Между любовью и гордостью

                                                                                                              Вдоль пустынного залива

                                                                                                              Прозерпина вслед за ним,
                                                                                                              Равнодушна и ревнива,
                                                                                                              Потекла путем одним.
                                                                                                              Пред богинею колена
                                                                                                              Робко юноша склонил.
                                                                                                              И богиням льстит измена:
                                                                                                              Прозерпине смертный мил.

                                                                                                              Ада грозная царица

                                                                                                              Взором юношу зовет...

                                                                                                                             Алексендр Пушкин

       Она любила цветы...

       Ее красоте могла позавидовать Афродита, а неистовому гневу –  сам Зевс. После мрачного царства Аида ей стал слишком светел Олимп; после отчаяния Тартара казалось скучным блаженство Елисейских полей. Порой она возносилась на небо, где ее всегда могла видеть мать. В юности похищенная будущим мужем она на полгода возвращалась к ней. Оживала природа, но в подземном царстве мрак становился плотней и унылей. Возвращение богини сулило смерть живому миру, но маленький осколок жизни вонзался в мертвый. Так любима была она матерью и мужем, что без нее те приносили гибель собственным мирам.

       А еще ее любили цветы...                 

       Багряная Эос не успела окрасить краешек неба, и Гелиос только запрягал свою колесницу, а на лугу у селения Колона цветы раскрыли бутоны, и под покровом Нюкты казались еще прекрасней. Этой ночью они на полгода прощались со своей богиней.

       Персефона сидела на мягком ковре зеленого луга, а дельфиниумы, маргаритки и тюльпаны тянули к ней свои стебельки, кланялись ей, прощались. О, как жаль, что она не может взять их с собой в тленный воздух Аида, куда Эреб не пропускал ни одного лучика солнца! Опять полгода несбыточных надежд. Ей надоело ждать, когда Тантал утолит свою жажду, Сизиф докатит камень, а Данаиды наполнят дырявый сосуд водой. Хочется частичку жизни, но как ее найти среди мертвых стен? Взойдет Эос, и ей придется спуститься через глубокую расщелину в холодные объятия супруга. Богиню тут же окружат неумолкающие Ияхе, Фено, Левкиппа, и нигде не скрыться ей от пристального взора строгой Каллигинии. Ах, появился бы хоть кто-нибудь, чье дыхание было бы еще теплым!

       Персефона поднялась и еще раз хотела обойти ночной цветущий луг, как неподалеку в зарослях услышала чье-то дыхание. Сначала она насторожилась, решив, что кто-то подглядывает за ней, но ничто не могло надолго смутить супругу самого страшного бога, единственного, которому не строили храмы, а в жертву приносили людей.

       В глазах сверкнул свирепый блеск, волосы затрепетали, словно змеи на голове Медузы. Персефона топнула босой ногой, и заросли расступились перед ней, выдав нечаянного обидчика. Прекрасная богиня, которую ласкали цветы, превратилась в эринию, готовую растерзать наглеца, но им оказался всего лишь спящий юноша, настолько изможденный долгой дорогой, что сначала даже не почувствовал, как ветки, будто костлявые пальцы, обхватили его за плечи и подняли на ноги.

       Юноша открыл глаза. Его лицо было тронуто усталостью и испугом, но Персефоне оно показалось прекрасным. В зеленых глазах читалась отвага, с которой он, не раздумывая, мог броситься в бой и с критским Минотавром, и с обезумевшими кентаврами. Пусть руки его и не имели силы Геракла, но он не устрашился бы пойти безоружным ни на Немейского льва, ни на Лернейскую гидру. Персефона могла отличить по одному виду героя от труса — на то она и была богиней, дочерью Зевса и Деметры.

        — Кто ты, странник? — уже без гнева спросила она. Теперь на ее лицо упала паутинка любопытства к юноше, при взгляде на которого в груди затрепетало сердце.

       — Я Беллерофонт из Коринфа, — произнес он четким громким голосом. И тут же юноша сломал держащие его ветки и сделал шаг к девушке, в которой чувствовал божественную силу, но даже и подозревать не мог, перед кем встал с гордо поднятой головой.

       — Какие дела тебя привели в окрестности Афин? — Персефона не могла унять своего женского любопытства, пока Беллерофонт не откроется ей.

       Гордый огонь в глазах юноши померк, и он опустил голову.

       — На погребальных играх по Пелию, победив в скачке на коне (вновь важность блеснула в его взоре), я случайно убил знатного коринфянина и теперь вынужден спасаться бегством.

       — И ты думаешь укрыться в Афинах?

