Непутёвый (глава 1)

Ангел проснулся рано – по своему обыкновению. Позволив себе чуток понежиться под одеялом, сладко потянулся, вздохнул... но вместо того, чтобы встать, лёг на другой бок и, повертевшись пару раз для проформы, снова устроился в тёплом кубельце, в уютной позе – и тут как раз полыхнуло в мозгу, с внезапной резкостью, ясней и чётче некуда: «Какой же ты ду-урень!..»

Сегодня опять надо было идти к Марье. Он обещал – и, как всегда, горазд был проспать.

Мешамер, содрогнувшись, почувствовав резко и сразу, какой он лентяй, разгильдяй и грешник бессовестный, с охами и вздохами всё же сел. Выпрямился. Одеяло швырнул в сторону. Спустил ноги на холодный пол.

«Боже, такое забыть... Кто ему – и ей – поможет, если не я?»

Ивашкина сестра болела, причём давно. Эта затяжная хворь никакой разумной причиной не объяснялась, однако ж несчастная никак не могла из неё выбраться. Слабость, мучительный кашель (бедная просто-таки задыхалась, харкая кровью)... Его желание списать это на запущенную простуду Марьюшка не принимала всерьёз. «Не-е-е», – важно изрекала она, потрясая бледным, исхудавшим от долгого отсутствия еды, длинным и всё ж таки по-прежнему настырным пальцем. – «Это... знаешь ли, не какая-нибудь тебе простая болячка! Это...», – но тут она умолкала, всем своим видом показывая: не найдётся в округе знатока, с кем можно было бы всерьёз обсудить, «а ты, парень, молод ещё и не уразумеешь как следует». Но он болящую любил, и прощал ей даже такое зазнайство.

Ангел встал; сделал пару шагов, и, чувствуя, как расходится кровь по телу, мрачно усмехнулся: всё-таки приятно снова прийти в себя... хоть подчас это и бывает муторно.

С такими мыслями наш герой отправился умываться и, поплескав в опухшее заспанное лицо холодной водой, снова уверился, что он – у себя дома, а не Бог знает где. На печи ждала не подогретая со вчера болтунья («лакомства особого в ней нет, но вполне сгодится, чтоб поутру спешно брюхо набить. Тем паче, мы ж не во дворце – нечего себя разносолами тешить»).

За окном -- хмурый, серый пейзаж, громадные, выбеленные постоянными дождями стволы осин... В раю была непогода. То ли дело на земле, где сейчас царит жаркое лето!

Под ступнями ангела, более-менее согретыми от лежанья в постели – пошёрхлые половицы; «пыльно тут до крайности», -- рассудил он про себя, -- «придётся снова выметать чёртову грязь». Впрочем, на самом деле это его не слишком-то беспокоило. Чем-то себя занять до ухода, как ни крути, надо; поэтому (без удовольствия и без особого раздражения) наш герой взялся убирать.

«Ну что ж», – подумал он, в последний раз пройдясь по полу шваброй. – «Теперь можно и к Марьюшке в гости».

Постояв босиком на влажных половицах и порадовавшись осознанию выполненного долга, он вновь ухмыльнулся и шагнул к двери ванной – собираться. И тут же вскрикнул: что-то впилось в ногу.

Это была простая щепка – но острая, что твой гвоздь. С громким «уй-й» мешамер заплясал на пороге перед дверью. Схватившись за уязвлённую ступню, подпрыгивая на месте и откалывая безумнейшие каперсы, он кое-как пробрался в ванную. Там ему удалось вытащить занозу... и всё-таки настроение, пусть немного, испортилось.

«Не к добру», -- думал он. Хотя, по старой привычке, решил на дурную примету не обращать внимания.

Приготовился к дороге, надел всё самое новое: вот светлая, изящная рубашка – с ярко-голубою каймой на рукавах, цветастой вышивкой по краям... Думал ещё надеть штаны – длинные и узкие, вызывающе малиновой расцветки – но нет, пусть лучше будут шаровары. Пузырчатые, с заплатами (не где-нибудь, а прямо на коленках. Тоже так... вызывающе); в самый раз надеть их – и на прогулку, по окрестностям села. Парни, увидав такого франта, оглушительно захохочут (не с издёвкой, скорей наоборот – одобряя); девушки тоже равнодушными не останутся, – «и это приятней всего!..» Шаровары перехватывал золотистый поясок; со стороны казалось – он просто горел, искрился.

