Уважаемый читатель. Данный рассказ не претендует на соответствие историческим фактам. Его целью не является описание одного из самых трагичных эпизодов английской экспансии. Это история любви и самопожертвования.
Осень приходит в Манчестер задолго до наступления сентября. Торжество воцарения холодной красавицы, природа готовит загодя, целую неделю, подбирая декорации к грандиозному действу. Низкие тучи с каждым днём наливаются свинцовой тяжестью, доставая своими вздувшимися подбрюшьями почти до самого шпиля кафедрального собора. Первым аккордом, знаменующим начало представления, выступает низкий, вибрирующий звук, который доносится со стороны речки. Это резкий порыв ветра, вздувая мелкие буруны, несётся над водами Эруэла. Он сгибает в дугу деревья, растущие вдоль улицы, ведущей к высоким стенам замка. Встретив на своём пути эту непреодолимую преграду, бурный воздушный поток разбивается на два рукава, как бы обнимая оплот властителей. Обойдя замок он, подобно растревоженному зверю, беснуется в узких улочках, где проживает простой рабочий люд.
В маленьком домике, стиснутом с боков такими же ветхими неказистыми постройками, прямо посреди единственной комнаты, стоят, обнявшись двое. Ветер, врывающийся в полуоткрытую дверь, перебирает каштановые локоны, водопадом спадающие на плечи женщины, трепет черный бант на треуголке у мужчины, будто стараясь привлечь их внимание. Однако эти две фигуры не обращают внимания на осеннего проказника.
А тем временем незримый художник добавляет к осеннему полотну новые краски. В комнате резко воцаряется полумрак. Ветер стихает, но тишина длится всего несколько секунд, переходя в оглушительный шум первого осеннего дождя. Холодные струи тянут к земле свои длинные щупальца, которые, коснувшись булыжной мостовой, разбиваются на миллионы капель, мгновенно переполняя придорожные канавы. Бурный поток устремляется вниз он улочке, неся свои воды к реке. Этот первый осенний дождь - главный признак ушедшего лета. Он не похож на веселые летние грозы, которые с юношеским задором бьют в барабаны грома и сверкают ослепительным блеском молний. Этот дождь подобен умудренному опытом старику, которому чужды сиюминутные порывы. Он пришел сюда не гостем. Он пришел как хозяин.
Мужчина нежно гладит прекрасные волосы своей подруги и шепчет ей на ухо слова успокоения. Но все усилия напрасны. Она не желает отпускать его, вцепляясь побелевшими пальцами в грубое сукно красного армейского сюртука. Ее тихий плач переходит в надрывное рыдание.
– Бриар, – шепчет она, – Я не выдержу разлуки!
Мужчина поджимает губы. Осень, которую он так любил в детстве, второй год отбирает у него частицу души. Он всем сердцем желает остаться рядом со своей Лорой, но знает, что не может этого сделать. Решительно отстранив от себя несчастную женщину, мужчина быстрыми шагами выходит на улицу. Скрипит и хлопает на ветру дверь. Дождь встречает его торжествующим ревом. Здесь, на улице, шум падающих струй просто оглушает. Мужчине слышатся в нем далекие голоса, позвякивание колокольчиков и заливистый смех. Промокший насквозь, он замирает, вслушиваясь. Эти странные звуки постепенно заглушают шум небесной воды. Все громче и громче...
***
Бриар открыл глаза, и некоторое время ошалело глядел перед собой, находясь еще в плену сна, но, уже осознавая, что проснулся. Он встал с широкой лавки, где отсыпался после ночного дозора и неспешно подошел к окну. Жара, к которой он так и не смог привыкнуть за эти девять месяцев, прогнала последние остатки сна. Гул голосов и звяканье колокольчика, разбудившие его, раздавались со стороны дороги, кусочек которой был виден через створки распахнутых ворот. Ворота эти были единственным входом в Форт-Уильям – один из символов власти английской короны в Бенгалии. С того места, где стоял Бриар, были видны лишь краешек Юго-восточного Бастиона и часть стены с упомянутыми воротами. Там, за этой стеной, бурлила абсолютно чуждая для коренного европейца Калькутта. Как раз в этот момент по дороге, поднимая клубы пыли, шествовала целая вереница украшенных золотистыми попонами слонов, в сопровождении весело переговаривающихся погонщиков. Колокольчики, подвешенные на эти попоны, издавали тот самый мелодичный звон. Бриар знал, чьих слонов вели погонщики. У губернатора Дрейка гостил один из самых жестоких навабов Ост-Индии – Сирадж уд-Даула. Поговаривали, что на руках у него больше крови, чем у его, прославившегося непрерывными войнами, деда - Аливарди-хана. Бриар стоял в карауле у дворца губернатора, когда оттуда, в сопровождении свиты, быстрой походкой вышел Сирадж. Глаза его метали молнии. На долю секунды он встретился взглядом с солдатом, и тот невольно содрогнулся. Это был взгляд тигра, алчущего крови. В нём читался смертный приговор проклятым сагибам.
