Этой ночью послушник Алексей убегал из монастыря. Время он выбрал самое безлюдное: между полунощницей и заутреней. Даже ночью в скиту чувствовалась напряжённость: тут и там мелькали огоньки в окнах: некоторые из особо усердных братьев даже после довольно нелёгкой полуночной молитвы выполняли собственные правила: дочитывали кто тысячу Иисусовых молитв, кто две тысячи. «Подвижнички! Мне теперь нет до них никакого дела! — не без ехидства подумал Алёша, — поскольку человек я теперь мирской, и отношусь к купеческому сословию. Вот только… Вот только паспорта у меня пока нет. Первый же городовой, первая же проверка на дороге может остановить меня и после допроса вернуть обратно в монастырь, к которому я приписан. Вот будет позор перед братией! Но ничего, — решил он, — даст Бог, как-нибудь доберусь с перекладными до Саратова, а там будет и работа, и деньги, и паспорт новый справим».
С этими мыслями он вытащил из-под кровати заранее приготовленный холщовый узелок. В нём находились: запасная пара обуви, две смены белья, отцовское евангелие, ножик и четыре рубля серебром, оставшиеся ещё со времен его поступления в монастырь. Выйдя из кельи, он поплотнее прикрыл дверь: замков на дверях не предусматривалось.
Несмотря на ранний час, на улице уже светало. Маленькие, вымазанные глиной и выбеленные, домики келий были разбросаны по территории скита хаотически, по греческому уставу: «на расстоянии брошенного камня друг от друга». Теперь они будто бы все смотрели на Алёшу своими голубыми раскрытыми ставнями. Смотрели как-то по-доброму, и в то же время, не соглашаясь с его поступком. «Неужели ты уходишь от нас, Алёша?» — будто бы спрашивали они.
— А не совершаю ли я ошибку? — вдруг пронеслось у него в голове. — Думать, думать… — но возможности взвешенно поразмыслить у него как раз и не было. Он потряс головой. Эта тяжесть. Словно камень зашевелился в мозгу. Камень, который образовался от бесконечных недосыпаний. Но сейчас с ним было не так тяжело как обычно, потому что Алексей знал: в своей новой жизни он точно будет высыпаться вдоволь. Теперь у него будут ясные чистые мысли выспавшегося человека. Долой эту постоянное желание спать! Долой вечное отупение и зависимость от чужих решений. Теперь он сам!
С таким боевым настроем он решительно открыл запасную дверь в скитской стене и вышел наружу. Выходить из скита через главные ворота было бы глупостью — там круглые сутки нёс послушание кто-то из братии. Сторож его бы попросту не выпустил в такое время. Запасная же дверь не охранялась. И войти в неё снаружи никто не мог. Разве что свои же изнутри откроют засов, но на это никто не рассчитывал… Ну да ладно, кто-нибудь днём обнаружит, что он открыт — и закроет. Может быть, бросятся его искать, да он к тому времени уже будет ох как далеко!
Прямо за стенами скита простирался высоченный лес. Корабельные сосны неспешно покачивали своими макушками. Неожиданно захотелось помочиться. Алексей сделал несколько шагов в сторону от тропинки и бесстыдно исполнил своё желание прямо на ствол векового дерева. В лесу ощущалась свежесть. Трава была в росе. А в ветвях деревьев, несмотря на ранний час, звонко перекликались пичужки. Парень поправил рясу и деловито зашагал по тропинке, перекинув через плечо узелок. Утренний просыпающийся лес был так величественен, что Алёшу невольно захватила мысль: «Вот же, сколько благодати Господней в природе, в самом мироздании. И разве обязательно, чтобы видеть эту благодать, радоваться ей, надо идти в чернецы? — Да нет же! Весь мир — божий, и нет разницы, в монастыре ты Ему служишь или среди обычных людей».
До Ейска, ближайшего к монастырю городка, идти было недалеко, вёрст четырнадцать. И он рассчитывал, что до рассвета управится. А там — можно будет смешаться с народом, с богомольцами, следующими в Москву, пристать к какому-нибудь торговому обозу.
