Облигации

Председатель сельсовета Ананьев привязал забрызганную грязью лошадь к перилам крыльца и закурил.

- Ну что там, в районе сказали? – высунулась в окно секретарь Клавдия. – Зачем вызывали-то?

Ананьев не ответил. Он докурил папиросу и бросил окурок в мокрую после дождя траву. Зайдя в сельсовет, Ананьев снял кепку и брезентовый плащ, повесил их на вбитые в бревенчатые стены гвозди. Глядя в мутное зеркало, расчесал слипшиеся волосы и уселся за свой стол.

- Давай списки всех колхозников, - потребовал он у Клавдии. – Приказали распространить облигаций займа на двадцать тысяч рублей.

- Да сколько можно этот займ распространять! – взмахнула руками секретарь сельсовета. – Только-только ведь народ за прошлый выпуск расплатился!

- Тебе-то какое дело?! – Ананьев поставил на стол свой обтёртый портфель, увидел подсохшие капли грязи и начал ногтями соскабливать их. – Надо понимать, что после войны деньги нужны, страну восстанавливать. И социализм достраивать, как говорит товарищ Сталин.

Клавдия умолкла, и, взяв желтоватый лист, принялась выписывать на него членов колхоза «Память Кирова». На следующий день, к вечеру, Ананьев собрал всех жителей деревни Позеволята в клубе, построенном в тридцатые годы. На улице крапал осенний дождик, в зале было влажно, мужики курили, о чём-то говорили негромко меж собой, бабы гомонили, посматривая на сцену, где, на покрытом красном сукне столе стоял пустой графин.

Вскоре появились Ананьев, председатель колхоза и Клавдия.

- Есть указание сверху, из района, помочь родному государству, - начал Ананьев. Он отодвинул в сторону графин и вытащил из портфеля несколько листов. – Согласно списку, у нас в колхозе шестьдесят семей. Сейчас я прочитаю, сколько каждая из них должна купить облигаций займа на восстановление Советского Союза после войны с немецко-фашистскими захватчиками.

Народ молчал. Прибитые властью, малограмотные колхозники опасались что-либо говорить, чтобы не угодить под гнев начальства. Председатель колхоза грозно посматривал на них. Присланный районом, уже четвёртый после войны. Для него главным было выполнить план по поставкам хлеба, картошки, мяса. Остальное не волновало. Да и сидя с утра с Ананьевым, он распределил себе выкупить облигаций всего на двадцать рублей. Так же как и председателю сельсовета, Клавдии, двум бригадирам и завхозу. Остальную сумму расписали на колхозников. На каждую семью пришлось от двухсот до четырёхсот рублей, в зависимости от количества народу в ней.

Молчавшие мужики и бабы подходили и расписывались в листе, напротив своей фамилии. Клавдия выдавала им облигации.

- Вот и хорошо! – Ананьев собрал подписанные бумаги в портфель. – Понимаю, что денег маловато. Поэтому рассчитываться будем в рассрочку. Сейчас всё равно начнёте продавать с огородов овощи всякие, убоину. До декабря деньги надо внести. Приносите их Клавдии в сельсовет.

Поскольку дело было сделано, и обошлось оно без криков и скандалов, он не стал выкрикивать лозунги про империалистов, грозящих войной, которым надо срочно давать отпор.

При сверке выяснилось, что не хватает семи подписей. С утра Ананьев пошёл по домам тех, кто вчера не явился на собрание.

Сергей Борисов болел. Три фронтовых ранения тревожили тело. Сразу после войны, вернувшись в колхоз, Борисов впрягся в тяжёлую крестьянскую работу. Отдыхать было совсем некогда, чтобы подлечиться основательно. К тому же, к четырём детишкам, нажитым им ещё до мобилизации, прибавились ещё двое. Всех надо кормить, да и работать в колхозе. Вот раны и дёргали. Вчера Борисов не пошёл в клуб, так как уже очень поздно вернулся из районной больницы. Там ему сказали, что надо срочно лечиться, и для этого ехать в областной город Молотов.

С утра фронтовик собрался, взял с собой тридцатку денег, хлеба и два варёных яйца. Новость от соседа про новую подпись на облигации он выслушал равнодушно. Трещала голова от контузии, полученной под Инстербургом. В животе ныло и пекло, порванные осколком кишки что-то сильно забунтовали этой осенью.

Пароход «Башреспублика» отходил от местной пристани в одиннадцать утра. Сложив припасы в армейский вещмешок, а тридцатку запрятав во внутренний карман пиджака, Борисов попрощался с семьёй, поцеловал жену Нюрку и детишек и двинулся на причал. Но в дверях избы он столкнулся с Ананьевым.

Тот, сипло дыша перегаром после вчерашней пьянки с председателем колхоза, перегородил ему путь.

- Куда это ты собрался? – голова представителя власти болела при каждом резком движении. – Вот подпишись, и иди.

- Что это? – сморщился Борисов.

- С тебя триста шестьдесят рублей на облигации внутреннего займа, - Ананьев вытащил из своего обтёртого портфеля картонную папку с тесёмками. – Давай подписывай, получай. И деньги чтоб до декабря внёс! Сам понимаешь, государственное дело!

