Любовь и смерть в Мавераннахре

Шаловливая пери, тюрчанка в атласной кабе,
Ты, чей облик – луна, чье дыханье – порыв, чей язык – лезвие!

Хафиз

— Я убью его! Сын шакала дорого заплатит за это…

— Не кипятись, Саид, все в руках Аллаха, благословенно имя его! Одному ему ведомо, как там все было на самом деле…

— Я не хочу ничего знать! Я просто убью его как собаку! Пусть только Аллах допустит, чтобы наши пути пересеклись. И ты, Хаким, не останавливай меня, иначе нашей дружбе конец!

— Как знаешь. Но помни, наши желания иногда имеет свойство сбываться. Как бы не пожалеть потом.

Двое мужчин сидели на берегу потока, в тени старой раскидистой чинары. Оба были одеты в широкие халаты, подпоясанные дорогими кушаками, у Саида синего, у Хакима — кроваво красного цвета. У обоих на боку висели сабли, а тонкие плетки — камчи заправлены за пояса. Их тонконоги красавцы кони, привезенные из далекой Абиссинии, пощипывали покрывавшую правый берег жухлую траву.

Оба были молоды, но горячий Саид, то и дело хватающийся за костяную рукоять своего шамшира, казался немного моложе невозмутимого Хакима, крутившего в руке тонкий сухой прутик.

— Обещай, — успокоившись сказал Саид побратиму, — ты не станешь мешать мне.

— Я и не думал об этом, брат. — Хаким зашвырнул прут в воду и быстрая вода повлекла его через россыпи круглых камней.

Раскаленный шар солнца, наливаясь красным, клонился к земле.

— Пойдем! — Саид резко поднялся на ноги. — Пора возвращаться.

Мужчины подошли к лошадям, вскочили в высокие самаркандские седла и дав шпоры, поскакали в сторону видневшегося вдали города.

***

Красавица Алишар поправила покрывало. Теперь оно аккуратно обрамляло высокий белый лоб. Изумрудная зелень мервского шелка гармонировала с цветом огромных глаз, а черные, точно подведенные углем брови, оттеняли белизну девичьего лица.  Здесь, в гористой степи, обычай закутывать женщину с головы до ног так и не прижился, несмотря на все старания имамов. Здесь вообще многое из нового не приживалось. Зато старое держалось силой обычаев и традиций, как дерево над горным потоком, порой держится только силой могучих корней, овивших скользкие камни.

Спустившись со второго этажа, Алишар попыталась тихонько выскользнуть из дома, но скрип ступеней выдал ее. Из двери ведущей в лавку появился отец.

— Куда это ты собралась? — старик-ювелир нахмурил седые брови. — Я же запретил тебе выходить из дома! Или ты снова хочешь ослушаться меня, неблагодарная!? О, за что Аллах ниспослал мне это!

Алишар  выслушала обращенную к богу тираду, как и подобает, с почтением ловя каждое слово родителя.

— Ничего подобного я ни собиралась делать, отец, — ответила девушка. Ее лицо приняло просительно-капризное выражение, как у несправедливо наказанного ребенка. — Но после того как ты прогнал Фатиму, больше некому ходить на рынок за покупками. Я просто хотела купить сыр и  финики.

— Прогнал и правильно сделал! — в голосе отца появились назидательные нотки.

— Служанка не должна была без моего ведома таскать твои записки этому… Да как тебе только не стыдно, неблагодарная! Если бы была жива твоя мать, она бы поседела от позора! Хорошо, что никто в городе не узнал, что дочь ювелира Фаруза, уважаемого человека, у которого сам султан покупает украшения для своих жен, шлет какие-то записке этому заброде, Саиду.

— Между прочим, этот заброда, с детства дрался с неверными! — резко ответила девушка. — А что в это время делал твой Сухраб? Отращивал брюхо на службе у собственного отца?

— Не смей так говорить о будущем муже! — Старик начинал выходить из себя — щеки и шея, в обрамлении густой короткой бороды, покрылись красными пятнами.

«Пора остановится, — поняла Алишар, — иначе на улицу не выйти».

— Прости отец, — промурлыкала красавица опуская взгляд. — Прости неразумную дочь свою. Я знаю, ты печешься обо мне, и хочешь как лучше. Но мне так не хочется выходить за Сухраба.

— Да почему?  Объясни мне, чем он хуже других?

Девушка на мгновенье задумалась и слегка закусила нижнюю губу:

— Он не красив, — наконец, ответила она.

