ОДНАЖДЫ НА ЭСПАНЬОЛЕ
Из дневника Хуана де Каренси
Часть третья
Это легендарное событие произошло в 1654 году. Наша флотилия под командованием дона Габриэля отправилась покорять пиратский остров.
Мне тогда исполнилось двадцать семь лет. Свой день рождения я встретил под стенами Бас-Тера – столицы пиратской империи.
Не стану писать о тяготах нашего похода. Мы потеряли в этой битве две трети нашей армии. Но проклятый скальный форт сдался. Наши солдаты были так измотаны кровопролитными сражениями, что буквально валились с ног от усталости. Наш доблестный генерал говорил, что если бы осада продлилась хотя бы еще один день, он увел бы войска с Тортуги. Упрямый французский губернатор Фонтене вытребовал почетную сдачу. Никто и не подумал возражать.
Гарнизон Бас-Тера вышел из крепости с развевающимися знаменами и с мушкетами на плечах. Мы поразились, насколько мало осталось защитников форта. Два десятка, не больше. Они маршировали мимо нас, чумазые от копоти, как черти, но с гордым взглядом победителей. Среди этих оборванных и раненых героев я увидел Анри де Бланше. Он заметил меня в шеренге офицеров и слегка наклонил голову в приветствии. На его губах мелькнула улыбка. Мы отсалютовали отважным французам и даже предоставили им судно, чтобы они навсегда могли покинуть Тортугу. На бастионе Бас-Тера взвился гордый испанский стяг.
А на обратном пути случилось то, что я так долго ждал. Ждал и скрипел зубами от злости. Мы встретили корабль Рока Бразильца. Он спешил на Тортугу, не подозревая что остров, так похожий на огромную черепаху больше не принадлежит французской короне.
К нашему удивлению, пират и не подумал спасаться бегством. Как потом выяснилось, он и не мог этого сделать, ибо днище его корабля сильно поросло ракушками. Бразильцу ничего не оставалось, как принять неравный бой. Дрался он отчаянно. Я даже думаю, что если бы пират успел совершить кренгование, он причинил бы нам еще более значительный ущерб. Лишенная маневренности двадцати пушечная флибустьерская бригантина чуть не отправила на одно один из наших кораблей и еще у двух напрочь снесла весь такелаж. Но чудес не бывает. Мы взяли мерзавца на абордаж. Еще до того, как наши корабли с глухим стуком столкнулись бортами, я, совершив немыслимый прыжок, очутился на вражеской палубе, вооруженный сразу двумя шпагами. Мне было плевать, что мои солдаты замешкались, и я сейчас противостою почти тремстам головорезам. Ненависть к убийце моего отца заставила меня забыть об осторожности. Я превратился в беспощадную машину для убийства. Я колол, рубил, уворачивался от нацеленных на меня ударов и снова колол и рубил. Когда мои солдаты посыпались на пиратский корабль, у моих ног уже громоздилась изрядная куча мертвых тел. Пираты видимо не ожидали от меня такой бешеной ярости, но вскоре пришли в себя и бой вспыхнул с новой силой. В этот момент я боялся одного: Бразильца убьет кто-нибудь другой.
– Бразилец мой! – Заорал я что есть мочи. Но из-за грохота выстрелов и лязга стали, меня навряд ли кто-нибудь услышал.
В такой кровавой сече мне еще не приходилось участвовать. Мои сапоги скользили на человеческих внутренностях, пот застилал глаза, камзол был изорван в клочья, а мой клинок, мой толедский клинок, спасавший меня от вражеских шпаг, рапир, абордажных сабель и даже алебард, сломался…
Но слава небесам! Я увидел Бразильца! Прикончив пару негодяев, отделяющих меня от вожака пиратов, я вступил с ним в схватку. Увернулся от окровавленной абордажной сабли и вонзил обломок клинка ему в плечо. Бразилец взвыл и выронил саблю, а я нанес ему удар в лицо рукояткой шпаги.
Он извивался у моих ног, рычал и хрипел. В припадке бешеной злобы, пытался прокусить мои сапоги. А я осатанел от ярости. Я избивал негодяя ногами с мрачным удовлетворением замечая, как ослабевает его сопротивление. Несомненно, я забил бы его на смерть, если бы мне не помешали. На мне повисли наши офицеры. Кто-то увещевал меня:
— Успокойтесь, дон Хуан! Пираты сдались!