Так, строя планы на будущее, и любуясь живописными пейзажами, все более и более проявлявшимися в лучах рассвета, Алёша шёл примерно с час. И мысли его были совсем уж далеки от монастырской жизни. Думалось ему о том, как он вдоволь наестся печатными медовыми пряниками, по копейке за штуку, купит себе новый картуз и сюртук по последней моде, и как пойдёт в нём через весь город на танцы. И что ещё он непременно натрёт с воском ботинки, до блеска!
Не сразу наш путешественник заметил сбоку у тропинки нечто тёмное. Сначала оно было похоже на пень или обрубленное дерево. Потом, в этом силуэте уже можно было распознать человека. Потом стало очевидно, что это монах. Даже схимонах: на схиме отчетливо различались особые, свойственные только этой высшей степени монашеского посвящения знаки: крест, череп и надписи вокруг них. Но бежать было уже поздно и как-то неловко, и Алексей, за неимением других вариантов, продолжил идти, как ни в чём не бывало.
Когда они поравнялись, таинственный монах приподнял голову, так что из-под черного капюшона стало видно его приветливо улыбающееся лицо. Алёша ошарашенно остановился. Пожалуй, окажись перед ним сам Николай Угодник, он удивился бы меньше. Перед ним стоял схиархимандрит Агафон — отшельник, из его же обители, который уже два года как затворился где-то, в неизвестном никому месте, в глубине леса. По взятому на себя обету молчания, он не разговаривал ни с кем, даже с начальством монастыря и своим наставником. Про него в монастыре поговаривали, что он уже сподобился дара чудотворения, и вообще рассказывали самые невероятные легенды.
Обычно, после долгих лет затвора, такие подвижники возвращались в монастырь, но уже в совершенно новом качестве. И тогда всё вокруг них оживало, их необычные дары и прозорливость начинали служить всем на пользу: духовная жизнь монахов становилась осмысленной, и в монастырь устремлялись толпы богомольцев и жертвователей из народа с целью посмотреть на святого старца, получить его прозорливый совет. Агафон мог стать таким вот новым великим старцем. Во всяком случае, все робко на это надеялись. Но сколько до этого пройдёт лет — одному Богу было известно. Да и жив ли он там ещё в своём затворе — тоже мало кто ведал. Алексей видел батюшку Агафона всего пару раз, в самом начале своей монастырской жизни. Тогда ещё тот выбирался из затвора на великие праздники, участвовал в торжественной службе, даже подавал возгласы, но ни с кем из братии не общался. И вот теперь, он стоит тут перед ним и улыбается!
— Давай, — просто сказал старец, и взял из рук Алёши его узелок. Потом он взвалил его на плечо и молча пошёл в том же направлении, куда шёл Алексей.
— А… это… мы куда? — спросил парень, догоняя его.
— Как куда? В город, — рассудительно ответил Агафон. — Нам же надо поспеть к рассвету, на подводу?
Алёша сделал вид, что его нисколько не поражает такая осведомлённость.
— Но зачем вам узелок? — всё же спросил он.
— Друг друга немочи носите, и тако да исполните закон Христов! — ответил старец, с улыбкой посмотрев в его сторону. — Предлагаю по очереди нести эту твою ношу: то я тебе помогу, то ты мне. И так никто из нас не устанет, не выбьется из сил, — помолчав с минуту, он добавил:
— Ты ведь игумена Антония родной брат? Правильно?
— Верно.
Некоторое время шли молча. Потом Алексей вдруг решительно заговорил:
— А я ведь именно из-за него, из-за Антония, и решился уйти из монахов!
— Вот как!
— Да. Шёл-то я в монастырь к брату. Думал, что он ко мне будет относиться по-братски, ну, где-нибудь заступится, где-нибудь потрафит, по-родственному подсобит. А вышло что?
— Что же? — с нарочитым любопытством спросил старец.
— Да житья мне тут никакого нет, вот что! Три года я уже простым послушником подвизаюсь. Колька, вон, башмачник, позже моего в скит поступал, а уже рясофор получил! А я со своим братцем-начальничком где? — Отхожие места до сих пор мою! Провонял весь. Да на меня никто серьёзно и не смотрит. Да и сам-то братец, Димка, то есть отец Антоний, знаете, как он на меня смотрит? Думаете, как на брата? — Нет!
— И как же это он так на тебя смотрит? — будто бы заинтересовавшись, спросил Агафон.