Спустя несколько минут показались губернатор и капитан Минчин – командир гарнизона. Лица у обоих растерянные.
– Он приказал срыть укрепления, – запинаясь, проговорил Дрейк. – Но это же абсурд!
– Жаль, закончить не успели, – мрачно пробормотал капитан и вдруг, встрепенувшись, зычно крикнул:
– Караульные, закрыть ворота!
С этими словами Минчин повернулся и широкими шагами устремился прочь.
Бриар слышал как губернатор, семеня следом, восклицал:
– Вы полагаете это война? Но послушайте, у нас же нет шансов. Я слышал, что у бенгальца пятидесятитысячное войско, а в нашем гарнизоне на сегодняшний день всего 514 солдат…
Что ответил командир форта, Бриар уже не расслышал. Сердце сжалось от нехорошего предчувствия, словно осенний ветер дохнул в лицо холодной безнадежностью. Совсем так, как когда-то в Манчестере.
* * *
Чудес не бывает. Оплот Ост-Индской компании в Бенгалии, форт Уильям был взят войсками Сираджа уд-Даула, а британский гарнизон после нескольких дней кровопролитного, но бессмысленного сопротивления, сдался на милость победителя. Последний, выбранный солдатами командир крепости Джон Холвелл, объявил горстке израненных героев, что наваб пообещал сохранить им жизнь в случае добровольной сдачи. Верил ли словам жестокого наместника сам Холвелл, Бриар не знал. Скорее всего, у того просто не было выхода. Следующего штурма форт бы не выдержал.
И вот Бриар лежит на раскаленной горячим индийским солнцем булыжной мостовой. Самостоятельно подняться он не может – вражеская пуля попала в ногу и раздробила кость. Повязка на правой голени набухла от крови. Ранен не только он, почти все защитники крепости имеют ранения. Те, кто не может стоять – штабелями уложены на землю. Остальные согнаны в кучу, стоят, понуро опустив головы. Слова наместника о помиловании оказались ложью. Едва бенгальцы ворвались в форт, как принялись безжалостно убивать англичан. И только появление самого потомка Великих Моголов, заставило озлобленных индусов прекратить резню.
Сирадж уд-Даула рассматривает пленников с брезгливым интересом. Словно не верит, что эти чумазые, окровавленные люди в изодранных мундирах столько дней сдерживали его непобедимое войско. Наконец властитель гневно хмурится и громко выкрикивает какую-то фразу на своем языке.
Вынырнувший из свиты придворных голландский офицер переводит:
– На колени, псы!
Бриар видит, как Джон Холвелл с побледневшим лицом делает шаг к лживому навабу, но в его грудь немедленно упираются острия копий, заставляя отступить.
Наместник выкрикивает ту же фразу и голландец, как попугай повторяет:
– На колени, псы!
Наваб ждет, пристально разглядывая непокорных британцев. Потом по его губам пробегает кривая усмешка. Палец в перстнях указывает на Джона Холвелла. Он что-то говорит, затем разворачивается и уходит.
Голландец переводит для пленников:
– Кто не захотел преклонить колени – умрет стоя!
– Что это значит? – слышит Бриар чей-то шепот, – Что значит, умрет стоя?
