На страшной неделе

- Коляда, коляда!
Открывай, хозяйка, двери,
Собрались под дверью звери.
Козе бы калач да медведю пирог,
Вынеси ватрушек сладких на порог.
Привечай гостей, не скупись,
Отворяй сундук, откупись.
А не то корову сведём за рога,
Не жалей, хозяйка, отрежь пирога.
А мы спляшем и споём,
Счастье в дом твой позовём!


     Облачка пара срываются вслед за песнями, алеют щёки на морозе, хрустит снег под ногами.  Катится по деревне праздничная лавина ряженых от порога к порогу.  Лишь крайнюю к лесу избу обходит стороной: знают деревенские, что не жалует хозяин гостей.  Чего попусту-то горло драть, коли  Лесьяр двери никому не отворяет.  При живой жене и то людей сторонился, всё больше в лес хаживал да сынка, Ачима, с собой брал.  А уж как овдовел, с того дня мало кто его и видел.  Люди баяли, дескать, умом тронулся:  всё винил себя в смерти жены и сына.  Сим летом пошёл Ачим накануне Духова дня один в лес да и сгинул.  Бабы-то деревенские языками горазды чесать: знамо дело без русалок не обошлось.    Лесьяр никак смириться не мог с потерей, всё искал сына. Покамест муж в лесу пропадал, Любица занемогла от тоски по чаду любимому.  Поначалу всё сидела у окошка, ожидаючи, глаз не смыкаючи.  Потом слегла и уж подняться не схотела - истаяла к зиме, словно снежинка на ладони.  Как ни плакал Лесьяр, как ни просил её подняться и жить ради него, она лишь улыбалась и по щеке его гладила:

- Не плачь, Лесьяр.  Мне к сыну пора, ждёт он меня.  Ты сильный, ты справишься.  Поживи ещё, а я не хочу.

     Так и ушла тихо ночью, во сне.


     С горем пополам дожил Лесьяр до Святок, а на страшной неделе неладное стало в доме твориться.  Слышит он ночами, как в погребе кто-то ворочается да бубнит, в бане дверь сама открывается.  А днесь и то в дверь скреблись да постанывали жалобно.  Он в оконце глядь, ан нет никого!  Сидит Лесьяр на лавке, думы думает.  Ему бы кутью готовить, да ноги к печи не идут.  Придёт жена любимая с того света на угощение, а стол-то не накрыт к ужину.  Надо встать, а ему всё чудится, будто кто взглядом тяжёлым его придавил.  Вроде и голосок скрипучий в ухо шепчет:

- Почто живёшь, Лесьяр?  Никому дела до тебя нет.  Колядует народ, да токмо порог твой сторонкой обходит.  Неужто дорога тебе изба стылая без хозяйки?  Ждёт тебя Любица, да ты не торопишься навстречу.  Почто за жизнь цепляешься?  Разве грешно это - с любимой рядом оказаться?


     Закатилось солнце за ели высокие да и нырнуло в лесную чащу почивать.  Притихла деревня, избы да амбары засовами ощерились.  Псы в будках поскуливают от страха - чуют, приближается бесовское племя.  Скрипнула дверь в бане у Лесьяра, приоткрылась, словно приглашая дев заглянуть да погадать на суженого.  Сгустилась тень подле амбара, один за другим выбрались из неё пять чертей: первый - самый крупный, второй шибко мохнатый, третий вертлявый и тощий, четвёртый с рыжей подпалиной на боку и пятый - мелкий да сутулый.  Первый, задравши пятачок, вперил взгляд в сияющую Луну и тут же, ухватив горсть снега, швырнул её в небо.  Остальные принялись лепить и кидать снежки вслед за ним.  Не прошло и пяти минут, как Луна покатилась с небосклона - деревню затопило тьмой.  Черти глумливо осклабились и друг за другом двинулись по глубокому снегу к крыльцу.  Первый потянул воздух пятачком:

- Лихоманки уже пожаловали.  Эх, чую, будет нынче веселье.


     Добрались черти до крыльца, а навстречу им три измождённые слепые и безрукие лихоманки с землистыми лицами спускаются.  Одна на ходу шепчет осипшим голосом:

- Ждёт вас кикимора с подарочком, а нам здесь делать нечего.  Пойдём по деревне счастья пытать.


