когда-то, эта дата что-то значила для людей, но для меня она – пустой звук. Я из тех, кто отмеряет время годами, так учила мама, но это неверно. Время измеряется километрами (или милями, как в одной, давно оставшейся позади, стране). Семьсот тысяч километров назад осталась на одной из станций мама, навсегда закончив свой путь, а я пересел на проходящий поезд и отправился в случайном направлении. Иногда я думаю о том, что где-то колесит по блестящим рельсам вагон, в котором родился я, а иногда мне даже кажется, что я вижу его в проезжающих мимо составах. Конечно, бред. Поезда разбросаны по бесконечности, без малейшего шанса встретиться больше одного раза. Как и люди.
— Станция! Стоянка два часа!
Я сошел на теплый перрон, поблагодарив проводника в выцветшей форме. Тот угрюмо кивнул и махнул рукой в сторону возвышающейся над низкими постройками колокольни.
— Станционный трактир. Лучший на этой ветке. Слышал о нем километров пятьсот назад.
— Благодарю. Но за два часа я вряд ли…
— Будет другой, — буркнул проводник и полез в вагон.
И то верно. Последний месяц в этом вагоне было прохладно и пахло чем-то кислым.
Обычная станция. До города, как я узнал, километров сто и ветка туда не подходит. Город тех, кто устал от пути и занялся самообманом, что их дорога закончилась. Мне туда не надо, а вот станция в самый раз. Тут, наверняка, есть дешевая гостиница и сносная работа, чтобы скопить денег на путь. Те полсотни монет, что удалось заработать на угольных шахтах, четыреста тысяч километров назад, были почти на исходе.
Я сорвал с доски объявлений пару желтых листков и рекламку трактира – он тут, все-таки, был.
Дорога шла в гору. Тут и там домики с низкими заборами, вот почта, а там колонка с чистой питьевой водой. Бесплатная. Я, не спеша, шел по грунтовой улице, загребая ботинками пыль. Почти разучился нормально ходить. Навстречу дети в льняных рубашках, пинающие видавший виды мяч, пара обходчиков. Один кивнул мне в знак приветствия, видимо обознался. Сонная собака у подворотни проводила меня ленивым взглядом.
Видимо, все же в трактир.
Поднялся ветер и нагнал тучи. По пыльной дороге застучали крупные капли.
— Надолго к нам?
— Как получится.
Хозяин сам стоял за стойкой и натирал остатки полировки. За его спиной поблескивал в лакированной раме портрет Хантера Ли.
— С работой тут туго. Разве что в городе.
Я попросил кружку медового, и ушел за столик к окну. В трактир понемногу стягивались вечерние посетители и просто те, кого загнал сюда дождь.
Я набрасывал легкими штрихами контуры барной стойки на обратной стороне бессрочного билета и силуэты за ней.
— Похоже, — одобрил силуэт в мокром плаще. Он стоял за спиной и от него исходил запах вчерашнего пива. Я обернулся. Оказалось, что там два силуэта. Второй худой и молчаливый пытался раскурить промокшую сигарету.
— Откуда?
Они присели за мой столик и показали хозяину четыре пальца.
— Восток. Восточно-континентальная железная дорога.
— Давно в пути?
— Родился.
Человек с перегаром засмеялся и ткнул худощавого в бок.
— Прямо как ты, Зак. Кармайкл, — он протянул руку, — Южная магистраль. Сорок лет дороги.
Зак, наконец, справился с сигаретой. Нам принесли три кружки и железную банку для окурков.
— Хренов чистюля, — буркнул Кармайкл, — я б лучше тушил об рожу того гада.
Он кивнул в сторону стойки, и я с запозданием понял, что он говорит о портрете Ли.
— А как же «будь благословенно его имя»? – поинтересовался я.
Кармайкл приподнял кружку на уровень глаз.
— У нас, откуда я родом, так не говорят. У нас в его портреты кидают собачьим дерьмом. Как говоришь, «благословенно имя»? – он засмеялся и снова ткнул худого, — ты слышал, Зак? Я нашел бы эту тварь, если бы он не представился лет сто назад. А ты ведь даже не знаешь, что он сделал, верно?
Трактир наполнялся людьми и звуками.
— Нет, не знаю.
— Вот это всё! – он обвел рукой вокруг, фыркая широкими ноздрями, — вот это всё, черти бы его драли!