Бриар поворачивает голову и видит лежащего рядом ополченца Томаса. У того перебиты обе ноги. Черты лица бывшего клерка заострились, под глазами пролегли черные тени. Его окровавленные губы подрагивают, он сверлит Бриара горящими глазами и повторяет:
– Что это значит, стоя? Я же не могу стоять?
Бриар вымученно улыбается и говорит приятелю вовсе не то, что тот хотел услышать:
– Спасибо тебе, что вынес меня из боя. Без тебя я не добрался бы до ворот. Тебя, я вижу, тоже зацепило. Как это случилось?
Томас смотрит на Бриара с каким-то мистическим ужасом и вдруг заходится в заливистом истерическом хохоте. А к ним уже спешат босоногие смуглокожие индусы.
* * *
К двухэтажному зданию Правительственного дома Бриара тащили, заломив назад руки. Рана болела нестерпимо, а голова кружилась от потери крови. Солдат стонал от боли, что, впрочем, не слишком волновало его конвоиров. На счастье Бриара, его не избивали с варварской жестокостью, как избили не раненных пленников, отдавшихся на милость бенгальцев. Опьяненные победой индийцы не тронули их, посчитав, что лежащие плашмя и истекающие кровью солдаты гарнизона и так получили свое. Наваб с удовольствием наблюдал за экзекуцией, а его слуги приводили на плац новых и новых пленников. Все пространство перед Правительственным домом было затоплено войсками властителя Бенгалии; свободным оставался лишь небольшой пятачок лобного места, где пленных нещадно секли плетьми, а затем препровождали в Правительственный дом.
Бриар был в числе первых, кто оказался в тесной комнатушке с двумя маленькими оконцами. Это подвальное помещение использовалось как склад. Содержимое комнаты бесформенной кучей лежало в коридоре, через который пленника проволокли до лестницы, ведущей к единственной двери - входу в склад.
Когда почти потерявшего сознание Бриара втолкнули в узилище, он упал на руки соратников, подхвативших несчастного. В комнате находился уже добрый десяток человек, но с каждой минутой количество пленников прибывало. Спустя час после пленения, это количество увеличилось настолько, что охрана пинками подняла лежащих раненных, освобождая место. Вскоре стало ясно, что наваб, в своей жестокой изобретательности, решил вместить в крошечную комнату всех выживших британцев. Трудно сказать, какую цель преследовал Сирадж. Вероятней всего, он решил видоизменить одну из своих любимых пыток. Наследник Аливарди-хана, так же как его дед, обожал заворачивать врагов в сырую шкуру, крепко перевязывать эту шкуру веревками, и выставлять приговоренных к смерти на жаркое индийское солнце. Высохшая шкура сжимала свою добычу намертво, причиняя страшные мучения. Несчастные умирали по нескольку дней, услаждая слух Сираджа дикими криками.
Нечто подобное происходило и с пленными. Их со всех сторон все теснее и теснее сжимали тела товарищей. Тяжело раненные солдаты теряли сознание, но не имели возможности упасть на пол. В грудь Бриара уперся острый локоть высокорослого и худого как жердь мушкетера. Он был с ним не знаком, вероятно, он прибыл в Форт-Уильям с последней волной рекрутов. Мушкетер выглядел совсем молоденьким, почти мальчишкой. Струйка крови из раны на голове юноши стекала по его лицу, красной капелью срывалась с подбородка и растекалась темным пятном на рубашке. В его мутных от контузии глазах Бриар увидел отблеск такой смертельной муки, что поневоле вздрогнул. Неужели и у него такой испуганный и загнанный вид? Да, скорей всего так и есть. Все они теперь подобны крысам, попавшим в ловушку.
Жара тем временем становилась все невыносимей. Воздух казался густым словно патока и его приходилось буквально проталкивать в легкие. Хриплое дыхание Бриара сливалось с дыханием других пленников. Повсюду слышались стоны и проклятия. Весь этот шум в затуманенном сознании несчастного солдата неожиданно трансформировался в монотонный гул. Он осознал, что слышит звуки из далекого прошлого, звуки, которые он мечтал выцарапать из своей памяти навсегда...
