Он поднимается по лестнице.
Я этого не вижу. Я этого не слышу. Я просто знаю – он поднимается по лестнице.
Он убьёт меня.
Может, еще не сегодня. Да скорее всего – не сегодня. Да правда что, чего ему сегодня меня убивать, сегодня вообще праздник у людей, новый год, пушки-хлопушки, на улице какая-то пьянь орёт дурными голосами ой, мороз, мороз… Хотя, с другой стороны, когда ещё убивать, как не сегодня, сегодня этих убитых будет как звезд на небе, по пьяни, по хрени, по дури человеческой, и кто-нибудь во хмелю полезет поздравлять своего котишку-собачишку с новым годом, и кто-нибудь получит когтями в морду, и кто-нибудь подорвется на петарде, зря, что ли, две вывески рядком на базаре Пиротехника-Памятники…
Так что, может, и сегодня…
Звонок в дверь. Он всегда звонит один раз. Коротко. Как будто извиняется, что пришёл. Как будто намекает, что я, конечно, некстати, если вы мне не рады, я пойду…
Рад, рад… Так рад, что дальше некуда… чёрт бы тебя драл.
Распахиваю дверь, подъезд на меня дышит холодом, опять, что ли, долбанутые какие-то стекло высадили… Вот так кретин какой ключ потеряет, потом лезет в окошко… если б было все равно… люди б лазили в окно…
О чем я…
Ну да.
Он входит в квартиру – как к себе домой, вот это мне нравится, всегда приходит, как к себе домой, будто он эту квартиру купил, и меня купил в придачу, и весь мир заодно. Вытаскивает из пакета шампанское, еще какую-то новогоднюю хрень, о-о, курчонок… припав за уксусным бочонком… трудится над курчонком… кормит он меня хорошо, это он следит, чтобы я не похудел, я ему здоровый нужен…
Хочет разлить шампанское. Делаю знак, что до шампанского еще далеко, у нас, у людей принято, чтобы с боём часов, бом-бом в полночь. Ещё желание написать, сжечь на свечке, пальцы обжечь, высыпать пепел в бокал, подавиться всем этим, желание сбу…
О чём я…ну да.
Ужинаем. В полном молчании. Он вообще редко говорит. Кажется, ему трудно говорить по-человечески. В который раз хочу спросить, кто он. В который раз не спрашиваю.
Он кивает на синтезатор. Хороший синтезатор, он сам мне его купил, взамен старого, который сделали еще при Тутанхамоне. Играю. Лунную сонату, он любит лунную сонату, я уже знаю. Он наклоняет голову, слушает, бледный, бескровный, худой, будто и нет там ничего под одеждой, толкнешь, и упадет к твоим ногам пустой костюм.
Перевожу дух. Сердце ёкает, колотится, как бешеное, да не колотись ты, окаянное, успокойся, не-ет, совсем успокаиваться не надо, ты давай… потихоньку… куда спешишь-то, все там будем…
Настраиваю синтезатор. Вот это я тоже должен ему сыграть. Пикник…
Сон чудесный снится миру,
Бледных улиц не узнать…
Пою про влюблённого вампира. Слежу за его реакцией, да что тут следить, бескровное лицо не шелохнется, оно у него никогда не шелохивается, он когда меня на машине сбил, и то не дрогнул, выходит из тачки без номеров, наклоняется – с вами всё в порядке?
Так и познакомились…
Лишь влюблённому вампиру
Снова будет не до сна…
Когда он меня все-таки убьёт… сегодня или нет… наверное, сегодня… чего тянуть… в новый год, под шумок, потом выкинет в снег, типа, пьяный замерз на улице, может, еще и сам в скорую позвонит, один хрен эта скорая в новый год только к апрелю приедет…
Он хлопает в ладоши. Сдержанно, еле слышно. Устраиваемся за столом, киваю, вот теперь можно, разливай.
Разливает. Плотно сжимает губы, чтобы я не видел его клыки, да можешь не сжимать, видел я, видел…
Президент, как всегда, на морозе без шапки, вещает, что год для России был непростым. Как всегда думаю, а были ли для России простые года…
Пьём. Он снова закусывает губы, чтобы я не видел. Не замечал. Так и хочется сказать ему, что я давным-давно уже все заметил. Интересно, что он сделает, если я скажу ему это… убьет меня на месте…
- Разрешите… скромный презент… от меня…
Протягивает конверт. Прикидываю, сколько там может быть, потом прикидываю, должен я его открыть, или нет. Вроде нехорошо считать деньги, а вроде подарки надо раскрывать… Ну да ладно, меня этикету никто не учил, с какой стороны джентльмен должен идти от дамы, если дама не хочет идти с джентльменом…
- Большое спасибо…
Он кивает на синтезатор. Я киваю на телевизор, где агент ноль-ноль-семь в исполнении Галкина ищет пропавшую Снегурочку. Новый Год, все-таки… отдыхать надо… самому не терпится закончить свой альбом, но не в новогоднюю же ночь, и так уже мозги кипят…
Смотрю на него. Вот он, в тусклом свете телевизора, вот тень от стола, от дивана, вот… а от него тени нет.