       — Нет! Меня будут преследовать кругом. Теперь мне не найти покоя нигде, разве что… Разве что только в самом Аиде, — невесело усмехнулся Беллерофонт.

       А в груди Персефоны сердце запрыгало еще быстрей. В ней разгоралась надежда на новую жизнь в сумрачной бездне. Лукавые мысли закрались в голову. Она подозревала, какую опасность может навлечь на юношу, но ее самолюбие находило оправдание: в ее покоях гонители не найдут свою жертву. Тем более Беллерофонт ей нравился все сильней и сильней. И игра в то, что она способна влюбиться в смертного, юной богине казалась увлекательней, чем развлечения с болтливыми спутницами.

       — Если я предложу тебе такое место, будешь ли ты мне верен во всем?

       — Кто ты? Богиня или смертная женщина? — теперь настало время для любопытства Беллерофонта. Он не мог отвести взора от ее стройного стана. Настолько все ему теперь казалось сном, что он позабыл и об убийстве, и о том, что его преследуют. Юноша готов был пойти на более тяжкие преступления, лишь бы все это не осталось иллюзией Гипноса. — Даже если ты и смертная женщина, то тебе, видимо, завидуют все богини Олимпа.

       Персефона звонко рассмеялась после слова «Олимп» и растаяла в воздухе, оставив после себя только аромат орхидей.

       — Богиня… — прошептал Беллерофонт. — Вернись! — тут же вскричал он.

       В темном небе черная птица несколько раз повторила за ним: «Вернись-вернись-вернись!», а цветы засмеялись у него под ногами. Внезапно налетевший ветер осыпал его лепестками тюльпанов. Трава перед ним опустилась, образовав тропинку, а ветки кустарника толкнули его в спину, поторапливая идти. На горизонте вырисовывалась первая багровая полоска.

       Беллерофонту не требовалось второго знака. Он поспешил по тропе, не ведая, куда она его приведет. Да пусть хоть в пещеру циклопа, героически думал он, но...

       В скале зияла черная расщелина. Как из смрадной пасти Пифона из нее разило гнилью и тленом. Мрак в глубине казался таким плотным, словно, чтобы пройти внутрь, его следовало прорубать мечем. До ушей Беллерофонта доносились звуки скорби и отчаяния. Холод могильной рукой притронулся к его лицу, и весь пыл героя на мгновение погас. Уже собираясь сделать шаг назад, Беллерофонт вошел в пещеру, но тут же выскочил, так как в его сторону метнулся огромный трехглавый пес со змеиным хвостом. Юноша оступился и упал на спину. В один прыжок Цербер настиг свою жертву и, прижав лапой к земле, средней головой уже собирался вцепиться в горло, как хрупкая женская рука взяла его за загривок и, будто нашкодившего котенка, оттащила стигийского пса от Беллерофонта. Цербер поджал чешуйчатый хвост и ради того, чтобы умилостивить хозяйку, попытался лизнуть ее в щеку. Персефона же бросила в его сторону такой испепеляющий взгляд, что пес оставил свое намерение и трусливой дворнягой, прихрамывая, скрылся в черни пещеры.

       Беллерофонт несколько пристыженно поднялся на ноги: в этот раз героя из него не вышло.

       — Да кто же ты такая? — зачарованно спросил он. — Одна из спутниц Персефоны?

       Богиня с легкой улыбкой глядела на юношу. От прежней грозы, обращенной на Цербера, не осталось и следа.

       — Так ты осмелишься идти за мной? — оставила она Беллерофонта без ответа и шагнула во мрак.

       Юный герой больше не робел, ступив за своей спутницей в смрадный холод расщелины. В углу пещеры, вновь увидев чужака, поднял свои головы Цербер. Навостренный хвост заколыхался как у гремучей змеи. Пес, собираясь зарычать, оскалил одну из пастей, но, вспомнив недавнюю злость хозяйки, уткнулся носами в каменистый пол, делая вид, что ему совсем неинтересен незваный гость.

       Беллерофонт, не отрывая настороженного взгляда от чудовища, двинулся в еще более устрашающую тьму. Теперь она ему казалась ужасней Цербера. Где-то за спиной багровая Эос озарила полнеба, но сюда не проникал ни один луч, отбрасываемого колесницей Гелиоса. Впереди лишь фосфорицировало одеяние богини.