     Черти гурьбой взобрались на крыльцо, оттуда в сени, дернули дверь и в избу ввалились.  Стали под полатями, озираются.  Сидит старуха ссохшаяся в тряпье да кокошнике за столом, аккурат в красном углу, семки тыквены лущит да на пол лузгу плюёт.  Увидала чертей, с лавки соскочила:

- Проходите, гости дорогие, заждалася вас, все глаза проглядела.  Лихоманки допрежь заходили, да разве с ними кашу-то сваришь? Поводили носами да пошли ни с чем. И то не для них старалась, всё для вас, разлюбезных.    Да ить сами взгляните, - кикимора кивнула в сторону печи, - любо-дорого посмотреть!


     Черти двинулись вперёд и расселись на лавках под образами.  Закинув ноги на стол, они уставились на висящего посреди избы покойника.  Веревка, перекинутая через брус, слегка раскачивалась.

- Ты его? - рассмеялся вертлявый.

- Кто ещё?  - кикимора мерзко хихикнула.  

- А в бане, поди, святочницы? - первый чёрт посмотрел в оконце. - Дверь приоткрыта.

- Они самые.  Ажно втроём сидят, девок дожидаются.  Да токмо не идёт никто.  Сторонятся люди хозяина моего.

- Ты бы пошептала что-ль, позвала девок-то.  Ведь можешь. Нам бы, глядишь, веселее было, - оскалился мелкий чёрт.

- Разве не помогала я им в прошлые годы? Всё одно не слушают, скудоумные! Токмо девок схватят, те враз бусы им под ноги кинут и бежать.  Эти заполошные нет бы девок держать да когтями драть, туда же: бусы с пола подбирают! Никакой силой не оттащишь, ещё и подерутся промеж собой, кому первой носить.  Посему я не девок соседских звала, а хозяина надоумила голову  в петлю сунуть.  С хозяйкой, ишь, не получилось: своей смертью померла.   Да и силёнок моих не хватило из голбца ей нашёптывать.  С хозяином-то я в полной силе разговоры говорила, а супротив моей воли редко кто устоять может.  Решайте теперича, в кого обращать самоубивца будете.  Токмо такое мое слово - лешим стать для него не в тягость, лишь в радость.  При жизни из леса редко выходил, кабы не жена, избу в лесу срубил и жил бы бирюком.  

- Быть ему упырём.  Ладно ли? - первый чёрт встал и подошёл к висельнику.

- Ладно, - кикимора зыркнула на покойника, - после гуляний на цепь его в подклёт посадим мне на поругание.  Дюже скучно одной в темноте да холоде цельный год сидеть.

- Так тому и быть, - чёрт дёрнул за веревку, и она с треском лопнула.  Тело сверзилось на пол.  Чёрт пнул его и прикрикнул:

- Ныне, присно и во веки веков быть тебе, Лесьяр, упырем!  Аминь! - он согнулся пополам и захрюкал. - Вставай, почто гостей не встречаешь, векошниками да кулебяками не потчуешь?


     Изба до самой матицы наполнилась хохотом, хрюканьем да топотом копыт.  Сел Лесьяр, за горло схватился, а там верёвка.  Хочет её разорвать, не выходит.  Кикимора с лавки спрыгнула, захихикала:

- Что, хозяин, не сдюжить с верёвочкой-то?  И не старайся вотще, всё одно тебе от неё не избавиться.  Ежели сунул голову в петлю, обратной дороги нет!  Подымайся, пора тебе к соседям в гости наведаться да кровушки свежей испить. Токмо голову на место верни, неча ей над плечом болтаться.


     Взялся несчастный за голову, хрустнул шеей. Осмотрелся - что за диво?  В избе темень, а он видит всё, словно белым днём.  Хотел было чертей вон гнать, да куда там!  Горло огнём ожгло - не вздохнуть, не подняться.  Рогатые с лавок повскакивали, окружили, по спине да плечам его хлопают, сами приговаривают:

- Ой ты гой еси, добрый молодец, утоли поди жажду кровушки.  Гореть тебе год на цепи в подклёте, аки в геенне огненной, коли до Крещения не насытишься.  Мы в лес пировать к русалкам да ворогушам, к лешим да кикиморам, а ты в деревню ступай.  Свидимся ещё.  


     Захрюкали разом, шасть в дверь, токмо хвостами махнули.  Лесьяр же встал у печи, да что делать - не ведает.  Не жилось человеком, упырём коротать век придётся, да не один.  Сдюжит ли с жаждой проклятой иль душегубом станет?  Глядит на образа, да не найти боле в молитве помощи.  Застонал он, спрятал лицо в ладонях и пошёл к порогу.  Не успел и шагу ступить - отворилась дверь.  Тихо вошла в избу Любица, на стол взгляд свой обратила.  Бросился к ней Лесьяр, обнять пытается, да не тут-то было.  Светом окружена Любица, ан не пробиться Лесьяру сквозь него.  Смотрит на него жена, слёзы из глаз канули.  Говорит что-то, да ни слова не слышно.  Завыл тут упырь страшно и бросился вон из избы.  