***
Осенний ливень уже вошел в полную силу. Его оглушительный грохот заглушает тихий, едва слышный стон, доносящийся со стороны маленькой кроватки. Бриар и Лора, ненадолго забывшиеся беспокойным сном, в который раз вскакивают со стульев и бросаются к ребенку. Каштановые волосы малышки Лиззи, такие же прекрасные как у матери, в беспорядке рассыпались по подушке, нежным облачком обрамляя бледное, худое личико девочки. Васильковые глаза смотрят на родителей с надеждой. В них нет укора, ведь Лиззи верит, что папа и мама спасут ее. Перед мысленным взором Бриара обрывками проносятся картины последних нескольких лет.
Он видит жестокий взгляд лендлорда, изгоняющего их с надела, который кормил их много лет. Бриар валяется у него в ногах, вымаливая отсрочку, ведь они с Лорой даже не успели собрать урожай, но лендлорд непреклонен.
Потом Бриар вспоминает, как они с Лорой, истощенные до крайности, выпрашивают подаяние на паперти собора в Манчестере. Маленькая Лиззи заливисто смеется на руках у Лоры и тянет ручки к ее каштановым локонам. Мать и отец, улыбаются, глядя на ее проказы. Мимо них непрерывной вереницей двигаются прихожане, с удивлением всматриваясь в трех счастливых нищих.
Следующий обрывок черный и мрачный. Работный дом часто разлучает их. Мужчины тут живут отдельно от женщин, и Бриар видится с женой и дочкой всего по нескольку часов, под неусыпными взглядами надзирателей. В такие минуты малышка бросается на шею отцу, обвивает ее худенькими ручонками, лопочет что-то на ухо. Лора с нежностью смотрит на самых близких ей людей. В эти секунды три сердца бьются в такт, три души поют от счастья, наперекор всей жестокости мира.
Другой обрывок еще более мрачен. Бриар впервые встретился с Лиззи после того, как надзиратели забрали ее в детский работный дом. Семилетняя девочка, изнуренная тяжелым трудом, смотрит на отца совсем не детским взглядом. Он уже никогда не услышит ее веселый смех, лишь в редкие моменты встреч на ее губах будет играть легкая улыбка. Именно в этот день Бриар решает вылезти из кожи, но вырвать дочь и жену из паутины проклятого работного дома.
Он не успел совсем чуть-чуть. Здоровье Лиззи, подорванное работой по четырнадцать часов в сутки, изменило ей через неделю после того, как Бриар, скопивший нужную сумму, переехал с семьей в наемный дом.
Первый осенний дождь не прекращается ни на секунду. С первыми утром осени уходит от Бриара с Лорой их Лиззи. Ее легкое дыхание больше не вплетается в шум дождя. Малышка ушла совершенно бесшумно, не потревожив сон мамы и папы. Когда Бриар навсегда закрывает рукой такие не детские васильковые глаза, супруга набрасывается на него с кулаками. Он не сопротивляется, стоит неподвижно под градом ударов, и слушает гул осеннего дождя.
***
Бриара выдергивает из забытья резкий удар. Он широко открывает глаза и вздрагивает, видя перед собой перекошенное лицо мушкетера. Бедняга бьется в агонии, его рот раскрыт в беззвучном предсмертном крике, а руки конвульсивно дергаются, нанося несильные удары по измученному телу Бриара. Эта последняя пляска смерти длится всего с минуту. Мушкетер изгибается в последней судороге. Его мёртвое тело, не в силах упасть, стоит вертикально, сжатое между телами товарищей. Бриар вновь погружается в спасительную темноту. Здесь нет ничего, кроме двух голосов. Они что-то говорят, но он не может никак разобрать слов. Но вот, в какой-то миг, его озаряет догадка. Ведь это беседуют он и его Лора! Как только Бриар понимает это, голоса сразу же становятся отчетливей. Он отстраненно слушает диалог, который так хорошо врезался в его память.
– Милый, у нас нет больше средств, чтобы оплатить аренду. Домовладелец грозится привести служащего работного дома не позже, чем послезавтра.
– Лора, я не допущу этого! Мы больше не вернемся к ним!