— Не красив? Не красив! — Фаруз расхохотался. — Если бы красота мужчины была причиной для отказа, то человеческий род давно бы вымер. Не глупи, — сквозь смех проговорил он,  —  лучше Сухраба нам никого не найти. Его семья в родстве с самим визирем. Все девушки города мечтают назвать его женихом.

«Ну и пусть называют!», — возразила про себя Алишар, но вслух произнесла: — Я послушная твоей воли, отец. Скажешь за Сухраба — пойду за Сухраба.

— Ну вот и умница! — лицо ювелира расплылось в довольной улыбке. — Так что там с финиками?

— Мне можно на рынок?! — девушка непритворно обрадовалась.

— Да.  И вот, возьми еще динар. — Фаруз вынул из висящего на поясе кошеля золотистый кругляш монеты. — Купи у Гасана кувшин вина. Эти расчеты в лавке меня ужасно утомили.

Из лавки донесся переливчатый звон колокольчика.

— Ну, ступай, ступай. У меня посетители.

Мгновенно напустив на себя вид обремененного делами человека, не привыкшего разменивать время на пустяки, Фаруз скрылся в дверях лавки.

Алишар довольно улыбнулась — все шло по плану.

Девушка вышла на улицу и пошла по мощеной камнем мостовой в сторону центральной площади, где располагались мечеть и рынок.

На рынке было полно народа. Алишар обошла лавки сухофруктов, придирчиво выбирая сушеные финики. Она остановила свой выбор на самых крупных, и уже внутренне приготовилась торговаться, но черноусый улыбчивый торговец с загорелыми мощными руками,  в маленькой белой чалме, покрывавшей бритую голову, сразу уступил половину.

— А за поцелуй, даром бери, красавица! — торговец расцвел степным маком.

— Тогда ты сам мне останешься должен, — ответила Алишар, отсчитывая медяки.

Взяв в лавке Гасана кувшин вина, и спрятав его на дно корзинки, она купила  сыр и вышла к мечети. Небольшое здание, как и весь город сложенное из желтого местного камня, ничем кроме минарета не выделялось из остального ансамбля площади.

Несмотря на то, что до часа молитвы было еще далеко,  у мечети собралось много народу. Среди разноцветного моря мужских халатов и ярких женских платков сновали дети. Поодаль, на высоком фундаменте мечети, в тени минарета расположились старики. Группа всадников, из благородных, оттеснив толпу пришедших в город дехкан, остановилась под стенами.

Алишар легко прошла вперед. Мужчины и женщины потеснились, пропуская дочь уважаемого горожанина к центру собрания.

Перед девушкой открылась небольшое свободное пространство. Посередине, прямо на расстеленном на земле коврике, который каждый правоверный носит с собой, дабы в положенный час вознести молитвы Создателю, сидел высокий юноша. Кудри цвета воронова крыла, выдавали в нем уроженца Персии, а едва пробившаяся кучерявая бородка – говорила о крайней молодости. В руках он сжимал видавший виды чанг. Юноша исполнял последние строфы сказания о Фархаде и Ширин. Звонкий голос чангира звенел, отражаясь от стен мечети, а завороженные толпа стояла и внимала каждому слову, будто не известную каждому с детства поэму пел он, а исполнял записанное со слов ангелов. Глаза певца были прикрыты, он не видел и не слышал ничего, кроме своей песни.

Наконец, музыка закончилась. Повисшую тишину прорезали крики восторга — то горожане выказывали одобрение исполнителю. В подкрепление похвалы в кожаную сумку у ног певца посыпался дождь монет.

Алишар ловко бросила полученный от отца динар.

Несмотря на окружавшую толпу, юноша заметил ее, и поймав взгляд красавицы, улыбнулся. Алишар кивнула в ответ, отступила в сторону и огляделась. Нет, их тайной беседы никто не заметил.

Теперь можно домой — девушка направилась к выходу с площади.

Стук копыт нагнал ее почти у самого дома. Алишар прижалась к высокой стене глиняного дувала. Молодой всадник подпоясанный синим кушаком, верхом на великолепном скакуне поравнявшись с ней спрыгнул на землю. Его высокие сапоги мели пыль улицы мягкими кистями оторочки, рядом с ножнами длинной персидской сабли.

— Многих лет тебе, красавица Алишар! — приветствовал всадник девушку.

— И я приветствую тебя, Саид аль-Дауд, — ответила Алишар с поклоном.