В этом пышном и ярком наряде был двойной умысел: ангел очень хотел понравиться Ивашкиной сестре, порадовать её, хворую и давно уже ничего не видевшую, кроме четырёх стен вокруг, но при этом ещё и показаться ей: мол, что ты обо мне теперь думаешь? Твой «непутёвый» друг в реальности очень даже хорош; не правда ли?.. Он вообще был таким милашкой, что самому временами тошно становилось: светлые кудри, горевшие, будто солнце, округлая, добрая и приветливая физиономия, румянец во всю щёку, изящные, умелые (к тому же – обходительные) руки... словом, всем был бы он приятен (а тем паче – полезен), если б не любил убивать время даром

Войдя в комнату к Марье, он с трудом удержался от слёз. Глупых, постыдных и... горьких. Так было каждый раз, когда он к ней приходил. Ангелу хотелось поскорей убраться из этого мерзкого, донельзя противного дома – но он искренне любил Ивана, очень жалел его сестру, а, значит, уйти никак не мог. По стенам ползла плесень; старая кровать скрипела под больной девушкой, невзирая, что та была худа, как жердь. «Вот-вот», – думал мешамер, глядя на поддон кровати, из которого густо сыпалась труха. – «Вот-вот развалится… Марье помирать прямо на голом полу». Единственное, что он был в силах сделать – помочь ей словом. Каким-нибудь простым, добрым... Словом утешения, короче.

– Не бросай нас, – почти шёпотом попросила девушка. В её глазах была тоска; она прекрасно знала, что за непослушный, капризный и беспрокий дух стал её Хранителем. Но куда больше, чем за себя, боялась она за брата.

Ангел ничего не ответил (все слова утешения напрочь вылетели из головы), лишь мягко улыбнулся и сжал ей руку. Девушка вздохнула; вообще-то она всегда была недовольна его опекой – ангел это видел – но сейчас Ивашкину сестру по-настоящему радовало, что её мешамер здесь...

Через несколько дней он узнал, что Марьи не стало.

На похоронах суетились люди; пестрели пышные камзолы (здесь были в основном сытые баре, которые, пока девушка была жива, ни разу не дали ей хотя бы сухой корки хлеба). Ивашка плакал. И, вдруг оглянувшись, увидел за спиной неожиданно серьёзного, высокого и красивого юношу в белом.

«Я тебя не брошу, парень», – беззвучно сказал ангел. Опустив ладонь на плечо мальчика (так, что видел только он), дал ему ощутить, что он теперь – под защитой. «Хоть я и непутёвый ангел, но... не позволю чему-нибудь плохому случиться!»

***

Спустя три недели после этих скорбных событий наш ангел восседал на ветке двухсотлетнего дуба и, весело болтая смуглыми ногами, смотрел, как солнечные зайчики пляшут в густой зелёной кроне. Большой колокол на звоннице давно уж пробил пол-второго; над опушкой, которая была недалеко от церкви, и наш герой всё слышал (хотя не обращал внимания) – так вот, над опушкой плыл густой медвяный дух: старуха попадья пекла сладкое. «Заявиться, что ли, в церковь», – подумал наш герой. – «И, на правах посланца небес, попросить у них немного печенья. Одно себе, два Ивану.. Хотя, конечно, лучше бы наоборот. Ивану одно, а мне два – или даже три», – тут он позволил себе лёгкую ухмылку: ведь на самом деле не был ни сквалыгой, ни обжорой. – «А если когда-никогда ненароком объемся, Господь крепко зол бывает».

