Пингвин в гриме

 

Велю моему пингвину лететь дальше.

Пингвин расправляет крылья, нехотя поднимается над землей.

Тут же велю пингвину лететь вниз, когда вижу огонек ракеты. Ага, подбить-таки хотят мою птицу.

Такой вот у меня пингвин.

В гриме.

 

А дальше надо набрать номер генерала.

И сообщить.

По протоколу.

Знать бы еще, как об этом сообщить. Нет, что по протоколу, это ясное дело, а вот как… Я вообще не представляю, как сообщают о таких вещах. И лицо генерала при этом я тоже не представляю.  Как-то не припомню, чтобы на его лице вообще были хоть какие-то эмоции, это вам не офицер из пятого отдела, который только так варежку разинет, глаза выкатит, слышь, ты, не умнича-ай…

А генерал…

А надо как-то сообщать.

Да что я боюсь вообще, я, что ли, виноват в том, что случилось… только у нас не будут смотреть, кто виноват, гонцу с плохими вестями отрубят голову…

Снова смотрю на экран. Вот только это теперь и остается, смотреть на экран, что там покажет Пилигрим. Выдумали тоже имячко, Пилигрим, сразу представляется какой-то пингвин в гриме, или еще что…

А Пилигрим ничего хорошего не покажет, это я уже знаю. Надеюсь на что-то, сам не знаю, на что, а вдруг повезет, ну мало ли, ну показалось, ну померещилось, ну…

Нет.

Не показалось.

 

17:30 Очередная попытка нападения со стороны местных

17:35 попытка нападения отражена

17:45 Исследую местность к западу от холма, обнаружено предприятие, предположительно по переработке ядерных отходов.

 

Уже не удивляюсь, уже даже не переспрашиваю Пилигрим, да точно ли так, да не ошибся ли, да не придумал ли, может, как в прошлый раз, долго-долго на горизонте блистала звездочка, тоже думали, маяк, или что, с ума посходили, потом оказалось, камень отсвечивает…

Здесь уже видно, что не камень.

И не отсвечивает.

Смотрю на громадину комбината, что он там перемалывает, еще прошу своего пингвина в гриме проверить радиацию. Пингвин проверяет, услужливо выдает результат, от которого кровь стынет в жилах.

Зашкаливает.

 

Снова смотрю незнакомку. Чтобы хоть как-то успокоиться. Это я её так называю, незнакомка, как зовут на самом деле, не знаю, Пилигрим мне не сообщил. Почему-то мне кажется, что Пилигрим знает про нее больше, чем сообщает мне, даже чувствую легкий укол ревности, что Пилигрим вот он, с ней рядом, а я далеко-далеко-далеко…

Я зову её незнакомкой.

Она пишет картины. Вот всё, что про нее знаю. Пишет картины. Наверное, хорошие. Не знаю. По скупым снимкам Пилигрима мало что понятно.

Какая она из себя, тоже мало понятно. До сих пор не могу понять, сколько ног у местных. По логике вещей должно быть две, но иногда кажется, что их три, а то и больше.

Смотрю на незнакомку, - Пилигрим оставил в её доме камеру, теперь я могу смотреть. Единственное, за что я благодарен Пилигриму.

Пишет картину. Отсюда вижу, пишет картину, работает кистью-кистью-кистью, даже не вижу, то ли держит в руке эту кисть, то ли сама кисть – продолжение руки.

 

Наливаю кофе. Уже которую чашку за день, сколько зарекался больше трех не пить. А нет, я же предыдущую так и не выпил, вон она стоит, остывшая, не до неё уже, ни до кого, ни до чего…

Подгоняю Пилигрим дальше. Пилигрим подгоняется нехотя, нехотя, помнит уже, как на него нападали, как пытались схватить, хорошо помнит. Я его понимаю, если бы я там оказался, сразу бы заревел, как маленький, как в детстве босоногом – а-а-а-а, домой хочу-у-у, к ма-а-аа-ме…

Домой…

Черта с два домой…

Пилигриму проще, он не знает, что останется здесь навсегда.

Наливаю ко… а-а-а, уже налил, три чашки стоят в ряд, смотрят на меня, ну давай, давай, налей еще четвертую для компании.

Вспоминаю, как все начиналось.

А ведь все хорошо начиналось. Даже слишком хорошо, когда Пилигрим первый раз открыл глаза, увидел новое небо и новую землю. И сказал, что видит траву. И деревья. Перечислял, торопливо, тщательно, дерево-дерево-дерево-дерево-дерево, смешной Пилигрим, из-за деревьев не видит леса.