— Послушай, — Саид заступил девушке дорогу, — вчера на рынке  люди говорили, что отец обещал отдать тебя за этого толстяка Сухраба. — Если это так, то к чему твои обещания. К чему наши с тобой разговоры под луной, записки… К чему?!

— Вести в городах разносятся быстро, — уклончиво ответила девушка. — Но слышанное тобой, к сожалению, правда. Мой отец действительно обещал меня Сухрабу.

— Ты больше не любишь меня!? — Маска отчаяния исказила лицо мужчины, и мертвенная бледность проступила, сделав серым бронзовый загар шеек. Словно перед девушкой стоял не статный молодой воин, а гуль — живой мертвец, гроза пустынных караванов. На мгновение Алишар стало страшно.

— Нет-нет, что ты! Нет, дорогой мой Саид! Но подумай сам, что я могла поделать? Не могу же я пойти против воли отца.

— Скажи, — взволнованно спросил Саид, — что-то может повлиять на его решение?

— Не знаю, — ответила Алишар. — Отец человек упрямый. Я пыталась ему сказать, но он и слушать не захотел меня…

— Тогда давай убежим! Бросим этот унылый пустынный край. В Исфахане у меня много друзей. Меня примут в гвардию. Я стану одевать тебя в шелка и бархат…

— Тише, тише, — Алишар прижала палец к губам, — нас могут услышать. О таком даже думать нельзя. Отцу не пережить позора.

— Тогда я просто убью его! – Саид схватился за рукоять сабли.

— Кого? — Алишар всплеснула руками, — Моего отца?!

— Твоего жениха! И буду просить ювелира отдать тебя мне.

— Я право не знаю, — вздохнула девушка. —  Сухраб сын сборщика податей, он ходит с охраной...

— Я вызову его на честный бой, и если он не перестал зваться мужчиной, то не сможет отказать. Поверь! Я знаю, что делать!

Одним махом всадник вскочил в седло:

 — Жди от меня вестей!— бросил он, и развернув коня, умчался назад, в сторону площади.

— Алишар проводила его взглядом, потом повернулась и пошла к дому. На ее устах играла загадочная улыбка.

***

Лейла — ночь накрыла своим крылом спящий город. Стены цитадели, дома, лавки, улицы, площади, минарет мечети, утонули в черном мареве. Луна лишь изредка казала свой светлый лик в дырявом покрывале облаков.

«Все спокойно! — долетело до ушей девушки. Затем послышалась колотушка ночной стражи. — Спите спокойно жители…».

Мерный стук удалился по улице, повернул за угол, смолк.

Алишар тихо спустилась по ступенькам. Прислушалась. Из комнаты отца доносился богатырский храп. Кувшин запрещенного правоверным вина сделал свое дело. Ювелир Фаруз погрузился в глубокий счастливый сон. На всю ночь, до самого рассвета.

«Как же это мало!», — подумала девушка и поправила спрятанный под плащом кинжал —ночь может быть опасной.

Скрипнула дверь. Алишар выскользнула на улицу. Ей нужно пройти три квартала. Целых три квартала между домом ювелира и убогим караван сараем у самой стены, окружавшей город. Три квартала между ней и возлюбленным.

Сердце бешено колотится в груди, рука до боли стиснула деревянную рукоять кинжала. Вдвоем с Фатимой было не так страшно.

Вот и окраина.

Низкая дверь. Теперь главное не шуметь. Не наткнутся в темноте на кувшин, не сбросить со стола тарелки. Коридор. Наконец-то…

Девушка тихо постучала. Дверь бесшумно отворилась, в глаза ударил свет.

— Проходите скорее, госпожа. Проходите. Фатима встречала ее с масляным светильником в руках.

— Не спит?

— Нет, госпожа, что-то пишет. Идите к нему.

Алишар тихо прошла через небольшую комнатку и откинула полог, служивший здесь дверью. В каморке  горел светильник, родной брат того, что был в руках Фатимы. В неверном свете Алишар разглядела простое ложе и певца силящегося писать оловянным стилем на измятом листе бумаги. Потертый чанг висел над кроватью на вбитом в стене колышке.

Певец поднял глаза:

— Ты пришла, любимая!

— Конечно пришла, ты же должен мне песню.

— Песню?

— Да, песню. Я дала тебе сегодня целый динар.

— Ах вот оно что! — чангир тихо рассмеялся, снимая инструмент. — Ну слушай…

Спустя несколько часов они лежали, крепко обнявшись, на набитом соломой матрасе. Соломинки кололи спину, но пошевелиться не было сил. Он гладил ее предплечье, где знал, находиться маленькая черная родинка правильной формы.