По ветке полз жучок; ангел подхватил его на палец, поднял и подул. Жучок униженно сучил лапками, топорщил крылья, жужжал и зудел пышными усами-щёточками... Ангел, весьма довольный своей проказой, опять ухмыльнулся. Вскинул руку; дунул ещё раз. Жук слетел с его запястья и, подхваченный быстрым ветерком, умчался куда-то. («В неведомую даль», – подумал ангел. – «Хотел бы и я так... Чтоб незнамо, в какие края. Чтоб только ветер за спиной; чтоб никаких тебе поручений от ... Чтоб за глупыми мальчишками смотреть не приказывали», – и сам же расхохотался над собственной ленью.

Что сейчас делает Ивашка, ангел не знал. Хотя, вообще-то, числился в небесных ведомостях именно его хранителем, так что должен был. Святой Николай часто журил его за это (впрочем, как правило – ласково, по-отечески; наш герой давно приучился не обращать внимания на выговор от него. Совсем другое дело, когда злился Бог – с Его гневом никто из крылатого воинства совладать не мог и, слыша громовые раскаты над головой, все обычно удирали куда глаза глядят. Бога это изрядно веселило; Он хохотал, как безумный (да и был на деле, правду сказать, немного с причудами. Тысячи лет править Вселенной и не повредиться в уме – невозможно даже для Него).

Бегать от гневного старика по тучам было так же весело, как и спасать мир от чертей. Всерьёз наш герой не боялся: мешамеры – то есть Хранители – как раз и не были похожи на других небесных посланцев потому, что плевать хотели на вздорный, склочный нрав своего владыки. А ещё – на блажь и непотребства, что терпели от смертных. Духи искренне умилялись простому, сварливому характеру людей, и с лёгким сердцем принимали от них хулу. Наш герой и сам относился к людям легко (не сказать, чтоб уж вовсе «смотрел сквозь пальцы» – нет, он был на деле добрая душа, и чувствительностью к тому же отличался; но приколоться – и даже подчас не без ехидства – над племенем младших вполне себе любил).

«Ладно», – подумал он, – «пора бы уже, в конце концов, наведаться к моему подопечному. Глянуть, как он там, и не нужно ли чем-нибудь пособить». Спрыгнул с ветки, к удивлению белок, переговаривавшихся на соседнем суку. «Чак, чак», – занервничав, крикнула одна. – «Хрр, хрр», – гневно выдавила из себя другая...

Крылья резали воздух. Ветер развевал полотняную рубаху, играл складками пузырчатых шаровар, шевелил непослушные кудри. Прислушавшись к биению своего молодого сердца, ангел вновь засмеялся.

Под ним была земля, ярко позолоченная солнцем и пёстрая, будто миска с овощами, которым вот-вот в суп. Полная народу, гудевшая от топота ног – и босых, и в лаптях, и в тяжёлых ботинках, и – как всегда – в щёгольских сапогах... Девчонка в синем платке, возившаяся с мотыгой на грядке, не разгибала спину (но даже и так, видимая лишь сверху, она производила очень колоритное впечатление), а, заметив наконец мешамера, приветливо помахала ему (он, правда, совсем не помнил, кто она такая. Даже если встречал её когда-то раньше. Но всё равно, это было очень приятно).

Вот и село. Первый дом, второй... третий.

Во дворе было пусто, если не считать двух-трёх грязных кур, копошившихся возле помойки. Мальчика там не было. У огромной песчаной кучи, ещё не высохшей после вчерашнего проливного дождя, валялось ведёрко – набитое почти до половины. И совок (его любимая игрушка). «Значит», – подумал ангел, – «он не сам ушёл. Унесли его. Что-то стряслось... плохое. А ты, лодырь, в это время на дубу прохлаждался».

В небе клубился густо-серый дым: след, который оставляют за собою гигантские птицы, когда залетают к нам из чёртова пекла.

«Это ворон», – понял ангел. – «Верный слуга наших краснорожих и толсторогих друзей- приятелей. Да, это он!».

Больше некому было украсть мальчонку...

Он раздражённо притопнул босой ногой: надо же было так опростоволоситься! Ну что ж... «Сам виноват, сам теперь иди его искать».

Похожие статьи:

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Потухший костер

Рассказы → Портрет (Часть 2)

Рассказы → Последний полет ворона

Рассказы → Обычное дело