— Да как на раба, на животное, которое ниже его по званию. Навроде так: «ты, болван, попался ко мне на крючок, и теперь будешь до скончания века нам всем рабом, потому что ты ничтожество, деться никуда не сможешь и должен за нас всех грязную работу делать!» — вот он как на меня смотрит. И ещё улыбочка вот эта его хитрая, мол, мы все всё прекрасно понимаем, тьфу! — гневно выпалил Алексей.
— Но ведь ты знал, что скитская жизнь — самая суровая, что скитский монах по сравнению с обычным монахом — это всё равно, что обычный монах по сравнению с мирянином?
— Это-то оно так. Но ведь там, в скиту, говорят, и другого больше... — сказал Лёша многозначительно.
— Это чего другого?
— Откровений всяческих, благодати… даров! Не то, что среди обычных монахов, которые порой и от обычных крестьян своей благодатностью не отличаются. Ну так вот, а я пока этой благодати не увидел вовсе. Ничего я не увидел. Кроме как ям выгребных вонючих. Я думал, хоть книжки духовные… — Алёша с горечью запнулся. — Так мне в библиотеке мой же брат не велел книжки давать, — его голос задрожал. — Добротолюбие дальше второго тома не дают… Да что там, даже Иоанна Лествичника мне не дают! Как я смогу умной молитве обучиться?
— А ты, Алексей, слышал про то, что во всяком деле важна последовательность, и что коли сразу через десять ступенек прыгать, то можно и ноги переломать? — поинтересовался старец.
— Да слышал я всё это. И про постепенность, и про последовательность. И сколько уже времени прошло, а ничего, ровным счётом ничего не меняется. Вот я и делаю вывод, что моя единственная ступенька — самую грязную работу делать, и быть для всех посмешищем. И вот я и думаю: в Саратове у меня есть дядька — Николай, он тканями на весь город торгует. Он ещё до монастыря звал к себе в магазины. Пойду работать у него: сначала в учениках, потом — приказчиком, там, может, и свой магазин заведу. Заработаю деньги, почёт, в люди выбьюсь. Семьёй обзаведусь, детишками. Али, скажете, Богу неугодно, если человек честно торгует, молится, работой своей Бога славит?
— Торговля, Богу во славу — прекрасное занятие, — как-то неожиданно скептически заметил старец.
Дальше разговор не заладился. Тропинка постепенно перешла в тракт. Даже пару раз навстречу им попадались телеги, что ехали из города. Старец вдохновенно смотрел прямо перед собой, и по-видимому, творил молитву, перебирая одной рукой чёрные чётки. «Щёлк, щёлк…» — стукались шарики друг о друга. И только на десятый раз — пауза, или пауза подольше — на сотый. Дождавшись очередной такой вот длинной паузы, Алёша всё же осмелился спросить:
— Батюшка, а вот правду про вас рассказывают в монастыре, что вы своими глазами видели и ад, и рай? — на некоторое время в воздухе повисла пауза. — Или это брешут всё?... В смысле, привирают? — неловкое молчание затянулась. — А то ведь, знаете, я даже стал подумывать, что и нет ничего этого вовсе: ни ада, ни рая. Что это всё люди придумали, а есть вот эта только наша жизнь, и что если я в ней не получу всего, чего мне хочется, то тогда просто глупо…
— Да, я видел ад, — неожиданно прервал его старец, при этом всё так же продолжая идти, глядя куда-то перед собой. — Я видел ад. Но это тайна, которую пока не дозволено открывать людям!
Это случилось в навечерие Богоявления, уже три года тому назад. Я отслужил всенощную и завершал своё правило, как вдруг худо мне стало. Огонёк лампадки расплывается перед глазами, а вокруг темно — окон-то в моей келийке нет. Думал: вот упаду сейчас без сознания, кто меня искать тут будет?
Потом я увидел себя в совсем другом месте.
— Вы перенеслись? — оживился Алексей, — в теле, или духовно?
