Попутчики

  Гордей остановился, переводя дыхание. Подъем давался ему особенно тяжело.
    — Зачем мы поперлись в такую даль, Диня? — повернувшись к своему спутнику, спросил он. — Безумный поп тебя крестил — дурак, что не потопил. А я и повелся.
    — Не дрейфь, старый, — лысый здоровяк сплюнул сквозь зубы. — Увидишь, еще спасибо скажешь, что показал.
    — Да что там такого-то? — Гордей пригладил бороду рукой. — Неужто клад нашел?
    — Увидишь, — загадочно проговорил Диня. — Ну что, пошли? Уже недалеко.
   Они двинулись дальше. Тропинка петляла между огромными валунами, уходя серой лентой вверх, и растворялась в сумерках. Сквозь ветви старых елей проглядывали клочки темнеющего на глазах неба, на некоторых из них уже высыпали первые звезды. Ночь вступала в свои права.
   Дорога оборвалась так неожиданно, что Гордей едва не оступился. Лысый успел его поймать за шиворот.
    — Пришли, — гордо заявил он, отпуская рубаху. — Гляди.
  Перед ними мерцала водная гладь озера. Ничего особенного. Гордей сотни раз ходил вдоль крутых берегов, собирая грибы и ягоды. Да, большое, изогнутое в виде подковы, а в трех километрах к северу начиналось русло мелкой речушки.
    — Эко диво, — хмыкнул Гордей, — Что я здесь не видал? Знаешь, каких щук тягал вон с того берега? По пять кило каждая.
    — Да не в озере дело, старый, — отмахнулся Диня. — Я другое хотел показать. Сейчас начнется.
   Уже стемнело настолько, что едва можно было разглядеть темные заросли камыша. Однако с противоположной стороны что-то мерцало зеленоватым светом. Свет струился неровными потоками, будто обтекая камни и деревья вокруг. И с каждой минутой он набирал силу.
    — Что это, Диня? — Гордей от удивления раскрыл рот. Скрюченные узловатые пальцы намертво вцепились в растрепанную, с вкраплениями сосновых иголок бороду. — Красота-то какая.
    — То-то же, — усмехнулся парень. — Да что ты вообще видал, сидя на своем хуторе?
   Тем временем сияние объяло весь противоположный берег. Тени деревьев причудливо извивались, и как будто расступались, освобождая место чему-то еще более грандиозному, большому и непостижимому. Из воздуха вырисовывались высокие остроконечные башни с гирляндами желтых огней. Строения чуть пониже оставались темными массивными глыбами, напоминающими какие-то старые храмы.
    — Город, Диня, — зачарованно прошептал Гордей. — Это ж город, что б мне пусто было. Самый настоящий.
    — Вот я и говорю — чудо, — кивнул парень. — Ну, стоило идти, старый?
    — Твоя правда, — согласился Гордей. — А ты не ходил туда?
   Диня не ответил. Гордею даже показалось, что тот почему-то испугался такого простого вопроса. Что могло напугать всегда бесшабашного дылду?
    — Не ходил, — буркнул себе под нос Диня. — И тебе не советую. Издалека смотри, но нос туда совать даже не думай. Я чертовщину за версту чую.
    — Да ну, — мотнул головой Гордей. — Не может такая красота от лукавого быть. Черти, они только пакостить горазды.
    — Тебе что, старый, жить надоело? — голос Дини вдруг стал необычно суровым. Он смачно сплюнул. — У меня Полкан давеча ночью с цепи сорвался, и ну по деревне круги нарезать. Бегал я за ним, бегал, пока тот в лес не сиганул. Я следом. А в Полкана будто бесы вселились. Несется как угорелый в самую чащу. И вдруг слышу — визг впереди. Страшный, словно свинью режут. Выбегаю на тот край, — лысый ткнул пальцем куда-то в сторону, — и вижу, как из темноты город этот светящийся проступает. В тот раз я ближе стоял, поэтому и разглядел, как двое лохматых чертей моего Полкана волоком тащат. Один из них обернулся, и так зыркнул. Глазищи огромные, а в них зеленые огни полыхают...
    — И что? — Гордей нетерпеливо схватил Диню за рукав.
    — Да, ничего, — отмахнулся тот. — Страшно мне стало. Домой я удрал. Вот, веришь? Нет? Никогда трусом не слыл, но в ту ночь едва не обделался.