А я видел. И лес. И траву. И зелоеные холмы. Там. Делал снимки. Посылал в газеты. Люди говорили – мистификация. До сих пор жалею, что не знаю этих людей, я бы им устроил мистификацию… Кажется, Армстронг ударил человека, который сказал ему, что он не был на луне…

Думаю, смогу ли ударить того, кто скажет – мистификация.

Наверное, нет. Не пробовал…

Разрывается телефон.

Разрывается моя голова, подброшенная звонком. Так и с ума сойти недолго…

- Алло…

- А по протоколу как отвечать нужно?

Ледяной голос генерала.

- Седьмой пункт слушает.

- Так-то лучше уже… что у вас там?

- Все… в порядке.

- А конкретно?

Так и хочется сказать – конкретно всё в порядке. Не говорю.

- Обнаружена вода, зеленые насаждения…

- Кто насаждал?

Смешок в ледяном голосе. Даже жуть берет, в жизни не думал, что в этом голосе могут быть какие-то эмоции…

- Н-никто.

- Признаков разума не обнаружено?

Хочу сказать – никак нет. Тут же чувствую, до такой степени соврать у меня не получится. Не умею я врать, не умею, еще со школы, выволокут к доске, учил? И хочешь соврать, учил, и еще присочинить что-то, как Антоха, он вообще в учебник не заглядывает, у доски только так чушь порет, - а не получается, уши краснеют, язык в трубочку сворачивается…

- Э-э… развалины старого храма.

- С чего взяли, что именно храма?

- Ну… похоже… там крест наверху.

- Откуда вы знаете, что именно крест, не антенна какая-нибудь…

- М-может быть.

- А может быть и нет. Фотографию мне скинете. Ладно, перебрасывайте уже Пилигрим в новое место.

- Есть перебросить Пилигрим.

- Конец  связи.

Перебрасываю своего пингвина в гриме на другую точку планеты. Пингвин расправляет крылья, крылья у пингвина большие, сильные, взмывает над травой, выше, выше, выше, над деревьями…

А вот здесь надо поосторожнее уже, над деревьями. Собьют, не почешутся. Кто собьет… не знаю. Но собьют. Они. Кто живет там. кто два раза пытался поймать моего пингвина, пингвин даже толком не смог передать изображение, причудливое мелькание причудливых силуэтов…

Нет, еще не засекли моего пингвина, еще не сбили. А могут. Запросто.

Наливаю… ничего не наливаю, иду мыть чашки, застоялись уже, бедные. То-то завхоз сетует, кофе на вас не напасешься, пьете вы его, что ли… Наливаю кофе, вот теперь настоящий, не холодный, не засохший, не какой-нибудь там еще. Смотрю, что там мой пингвин в гриме.

Что там…

Вот черт.

Только сейчас слышу сигнал бедствия, хорош я, хорош, Пилигрима вот уже полчаса как подбили, я только сейчас проснулся, так и слышу голос  Мариванны в классе, с добрым утром, солнышко…

Подбили-таки.

Не сильно, но есть маленько, перебили пингвину крылья. Хорошо, у пингвина не два крыла, а четыре, так что еще есть на чем летать…

Пингвин замирает посреди пустыни. Пингвину в пустыне хорошо, это вам не земной пингвин, который живет среди снегов, это такой пингвин, который от солнца заряжается, ему в пустыне самое то. только я его не заряжаться послал, я его послал смотреть и слушать.

Пилигрим смотрит и слушает.

 

Я тоже смотрю и слушаю. Свою незнакомку. Знаю, влетит от начальства, крепенько влетит, если узнает кто. Не узнает. Почему-то верю, не узнает.

Незнакомка пишет картину, не знаю, ту же самую или другую, видеокамера плохонькая, терзается помехами, не поймешь, что показывает. Ладно, это уже не моя вина.

 

Грохот выстрелов.

Нет, я его не слышу, слава те, гос-ди, не слышу, но так и представляю себе, вон они, темные тени забиваются в землю, выбираются из траншей, целятся из длинных стволов, плюющихся огнем - тра-та-та-та-та-та-та…

Пингвина в гриме не замечают. Им не до пингвина. И ни до кого, и ни до чего. Падает солдат с простреленной головой, его товарищи срывают с него автомат, пригодится…

Это что у вас?

Ледяной голос. За спиной. Еще думаю, померещилось, бывает так в страшном сне, голос какой-нибудь прислышится, подскакиваешь, просыпаешься, а нет никого.

Оборачиваюсь.

Ну пусть там сзади не будет никого, ну пожа-а-а-алуйста…

Чёрта с два.