       Он спускался в подземное царство мертвых, где правил страшный Аид. Беллерофонт знал лишь одного смертного, который проходил этот кошмарный путь — Орфей, пытающийся вернуть возлюбленную Эвридику, ужаленную змеей. Через многие годы его путь повторят Тесей с Перефоем, возомнившие, что способны похитить грозную царицу. Потом Геракл явится за Цербером и освободит одного из глупцов. И более ужасный путь в Тартар предстоит в дальнейшем Одиссею, чтоб выслушать предсказания старца Тиресея. Но все это случится еще нескоро. Сейчас же Беллерофонту, которому вообще не суждено было оказаться близ Колона, шел по мановению своего пылкого сердца вслед за богиней, а любовь в груди разгоралось пламенным цветком.

       Любовь… Это единственное, что влекло его все дальше и дальше во мрак. Иначе он бы сломя голову бросился вон из пещеры в руки мстительных родичей убитого им коринфянина, лишь бы больше не вдыхать зловония стигийских испарений. Все остальные светлые чувства умерли в нем, осталось одно безграничное отчаяние и самые горькие воспоминания. Самое страшное из них — это гибель отца. Главк прямо на глазах у сына и жены был растерзан голодными обезумевшими кобылицами. Из темноты перед глазами Беллерофонта выплывало обглоданное тело. Он закрывал глаза, но тут же терял ориентир и натыкался на каменные стены, склизкие от плесени и налета гниения.

       Когда под ногами появились первые ростки асфоделей, Персефона остановилась. Дальше они могли попасться на глаза кому-либо из приближенных супруга. Дождавшись Беллерофонта, она нежной ладонью толкнула огромный камень, и перед ними открылся вход в небольшие покои. Это была ее тайная комната для уединения от болтушек-спутниц и везде сующей свой нос Каллигинеи. Они зашли, и валун тут же загородил выход. Глаза богини вспыхнули оранжевым светом, и разом загорелись все факелы на стенах. Жар огня вмиг согрел комнату, и после пещерного мороза на лбу Беллерофонта выступил пот. Здесь все жуткие мысли без следа покинули его — остался лишь жаркий уголек, бьющийся в груди.

       Сжигаемый страстью юноша хотел обнять свою покровительницу, но та легким движением руки отстранила его от себя.

       — Не сейчас… и не сегодня. Супруг мой полгода дожидался меня, и он не потерпит моего замедления. Мне надо торопиться к нему, чтобы не дать ему повода для подозрений, которые навлекут на тебя опасность.

       — Так кто же ты, богиня? — Беллерофонт сделал шаг назад от осенившей его догадки. — Персефона? — словно выдыхая пламя, произнес он.

       — Персефона, Прозерпина, можешь звать меня Кора — как тебе будет угодно, — произнесла богиня. — Тебя это страшит?

       Многие смертные пришли бы в ужас, узнай, что перед ними стоит сама супруга Гадеса, но только не те, в которых бьется героическое сердце. Беллерофонт опустился перед Персефоной на одно колено и воодушевленно произнес:

       — Моя богиня, я дарю тебе всю свою жизнь без остатка, если она тебе потребуется, я расстанусь с ней без сожаления, — и, взяв ее руку, прижал к своим губам.

       — Ты славный юноша, — мило улыбнулась Персефона. — Но будешь ли ты так же смел, если перед тобой предстанет мой муж?

       — Пусть, подобно Иксиону, он привяжет меня к вечно крутящемуся огненному колесу в самых глубинах Тартара, я буду спасен одними лишь мыслями о тебе.

       — Приятно слышать, отважный Беллерофонт, — сказала богиня и сделала жест, чтобы он встал с колена. — Так вот, сегодня мне придется остаться с Аидом, а завтра мы продолжим наше знакомство, — Персефона кокетливо подмигнула, отодвигая камень. И, прежде чем поставить его на место, добавила: — Я пришлю верную служанку, чтобы она накормила тебя. Не скучай! — послала воздушный поцелуй.

       — Кора, — словно пробуя на вкус, с нежным вздохом произнес юноша имя возлюбленной.

       Величественный трон, сделанный руками Дедала из костей гекатонхейров и украшенный черными самоцветами, которые доставлялись из самых глубин Тартара, украшал сумрачный зал царя подземного мира. Откинувшись на спинку и скрестив руки на груди, восседал могучий бог. От взгляда его черных глаз прятались по углам снующие твари. Выдох его наполнял помещение паром от вина, закипающего в сосудах. При вдохе дюжий торс расширялся, делая Гадеса еще огромней, мощней. В прежние времена, когда бог еще не был так уединен в своем царстве, на Олимпийских играх ему мог противостоять только сам Зевс. Теперь же Аид отказался от всех празднеств и развлечений, лишь изредка мог себе позволить насладится отдыхом, натравливая Цербера на смертных, дерзнувших прогуляться близ входа в подземный мир. Но все же и в суровом сердце найдется место для отрады и даже для любви. Персефона была для него всем! Его дыханием, взглядом, теплом и светом, который он давно не видел. Она делилась с ним тем, что видела за полгода разлуки. Из своих уст богиня дарила супругу и сияние звезд, и благоухание цветов.