Кармайкл осушил кружку и грохнул ее об стол.
— Мир был другим еще лет сто назад, огромным, но имеющим конец.
— Я слышал эту легенду, — сказал я.
— Черта с два! Об этом уже никто не помнит. Интересно, что говорят вам ваши попутчики. Что Ли был гений и создал наш счастливый бесконечный мир? Зак, объясни.
— Плоскость, — голос Зака был глубокий и хриплый, — наш мир – это бесконечная плоскость. Она не заканчивается никогда и нигде, как и люди на ней, и государства, и рельсы. Но так было не всегда. До эксперимента Хантера Ли, развернувшего трехмерную планету в бесконечном количестве измерений. В принципе, все бескрайние территории – лишь разные миры, но мы не видим перехода между ними, а они бесчисленны и бесконечны.
— Красиво сказал, Зак, — Кармайкл сунул хозяину горсть монет, — Зак умный. А ты художник?
Он кивнул на мой рисунок.
— Собираю дорожные истории, — коротко объяснил я.
— Ясно. Ищешь кого-то. А я тебе скажу, кого ты ищешь. Край пути ты ищешь!
Дождливый ветер превратился в ночь. Ветер унес тучи на юг, а нам оставил холод и беззвездное небо.
Трактир пенился дешевым пивом и гудел потоками дорожных историй, изливающихся из глоток ночных посетителей. Тут почти не было местных, лишь приезжие, случайные транзитчики, и те, кому не хватило монет на дальнейший путь.
— Я тут уже неделю, — орал Кармайкл, перекрикивая гул, — знаю тут многих. Вот смотри, это Киммер – бывший машинист, тоже родился в дороге. А это Бо, путник меняющий направление раз в сто тысяч миль. Они расскажут тебе миллион дорожных историй при миллион людей, но никто из них не встречал того, кого ты ищешь. А знаешь почему?
Голос Кармайкла перешел на крик.
— Потому что так не бывает. Тут не край пути, парень!
Внезапно повисла тишина.
И даже коротышка Бо, и копна рыжих волос – Киммер повернулись к нам.
— Я не ослышался, парень, ты заикнулся про край пути?
Киммер внезапно вскочил в места, опрокинув табурет, и толкнул меня в грудь двумя руками. Я налетел на чей-то стол, но не упал – сухая рука Киммера уже крепко держала меня за воротник.
— Остынь, Киммер, — Кармайкл влез между нами и оказался на голову выше Киммера.
Сухие пальцы нехотя отпустили мой воротник.
— Не шути этим, парень, — просипел Киммер в полной тишине, — нельзя произносить слов, в которых ничего не понимаешь.
— Парень не виноват, это я сказал.
С Кармайклом никто не стал спорить, но оживленный гул заметно поутих.
За стенами выл ветер, унося остатки облаков. Холод врывался в приоткрытое окно и приносил запах мазута и угольной пыли.
К нашему столу пододвинулись сразу три табуретки. Камера и Бо я уже знал, а третьим оказался парень моих лет в потертом плаще.
— Не держи зла, — Киммер протянул руку, — каждый из тех, кого ты видишь тут, ищет край пути, вот только никто из них не скажет этого вслух. А ты ведь и понятия не имеешь о том, что значит это слово, верно?
Я промолчал.
— Тогда послушай. Край пути – это не просто место на земле и вовсе не легенда. Он существует! Это место, где мир, наконец, заканчивается, и рельсы обрываются прямо в пустоту. Там на раю мира ты встретишь всех, кого искал, потому что они тоже найдут этот край, если ищут. Там больше не надо продолжать путь и отвечать на вопрос – а что в миле отсюда, может рай земной? Там не надо больше срываться и мчаться к горизонту, которого нет, там ты остаешься навсегда, строишь дом и тихо живешь в счастье от того, что путь закончен, с видом в веранды на конец пути. Я буду курить там на крыльце своего дома и ждать тех, кто еще не нашел край.
Повисла тишина. Казалось, все посетители трактира слушали каждое слово Киммера и, беззвучно шевеля губами, повторяли каждое слово.
