Мир многогранен, многолик. Тысячи вселенных и жизней окружают нас. В одном мире люди любят друг друга, в другом ненавидят. Где-то мы живы, а где-то уже мертвы. Где-то нас ждут, а где-то закрывают двери, как только видят в окно. Сколько людей, столько и вселенных. Для каждого своя истина. Для каждого свой наркотик, свое устройство – машина, дающая возможность увидеть мир таким, как мы его видим, представляем. И такое устройство есть у каждого. В каждом доме, в каждой семье. Мир делится на миллиарды судеб. Все относительно. Родители видят детей теми, кем хотят видеть. Дети видят себя теми, кем хотят себя видеть. Параллельные миры разделяют нас. Условности. Каждая жизнь в этом калейдоскопе идет своим чередом. В каждой жизни свои миражи. Реальность относительна. Вымысел относителен. Мир запутался, заблудился в лабиринте фантазий, грез. Мечты обретают плоть. Мечты каждого. Добрые, злые, никчемные. Жизнь больше не сплетена в клубок. Она разрознена, разбита на крупицы желаний. И выхода нет. И назад ничего не вернуть. Мир не станет прежним. Слишком много догм. Слишком много вариантов. Люди заблудились в своих фантазиях, чувствах, восприятиях.
У Кей Хэген – дочери профессора Мэтью Хэгена, который изобрел устройство, позволявшее людям создавать свои собственные параллельные миры, тоже была своя фантазия. Странная, сюрреалистичная. Фантазия, в которой она скрывалась ото всех в последние несколько лет. Это был мир искусства. Картинная галерея, не имеющая границ. Тысячи выставочных залов. Миллионы работ. Здесь были собраны все известные миру холсты. Это был праздник фантазии, карнавал вдохновения. Но вместе с этой россыпью совершенства существовал и другой мир. Мрачный, отчаявшийся. Так, среди тысяч блуждающих по картинным галереям знатоков и ценителей живописи, одетых по последнему писку моды, можно было встретить бездомных, нищих, безнадежно больных людей. Обычно они забивались в угол и ждали там, когда им бросят объедки со стола или устроенного фуршета. Они никогда не смотрели меценатам в глаза. Никогда не разговаривали. Они были как пыль в блестящих роскошью залах, как следы дорогих ботинок на идеально начищенном мраморе пола. И Кей Хэген была одной из них. Ее картины были выставлены в самых посещаемых залах, но никто не знал, что автор этого великолепия – тот самый бездомный, который сидит в дальнем углу, закутавшись в лохмотья. Кей нравилось, что никто не узнает ее. Нравилось прятаться в этом мире. Прятаться от жизни, от общепринятых рамок, от критиков и хвалебных возгласов. Прятаться от себя, ища в этом добровольном изгнании что-то новое, свежее.
Ее отец не знал, почему дочь выбрала именно эту фантазию. Не знал он и почему жена, Элизабет, выбрала себе в качестве желанного мира карьеру актрисы, в которой она, отказавшись от мужа и дочери, посвятила себя сложным, экзистенциональным фильмам.
За три десятилетия, которые прошли со дня открытия механизма параллельных миров, все люди погрузились в грезы. Это была дата начала новой эпохи в жизни человечества. Фантазии обрели плоть, распустились. Контрольная точка была пройдена. Теперь у каждого была своя жизнь. И никто не хотел впускать посторонних в этот мир. Мир, который рос вместе со своим творцом. Полноценный мир. Пластичный, податливый.
Прежняя реальность, которая утратила свою индивидуальность, опустела. Мэтью Хэген не знал, почему настырно продолжает оставаться в этом сером мире, почему не включит свою машину и не откроет для себя параллельную реальность, которая ждет его фантазий, чтобы ожить. Сначала Хэген просто боялся, чувствовал ответственность за свое творение. Вдруг что-то пойдет не так? Вдруг машины дадут сбой, и выявится брак или опасные для жизни последствия? Потом, когда две трети людей ушли в параллельные миры, он решил, что должен стать последним – капитан, который ждет, пока все матросы не покинут тонущее судно. Но в итоге, прошло уже больше десяти лет, как Хэген жил в одиночестве на опустевшей планете, но так и не решился включить свое изобретение. Зачем ему нужна была параллельная реальность, когда здесь, в этом мире, он добился всего, о чем мечтал? Вот только бы увидеть, как живет его семья! Ради этого стоило остаться. Ради этого стоило работать. Никто не одобрит его. Никто не назовет гением. Некому будет оценить его творение. Но… Но Хэгену это было и не нужно. Он уже все это видел. Теперь он хотел лишь увидеть свою семью. На осуществление этой мечты Хэгену потребовалось почти пять лет. Созданная им лазейка в чужую реальность была шаткой, хрупкой – всего лишь замочная скважина, в которую можно заглянуть, но никогда не удастся открыть саму дверь. И то, что увидел Хэген, не понравилось ему. Особенно то, кем стала его дочь, какой стала ее жизнь. Словно липкий, ночной кошмар, от которого перехватывает дыхание, замирает сердце. Хэген хотел ворваться в этот странный, гротескный мир дочери и встряхнуть ее, заставить проснуться. Но он не мог. Это была его расплата за славу, расплата за открытие.
До глубокой старости Хэген работал над тем, чтобы исправить содеянное. Дряхлый и немощный, одинокий, последний человек, оставшийся в покинутой реальности. Он активировал свою машину на девяносто шестом году жизни. Машину, которая исправляла все, что он сделал, все его ошибки. Миллиарды параллельных миров затрещали, сжимаясь до размеров жизни породивших их людей. Сотни вымышленных личностей рассыпались. Миражи лопнули.
Выйдя на крышу своей лаборатории, старый ученый смотрел, как возвращается мир, как просыпается ото сна общество.
Но общество не желало пробуждаться. Им не нужна была эта заскорузлая реальность, в которой нужно подстраиваться под других, приспосабливаться, сливаться с толпой. Старик думал, что спасает их. Они думали, что он убивает все, что они любят. Все их вымышленные семьи, все их достижения в параллельных, рожденных желаниями мирах. И все они были злы. Злы настолько, что узнав о том, кто вернул их, устремились к лаборатории Хэгена, неся свой праведный гнев к его слабым, трясущимся от старости ногам. Лавина людей выбила двери, уничтожила сложные машины. Суда над ученым не было. Они просто разорвали его. Лавина гнева. Океан страданий. Миллионы выживших, которые считали его тираном. Спасенные ошметки увядшей цивилизации, для которой вымысел все еще казался более живым, чем реальность. Цивилизации, которая все еще верила в силу своих фантазий. Но фантазии лопнули…