     Бежит Лесьяр по деревне, ног не чует.  Весь в слух обратился: не вышел ли кто из избы себе на погибель.  Вдруг слышит голосок детский у одной двери:

- Кто здесь? 

     Он тут как тут, просит:

- Открой.  Не бойся.  Это я, дядя Лесьяр.

     Скрипнула дверь в ответ, приоткрылась.  Ступил Лесьяр за порог, перед ним стоит девчушка лет семи, лучину подняла повыше и смотрит серьёзно:

- Здравствуй, дядя Лесьяр.  Ты ли стучал и плакал жалобно? 

     Не стал говорить ей, что лихоманки то были.  Не успела их в избу пустить, да токмо упырь всяко не лучше.  Дитя же продолжает:

- Все спят, а мне не спится.  Услышала плач, в сени вышла.  Мамка не велит двери открывать, да вдруг беда какая приключилась.  Что с тобой, дядя Лесьяр?  Ты тоже заблудился?  

- Да, Светозара, заблудился.

- Ой, не забыл меня? - улыбнулась радостно. - Уже два года прошло с тех пор, как ты меня из лесу вывел.  Каждый вечер молюсь перед сном, чтобы не оставил тебя боженька в своей милости.

- Спасибо, душа добрая.  Не стою я того, - сказал, а сам попятился к двери, подальше от запаха дурманящего.

- Не говори так, дядя Лесьяр. Ты хороший!  Я всю жизнь буду за тебя молиться.

- Правда?  

- Правда.  Может разбудить кого, ежели помощь нужна?  От меня-то толку мало.

- Не надо, Светозара.  Ты уже помогла мне.  Пойду, пожалуй, - стиснул зубы да взгляд от жилки, на хрупкой шее пульсирующей, отвёл. 

- А ты мамку-то слушай, двери никому не отворяй.


     Припустил Лесьяр к лесу спасительному, от людей подальше.  Днями прятался среди дерев, а ночами резал скотину, дабы утолить жажду великую.  Токмо пуще прежнего хотелось ему человечьей крови испить, так хотелось, что в ярости грыз он стволы вековые да валил их наземь.  Опосля в снег бросался, вспоминал жену любимую, сына да Светозару, что молилась за душу его загубленную.  Ради них терпел да суть свою человечью потерять страшился.  Может, будет и для него прощение, покамест не стал он душегубом богопротивным.


     Не хотел Лесьяр из лесу в деревню возвертаться, да токмо вечером накануне крещенской ночи словно схватился кто рукой крепкой за верёвку на его шее да поволок в родную избу.  Как ни старался Лесьяр вырваться, ничего у него не вышло.  Не успел он оглянуться, как оказался в подклёте.  А там уже черти с кикиморой его поджидают - цепью бряцают.  Из-под самой земли цепь та змеится, а начало берёт аккурат в геенне огненной.  Словно почуяла цепь, кому предназначена - подползла да срослась с веревкой висельника.  Хихикнула довольно кикимора, цепочку погладила  и поковыляла в голбец почивать.  Следом черти сквозь землю провалились, остался Лесьяр один-одинёшенек.  Жажда на колени его опрокинула.  Жжёт нещадно, словно угольев из печи ему в нутро насыпали.  Катается упырь по полу, воет, аки зверь лесной, да токмо ни один звук с уст его не слетает.  Не иначе чертей проклятых проделки.  


     Потерял он счёт времени: день ли прошёл али неделя муки нескончаемой.   Вдруг, точно глоток морозного воздуха остудил тело горящее, дышать легче стало. Смотрит Лесьяр - одно звено цепи истаяло на глазах.  Что за диво?  Отколь ему помощь пришла да надолго ли?  Покуда думы думал, вернулась жажда, но вместе с ней надежда на избавление.  Раз за разом таяли звенья чертовой цепи, и понял Лесьяр, что их губило.  Это Светозара молилась за него каждый день, как обещала.  И пусть длинной цепью прикован он, но покамест жива Светозара, будет теплиться в нём искра надежды.  В ней одной, в преданности и крепости веры её было теперича его спасение.

Похожие статьи:

Рассказы → Возвращение Непутёвого

Рассказы → Контора

Рассказы → Бездна Возрожденная

Рассказы → Истопник

Рассказы → Омут