— Я ищу край сорок лет, — сказал Бо, с тех пор, как мальчишкой впрыгнул в товарный вагон и умчался в случайном направлении. Мой дом за миллионы миль отсюда. Я видел разные страны, те, что тебе и не снились, видел дикие кошмарные вещи и настоящий рай, но везде люди твердили об одном и том же — край есть. Говорят, это шутка Хантера Ли – он развернул мир в бесконечность, оставив край лишь в одном бесконечно далеком месте. Там все заканчивается. И найти его почти невозможно, но это «почти» ведет к нему бесчисленное множество путников. Я видел тысячи тех, кто умирал в пути, веря, что край тут, за следующей станцией. А есть и такие как ты, кто в начале пути.
— Выдай историй, Бо! — Кармайкл поднял кружку.
— В милях и милях отсюда, на юге есть Недостижимая страна. Я сам не видел, но видел старика, который проезжал мимо нее, будучи мальчишкой. Там целая страна без железной дороги. Они обрезали все рельсы и сняли их на сотни километров от своих границ. Они живут в счастье от того, что им не нужно продолжать свой путь, никого не пускают к себе и никого не выпускают за границы страны. Тот старик видел костры – это горели города вдалеке от магистрали. Говорят, они пытались обмануть себя и поверить в то, что их мир без железной дороги – и есть край и пристанище.
— А, поняв ошибку, не смогли продолжить путь, — продолжил Зак, — мой дед плюнул на все и поселился на одной из станций в чудесном месте, зазываемом Северные озера. Он построил дом, в котором прожил с семьей двадцать лет. А потом он просто уехал на проходящем поезде. Жизнь коротка, считал он и боялся так и не узнать, что там, за горизонтом, которого нет.
Повисла тишина. Даже ветер стих. В окне замерцали крупные звезды.
— Говорят, наш мир все еще круглый оттуда, из космоса, — сказал незнакомый парень в плаще.
— Конечно, — ответил Зак, — какой же еще.
Странно все это. Тут глубокая ночь, а в километре от нас, возможно, в небе ярко светит солнце и не заходит никогда. Сумасшедший мир.
— Бывают территории ночи, — словно прочитав мои мысли, сказал Кармайкл, — сам видел. Там нет солнца, а поезда едут в кромешной тьме, освещая себе путь прожекторами. Но там тоже живут люди. А еще там есть твари, которых и представить сложно – ночные охотники…
— Сам видел?
— Нет, конечно, там же темно.
— А на западе есть океан, — сказал Киммер, — рельсы прямо вдоль берега идут. Большой. Там тоже живут твари, которых не представить.
— Сейчас будет рассказывать о рыбах с дом величиной, — захохотал Бо, и дружелюбно поднял кружку.
— А как найти край?
Посетители таверны устало подняли на меня взгляды, Бо усмехнулся, Киммер поднял кружку, словно я сказал удачный тост.
— Этого никто не знает, парень, — отозвался Кармайкл, — нет рецепта и карты нет. Но есть признаки.
— Да, точно, — оживился Киммер, — есть признаки. Вот только ты сложишь кости на придорожной станции раньше, чем встретишь хоть один из них.
— А что за признаки?
— Возможно правда, а возможно и глупый треп, но говорят, что если вдруг встретил попутчика, которого уже однажды встречал в жизни, значит край неподалеку. Вот я лично не встречал. И не встречу. И ваши поганые рожи забуду, — захохотал Киммер и затянулся самокруткой. Сладковатый дым навис над столом, заструился среди опустевших кружек, сизой рекой потек на грязный пол.
За дальним столом, прославляя Ли, горланили дорожные песни обходчики. Ли дал им вечную работу и уважение. Не такое, как у достопочтенных диспетчеров, но все же.
— Твари, — заключил Кармайкл.
И тут, словно огромным ножом, рассекло гул таверны и повисла мертвая тишина.
— Я видел край.
Тишина. Замолкли даже обходчики, словно в таверну зашел старший диспетчер в синей, вызывающей трепет и бесконечное уважение, форме. Но диспетчера в дверях не было. Это слова безымянного парня в плаще разрушили какофонию звуков. В тишине выл ветер, где-то далеко слышались гудки тепловозов и мерный стук колес. Молоток обходчика доносился из необозримых далей.
Тишина.
В лицах путников не было ни радости, ни удивления. Больше злость. Кто сжимал рукоятку ножа, а кто-то и примерился к спинке тяжелого стула. Расстаться с жизнью за подобную шутку было проще, чем попасть под товарный состав в тоннеле.