Я обвел мутным взглядом палубу. Оставшиеся в живых флибустьеры смотрели на меня с ужасом, а у моих ног, в луже крови, валялся легендарный Рок Бразилец.
Словно в тумане до меня доносились голоса:
— Негодяй получил сполна. Этого голландского ублюдка хочет видеть сам король.
Я с трудом нагнулся, подобрал свой сломанный клинок и побрел прочь.
Позже Бразильца действительно отправили к нашему монарху, который очень желал взглянуть на самого знаменитого пирата Тортуги и Ямайки. Вот только доподлинно известно, что до Испании пират не добрался. Ходили разные слухи. Кто-то говорил, что Бразилец удрал, другие уверяли, что он предпочел покончить жизнь самоубийством, прыгнув в море, но мне, кажется, более правдоподобной версия сержанта береговой охраны, что гордый испанский капитан, перевозивший пирата, не выдержал постоянных насмешек Бразильца и попросту приказал вздернуть его на рее, вопреки приказу короля. Как бы там ни было, больше о проклятом пирате я не слышал. Его имя исчезло с просторов карибского бассейна.
Забегая вперед скажу: Пройдет каких-то десять – пятнадцать лет и из мрачных углов преисподней, вылезут такие монстры, что перед их кровавыми деяниями, померкнут все преступления Рока Бразильца. Но меня к этому времени уже не будет на Эспаньоле.
* * * * *
После пленения Рока Бразильца я чувствовал какую-то опустошенность. Я устал от постоянных сражений и убийств. Мне вдруг нестерпимо захотелось покоя. Во сне мне снилась Фландрия. Я задыхался от пряных запахов тропиков и проклинал удушливую жару и москитов. Кроме того, новый губернатор острова, дон Бернардино де Менесеса Бракамонте-и-Сапату, граф Пеньяльба, не слишком благоволил мне. После разговоров с ним, я страшно злился, а порой, мне хотелось убить его. Этот напыщенный вельможа приказал удалить испанский гарнизон с Тортуги, разрушить все фортификации и затопить в двух проливах острова несколько старых судов, наполненных камнями. Этот осел полагал, что таким образом он сможет запереть вход в гавань Тортуги. Я спорил с ним до хрипоты, но лишь добился того, что меня перестали пускать на военные советы. И я, возможно, свихнулся бы от черной меланхолии, но меня спасла донья Азусена. Эта милая девушка согласилась выйти за меня замуж. Через год она подарила мне сына. Тогда я твердо решил покинуть Эспаньолу. Напрасно дон Карлос уверял меня, что во Фландрии я не обрету желаемого покоя, ибо алчные французский и испанский монархи, никак не могут поделить между собой эту чудесную страну. На улицах постоянно вспыхивают дуэли между французами и испанцами, льется кровь и звучат выстрелы. Но я был непреклонен. Единственное, что останавливало меня, это моя бедность. За столько лет пребывания в самой богатой кастильской колонии, я не слишком разбогател. А отправляться во Фландрию с худым кошельком мне казалось неразумным.
Мне помог случай.
Однажды мой друг дон Карлос Диего де Васкес предложил мне поохотиться на черных пантер.
— Спасибо, дон Карлос, — ответил я. – Но я не охочусь на беглых негров.
— Что вы, дон Хуан! Я говорю о настоящей черной кошке! Её выследили мои слуги!
— Полноте! Со времен Кристобаля Колона, на острове не осталось ни одной черной пантеры. Их всех истребили вместе с индейцами.
— И, тем не менее, мои слуги видели её! Так что берите свой лучший мушкет и в путь! Уверен, донья Азусена будет счастлива получить шкуру этого прекрасного зверя!
Мой друг оказался прав. Настоящая черная пантера. Грациозная кошка возлежала на стволе поваленного дерева и самозабвенно вылизывала широкую, как лопата лапищу, покрытую густой лоснящейся смоляной шерстью.
Мы подкрадывались к ней с нескольких сторон. И хотя, я никогда не был заядлым охотником, меня охватил азарт. Мне хотелось непременно самому пристрелить этого редкого хищника.
Пантера почуяла нас. Черная тень скользнула с дерева, прижалась к земле. Из высокой травы выглядывал лишь кусочек ее головы. Я поднял мушкет, но расстояние было еще слишком велико. Я сделал шаг и вдруг с шумом и треском провалился в яму.
Яма оказалась глубокой. При падении я сломал руку и потерял сознание от боли.