— Всё было не как в патериках описывается. Совсем по-другому, — старец раскашлялся. — Оказавшись в новом месте, я осмотрелся. Это был небольшой зал, более похожий на музей или кунсткамеру. Но окон в нём, как и в моей келье, не было. За открытой дверью видна была лестница, которая шла круто вверх. Из сего я понял, что нахожусь под землёй — потому-то и окон не было. Почти все стены в этой зале были уставлены стеклянными полками. Когда я глянул, что на них, на этих полках выставлено — мне совсем дурно стало, — тут старец Агафон как-то рассудительно огляделся, замолчал и неспешно перекрестился.
— И что же там было, батюшка? — нетерпеливо спросил Алёша.
Старец продолжил с явной неохотой:
— Уды… Всевозможные члены человеческие, срамные. В основном от мужеского полу, но были и от женскаго, как бы части тел: настоящих ли, нет — не знаю, но выглядели они так правдоподобно, как ни один мастер не в силах был бы сделать. И до того уродливые, огромные… Словно распухшие от каких-то чудовищных истязаний. А на следующей полке висели всякие орудия для истязания: плётки, кандалы, кляпы: всё то, что их род бесовский может употребить на мучения человеков. Дальше стояли разноцветные приборчики и пузырьки, значение коих для меня до сих пор покрыто тайной. На многих были подписи.
— И что там было написано?
— Так то ведь были подписи на их бесовских языках. Причём одни мне были непонятны совсем, другие были похожи на русский язык: буквы-то наши, а слова — мне неизвестные, их я разобрать не смог, сколько не силился. Под каждым предметом была особая цифра. Как я потом сообразил — это была цена.
— Черти у чертей покупают орудия мучений? — недоверчиво уточнил Алёша. — и какую цену вы запомнили? Там у них тоже рубли?
— Нет, там ходят их, бесовские деньги. Не наши рубли вовсе. Потому как за самый мелкий товар цена там в полтысячи установлена! А за что поважнее — и до ста тысяч доходит. — Алёша аж присвистнул:
— Не сильно разгуляешься-то при таких ценах! Выходит, там все кругом богатеи?
— Ещё те богатеи, — согласился старец. — Бог дал мне позже и лицезреть этих «богатеев», вот прямо как тебя сейчас. — Эти слова его полны были грусти. — Но прежде я увидел себя. Точнее, тот сосуд тела, в котором моей душе пришлось быть заключенной. И сам вид этот меня несказанно потряс.
— Так это всё взаправду у нас рисуют: у вас были копыта вместо рук, клыки и хвост? Вы увидели себя в теле чёрта?
— Я увидел себя не чёртом, — возразил старец, — чертовкой. И выглядел я, то есть, она — омерзительно. Там, в этой зале, на противоположном конце была установлена примерочная — прямо как у нас бывают в лавках у портных. Только сделана была она не из деревянных реек, а из совершенно ровных блестящих металлических трубок. И кабинка эта была точно как у нас затянута со всех сторон простой тканью одноцветной. Я заглянул в неё и увидел зеркало. В нём-то я и узрел свой образ, отвратительный, демонский. Хоть я так и говорю, у чертовки той не было вовсе ни клыков, ни копыт: обычные человеческие руки, но всё остальное… Волосы у неё были зелёного цвета, точно тина или водоросли, но голова — наполовину выбрита, как бреют у нас каторжных, только не с одной стороны, а по бокам с обеих сторон. Ясное дело, так обривают, чтобы нельзя было убежать. В придачу — кольца, в неё их было продето весьма много. Колец по десять в каждом ухе. Но не в мочках, а почти всё ухо было ими пробито. Кольцо, продетое в носу, в губе, даже кольцо на пупе. А потом я почувствовал что-то в языке, и оказалось, он тоже был пробит специальным гвоздём с двумя шляпками — чтобы его снять нельзя было. Но больше всего меня поразило её лицо: измученное, бледное, какое-то загнанное, да ещё уродливо размалёванное вокруг глаз чёрной и синей красками. Оно выражало просто бездну страдания, так что я задумался: каково им там самим? Признаюсь, на какое-то мгновение мне даже жалко их стало. Да простит меня Господь за мысль эту.
— За что же они её так? Неужели им недостаточно род человеческий терзать? — удивился Алёша.
— Первое, что мы по отеческому слову должны помнить про бесов — так это то, что они сами по себе есть зло и источники всякого зла и коварства. Оттого, оказавшись там, я решил ни на секунду не оставлять молитвы, не поддаваться на их уловки, и надеяться, что таким образом, я по милости божией, смогу выйти живым из этого испытания и даже вынести полезное для спасения своей души, — старец порывисто перекрестился. И Алёша, немного погодя, тоже перекрестился вслед за ним.