Я даже не удивляюсь.
Он следит за моим взглядом. За тенью, которой нет.
Смотрим друг на друга. Долго. Пристально. И взгляд у него не как у людей, как две стекляшки вставлены вместо глаз, ни проблеска мысли…
Он кивает, разводит руками, нда-а, вот так…
- Вы это… клыки можете не прятать…
- Видели?
- Видел. И что череп у вас через лицо просвечивает… нет, не сейчас, когда под ярким светом стоите…
Он не убил меня.
Даже странно, что он не убил меня в эту ночь.
Пересчитываю банкноты. Пять, десять, пятнадцать, двадцать… вот так дедушка меня учил считать деления на часах, пять минут, десять минут, пятнадцать минут… знал бы ты, дедушка, что я буду вот так считать деньги…
Нехило отколол… Тут на все хватит. На синтезаторы, на вокалоиды, на песни, которые переживут меня самого, на рекламу, чтобы по телеку крутили… Вот только ради них с ним связался, себя-то не жалко, песни бы жили…
Устраиваюсь за синтезатором. Интересно, сколько мне осталось. До того, как он придет последний раз. Успею я или нет. Должен успеть. Обязан.
Я поднимаюсь в свой замок несмело
По белым ступеням, по каменным,
Я торжествую святую победу,
Власть и отвагу свою,
Нет, как-то не так, надо на полтона ниже…
Если бы сердце еще не болело
О всех - об убитых и раненных,
Если бы сердце еще не болело
О павших - в жестоком бою…
- Ты чё, отмороженный?
Это Санька, я с ним со школы не виделся. Он тогда тоже вот так орал – ты чё, отмороженный, когда узнал, кем я буду. Я уже тогда не скрывал, пошли все секретэры-манагеры куда подальше, куплю синтезатор, буду – Он идет походкой лунной в дальний сад, где ночь без сна…
И Санька заливался соловьем про молочные реки, лазурные берега, квартиры без перв-вз, машины без пэ-пэ, без переплаты, то бишь…
- С дуба рухнул?
Киваю. Санька стоит надо мной, отлично держится, даром, что грузовиком его в прошлом году насмерть, придерживает голову на сломанной шее, приговаривает:
- Рехнулся, или как?
Я и сам понимаю, что рехнулся. А как объяснишь ему, как это важно, когда – сон чудесный снится миру, а где деньги прикажете взять, на синтезатор, на
Птица удачи песни мне пела,
Крылом овевала серебряным,
…а тут…
- Ты хоть понимаешь, чего он с тобой сделает? Этот?
- Ну и сделает…
Пытаюсь объяснить, что мне самого себя уже не жалко, мне бы Сон чудесный снится миру…, а там гори оно все синим пламенем…
- Идиотище, ты хоть понимаешь, что сам синим пламенем будешь гореть?
Пытаюсь что-то объяснить, вон, доктор Фауст тоже душу дьяволу продал, и ничего, ему можно, значит, мне нельзя…
…просыпаюсь. Выволакиваю себя из постели, волоку к синтезатору. В былые времена я бы себя раньше одиннадцати не вытащил, а тут время поджимает, подгоняет. Знаю, что осталось мне недолго…
Интересно, когда он придёт… чтобы меня совсем…
За несколько недель до смерти Моцарта к нему вошел загадочный незнакомец в черном и заказал реквием. Незнакомец пришел за реквиемом в день смерти композитора. После на шее Моцарта были обнаружены следы от укусов…
В день смерти Паганини в его жилище видели таинственного незнакомца в черном, что подогрело и так немаленькие слухи про то, что композитор продал душу дьяволу…
Когда умер Рихард Вагнер…
Перебираю статьи в Сети, снова ёкает сердце.
Да плевать я хотел, что со мной будет…
Санька, скотина, стоит надо мной, придерживает сгнившую челюсть, чтобы не отвалилась, фыркает – эх ты-ы…
- Мне бы альбом доделать… Дальше хоть трава не расти…
Санька снова фыркает, думает про себя, идиотище…
Да сам знаю, что идиотище, я…
Вздрагиваю. Это не Санька надо мной стоит, это другое что над кроватью, да что другое что… гость дорогой… тощий, глаза горят, клыки сверкают…
Садится у изголовья. Я даже не спрашиваю, зачем он пришел. Понимаю.
- Слушай… дай мне альбом дописать, а? Видишь, тут работы на месяц осталось… не больше… а там хоть чего со мной делай…
Кивает. Уходит. Мне даже не по себе как-то, никак не ожидал, что он так быстро уйдет. Согласится.
Санька из темноты скалит сгнившую рожу, эх ты…
- А вы кто? – спрашиваю.
Он смотрит на меня. Стеклянными глазами без проблеска жизни.
- А вы?
Хочу сказать – человек. Предчувствую встречный вопрос, что такое человек. Не говорю.
Потираю пальцы, онемевшие после очередной -
Только бы сердце так не болело
О детских мечтах и желаниях,
Чистых таких и таких безупречных,
Затертых - за много лет.