    — А теперь решил-таки вернуться, — старый яростно дернул себя за бороду. — И для пущей смелости меня позвал. Что, в деревне больше смельчаков не нашлось? Аль, думал, засмеют? На хутор-то ко мне не страшно было пять верст топать?
    — Да, брось, старый, — Диня потупил взор. — Ты же самый головастый в округе. Люди к тебе за советами ходят. Вот я и подумал, может, знаешь что про это место?
    — Что ж сразу не спросил?
   Диня промолчал, уныло глядя, как над верхушками елей разворачиваются диковинные купола. Город уже не казался призраком. Свечение стало меньше, и в сумерках можно было различить отдельные детали домов. Он выглядел каким-то чужим, даже нечеловеческим. Может и вправду бесовское порождение?
    — А я ведь в разведке служил, — задумчиво проговорил Гордей. — Нас учили идти вперед, и не сдаваться. За спиной, понимаешь, Родина, товарищи, да весь честной народ...
    — Это ты к чему? — насторожился Диня.
    — Да все к тому же, — старый запустил пятерню в спутанную бороду, будто намеревался ее расчесать. — А вдруг враги там? На землю нашу позарились. Мне терять нечего. Старый, никому не нужный. Жена померла, царство ей небесное. Дети давно разбежались, — лет десять как ни слуху, ни духу. Чего мне терять? Пойду я, Диня. А ты домой ступай, вам с Тамаркой еще детей на ноги поднимать.
    — Совсем из ума выжил, старый?! — воскликнул Диня. — Рехнулся?!
    — Тише ты, ирод, — зашипел Гордей, закрывая сухой старческой ладонью лысому рот. — Чай не у себя дома на печи. Вдруг они там все слышат?
   С этими словами Гордей скользнул во мрак, и исчез. Он еще слышал какое-то время, как Диня тихо, неуверенно зовет его. Но вскоре голос парня стих, и старик остался один.
   Наврал он лысому про разведку. Наверное, просто хотел его как-то обнадежить, что ли. Чтобы не сильно беспокоился. Впрочем, какая разница? Русский солдат, переживший чудовищную войну, и смутные времена после, уж точно нигде не пропадет. Что там разведка, что пехота, — один черт. А ежели смерть придет, то помирать и не страшно вовсе.
   Гордей шел вдоль обрыва, осторожно раздвигая кусты. Звенящая тишина действовала на нервы хуже мартовских кошачьих песен. Словно весь мир замер в ожидании какой-то беды. Перед войной, наверное, так же было? И хрустнувшие пару раз под ногами сухие ветки в этой мертвой тишине казались разорвавшимися гранатами. Он стискивал зубы, но продолжал идти вперед, шаг за шагом, боясь оступиться.
   Неожиданно лес кончился. Гордей вышел на край поляны, и уставился в темноту. Города больше не было. Ничего не было. Только кромешная непроглядная тьма.
   И вдруг впереди зажегся крохотный огонек. Не зеленый вовсе, а настоящий, живой, желтый. Будто свеча или лучина. Старик сглотнул подступивший к горлу комок, и двинулся дальше.
   Вскоре Гордей уже смог рассмотреть неровный прямоугольник света, оказавшийся окошком какой-то покосившейся хибары. Свеча мерцала, на кустах возле стены плясали смутные тени. Из-за плотной белой тюли ничего внутри избы видно не было, и старик замер, приложив ухо к шершавому бревну сруба.
   Тишина. Только кровь в висках стучала, да скрипели старческие колени. Гордей тут же подумал, что хорошо хоть не слышен шорох сыплющегося позади него песка. И на том спасибо.
   И вдруг как кто-то рявкнул над самым ухом:
  — А ну, пшёл прочь, контра! Мы на вас управу найдем! Ух, курвы!
   Гордей подскочил на месте, едва не стукнувшись головой о наполовину сгнивший подоконник. Окно по-прежнему оставалось закрытым, и откуда шел голос, было непонятно. Старик осторожно начал пятиться, шаря руками по грубым бревнам стены, пока не споткнулся о развалины крыльца. Дверь со страшным скрипом отворилась, и в прямоугольнике света замерла темная нечеловеческая фигура. Сначала Гордей подумал, что это кот. Большой, пушистый. Бывают же такие породы, вроде как персидские. Но неведомый хозяин заговорил:
    — А я тебя заждался, Гордей. Всю шерсть на ушах уже выщипал, вертеть ту Мурку. Долго… Долго шел.