— Запомни, — продолжал Агафон, — это касается всех видений вообще: их можно употребить безрассудно, с гордынею, и погубить себя, а можно отнестись трезво и смиренно, как к испытанию, и через то получить изрядную пользу. Господь для того их нам и даёт: сперва для испытания, а потом — для вразумления.
Ну так вот. С четверть часа пробыл я в этой комнате один. Но не подумай, что там была тишина. Нет. В этой комнате всё время раздавались страшные адские звуки: ритмический скрежет железа, треск, словно множества расщепляемых деревьев, удары в барабан и крики человека: как будто ведьма, которую сжигают живьём на костре, и она в последние свои минуты проклинает всех, ещё с эдакой энергической ненавистью, с задором.
— Но… — хотел было вставить Алёша.
— Да, но при этом там никого видно не было. А звуки эти раздавались из двух маленьких коробочек, что стояли на столе. Возможно, они передавались по трубкам из ещё более глубоких, более мучительных слоёв ада. Ведь по учению отцов, ад — не одинаков сам в себе, он делится на разные ступени, которые разнятся по действию на того, кто в него помещён.
Потом сверху по лестнице ко мне стали спускаться мои посетители. Или же, точнее, не мои, а посетители чертовки, гости этого зала. Первой была… Не знаю, как её назвать. Похожая на очень жирную бабу, но в срамном одеянии. Одежда её едва прикрывала и треть тела. И в её пупок тоже было вставлено кольцо. Но глаза: мёртвые, заплывшие глаза, как у утопленника, однозначно позволяли понять её демоническую, нечеловеческую природу. Войдя, она тут же закричала в мою сторону утробным голосом:
— Что вы мне дали!?
Я сперва немного опешил, но потом сообразил, что это она ко мне обращается, и что надо как-то отвечать, говорю ей:
— Смиренно прошу прощения, сударыня, но нельзя ли разъяснить, что вам, собственно, от меня требуется?
Некоторое время она словно в оцепенении рассматривала меня своими бельмастыми глазами, и при этом тяжело дышала, приоткрыв рот. Потом всё же нашлась, что сказать:
— Здрасьте, дорогуша! Сама же костюм школьницы мне вчера втюрила, а теперь не узнаёшь, что ли? Я вчера приходила. Ну! Школьница. Ты сказала, мне экс-экс-элька, в самый раз будет, а сама подсунула эльку! Вышло не в самый раз, не как на картинке, — она с разоблачающим видом протянула вперёд какой-то пакет с картинкой, — а так — позорище какое-то. Мой сказал, за такое надо бы всю вашу лавочку прикрыть, послать к вам проверку, чтоб впредь людям мозги не парили: экс-экс-элька! Но я ему сказала, что сама так дело не оставлю, что заставлю вас поменять на нормальный! — она выкрикивала эти и им подобные слова грубым гавкающим голосом. Я не особо понял смысл сказанного, за исключением того, что она грозится проверкой. Но проверки от начальства — и у нас, монахов, привычное дело. Это мне придало бодрости, и я решился ответить:
— Проверки твоей мы нисколько не боимся. Милости просим, школьница. И я, смиренный схимонах Агафон, приветствую тебя, — сказал я с улыбкой и осенил себя крестным знамением. И недаром: её от вида честнаго креста аж передёрнуло! Жир на лице заходил волнами, словно лицо вот-вот сползёт с неё, и она на меня как закричит:
— Ты хамить мне вздумала, овца? Да ты знаешь хоть, кто я? Да я теперь после этого только с твоим начальством разговаривать буду!