       Персефона сидела напротив супруга, а Аид, подперев голову кулакам, влюбленно глядел в глаза жены и внимал каждому ее слову.

       — … А вот один из жителей Спарты, — рассказывала Персефона, — решил выкосить целую поляну маргариток только из-за того, что ему потребовалось поле для метания дисков. К нему вечно приезжала знать из ближайших селений, и они устраивали соревнования. Это прекрасное времяпровождение, я ничего не имею против. Но целый луг прекрасных цветов!.. Я обливалась слезами, когда очередной стебелек прогибался под его серпом, и он ногами растаптывал красные лепестки. Я напустила на него рой назойливых мух. И когда он начал от них отмахиваться, то обрубил себе правую руку. Я не успела спасти сотню маргариток, но спасла остальные. Больше он не нуждается в поле для метания дисков. — На глазах Персефоны выступили слезы при воспоминании о погибших цветах. — В Колхиде порочный юноша обесчестил девушку, а потом скрывался в лесу у озера, где я любила купаться. Он принялся подглядывать за мной, лелея в голове похотливые мысли. Когда я выходила из воды, он предпринял первый шаг, чтобы выйти из кустарника. Тут же черный ворон налетел на него и выклевал его бесстыжие глаза. — После этих слов Персефона гордо вздохнула. — А следующим моментом я была поражена больше всего. Прибыв в Афины, я обернулась грязной нищенкой. Проходя по одному из переулков, заметила, как весьма знатный мужчина, дабы посмешить своих товарищей, бросал камнями в хромого пса. Собака скулила, пыталась убежать, но очередной камень валил ее с ног, а мерзавцы закатывались громким смехом. Тогда я поспешила на помощь дворняге. Увидев грязную оборванку, мучитель решил сменить свою жертву и принялся швырять камни в меня. Эта забава его приятелям показалась более увлекательной. Градом камни полетели в мою сторону, но один, отскочив от моего плеча, превратился в огромного жука, который влетел в рот подонку и принялся изнутри вгрызаться в его плоть. Самое же удивительное, что остальные, видя корчащегося от боли и умирающего товарища, не перестали хохотать, даже когда тот испустил дух. Только когда сотня шмелей налетела на них, смех умолк, а может, был заглушен жужжанием насекомых. — Персефона печально покачала головой. — Какими же тварями порой бывают некоторые смертные! Я бы их...

       Аид поднялся с трона и, подойдя к супруге, обнял ее.

       — Ты слишком добрая, моя милая богиня, — ласково произнес он и повел в подземные чертоги.

       В потаенной комнате Персефоны Беллерофонт укрылся негой воспоминаний о прекрасной богине и не заметил, как отодвинулся камень. Он соскочил с ложа, когда прямо перед ним предстала Левкиппа с подносом яств и кувшином вина. Юноша удивился, насколько служанка была похожа на свою царицу. Если бы не зеленые волосы взамен черных локонов Персефоны, то изначально он, без сомнения, принял бы ее за Кору. Могильная бледность лица в полной мере характеризовала ее как жительницу подземного мира. И во взгляде ее не наблюдалось той озорной игривости — лишь безжизненные зеркала, в которых плясало отражение адского пламени.

       — Госпожа наказала тебя накормить, — ее голос словно принадлежал тени, вырвавшейся из Тартара, — и сделать все для твоего удобства.

       — Спасибо, — сказал Беллерофонт, принимая поднос у Левкиппы.

       Почувствовав жар, исходящий от мужского тела, даже мертвенно-белые ланиты нимфы зарделись. Пусть и жила она среди погибших душ, но все же оставалась женщиной, которой не хватало ласки живого мужчины, пусть даже смертного. Тем более лицо Беллерофонта было так красиво, а крепкое тело манило ее, как мотылька на пламя. Левкиппе еще ни разу не удавалось побывать в компании живого мужчины.

       Она наливала вино в чарку и как бы случайно пролила несколько капель на одежду юноши. Он сначала вздрогнул от холодной жидкости, соприкоснувшейся с его грудью, и немного откинулся назад, и Левкиппа тут же села ему на колени.

       — Прости, — теперь и голос уже не принадлежал бездушной служанке, а зеленые волосы стали окрашиваться в золото. — Я сейчас вытру.

       — Не стоит. Высохнет, — твердо проговорил Беллерофонт, но Ливкиппа уже разорвала на груди его хитон и стала слизывать с него вино.