Говорю полушёпотом, берегу голос, и так его мало осталось…
- А вы… откуда взялись?
Смотрит на меня. Холодно. Насмешливо.
- А вы?
Хочу ответить. Не отвечаю. Понимаю, что сам знаю не больно-то много…
- От обезьян, да? – спрашивает он.
Смеётся. Кажется, он знает об этом больше нас. Кажется…
Не сдаюсь.
- А вам сколько лет?
- А вам?
Хочу ответить, понимаю, что не помню. Начинаю вспоминать год нынешний, год рождения, вычитаю одно из другого, чувствую, что-то не сходится… в детстве все смеялся над скучными взрослыми, которые считают, сколько им лет, неужели так трудно запомнить, вот мне пять, во-от, сколько пальчиков на руке, столько и есть… сам не заметил, как стал скучным взрослым, который считает года…
Наконец, высчитываю:
- Двадцать шесть.
Он довольно кивает.
- Триста шестьдесят пять.
- Чего?
- Лет мне. Триста шестьдесят пять…
- А-а-а…
Посмеивается. И смех у него ненастоящий. Есть такие игрушки на базаре, нажмешь на кнопку, они – хе-е-е-хе-хе…
Он поднимается по лестнице.
Я его не вижу. Я его не слышу. Я просто знаю – он поднимается по лестнице. Идет ко мне.
И я знаю – он пришел последний раз.
Вспомнить бы еще, что надо делать в таких случаях. Снимать штаны и бегать. Привести в порядок все дела. Привел, вон он, «Коррозия души», на диске. Душа моя. Написать завещание… нечего мне завещать. Две пары трусов, две пары носков. Нокиа хрен знает какой модели. Написать родным… папаша меня прибьёт, если напишу, ему такой сын не нужен, который песенками занимается, он так и сказал.
Что еще… нет таких инструкций, что делать в последние минуты жизни. Спасаться бегством… как будто от него можно спастись.
Звонок в дверь. Вот такой. Осторожный. Торопливый. Как будто просит прощения за беспокойство.
Открываю. Еще думаю, что бы было, если бы не открыл. Смог бы он просочиться, или нет. Где-то я слышал, они неприглашенные в дом войти не могут. И там же слышал, что они в замочную скважину просачиваются.
- З-здрасст…
Знаю, на приветствие мое не ответит. Знаю. Он никогда не отвечает. Тихонько наклоняет голову. И все.
Заходит. На этот раз с пустыми руками. Вот это дрянной знак, что с пустыми руками.
Выжимаю из себя слова:
- Вы… за этим…
- Я пришел взять свое.
Вот так. Просто. Обыденно. Еще выдумываю какие-то оговорки, проволочки, а можно еще день, еще два, еще сорок лет, и знаю, нельзя.
Санька откуда-то оттуда фыркает, придерживает отломанную голову – эх ты…
Эх я… дорого заплатил за музыку. Очень дорого…
- Вы прекрасный… музописец, - говорит он.
Даже нет сил фыркнуть, такого простого слова, как композитор мы не выучили.
- Мне… мне очень жаль.
Киваю. Мне тоже очень жаль. Жальче, чем ему. Усаживаюсь в кресло, почему-то так проще встретить смерть… мне так кажется…
… в дом Паганини вошел таинственный незнакомец…
… в день Чайковского посетил его давний благодетель…
… на пороге у Моцарта появился визитёр, чья внешность внушала опасение…
- Можете закрыть глаза.
Могу. Но не закрываю. Почему-то. Кажется. Так будет еще страшнее…
Он подходит к столу. Тощий, бескровный, безликий. Берёт диск. «Коррозию души»…
Я еще не понимаю, что он делает. Прижимает диск ко лбу. Крепче. Сильнее. Замирает, подрагивает в непонятном экстазе…
- Вы… вы что?
Бросаюсь к нему. Поздно. Понимаю, что все кончено…
Он поворачивается ко мне, порозовевший, оживший, даже в глазах что-то появилось… какая-то искорка жизни…
- Отлично… давно такой не пробовал. Вы молодец… просто молодец… Вы настоящий гений… Были настоящим гением…
Отсчитывает банкноты, бросает на стол, пять, десять, пятнадцать, двадцать…
- Огромное вам спасибо.
Выходит. Прихожу в себя уже когда хлопает дверь подъезда…
Запихиваю диск в ноут, ну же, ну же, ну, что значит, нет ничего, что значит, пусто… пытаюсь что-то припомнить, не припоминается, из памяти выдуло все ноты, все, все…
Сегодня в 18:30 по местному времени в доме № 12 по ул. Бродокалмацкой в съемной квартире найден труп двадцатишестилетнего композитора Можаева Александра. По предварительной версии причина смерти – самоубийство, композитора нашли повешенным на перекладине в ванной. Подробности уточняются, возбуждено уголовное дело по статье…
…где за оградою чугунной…
Бродит девушка одна…
Лишь влюбленному вампиру
Снова будет не до сна…
(шучу)