Тут произошло неожиданное: на стене, там, где я думал, картина висит во всю высоту, вдруг открылась дверь. Точнее, я увидел, будто её открыла дамская ножка: голая, обвитая чем-то тёмным. И на ней — типа сандалия с тёмным копытцем на конце, лучше я объяснить это не смогу. И вот, из этой открытой двери дунули дымом, а потом оттуда заговорил громкий женский голос, словно это была очень видная, богатая барыня или купчиха:
— Да знаем мы прекрасно и тебя, и твоего папика. Понты только не надо тут строить до небес. Мы тебе по-честному продали экс-экс-эльку, а то, что ты жопу себе уже с центнер отрастила, так это прости, не моя вина! Как на картинке она хочет! Да ты вон в зеркало на себя посмотри, Белоснежка: в тебя таких девочек, что на картинке, можно же штук пять запихнуть, даже не пережёвывая! Так что, нечего свои проблемы с лишним весом тут на моих сотрудниках вымещать. Тем более, что товар этой категории возврату и обмену не подлежит, об этом мы сразу честно предупреждаем.
Посетительница вся аж побагровела. Она сначала швырнула пакет на стол и крикнула: «Хорошо!». Потом, немного погодя, всё же обратно схватила его со стола и убежала наверх по лестнице. Я остался стоять в ещё большем недоумении. Но зато теперь я на опыте знал, что в комнате есть ещё одна дверь, и там сидит кто-то, видимо, властный. И вскоре за дверью той я расслышал какие-то повторяющиеся щелчки, и всё тот же голос сказал:
— Лик, ну как у тебя с головой? Всё ещё плющит? — и молчание. Я понял, что «Лик» — это наподобие имени моего, и уклончиво ответил:
— Да, так как-то…
— А я говорила: возьми больничный на сегодня, — тут же ответил голос из-за двери. — Слушай, но клиентам хамить и препираться с ними — тебе всё равно не стоит. Здесь только мне позволено хамить клиентам, — сказала она довольно надменно, а потом как-то недобро захихикала. Из чего я понял, что это явно со мной разговаривает какое-то здешнее начальство. Щелчки за дверью всё продолжались, но пойти посмотреть, что же там щёлкает, а наипаче — кто там сидит, у меня, признаюсь, не хватило духу. И я остался стоять у стола с кричащими коробочками. А кроме того, я и правда осознал, что у меня очень шибко ломит голову. Но не успел я порядком собраться с мыслями, как сразу же услыхал:
— Вы что, издеваетесь!? Да вы знаете, что я с вами сделаю? — на меня кричал уже новый посетитель, одетый как барин или богатый купец. У него была небольшая клиновидная бородка и злобные, пылающие ненавистью глазёнки. А брюки на тоненьких ножках были почти в обтяжечку. Ну прямо-таки барин-чёрт. И он тыкал в меня какой-то коробкой.
— Чем я могу вам помочь? — спросил я, насколько мог, просто и кротко.
— Помочь? — удивился он, — Для начала, может, гадостей не надо делать? А? — казалось, он испытующе пытался заглянуть мне в самую душу. К этому моменту я уже начал понимать роль, отведённую мне в этом спектакле, и решил ему подыграть:
— Помилуйте, — сказал я, — Как можно делать гадости такому уважаемому господину?
— Хорошо, — быстро согласился он. — Тогда что это такое? — с этими словами барин-чёрт раскрыл картонную коробку и вынул из неё предмет… Он был синий, и по форме напоминал мужеский член, но вот размеры у него были попросту слоновые, и ещё весь в каких-то пупырышках. И вот эту срамоту он протягивает мне и кричит:
— Что это такое?
Я, признаюсь, сконфузился, не зная, как ему ответить, и честно сознался:
— Не знаю.
— А я расскажу, — выкрикнул он. — Три недели тому назад я решил сделать подарок своей… невесте. Чтобы подарить ей как у меня, ну, вы понимаете… Померил всё как надо, линейкой. И сделал онлайн заказ в вашем магазине фаллоимитатора на двадцать четыре сантиметра. Даже, посмотрите, и в чеке написано: «двадцать четыре см.» А что вы мне прислали? — с этими словами он швырнул коробку на стол. — Это совсем не как у меня! Это вовсе не двадцать четыре сантиметра, это же что-то совсем чудовищное!