       Теперь нимфа стала полной копией своей хозяйки, только с золотистыми волосами. Губы ее поднимались все выше. Левкиппа целовала юношу в шею. По его телу пробежала волна экстаза. Их уста слились, и холодный язык нимфы проник Беллерофонту глубоко в рот. Его всего охватило дрожью вечной мерзлоты. Кожа посинела, а из ноздрей вырвался пар. Он оторвал деву, полную вожделения, от своих губ, и с силой оттолкнул ее. Левкиппа упала на пол и зашипела, словно змея. Ее язык раздвоился и угрожающе задрожал. Глаза превратилась в две льдины с аспидным взглядом. Волосы, растрепавшись, вновь окрасились в зеленый цвет. Сам Беллерофонт встал и отошел от нее в противоположный угол.

       — Безумец, — зашипела Левкиппа. – Думаешь, богиня полюбит тебя, жалкого смертного? Она поиграет с тобой и без сил выбросит, но, скорее всего, запрет в Тартаре — немногие смертные покидают Аид. А я могу предложить тебе бессмертие, — теперь ее голос стал умоляюще-милым. — Мы затеряемся в таких темных уголках, где нас никто не найдет. И будем жить вечно. Будем любить вечно! — последнюю фразу выкрикнула она.

       Взгляд ее оттаял, локоны распрямились, Левкиппа с надеждою глядела на Беллерофонта. Юноша стоял, некоторое время не двигаясь, пытаясь отдышаться от возбуждения, в которое изначально привела его нимфа.

       Перед глазами всплыла живая улыбка богини мертвых.

       — Пошла вон… — сквозь зубы процедил он.

       Волосы Левкиппы тут же змеями обвились вокруг ее головы.

       — Ты пожалеешь! — завизжала она.

       — Пошла вон! — теперь Беллерофонт закричал. — Немедленно! Или я все расскажу твоей госпоже!

       Нимфа вскочила с пола и, больше не угрожая, выскочила из комнаты, и проем сам затворился за ней.

       Проснувшись, Персефона тихо выскользнула из объятий супруга. Накануне своей надсмоторщице Каллигинеи в напиток она подлила настойку из лотоса, а потому старая нимфа пробудет в забытье еще долгое время. Теперь богиня сможет уединиться со своим прекрасным юношей, скрытая от посторонних глаз в тайном чертоге.

      — Славная богиня, — подошла к ней Левкиппа, — может, сегодня поиграем?

       — Нет, дорогая, — нежно обратилась к ней Персефона, — сегодня я уделю внимание нашему гостю. Кстати, насытился он вчера? Больше ничего не просил?

       — Нет, моя богиня, — покорно склонила голову нимфа. — Но что если проснется господин и будет требовать тебя?

       — Скажи, что я решила прогуляться в Тартар. Соскучилась я за полгода по стонам измученных душ. Думаю, этот ответ его удовлетворит — даже более того.

       Персефона скрылась в сумраке, а Левкиппа, скривив губы в кривую ухмылку, зашла в покои Аида.

       — Как мой славный гость? — спросила Персефона, заходя в потайную комнату. — Не скучал? Левкиппа хорошо послужила тебе?

       — Даже более того, — улыбнулся Беллерофонт и обнял богиню. – О, Кора.

       Богиня была так одурманена страстью, что даже не заметила порванный хитон. Она просто сорвала оставшиеся лохмотья и, повалив на ложе, прижалась губами к его груди. Персефона стала целовать глаза, щеки, губы. И когда ее язык проник ему в рот, то не было холода, как от поцелуев нимфы, только жар, от которого он распалялся еще сильней. Беллерофонт сорвал одеяние Коры. Она горячо выдохнула, когда его нежные руки скользнули от плеч до талии. Такого идеального тела не имела ни одна муза, даже самая прекраснейшая из нимф не владела подобным совершенством; только сама Киприда могла соревноваться с Персефоной в изяществе.

       Когда оба тела уже закипали в агонии страсти, раздался сильнейший удар. Стены комнаты задрожали. Камень, закрывающий вход, рассыпался в пыль. Богиня и юноша, будучи в экстазе, не смогли удержаться на встряхнувшемся ложе и упали на пол.

       — У нас гости, дорогая? — Могучий стан Аида заслонил вход. Огни на факелах, которые только что грели обжигающим теплом, стали синими, и холодом повеяло от них. — Ты нас не представишь, милая? — он наклонился над ними и поднял еще сплетенные между собой тела незадачливых любовников.