— Сели все!!! – заорал Кармайкл и с грохотом опустил кулаки на грязную крышку стола, — я сам разберусь! И если парнишка врет…
— Я не вру!
На бледном лице парня не было испуга. Я никогда не видел, чтобы кто-то так уверенно произносил слова лжи. Не лучший способ покончить с собой.
Но вот на стол опускаются две фотографии. Не лучшего качества, но вполне отчетливые и даже цветные. Края их потрепаны, словно много лет они не покидали карман старого плаща, но картинка яркая и необычная. И пугающая своей реальностью. Лучшее из того, что можно увидеть на снимке.
— Ради всех святых…, — выдохнул Бо.
— Чтоб Хантера черти драли, — отозвался Киммер.
Я никогда не видел горизонт. Его тут нет, только бесконечно далекая пелена в которую сливается все, что уже не разглядеть. Но я представлял горизонт именно так. Земля немного закруглялась вверх. Рыжая глина с редкими кустами и мазутной травой обрывалась на самом склоне, а за ней пустота, наполненная клубящейся бесконечностью. И в это Ничто упирались обломки ржавых рельс, скрученные невидимой силой. Они обрывались!!! Пути больше не было, он кончался здесь.
Кармайкл тронул фотографию пальцем, словно боясь, что она рассыплется в прах. Но она лежала на столе реальная и нереальная одновременно. А под ней еще одна. Все в той же полной тишине фотография кочевала из рук в руки.
Я с ужасом представлял, что сотня рук сейчас разорвет парня, тряся его за горло, пытаясь вытрясти все, что он знает о Крае, переставшем в эту секунду быть просто легендой. Нет, они его и пальцем не тронут. И на шаг не подойдут. Во всем бесконечном мире сейчас нет человека ценнее.
Я ждал тысячи вопросов, но все молчали. А затем старик Кармайкл опустился на колени. Рядом с ним, не ловко опираясь на край табурета, опустился Киммер. И еще один. И еще.
Кармайкл размазывал по лицу слезы. А Зак, взяв фотографию за уголки и вглядевшись, коротко кивнул. Не подделка. Зак умный, Заку верят.
— Где?
— Десять лет пути к юго-востоку и югу, за Угольной страной. И еще полгода вверх по старой ветке вдоль реки. За заброшенными заводами есть узкоколейка и в конце нее…
Путники покидали таверну. Последним ушел Зак, пожав руки мне и безымянному парню. На столе лежали сотни и сотни монет. Никого. Исчез и хозяин таверны.
— Ты не оставил себе не одной.
Парень пожал плечами.
— Пойдем?
Он бросил две монеты на барную стойку, высыпав остальные в карман. Мы вышли на утренний морозный воздух. Солнце еще не встало, и по долине полз ленивый туман, грозя захлестнуть маленький город.
Дорога была безлюдной и вела к станции, на которой тоже было пусто.
— Я не куплюсь на это, — сказал я, — тебе бы уехать поскорее и как можно севернее, чтобы тебя не нашли. Где ты вообще их взял?
— Старый угольный карьер в месяце отсюда. Похоже на то, что они все ищут, верно?
Он улыбнулся и подошел к краю платформы. Где-то вдали гудел приближающийся поезд.
— И мне нужно на что-то продолжать свой путь.
— Я и не виню тебя.
Он помолчал немного, а затем добавил, словно прочитав мои мысли:
— А если меня и найдут, так это добрый знак. Первая примета – встретить попутчика, которого уже видел.
— Первая примета…
Парень сел в поезд и махнул мне рукой.
— Кармайкл, — вдруг сорвалось у меня с языка, — я видел его уже однажды, когда был маленьким. Я вспомнил его.
Парень улыбнулся вновь и на этот раз искренне.
— Так что же ты молчал!? Значит, край близко! Может за следующим поворотом, может на следующей станции. Верь! Есть же и другие признаки. Верь!
Поезд уносил его на север, а меня обдавал клубами дыма. Другие признаки… Я не успел спросить какие. Но, если верить Кармайклу, один уж точно я нашел, а значит почти — закончил свой путь.
Я помахал незнакомцу рукой, и поезд увез его к горизонту, которого нет.