Из этой его речи я, признаться, почти ничего не понял, и потому стоял, как опешивший, рассуждая, какие действия от меня тут требуются. Барин-дьявол расценил мое молчание как признание поражения:
— Молчите? Стыдно?! Думаете, можно через онлайн-магазин толкать неходовой товар, и вам всё с рук сойдёт? Не сойдет. Да я вас из-под земли достану! — последняя фраза меня больше всего заинтересовала. Но тут уже знакомым мне движением ноги приоткрылась потайная дверь в стене, и из неё раздался властный голос начальства:
— Мужчина! Я смотрю по журналу, вы заказали у нас тринадцатого числа дилдо на двадцать четыре сантиметра. Мы отправили вам дилдо на двадцать четыре сантиметра. Всё честно. Хотите, вынесу линейку, померяем длину, вы ведь знаете, что там будет точно двадцать четыре сантиметра. Теперь по поводу несходства с вашим… органом. Вы откуда отмеряли? Видимо, от пупка, как все нормальные гусары? — барин молчал, не находясь, что ответить. — То-то же! Прежде всего не надо обманывать себя самого. А потом и других! — подытожила она поучительно.
— Но, если такая ошибка… может, можно как-то обменять, на другой размер? — предположил посетитель, уже довольно робко.
— Упаковку вскрывали?
— Да… — сказал барин, и после этих слов совсем поник головой.
— Тогда наши дебаты закончены. Ничего мы вам менять не будем, — отрезал голос из-за двери.
Посетитель грустно развернулся и побрёл к выходу. Впрочем, потом, он словно о чём-то задумался, схватил со стола коробку и уже с ней поспешно вышел наружу.
— Ага, невеста у него, как же, — раздалось из-за стены едкое замечание. — Да вся их гей-шарашка постоянно вконтакте светится, прям как малые дети, ей-богу.
— Что? — переспросил я, ибо из всего сказанного откровенно не понял ни слова.
— Да содомиты — вот что, — устало пояснил голос из-за стены.
— Даже здесь содомиты? — поразился я.
— Ну а где им ещё быть, как не здесь? — весьма резонно ответило начальство, так что я даже подивился глупости своего вопроса.
Третий же, и последний, адский посетитель — существо без лица, появился вообще непонятно откуда. То есть как, он был не совсем без лица… Голова у него была, но вся она была чёрная, и одет он был во всё чёрное.
— Наверно он обгорел в адском пламени, вот и почернел, — быстро предположил Алёша.
— Нет, не так, — возразил старец. — Поверхность лица его больше была похожа не на головешку, а всё же на какую-то ткань. Но не это было самым главным: в руках у него был приборчик наподобие очень маленького пистолетика, и направлял он его мне прямо в лицо. Я, на всякий случай, и виду не подал, что удивлён таким поворотом событий, или напуган. Напротив, я любезно спросил:
— Чем я могу вам служить?
— Быстро, всю выручку на стол! А не то… — чёрная голова не договорила, зато замахала в воздухе своим пистолетиком.
— А не то что? — спросил я, наклоняясь к нему.
— А не то я тебя убью, и потом всё равно заберу что мне надо, — сказал он вкрадчивым голосом. Я рассмеялся:
— Ты взялся угрожать смертью тем, кто и так находится в аду! Не находишь ли ты это неосмотрительным?
— С помощью вот этого устройства, — он указал на чёрный пистолетик, — я сделаю так, что тебя вообще нигде не будет: ни в аду, ни в раю, ни между ними. И будет уже поздно что-то менять, или шутки шутить. Вечная чернота и отсутствие чего бы то ни было. Ты этого хочешь? Ты этого хочешь, псина?! — закричал он на меня. Хотя нет, позволь, слово было похожее по смыслу, но не такое ругательное, а больше деревенское. А, вспомнил, было вроде:
— Ты этого хочешь, сука?! — кричал он.
Тут до меня стало доходить, что после загробного мира есть на свете такие пропасти, которые хуже самого ада. И вот тогда-то мне стало страшно, и я от всей души воззвал ко Господу. Про себя, конечно. Но вдруг опять раздался голос из-за двери, правда звучал он как-то растерянно:
— Макс, привет, это ты, что ли? В гости, что ли, пришёл? Макс, это ты?
После этих слов Чёрная голова аж заходил ходуном от нервного напряжения:
— Тёть Насть, я ведь не хотел никого убивать. Не хотел. Я вот и маску одел, думал, возьму деньги и смоюсь. А раз так, теперь я вас всех порешу, мне другого выхода нет, раз меня узнали… А ну, вышла! Я кому сказал, быстро вышла с поднятыми руками! — он так себя раззадорил, что кричать начал.