       В первый раз Персефоне нечего было ответить своему супругу. В первый раз ей стало страшно. Страшно, но не за себя — за юношу. Она искала подходящие слова, хотя знала, что их просто-напросто нет. Беллерофонта же всего трясло, но не от страха (похоже он его испытывал гораздо меньше, чем богиня), а от жуткого холода.

       — Аид… — тихо произнесла Персефона, но муж яростно сверкнул глазами в ее сторону, и богиня упала к его ногам без чувств.

       — Ее отнесите в покои, — приказал он лемурам, копошащимся под его ногами, — а его –  в Тартар, да туда, где похолоднее.

       А из-за спины Гадеса с ухмылкой ехидны выглядывала Левкиппа...

       В царстве мертвых начал бесноваться свирепый мороз. За всю вечность, проведенную в Тартаре, души не испытывали таких страшных мучений. Даже Елисейские поля стали высыхать. Аид был до глубины сердца оскорблен изменой, но любовь к Персефоне никогда не смогла бы пройти. Только богиня полностью игнорировала супруга и поклялась вообще не открывать рта, пока бедный Беллерофонт закован цепями в самом глубоком подземелье. Только в том месте царил такой холод, что даже богов пробивал озноб. Там юноша стоял обнаженный, прикованный к скале под струями ледяной воды.

       Бог томился без любви и внимания возлюбленной, но отпустить мерзавца, опорочившего его честь, значило поддаться слабости. Ведь никто никогда не мог именно в этом укорить Гадеса. И тогда на помощь ему пришла мудрая Геката.

       — Пока этот смертный в Тартаре, — заговорила трехликая богиня, — Персефона не заговорит с тобой.

       — И что мне, по-твоему, отпустить нахала? — взревел Аид.

       — Да, отпустить, но с условием, что он выполнит задание, которое ты ему поручишь, — и она на ухо шепнула ему свою идею, от которой бог даже немного повеселел.

       Он встал с трона и в первую очередь нашел Персефону, которой сообщил, на каком условии освободит ее смертного, а потом лемуры стелющимся ковром понесли его в бездну, где мучился юноша.

       Там Беллерофонт уже превращался в лед...

       — Послушай меня, смертный, — строго, но дипломатично заговорил Аид. — Если я отпущу тебя, послужишь ли ты мне на одном задании?

       Юноша мог только слабо кивнуть, потому что губы его уже смерзлись. Гадес принял его согласие.

       — В моем царстве обитают десятки чудовищ, служащих мне — Ехидна, Пифон, Герион, Минотавр, Сфинкс, горгоны и грайи. Но в ликийских горах беснуется Химера — вот ее мне и не хватает. Убей Химеру и принеси мне, тогда я обещаю отпустить тебя. А свои обещания я держу. Вспомни Орфея — ведь он сам виноват, что не спас Эвридику.

       Беллерофонт вновь слегка кивнул, и тут же цепи спали с его рук и ног.

       С каким упоением юноша вдохнул свежего воздуха, выбравшись из мрачных подземелий Аида. Он возрадовался свободе, но тут же вспомнил, каким способом и для чего ее получил. Он не имел понятия, как ему удастся победить Химеру, сгубившую более знатных мужей, чем он. Это чудовище уже почти опустошило Ликию. Жителям тех мест не было никакого спасения от огнедышащей твари.

       Вдруг там, где среди кустов его нашла Персефона, зашелестели листья, и из зарослей показалось прекрасное лицо милой богини. Она сделала ему знак, чтобы он был тих и немедленно подошел к ней. И оба скрылись в зеленой листве от солнца, от неба, но только не от шести глаз Гекаты.

       — Я незаметно сбежала, но времени очень мало, иначе меня хватятся, — быстро защебетала богиня. — Я подскажу тебе, как можно справиться с Химерой. Запоминай! Победить ее можно только на крылатом коне Пегасе, вылетевшем из тела убитой Персеем Медузы горгоны. Пегас постоянно спускается на вершину Акрокоринфа и там пьет воду из источника Пирены. Как только попадешь туда, принеси жертву Посейдону. И возьми эту золотую уздечку, именно с ней можно усмирить буйный пыл Пегаса. — Вместе с уздечкой Персефона протянула лук и стрелы. — А эти стрелы способны убить Химеру. Будь аккуратен, — Персефона поцеловала своего героя в щеку и растаяла в воздухе.

       Беллерофонт притронулся ладонью к щеке, выпрямился, словно получил силу Титанов от поцелуя возлюбленной богини. Закинул колчан со стрелами и лук за плечи, уздечкой обвязал пояс и отправился на свой первый смертельный подвиг.

       А Геката спешила по мрачному подземелью доложить обо всем Гадесу.