Генерал смотрит на меня, холодно, безучастно, да не на меня, на то, что на экране, прищуривается как-то нехорошо, а это что у вас тут такое…

А-а-а… э-э-э…

Война?

Ну…

А мне что не сообщили?

Заливаюсь краской. С ног до головы.

Вы сообщать-то не бойтесь, что вы как маленький, ей-богу… Вазу в комнате разбил, мама, а туда нельзя.

Холодеет спина. Не нравится мне этот безучастный голос, очень не нравится. Вот таких людей терпеть не могу, хрен пойми, что у него на уме, это тебе не офицер, слышь-ты-не-умничай, это тебе не завхоз, да на тебя сахара не напасешься, ты его чего, ешь, что ли, а что с ним делать надо, а смотреть на него надо…

В который раз хочу спросить, что было с моим предшественником.

В который раз не спрашиваю.

- А вот на это не обратили внимания?

Ёкает сердце, что я еще прощелкал…

- Вот здесь… - генерал тычет тощим пальцем в приземистую постройку на фото, - ничего не напоминает?

- Э-э… сарай?

- Бетонный? Он свинцом изнутри обложен.

Начинаю догадываться.

- М-могильники у них тут… да, ядерная энергетика…

- Это не могильник.

Понимаю, к чему он клонит. Очень хорошо понимаю. Только боюсь в этом признаться даже сам себе, не надо, не надо, не надо, ну пожа-а-алуйста…

- Понимаете?

Вымученно киваю.

- Ну, у нас Нагасаки с Хиросимой была, а они чем хуже?

- Ничем не хуже…  спутники… оружие… вы понимаете?

Не понимаю. Но делаю вид, что всё понял. Здесь не полагается задавать вопросы, здесь полагается понимать.

Ничего вы не поняли. Не понимаете, так и не притворяйтесь, что понимаете. Что вы как маленький в самом деле…

Снова заливаюсь краской.

- Ладно, - ледяная рука ложится мне на плечо, - переходите к пункту Цэ.

- А?

- Не А, а Цэ.

- А это… что?

- Не знаете? – генерал делает вид, что удивлен. Чувствую – только делает вид.

- Н-нет.

- Правильно, вы и не должны это знать. Вы вон, на пункт Цэ переведите на пульте управления… пингвином вашим.

- Думаю, что ослышался.

- Ч-чем?

- Пингви… а-аа, вру, это же пилигрим называется…

Смеемся. Генерал смеется беззвучно, сдержанно, вот теперь вижу, человек, не что-нибудь, человек, живой, из плоти и крови, что-то чувствует, что-то думает.  Смотрит на часы, кивает мне:

- Через час.

Хочу спросить, что через час. Не спрашиваю, догадываюсь, ловко придумано, через час там не будет ни пингвина, ни всего, что его окружает.

Ловко придумано.

Очень ловко.

Чувствую, что такие пингвинчики и по земле-матушке ходят, где-нибудь в Пентагоне или в Белом Доме, ждут приказа Це…

Последний раз смотрю на свою. Почему-то упорно считаю её своей, хотя она вообще про меня ничего не знает, что есть такой, и не узнает уже никогда…

Генерал хочет спросить, что я там разглядываю на видео. Не спрашивает. Похоже, догадался.

Часы отсчитывают время до судного дня. Пилигрим, предоставленный сам себе, ковыляет куда-то в никуда, по ходу щелкает все, что может нащелкать, снимки того, чего через полчаса уже не будет.

- А это что?

Ледяной голос генерала. Мерзехонькое такое чувство у меня, что где-то накосячил, еще толком не могу понять, где, но…

- Где?

- Вот… смотрите.

Вот. Смотрю. Не понимаю. Пилигрим щелкает высоченные башни, до неба, завершенные чем-то пятиконечным, до черта знакомым, неужели…

Пилигрим отскакивает, ага, опять кто-то пытался заловить пингвинчика нашего, вот теперь точно вижу, что этот кто-то на двух ногах.

И все-таки успеваю разглядеть.

Башню с чем-то пятиконечным наверху.

- А ну-ка прикажите ему вниз посмотреть, - требует генерал.

Приказываю ему вниз посмотреть. Пингвин в гриме смотрит, мы тоже смотрим, сжимается сердце…

- Брусчатку узнаете?

- Ну…

Переглядываемся.

- А… отбой?

- Не предусмотрен.

- Это… это сколько осталось нам?

- Двадцать минут.

Думаю, что еще сделать напоследок. Посмотреть на незнакомку. Ну да, само собой, а вот что еще. Кофе. Кофе выпить. Наливаю кофе, себе, генералу, а, ну да, я же уже наливал, вон четыре чашки в ряд стоят…