Что тут сказать? Я всё понял. И испугался, что сейчас меня с начальницей отправят в такое место, где даже и ада нет, хоть в отеческих преданиях о таком месте ничего и не сказано. Думать особо было некогда. На стене, я ещё до этого заприметил, висел такой цилиндр металлический, выкрашенный в красный цвет. Под ним было написано: «01». Не знаю, что это значило, может быть, это был намёк мне на его первостепенную важность, но пока черноголовый с начальницей через дверь разговаривал, я очень быстро сорвал со стены этот цилиндр и пару раз приложил злодея этой железкой по голове. И он, как ни странно, поддался на эту мою уловку, и упал плашмя на пол. «Был бы это человек» — думал я, — «убился бы с первого удара. Это уж я на опыте знаю, — после этих слов старец загадочно улыбнулся. — А так, как он дух, то кто знает, что ему с этого будет?». Но пистолетик я на всякий случай с полу поднял и отбросил от греха подальше… — Агафон снова умолк.
— Батюшка, а что потом было-то? — не успокаивался Алёша, — и ещё, вы сказали, что на опыте знаете, как человека убивать. Как же это так? Вам приходилось человека убивать?
— А потом… — будто бы нехотя продолжал старец, — потом я очнулся у себя в келье перед иконкой и лампадой и продолжил свою молитву. А что до твоего второго вопроса, то я ведь пришёл в монахи из армии, до унтеров там дослужился. Мне и в окопах пришлось подраться. На руках моих много человеческой крови. Оттого я в свою ежедневную четырёхтясячницу добавил ещё одну тысячу молитв, за убиенных мною, в надежде, что Господь меня простит. Но за беса того с чёрной головой, верую, нет на мне греха. Теперь слушай внимательно, — продолжал он уже быстрым шёпотом, — историю эту до самой моей смерти ото всех утаи. Да и после моей смерти — лучше тоже об этом умолчи. Из всех людей я поведал это только тебе одному.
— Но почему именно мне, батюшка?
— Мне это было открыто: ты будешь одним из семи светильников нашей пустыни. В своё время, после того, как уже потухнет светильник мой и твоего старшего брата. Всё духовное окормление монастыря и ответ перед властями будет на тебе одном. Слушай дальше: у тебя чистое сердце и великий дар от Бога… Не перебивай! Великий дар. Твой брат, игумен Антоний, это видит, и потому тебя так сугубо смиряет: с таким даром очень легко впасть в гордыню. Но со временем, после того, как ты войдёшь во врата смирения, всех товарищей оставишь далеко позади. Показавший мне адское видение, знаешь, что потом сказал? — «Если остановится ваша братская молитва, то этот ад, всё, что ты видел, через какие-то сто лет придёт и на всю землю» — так он слово в слово и сказал. И поэтому мы не можем останавливаться, никак не должны останавливаться. Посему нужны молитвенники, работники. А выходит, кроме вас с братом, работу вашу сделать будет и некому. Так-то вот. Это место — особое, святое, оно тебя хранить будет. Без крайней нужды из своего скита никуда не отлучайся, как я уже много лет не отлучался из своего.
— Батюшка, а как же вы... — хотел было спросить Алёша, да осёкся, увидев под чёрной схимнической накидкой улыбающееся лицо старца, сияющее какой-то искристой добротой, — вы же со мной отходили, до города?
— Никуда я не отходил, — был ему ответ.
Этот ответ старца ещё висел бесконечным эхом в ушах молодого послушника, когда тот обнаружил себя стоящим возле запасной двери в скитской ограде и закрывающим её замок изнутри.
Первый колокол уже будил скитских монахов на заутреню. Скоро все проснутся. У Алёши ещё было время, чтобы незаметно проскользнуть в келью, разобрать свой узел и пойти вместе со всеми в их скитскую церковь на раннюю утреннюю службу.
Похожие статьи:
Рассказы → Синдром Золушки
Рассказы → Возвращение в детство.
Рассказы → Ода парной бане
Рассказы → Ведьма
Рассказы → Человечек и Репейник
Была ещё и вторая часть истории, повествующая о происходящем с противоположной точки зрения. Но я её выбросил по пожеланиям фокус-группы, как избыточную. 