       В этой же тайной комнате, где Персефона хотела укрыть Беллерофонта, Аид и запер свою супругу после того, как Геката доложила ему о помощи неверной жены смертному. Кора нашла брошь с сорванного хитона юноши. В отражении аметиста богиня наблюдала за каждым шагом своего героя.

      Видела, как к источнику Пирены прилетел на белоснежных крыльях дивный конь.

       Беллерофонт подкрался к Пегасу и, собираясь оседлать его, тут же был сброшен наземь. Вторая попытка так же не увенчалась успехом. В этот раз Пегас еще выше подбросил героя в воздух, да так, что когда Беллерофонт упал на каменистую поверхность Акрокоринфа, ему показалось, будто дух вылетел из его тела. Несколько минут он не мог вздохнуть, в глазах мелькали черные точки – вот-вот и юноша лишится сознания. Но упорство было настолько сильно в юном герое, что, превозмогая боль и головокружение, Беллерофонт поднялся на ноги и, пошатываясь, вновь ринулся на Пегаса, который преспокойно пасся, не обращая внимания на дерзкого юношу. И только Беллерофонт собирался накинуть золотую уздечку, как вновь оказался распростерт на земле. Но пыл его ни на миг не угасал. Он вставал и вновь бросался на строптивого коня. И после полдюжины неудачных попыток наконец-то это ему удалось: он накинул золотую уздечку на голову Пегаса. Дикой фурией взметнулся Пегас в небо и долго быстрее ветра носил Белерофонта в воздухе, пытаясь сбросить наглеца, но герой крепко держался за уздечку. После множественных попыток Пегаса освободиться от юноши, пыл коня все же угас. Герой остался на коне, приручив божественное животное.

       В первый раз тогда Персефона спокойно вздохнула, но теперь ее возлюбленному грозило более страшное испытание – огнедышащая Химера.

       Химера была порождена ужасным Тифоном и исполинской Ехидной. Ни одно чудовище не обладало той неудержимой яростью, которая присуща была Химере. Имела она голову льва, туловище  горный дикой козы, а сзади извивался могучий драконий хвост. Десятки героев пали уже от ужасного гибрида, пытаясь освободить Ликию. Никому не было спасения от нее. Из трех пастей она извергала огонь. И одно приближение чудовища несло с собой смерть всему живому.

       Когда Беллерофонт на своем крылатом и теперь верном товарище прилетел к горам Ликии, почувствовала Химера приближение врага. Страшная и могучая она выползла из своей черной и зловонный пещеры. Тут же извергся огонь из ее трех пастей, опаляя и плавя камни, которые жидкой лавой стекали по скалам. Едкий черный дым заволок всю округу. Он поднимался вверх, и голубое небо превратилось в смолу. День стал темнее ночи. А палящий огонь продолжал все сжигать на своем пути.

       Смог продолжал окрашивать небеса, поэтому Беллерофонт с Пегасом опустились как можно ниже к земле, где видимость была намного лучше, и можно было хоть чуть-чуть набрать в легкие воздуха, так как в вышине они уже начали задыхаться. Химера в ярости настолько все заволокла дымом, что сама оказалась слепа от своих злодеяний, отчего не заметила, как Беллерофонт на своем верном коне подлетел под нее и выпустил стрелу в ее козлиное брюхо. Неистово взвыло чудовище и начало метаться из стороны в сторону. И тогда взлетел юноша на Пегасе высоко в небо, рассеивая клубы дыма, и начал посылать в Химеру стрелы – одну за другой, без какого-либо промедления. Львиный рык чудовища сменился жалким визжанием. В агонии Химера бросалась на скалы, разбивая их в мелкие камни, опрокидывала целые горы. Ничто кругом не оставалось целым, но теперь и ей не было спасения. По пятам преследовал ее Беллерофонт на своем крылатом друге, и всюду стрелы героя настигали ее. И вот изможденная и смертельно раненая пала Химера на каменистую землю ликийских гор, и Пегас придавил собой уже мертвое тело злополучного чудовища. Из ноздрей вырвался последний черный дым, и Химера замерла навсегда.

       И только в тот момент Персефона, взволнованно наблюдая из броши за исходом смертельной битвы, радостно захлопала в ладоши.

       Под уздечку вел Беллерофонт уставшего коня, который за недолгое время стал его верным другом. На спине Пегаса покоилось мертвое тело Химеры. Раны ее до сих пор кровоточили, отчего белый крылатый товарищ героя стал багровым.

       — Юноша, — обратилась к Беллерофонту проходящая мимо женщина, — неужели Химеру ты везешь на своем дивном коне?