— Я боюсь за тебя, когда ты ходишь по ночам одна. Разреши  хотя бы встречать тебя возле дома.

— В городе полно стражи, здесь нечего боятся, — соврала она.

— Сегодня действительно много стражи, — он повернулся и поцеловал ее в щеку.

— Ловят преступника. Какой-то сумасшедший наемник устроил вечером ссору с сыном  сборщика податей. Слово за слово — взялись за сабли…

— И что? — спросила она.

— Сын сборщика при смерти. А наемник убит охраной. Теперь стража ищет его сообщника. Если он не глупец, то его уже нет в городе. Говорят, сборщик податей двоюродный брат визиря.

— Вот как, — сказала она.

— А что с твоей свадьбой? Отец все еще хочет выдать тебя замуж?

— Свадьба расстроилась, — помолчав, сказала Алишар.

— Послушай, давай сбежим! — внезапно предложил он.

Она улыбнулась, но светильник погас, и он не видел ее улыбки.

— Я стану придворным поэтом, где-нибудь в Иране или Дар эль-Салам. Буду славить владык и они набьют мне рот золотыми монетами. Мы заживем не зная горя!

— И станем как сотни других людей, что живут милостью сильных, променяв свободу на миску мясной похлебки? Не лги себе, ты не сможешь так жить, любимый.

— Но как нам быть? Отец никогда не согласится отдать тебя за бродягу.

— Не согласится…

— Что же будет с нами?

— Что будет…  Я рано или поздно выйду замуж, чтобы отец не переживал за свою лавку. Ты уедешь. Станешь известным… — Она глубоко вздохнула.— Не хочу говорить об этом. Стоит ли тратить время на разговоры. Ночь коротка, скоро запоет жаворонок.

— Ты права, любовь моя, не стоит…

— Спой мне снова.

— За динар? — в темноте послышался его приглушенный поцелуем смех.

— За любовь, — прошептала она.

Крепкая рука потянулась за чангом:

Если эта прекрасная тюрчанка,

Понесет в руках мое сердце,

За ее индийскую родинку

Я отдам и Самарканд и Бухару

***

Прошли годы. Сбылось  все, что предрекла красавица Алишар. Бродяга певец вернулся в родной Шираз. Стал знаменит. И хотя ему не всегда везло с владыками, его стихи стали известны по всему мусульманскому миру. Стали известны и строки, записанные ночью в убогом караван-сарае в одном из городов Мавераннахра.

Спустя много лет, под стенами Шираза развернул свои знамена непобедимый Тамерлан. Горожане мужественно сопротивлялись, зная, что не дождутся ни помощи, ни пощады.

Через несколько дней город пал.

Эмир восседал на дорогом персидском ковре в самом центре захваченного Шираза. Рядом стояли телохранители и полководцы. Отовсюду доносился звон клинков, крики женщин, стоны раненных и горестные вопли последних защитников города.

— Найдите мне поэта! — приказал не знающий отказа завоеватель.

Через четверть часа гулямы поставили перед ним худого человека, в простом изорванном халате.

  — О, несчастный! — обратился к поэту тот, пред чьим именем трепетали сами горы. — Я всю жизнь потратил на то, чтобы украсить и возвеличить два моих любимых города — Самарканд и Бухару, а ты за родинку какой-то потаскухи хочешь их отдать?!

Пожилой поэт улыбнулся:

— О, повелитель правоверных! Из-за такой моей щедрости я и пребываю в такой бедности,  — сказал он.

Эмир был человеком жестоким, как любой удачливый правитель. Но, как любой правитель мудрый,  ценил смелость и находчивость. Он приказал подарить поэту дорогой халат и отпустить на все четыре стороны.

Многие, правда, говорят, что такого не было и не могло быть — что поэт умер за несколько лет до взятия Шираза. Кто-то наверняка скажет, что он никогда не бывал в Мавераннахре. Найдутся и те, кто будет настаивать, что он никогда не играл на чанге, и все было совсем иначе.

Но, как было на самом деле, известно только Аллаху Единому и Милостивому.

Слава ему!

Похожие статьи:

Рассказы → Жизнь под звездой разрушения. Пролог. Смерть, Возрождение и его Цена. часть 1.

Рассказы → Чужое добро

Рассказы → Жизнь под звездой разрушения. Пролог. Смерть, Возрождение и его Цена. часть 2.

Рассказы → Наследник

Рассказы → Жизнь под звездой разрушения. Глава 1. Танец под двойной луной, Принцесса и Важное решение.