Бриар вновь пришел в себя. Дышать было невыносимо тяжело. Тело сковала свинцовая тяжесть. Свет, льющийся из двух маленьких оконцев, расположенных под самым потолком, почти погас, уступая место ночному мраку. В этом неярком свете Бриар рассмотрел жирную крысу, уютно примостившуюся на плече мертвого мушкетера. Наглая тварь, встав на задние лапки, с удовольствием слизывала кровь, вытекшую из раны несчастного юноши. Солдат хотел крикнуть, напугать гадину, но из пересохшего горла вырвался лишь тихий хрип. Крыса опасливо покосилась на Бриара, но даже не подумала о бегстве. Каким-то шестым чувством животное осознало, что он бессилен помешать ее мерзкой трапезе. Солдата передернуло от отвращения. Он сделал усилие, пытаясь поднять зажатую между телами руку. Этот его порыв отнял последние силы, и он вновь погрузился в пучину забытья.
***
Дождь. Осенний дождь. Серая стена из низвергающихся вниз струй.
Бриар задыхается от восторга. Вода! Сколько воды! Он высовывает шершавый сухой язык. Пить! Я хочу пить!
Подставляет разгоряченную голову под холодный каскад живительной влаги, но на неё не падает ни капли. Вода, словно подчиняясь чужой злой воле, обходит его стороной, грохочет справа и слева, стекает по плечам и спине, бурлит у ног. Вот она поднимается всё выше, от щиколоток к голеням, доходит до колен. Нагнуться и пить, черпать ладонями. Но что-то держит его с боков, не пускает утолить жажду. Бриар рычит от злости на неведомых мучителей и внезапно приходит в себя.
Душный сумрак каземата. Оказывается, он еще жив. Рядом его товарищи. Стоят, подпирая друг друга. Интересно, кто из них жив, а кто уже умер? Сколько прошло времени? День? Неделя? Час? Странно, что почти не болит нога. Или это первый признак надвигающейся смерти?
Тишина. Раньше со всех сторон раздавались стоны, а сейчас тишина. Или уже некому стонать? Он один живой? Вокруг мертвецы? Это они не дают ему упасть. Поддерживают мертвыми плечами. Гнетущее безмолвие. Почему не слышно жужжания мух. Или сейчас ночь? Мухи не летают ночью.
– Эй, есть кто живой?!
Ему кажется, что он кричит, но усохший до размера финика язык, не способен издать ни звука. От этого усилия голова наливается тяжестью, спазм перехватывает горло, из угольного мрака на него смотрят полные ужаса глаза. Глаза с застывшим криком. Сколько за последнее время он видел подобных безумных глаз? Десятки? Сотни?
Вот глаза офицерских жен. Бриар отчетливо слышит прерываемый всхлипываниями шепот:
– Дикарь уничтожил факторию под Муршидабадом! Всех мужчин изрубили, а над женщинами надругались! Их головы бенгальцы насадили на копья и украсили ими боевых слонов.
– Матерь Божья! Неужели Роберт Клайв не поможет нам?!
– Командующий за тысячу миль от Калькутты! Он не успеет!
– Боже! Мы погибли!
Широкие от ужаса зрачки гаснут, как черные свечи, без следа растворяются в сгустившемся мраке, чтобы через секунду обрушить на вымотанное изнуренное сознание узника новую порцию кричащих глаз.
Вот они, красные воспаленные. Его зовут Томас, бывший клерк, а ныне ополченец:
– Они ушли! Эти смердящие псы сбежали!
Бриар с трудом узнает собственный голос:
– Кто они? Говори толком!
– Голландские ублюдки! Они дождались ночи и дезертировали! Они бросили нас, слышишь, бросили! Перешли на сторону Сираджа! Я не зря не доверял фламандским свиньям! Нас и так мало! А эти твари!
Глаза Томаса гаснут, унося с собой затихающие проклятия.
А в сознание врываются смоляные глазищи, убитого индуса. Он обхватил штык костлявыми ладонями и смотрит на Бриара со звериной ненавистью. Потом его глаза закатываются, видны лишь белки, необычайно яркие на смуглом лице. Бриар с трудом выдергивает окровавленный штык из вражеской груди и с рычанием бросается на следующего бенгальца. Пороховой дым стелется по сухой серой земле, покрывая, словно фатой, неподвижные мертвые тела. Их сотни.
Глаза. Чужие глаза сменялись, как в калейдоскопе, отмеряя хронологию страшных дней.