Очнулся я от криков моего слуги Гансалеса:
— Господин, вы живы?!
— Жив. – Прошипел я и с трудом сел. Огляделся. Вокруг меня громоздились какие-то глиняные сосуды. Восемь штук. Шесть из них были заполнены каким-то едким порошком, вдохнув который я чихал и кашлял до рвоты. Зато в двух оставшихся было золото! Много золота в виде грубо выплавленных украшений. Без всякого сомнения, это был тайник еще со времен индейцев. Так я стал богачом.
Ничто больше не препятствовало мне покинуть Эспаньолу. Через два месяца, когда моя рука зажила, я устроил прощальный ужин друзьям и отплыл в Европу. Я стоял на борту корабля и смотрел, как остров, на котором я прожил больше тринадцати лет, исчезает в туманной дымке. Остров, который я защищал для испанской короны, не жалея собственной жизни, остров, на котором я встретил свою любовь. Остров, на котором родился мой сын. Остров, на котором, возможно, я был счастлив, несмотря на то, что он стал могилой моего отца.
В дороге меня догнало известие, что к Эспаньоле приближается огромный английский флот с намерением покончить с господством испанцев в Западных Индиях. Я потребовал от капитана немедленного возвращения. Но моя жена, презрев свое благородное происхождение, на коленях молила меня отказаться от этого безумного поступка. Донья Азусена, рыдая кричала мне, что я не вправе приносить в жертву своей воинской гордыне ее жизнь и жизнь нашего малыша. С тяжелым сердцем я смирился. Наш корабль покидал Новый Свет, где вновь разгорался пожар войны. Я застал рассвет Эспаньолы и очень рад, что не увидел ее закат…
* * * * *
Прошло много лет. Я стал важным и степенным. На Эспаньоле я пролил столько своей и чужой крови, что это окончательно отвратило меня от желания вновь ее проливать. Даже на улицу я выходил без шпаги. Я утратил интерес к фехтованию, но мной овладела новая страсть: писательство. С почти юношеским задором я вновь переживал давние приключения и писал, писал. Я издал книгу о своих карибских похождениях и она стала очень популярной не только в Брюсселе, но и в Испании. Даже его величество, король настоятельно приглашал меня покинуть неспокойную Фландрию и поселится в Мадриде, обещая назначить мне солидную пенсию в награду за мои воинские заслуги. Но я твердо решил, что буду жить и умирать во Фландрии. Над моим письменным столом висит сломанный толедский клинок, мой верный друг и соратник, который никогда не предавал меня в годы лихих сражений. Иногда я разговариваю с ним, и мне кажется, что он отвечает мне.
Мне не о чем жалеть, моя жизнь была насыщенной и бурной, у меня прекрасная жена и пятеро детей. Красавица дочка и четверо мальчишек. А самый младший, Педро, вылитый я в молодости. Он единственный, кто питает неуёмную страсть к фехтованию. Как и я, он в четыре года взял в руки шпагу. Сейчас ему восемь и наблюдая за его успехами, я не удивлюсь, если его станут величать первым клинком Брюсселя.
Однажды, когда я по обыкновению, предавался воспоминаниям, ко мне подошла моя уважаемая супруга и строгим голосом сказала:
– Ах, дон Хуан, вы, несомненно, по прежнему в мыслях на дорогой вашему сердцу Эспаньоле. Гоняетесь за буканьерами и охотитесь на черных пантер. Но прошу вас, ненадолго спустится на нашу грешную землю и обратить внимание на вашего младшего сына. Мне кажется, что с Педро происходит неладное.
Сына я застал в слезах. На мой вопрошающий взгляд, он ответил ревом и, грозя кому-то кулачком закричал:
– Я убью эту старую французскую крысу!
– Дон Педро! Извольте утереть слезы, неподобающие вашему благородному происхождению и объяснить мне, что произошло!
А произошло следующее. Некто, Роже Мантильяк, основатель новой фехтовальной школы, прилюдно выдрал за уши моего отпрыска за использование в поединках недозволенных приемов. Мне стало смешно. История повторяется. Этот Мантильяк, по слухам, был непревзойденным мастером клинка, сочетающий в своих уроках все лучшие достижения европейских школ. Именно поэтому я и отдал ему Педро в ученики. Но драть за уши благородного дона, это, пожалуй, перебор. Придется навестить этого господина.
На следующее утро я отправился в фехтовальную школу.