       Герой обернулся. Лицо женщины оказалось настолько добродушным, что Беллерофонту захотелось разделить с ней радость победы. И он поведал ей свою историю.

       — О, слава богам! — взмолилась женщина. — Наконец-то ликийские горы освобождены от свирепого чудища! — Она налила ему из кувшина воды и напоила уставшего Пегаса. – Но неужели ты и впрямь думаешь, что свирепый Аид отпустит тебя, когда ты принесешь ему Химеру? А коварная Персефона оставит своего могущественного мужа ради смертного? Я вижу, что ты доблестный герой, но не будь наивен.

       Голос женщины настолько вызывал симпатию, что Беллерофонт и подумать не мог, что эта сладкая речь исходит от самой верной богини Аида, Гекаты. Юный герой на веру принял ее слова. Сомнения прокрались в душу его. И в самом деле, разве, пока он не равен богам, способен ли завоевать любовь Персефоны?

       — И что ты, добрая женщина, мне можешь посоветовать? — поддался на соблазн Беллерофонт. — Неужели я могу уподобиться полубогу?

       — Полубогу? Разве смелому герою, убившему Химеру, могу я предложить такую малость? Ты можешь стать равным олимпийским богам. У тебя все для этого есть. Крылатый конь и мертвое чудовище. Если ты на Пегасе взлетишь к Олимпу и на горе богов обольешь себя кровью убитой Химеры, ты сам сравняешься с богом. Твоя власть и сила будут способны низвергнуть самого Аида. И кому, как ты думаешь, будет принадлежать сердце Персефоны?

       О, как Беллерофонт возгордился этой мыслью! Чем он хуже олимпийцев, коль смог оседлать самого Пегаса и убить Химеру? Но он забыл, что без Коры с этим никогда бы не справился. Его уста озарила недобрая улыбка, а по ланитам  Персефоны, наблюдавшей это из броши, потекли слезы, видя насколько слаб оказался ее герой, поддавшись на соблазн богини ведьм — Гекаты.

       Каждая слезинка Персефоны превращалась в яд, который, стекая, оставлял прожженные дыры на ее одежде, когда она видела, как Беллерофонт подлетал все ближе и ближе к Олимпу. Каждая капля яда из ее глаз превращалась в серую слизь, когда богиня глядела на горделивую усмешку на лице своего бывшего героя. Он уже возомнил себя богом. Но разве его намерения могли скрыться от Зевса, отца богини? Только Пегас подлетел к вершине горы, как огромный овод вылетел из уст громовержца и впился в крылатого коня.

       Пегас дернулся от неимоверной боли, и золотая уздечка порвалась в руках возгордившегося героя. Кора видела, как ее юный возлюбленный полетел с высоты Олимпа на землю, но больше в ней не оставалось жалости. Она пожелала, чтобы он остался живым, но умершим для нее навсегда.

       От падения на землю юноша лишился разума.

       Поднялся незадачливый герой нисколько не покалеченный телесно, но в глазах его отразилась пустота – серая и безжизненния пустошь. Огляделся Белерофонт (или уже не Беллерофонт, потому что больше не помнил своего имени) по сторонам и побрел неведомо куда в темноте ночи, так как звезды больше не светили ему. Как много героев запутались между любовью и гордостью! И когда последнее брало над ними власть, лишь черное плетущееся под ногами пятно оставалось от них – пятно, которому не позавидывали бы и тени, блуждающие в унылом Тартаре. То же случилось и с Беллерофонтом. Когда он подлетал к Олимпу, то уже и думать забыл о любви к Персефоне, горделиво ублажая себя мылями о своем скором божественном восхождении в ореол олимпийцев. Гордость затмила ему глаза, а любовь затерялась в черни, которая уже обволакивала его сердце. И вот теперь от него не осталось ничего – лишь жалкая оболочка, плетущаяся в неизвестность. Долго скитался он, безумный, по «долине блужданий», пока не прилетел на черных крыльях  мрачный Танатос. Даже он, неимеющий сострадания, с жалостью взглянул на безумца и, взмахнув черным крылом, исторг его душу. И вернулся в печальное царство теней великий герой Беллерофонт – теперь уже навсегда...

       Стены некогда тайных покоев Персефоны рухнули, и юная богиня, навсегда забыв о сострадании к смертным, вернулась в объятия своего любящего мужа. Аид пообещал никогда не упоминать Персефоне о глупом человеке. А холод Тартара в наказание о гордости людей стал еще невыносимей.

Похожие статьи:

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Последний полет ворона

Рассказы → Портрет (Часть 2)

Рассказы → Потухший костер

Рассказы → Обычное дело