– Я задыхаюсь! – бывший моряк Пибоди надрывно кашлял в черный от копоти платок. – Мы умрем не от сабель индусов! Мы сдохнем от этого смрада! Трупы разлагаются и разносят болезни! Даул специально не убирает тела! Он знает, что это смерть! Ветер в нашу сторону! Чума! Чума на наши головы! Пустите меня! Дайте выйти! Я хочу в последний раз увидеть море!
А вот хитрые глаза Роджера Дрейка. Теперь Бриар знает – они с Джорджом Минчином уже тогда все решили. Ниже по течению реки их ждал корабль. Все высшие офицеры и чиновники Ост-Индской компании тайно покинули форт. Вот почему в глазах губернатора не было страха – он знал, что спасется. Конечно, корабль не уместил бы всех желающих, но почему не взяли мирового судью Джона Зефаниана Холвелла? Почему остался лейтенант Лестер? Неужели они добровольно решились прикрывать отход беглецов? В городе и крепости оставались женщины – как хорошо, что они спаслись.
Бриар с силой сжимает веки, стараясь избавиться от кошмарных воспоминаний. Но они вновь лезут напролом, кровавые эпизоды, словно карточный пасьянс, разложенный костлявой рукой смерти. Память услужливо отбрасывает уже виденные и вновь пережитые моменты – подсовывает следующие. И снова чужие вопящие глаза. И эти глаза не прогнать, не отвести взор.
Их оставалось меньше двух сотен, а точнее 190 солдат, которых бросили их командиры. Сто девяносто, из которых половина раненых. Сто девяносто против тридцати тысяч. Они воюют второй день, отбивая атаку за атакой, ослабевшие, в изодранных мундирах, уже ни во что не верившие и с обреченностью во взглядах. Они, словно механические болваны, заведенные ключом, бросаются в бой, стреляют, колют штыками, безучастно шагают по трупам и так же безропотно умирают. Они идеальные солдаты. Такие и нужны лейтенанту Лестеру.
Невысокий незаметный командир, потерявшийся в тени авторитета Минчина, здесь, в Форте - Уильям, он обрел вторую жизнь – удалую, героическую. Обрел, чтобы потерять. Вспыхнуть яркой звездой и сгореть в вихре бессмысленного сражения.
Глаза его горят безумным огнем.
– Я спрашиваю вас, чем британские солдаты отличаются от подвальных крыс?! Крысы, завидя опасность, трусливо прячутся по углам! Британцы смеются врагам в лицо, и смело бросаются в бой! Они сражаются и умирают во славу своей родины, во славу своего короля!
«Загнанная в угол крыса – тоже бросается в бой», – думает про себя Бриар, но покорно молчит.
А вот Лестер, похоже, прочел мысли солдата. Он заходится в визгливом хохоте и кричит:
– Вперед, мои красные крысы! Сегодня отличный день, чтобы умереть! Вперед, сыны Альбиона! Во славу его величества Георга II! Ура-а-а!
Лейтенант несется вперед, увлекая оставшихся солдат в лихую и гибельную атаку. В его левой руке пистоль, а в правой кавалерийский палаш.
Навстречу, с такими же безумными криками, бежит пестрая толпа индусов. Они вопят, как черти и потрясают саблями, топорами, деревянными дубинами. На ходу стреляют из луков и швыряют в англичан копья.
Враги сшибаются, перемешиваются. Вокруг крики, выстрелы, лязг металла, стоны, проклятия. Под ногами раздувшиеся гниющие трупы. Вонь и кровь. Кровь, черная и красная… Свежая и уже запёкшаяся, сковавшая землю отвратительной коркой.
Бриар с застывшей на лице гримасой отрешенности, привычно орудует штыком. Бенгальцы плохие воины, но их слишком много. Укол! Уход в сторону! Удар прикладом! Снова укол. Он переступает через трупы и шагает вперед, туда, где с хохотом рубится командир – один против сотен. Палаш в руке Лестера сверкает, как молния. Невысокого лейтенанта уже ели видно из-за горы убитых им врагов.
Резкая боль в ноге заставляет Бриара споткнуться и неуклюже распластаться на земле. Он пытается подняться, но снова со стоном валится навзничь. Из раны в правой голени обильно сочится кровь. Ранен!