- Откуда деньги-то взять! – прохрипел Борисов, и его согнуло от боли в животе. – Последнюю тридцатку вот взял, в город ехать!

- Ты не ори тут! – Ананьев посмотрел на него хмуро. – Продашь картошку, молоко у вас есть. Расплатишься. Что я, для себя что ли, стараюсь?!

- Давай сюда свою бумажку, - Борисов распрямился, держась за стенку. От неловкого движения на пол упали висевшие на гвозде лопотины. – И сдохнуть фронтовику не дают!

Нюрка и дети молчали, напряжённо глядя на страдающего отца и надменного председателя сельсовета.

- Почти три месяца у тебя есть, - Ананьев, получив роспись Борисова, лицом не подобрел. – Все сейчас в таком положении. Надо понимать, страну восстанавливаем.

Когда похмельный председатель ушёл, отец криво улыбнулся: «Ничего, справимся. Нюрка, приглядывай за детьми. Поехал я».

Через два дня в правление колхоза пришла телефонограмма с извещением о смерти Сергея Борисова. До больницы он не доехал. Умер ещё на пароходе. Жена Нюрка принялась хлопотать о похоронах. Кое-как собрав денег, привезла мёртвого мужа в родные Позеволята, где и захоронили рядового пехоты в последнем окопе – сырой глинистой яме на местном кладбище.

Нюрке пришлось тяжело. В колхозе надо работать, дома шестеро детей, четверо, ладно, в школу ходят, а двое-то совсем маленькие. Ладно, выручала корова-кормилица. Всё-таки своё молоко, иногда и сметаной детей можно побаловать.

В конце ноября к Борисовым пришёл Ананьев.

- Где деньги за облигации? – он хмуро осмотрел сумрачную избу, где пахло сажей. – Или, может, имущество станем описывать?

- Так описывайте, - Нюрка села на лавку. Всех вещей были старенькие лопотины, чугунки, да потрескавшееся от старости зеркало. Кровать Нюрке пришлось продать, спала она на печке, маленькие дети с ней, а кто постарше – на полатях.

- Понятно, - Ананьев вышел.

Явился председатель сельского совета на следующий день рано утром. Вместе с колхозным бригадиром и завхозом.

Сразу прошли в стайку, где жевала сено корова Краля.

- Выводи, - приказал бригадиру Ананьев. Тот откинул деревянные запоры и вывел корову. Выбежавшая Нюрка ни слова не могла сказать, только зажала рот и заплакала. Высыпавшие на крылечко босые ребятишки, глядя на мать, тоже заревели.

Не обращая на них внимания, мужики закурили, и привязав к рогам Крали верёвку, увели корову.

Зимой Нюрка поехала отвозить старших дочь и сына в областной город Молотов к своей крёстной, чтобы та помогла устроиться им где-нибудь на работу. Кормить всех детей ей было не под силу. Сашку и Герку Нюрка решила весной отдать в детское военное училище, так как слыхала, что есть такое.

На обратном пути, сидя на полке в общем вагоне, она разговорилась с попутчицей, такой же колхозницей, только из другого района. Поведала Нюра и свою историю.

- Так вы правду говорите? – раздался вдруг голос с верхней полки. Женщины подняли головы. К ним спустился пожилой мужчина гимнастёрке и брюках, перешитых из армейских галифе.

- Я про корову спрашиваю, - он сел рядом с Нюркой. – По закону нельзя изымать за долги единственную корову.

Женщина кивнула.

- Вот что, - мужчина вытащил блокнотик, маленький карандашик, послюнявил его и записал фамилию Нюрки и деревню, где она жила: - Я корреспондент областной газеты. Напишу об этом безобразии в облисполком. Пусть разбираются и корову возвращают. Устроили фашизм в советском колхозе.

Нюрка долго ждала, когда же ей вернут корову, но этого так и не произошло.

Этой же зимой Клавдия, секретарь сельсовета, вскрывая казённую почту, увидела письмо из района. В нём было указано вернуть корову, как незаконно изъятую у семьи Борисовых. Клавдия показала письмо Ананьеву. Тот внимательно прочёл его. О том, чтобы как-то отчитаться перед районными властями за возвращение коровы, в письме ничего сказано не было.

- Написали, чтоб отвязаться, - Ананьев ещё раз пробежался глазами по машинописным строчкам. – Если бы на самом деле хотели, то бы и позвонили, или на совещании выдернули бы.

Он порвал письмо и сунул обрывки в топившуюся печку.

- Что-то ещё прислали из района? - Ананьев подошёл к вешалке, и поднял, рассматривая и любуясь, рукав нового, на меху, кожаного пальто. Его он купил на премию, выданную за успешное распространение двух выпусков займа в этом году.

- Да ничего особенного, - ответила Клавдия.

Идя вечером домой, она встретила Нюрку. Та тащила на санках несколько чурок на дрова. Увидев Клавдию, она поздоровалась и вопросительно глянула той в глаза. Секретарь сельсовета кивнула, потом отвернулась и быстро ушла.

Злая февральская метель заметала Позеволята сухим мелким снегом. В тёмной избе Борисовых топилась печка, где в чугунке варились несколько картошек и репа, ужин на всю семью.