Звон клинков, витающее в воздухе возбуждение, радостные детские крики, непередаваемый дух борьбы. И в центре этого буйства восторга высокий худой старик.
Он что-то выговаривал одному из учеников, стоя ко мне спиной.
– Месье де Мантильяк? – строгим голосом обратился я к нему и вдруг оцепенел. Потому что старик обернулся. На меня смотрели насмешливые голубые глаза. Глаза Анри де Бланше!
Я не смог сдержать вопль радости.
– Анри! Это вы?!
Худой старик поклонился.
– Здравствуйте, дон Хуан.
А в следующий миг мы бросились друг другу в объятия. Мы, давние соперники и враги, смеялись, как дети, беззлобно пихались и не могли успокоиться. Когда первый восторг прошел, я воскликнул:
– Анри, но почему Мантильяк?
– Эх, дон Хуан, мое имя слишком известно в карибском бассейне. А Фландрия пока еще испанская. Мне очень не хотелось быть вздернутым за мое флибустьерское прошлое.
– Если бы я знал, дорогой Анри, что мэтр Мантильяк это вы!
– А я напротив, хорошо знал, чьего сына оттрепал за уши. Я здесь уже два года. Сколько раз мне хотелось навестить вас, но я не знал, как вы отреагируете на мое появление, ведь, положа руку на сердце, я причинил испанской короне не малый вред.
– Как вам не стыдно, Бланше! Неужели вы так плохо думали обо мне?
– Люди меняются, дорогой дон Хуан. Но теперь я вижу, что вы все тот же благородный мальчишка, для которого чувство благодарности превыше кастильских амбиций.
Так, в возрасте пятидесяти семи лет я обрел своего самого верного друга. Никакие монаршие баталии не могли помешать нашей дружбе. Нас тянуло друг другу, как магнитом. Мы встречались каждый день и предавались воспоминаниям. Я читал Анри свои записи, он внимательно слушал и иногда вносил существенные поправки. Однажды он огорошил меня известием, что Рок Бразилец действительно сбежал тогда с испанского корабля.
– Как?! – Воскликнул я. – Вы хотите сказать, что этот негодяй жив?!
– Нет. Уже нет. В 1681 году ваши соотечественники захватили его в заливе Кампече. Насколько мне известно, инквизиция изрядно поработала над ним, чтобы выбить у него признания о закопанных сокровищах. Рок любил зарывать клады на разных островах. Похоже, большинство из них достались испанской короне. Ваши земляки неимоверно жадны.
– Как буд-то французы щедры!
После этих словесных баталий мы всегда смеялись.
Любимая фраза шевалье была: «Дон Хуан, вы единственный испанец, которого я люблю, как брата!»
До сих пор я слышу его озорной молодой голос.
Дай Бог каждому человеку такого друга. Такого, каким был Анри де Бланше.
* * * * *
18 век. Ничего не изменилось. Все та же политическая нестабильность. Испанские Нидерланды превратились в арену соперничества французских Бурбонов и австрийских Габсбургов. Людовик XIV не оставляет попыток подмять под себя Фландрию. Французы захватили Турне, Дуэ, Лилль, Кассель. Под моими окнами грохочут их пушки. А я сижу за письменным столом и вспоминаю слова Анри: « Верьте мне, дон Хуан, никогда эта страна не будет принадлежать ни испанской, ни французской короне. Это голландская земля. И пусть же они владеют ею по праву!»
Восемь лет минуло со дня кончины моего друга. Его буканьерский мушкет висит у меня над головой, рядом со сломанным толедским клинком.
На улице слышна пальба. Шальная пуля впивается в стену рядом с моей головой. Я улыбаюсь. Я слишком стар, чтобы чего-то бояться. Все что у меня осталось это мои воспоминания. Я закрываю глаза. Реальность расплывается. Я полной грудью вдыхаю пряный аромат тропиков. Над моей головой колышутся пальмы. Я стою на опушке. А с другой ее стороны из леса выходит шевалье Анри де Бланше. Молодой и веселый. Он приветливо машет мне рукой.
– Здравствуй, Анри!
Сентябрь 2012 года
Россия — Доминикана
Похожие статьи:
Рассказы → Добыча
Рассказы → Добыча 2 часть первая
Рассказы → Бруно Сикерз и воздушный корабль
Рассказы → Добыча 2 Часть вторая
Рассказы → Однажды на Эспаньоле. Часть 2.