Кто-то тянет его за руку и вопит в ухо:
– Отходим! Скорее! Лейтенант убит!
Это Томас. С его помощью Бриар поднимается, прыгает на одной ноге. Вместе они скрываются в клубах порохового дыма, что подобно упавшим на землю дождевым облакам, стелется над полем боя.
Тишина. Мрак. Затем резкая вспышка. Рвущая боль в правой голени.
Глаза. Голубые спокойные. Джон Зефаниан Холвелл.
– Спокойно, парень. Не дергайся. Пуля разворотила кость. Потерпи.
Боль становится сильнее. Что он делает? Перевязывает? Ах да, он же военный врач.
Боль достигает своего пика и вдруг обрывается. Тишина, умиротворение.
Он видит ненавистную комнату, в которой год назад умирала его дочь. До наступления осени остается еще несколько дней, но на улице царит сумрак. Тучи заполнили все небо, готовясь к первому осеннему дождю.
Бриар с удовольствием рассматривает округлившийся животик супруги.
– Я не приму никаких возражений, Лора! Ты и ребенок никогда больше не попадете за стены работного дома! Денег, что выдают рекрутам, хватит с лихвой, чтобы оплатить аренду на год вперед, да еще прикупить несколько красивых платьев. Пойми, только одевшись достойно, ты можешь рассчитывать на место прислуги в замке.
Лора не отвечает, только слезы текут по ее щекам.
* * *
И вновь Бриар слышит шум дождя и ощущает, что небесная влага струится по его телу, принося облегчение снедаемому жаром телу. Но что это? Вода на самом деле смочила его измученное тело, которое лежит на булыжниках плаца… Лежит! Он осознал, что больше не находится в той страшной комнате с мертвецами, принявшими смерть стоя, и даже после смерти несшими свою страшную вахту.
Очень хочется пить. Невыносимо. Дайте воды! Люди вы или нет?!
Воды! Воды!
Он с трудом приподнимает веки, но тут же смыкает их – яркий свет, слишком яркий, чтобы вытерпеть, бритвой режет глаза, выжигает словно огнём.
Боже! Вот оно – Адово пламя! За что, господи?! Разве не был я ревностным католиком? Разве нарушал я заповеди твои? За что измыслил отринуть раба твоего и передать душу врагу человеческому?!
Убийственный свет медленно гаснет. Прохладная ладонь Отца Небесного опускается на пылающий лоб – прогоняя жар. Гладит прострелянную ногу и рана затягивается. Сухие потрескавшиеся губы растягиваются в улыбке. Спасибо, Отче.
Бриар не чувствует, как лысоватый и сухонький старичок в заляпанном кровью белом фартуке, не церемонясь разрезает ножом его обожженный и пропитанный гноем суконный чулок, недовольно морщится:
– Фу, ну и смрад. Ногу не спасти. Этого паренька тоже готовьте к усекновению.
Бриар ничего не слышит – он видит господа. Фигура создателя источает неяркий магический свет. И в этом свете искрится, шелестит, извивается серебром прохладный осенний дождь. Потоки воды стекают с белых одежд, падают вниз, журчат ручьями, искрятся живыми бриллиантами.
Благоговейный трепет охватывает раненого.
Прими, Господи, раба Своего Бриара в месте спасения, на которое он надеется по милосердию Твоему.
* * *
Дождь, снова дождь. Шелестящий умиротворяющий. Бриар в который раз ненадолго приходит с себя, чтобы вновь шагнуть из удушающей, раскаленной реальности в спасительный сумрак. Несколько дней назад, он обнаружил, что навсегда лишился правой ноги, но не слишком опечалился. Возможно, он перестал воспринимать жизнь, как нечто необходимое и ценное. Другая реальность отныне манила его, к ней он стремился вернуться из затхлой палаты полевого лазарета, грезил о ней в короткие моменты вынужденного бодрствования. Там монотонно и величественно льёт дождь. Льёт не переставая, ибо в этом есть особая мудрость. Небесные струи полируют брусчатку в далеком Манчестере, стекают по стеклам в маленьком доме. Там, за ветхой деревянной дверью, в уютной комнатке на столе горит свеча. Трепещущий огонек выхватывает из сумрака такие дорогие и родные лица. Звонко хохочет малышка Лиззи, а Лора прижимает к груди очаровательного златокудрого мальчика.
Лора улыбается, целует ребенка и шепчет ему:
«Смотри, Бриар, это наш папа. Он сейчас далеко. Но он скоро приедет».
Маленький Бриар вглядывается в отца большими ярко синими глазами, протягивает к нему ручки:
«Папочка, иди к нам!».
– Иду! – шепчет умирающий и открывает глаза.
Смерть вновь посмеялась над ним. Серые стены, серый потолок, серая жизнь.
За узким резным окошком шелестит дождь. Дождь? Как странно. Он грезит или это дверь в другой мир?
Нет. Это реальность. Калькутта. Индия. Сезон муссонных дождей. Он не приносит облегчения, не охлаждает, пропитанный зноем воздух. Как он отличается от освежающего и бодрящего дождя в старой доброй Англии. Тот дарит прохладу, надежду, жизнь. А этот несет лишь зловонный жар, дарует землистым от болезни устам, прощальный поцелуй. Липкий и влажный, отвратительный в своем цинизме, прощальный поцелуй смерти.
Лицо Бриара блестит от пота, дыхание становится прерывистым, он тянет в пустоту исхудавшие руки. Но он улыбается, он слышит то, что никто не способен расслышать в этой душной зловонной комнате. Он слышит голоса дорогих ему людей.
«Папочка, иди к нам!».
– Иду, сынок!
Он встает с больничной койки. Его тело здоровое и крепкое, как никогда, глаза сияют небесной чистотой, ибо он узрел путь истины. Он видит трепещущее пламя свечи в руках сына и уверенно шагает к нему навстречу в манящий прохладный сумрак. Шагает, чтобы уже никогда не возвращаться.
Монотонно шелестит дождь. Холодная красавица осень, пройдя по блестящей от влаги мостовой старинного Манчестера, с интересом заглядывает в окно маленького домика, стиснутого с боков такими же ветхими неказистыми постройками. Прямо посреди единственной комнаты, стоят, обнявшись двое. Он и она.
Осень внимательно вглядывается в их лица. В лица тех, кому, возможно, предстоит стать героями одной из её легенд.
***
О, осень! Ты символ увядания, но не символ смерти! Казалось бы, чуждая всему живому предвестница лютой зимы, ты устилаешь палой листвой землю под деревьями, чтобы летом её перепревшие останки питали новую листву. Ты поливаешь холодными дождями поля, чтобы весной хватало влаги для прорастающих ростков! Ты - смерть и ты – жизнь!
Первый осенний ветер привычно пробежал по улице, устремляясь к стене замка. Эта непреодолимая преграда не позволила ему проникнуть во двор. Лишь маленький ветерок пробился туда, пробежал по обширному донжону и проскользнул сквозь щель в раме окна на первом этаже. В комнате, склонившись над детской кроваткой, стояла Лора, которая с нежностью смотрела на своего сына, носившего имя отца. Она не оставляла надежды вновь обнять своего супруга и показать ему, какой прекрасный у них сын. Осенний ветерок погулял по комнате и, увидев, что на него не обращают внимания, обиженно загасил свечку, стоящую на столе.
Похожие статьи:
Рассказы → На пляже можно грызть. Работа № 3
Новости → Конкурс Легенды осени
Рассказы → Подарок Королевы Осени. Работа № 2
Рассказы → Сказки старого клёна. Работа № 1
Статьи → Собираем мнения по конкурсу
В противном случае от эмоций получается переход к заунывному перечислению событий, время от время разбавляемому эпизодами, когда стиль опять удачно накладывается на подходящую сцену.
Что сказать? Мне видится в этом рассказе мощное монументальное творение. Но он как недовыпиленная из камня ваза. С ним надо было поступить примерно как с солдатом, а именно ампутировать последнюю треть, где идёт циклическое: дождь-дом-осень-дождь-лазарет-осень - не услиливая, а уже разбадяживая ощущение от очень сильной середины. - Эх, окончить бы вовремя и резко, и это бы был вообще ядерный шедевр.