    — Кто ты? — выдавил из себя Гордей, оставаясь сидеть на гнилых влажных досках.
    — Может, уже в избу зайдешь? — голос хозяина был тихий, мурлыкающий. Ну впрямь как говорящий кот.
   Гордей медленно поднялся, осторожно вошел в дверь. При тусклом свете он смог как следует разглядеть этого кота-переростка, и увиденное его озадачило. Помесь кота и мартышки, только без хвоста. Мех огненно-рыжий, с подпалинами. Глазенки медовые, почти человечьи, впрочем, как и личико. На правом ушке болталась старая бельевая прищепка.
    — Ты что, домовых ни разу не видал? — с тоской проговорило существо, недовольно выпятив нижнюю губу.
   Гордей стоял, разинув беззубый рот. Стоял и смотрел, смотрел...
    — Ну, чего вылупился, вертеть ту Мурку? — домовой шмыгнул к старику и, протянув ручонку, захлопнул ему нижнюю челюсть. — Того гляди муха залетит. Не вкусно ведь… А ты впрямь домовых не видал?
   Гордей помотал головой.
    — А как же вас учили, что нужно встать на пороге, нагнуться, да посмотреть промеж колен? Учили? Нет?
   Гордей снова помотал головой. С бороды посыпались на пол сосновые иголки.
    — Серость, — констатировал домовой, вцепившись пальчиками себе в скудный клок шерсти за ухом. — Пропащее поколение. Жить, и не знать, кто в доме помощник...
   Гордей вдруг протянул руку, намереваясь погладить пушистое нечто. Тот мигом отпрыгнул, издав при этом странный икающий звук.
    — Домовой, — выдохнул старик, и плюхнулся на стоявший рядом колченогий стул. — Подишь ты… А звать-то как?
    — Падрыж, — буркнул домовой с явной неохотой. — У нас ведь как заведено. Как первый хозяин прозовет, так и на всю жизнь остается.
    — Чудное имя, — хмыкнул Гордей.
    — Это уже я сократил, да приукрасил, — признался Падрыж. — А на самом деле — Падла Рыжая.
   Старик от неожиданности крякнул.
    — Ну, барабашка у нас жил сильно шумный, по ночам безобразничать любил. А все на меня думали. Вот хозяин увидит с порога, и ну валенками кидаться. Убью, кричит, падла рыжая! Только попадись! Но мне, можно сказать, с именем еще повезло. Одного вот Ибунахом звали...
    — Татарин что ли? Али турок?
    — Не искушай к сквернословию, Гордей, — покачал головенкой домовой. — К матерщинникам, говорят, толстый поп по ночам является, и кадилом по лбу бьет. Иногда до смерти.
    — Вона как, — потрепал бороду старик. — И вправду, повезло. А дом-то твой как здесь оказался? Я в этих краях смолоду живу. Каждый овраг да пригорок знаю, а избы не примечал. Да ведь город видел на этом самом месте...
    — Морок, а не город, — пояснил Падрыж. — Наваждение. Изба всегда так Силу свою показывает, когда границу переходит.
    — Какую границу? — насторожился Гордей. — Россейскую?
    — Между мирами, — махнул ручонкой домовой. — Она ж блуждающая, изба-то. Как проклял сто лет тому назад один колдун, послал в неизвестном направлении, так места себе до сих пор и не находит. Каждую ночь куда-нибудь перемещается.
    — Как перемещается?! — Гордей подскочил будто ужаленный. Аж в спине хрустнуло.
    — А я откуда знаю? — Падрыж закатил глаза. — Как-то перемещается, вертеть ту Мурку. Тут Сила могучая, нам, домовым, недоступная.
    — И в эту ночь тоже… того?! — вдруг засуетился старик, делая шаг к двери. Потом еще один, и еще...
    — В эту ночь мы за тобой пришли, — Падрыж звонко щелкнул пальчиками, и старый стул больно ударил Гордея под колени. Старик с уханьем сел. — Так надо.
    — Как за мной? Почему? — залепетал он, силясь встать. Но что-то будто давило сверху.
   Домовой, заложив ручонки за спину, с видом законченного особиста принялся нарезать круги вокруг гостя. У него во рту вдруг появилась маленькая пеньковая трубочка, потянуло ладаном.
    — Ну, ты ведь сам решил, что никому не нужен, и ни на что не годен, — Падрыж выпустил облако густого сизого дыма. Ноздри его затрепетали, втягивая дурман. Потом продолжил осипшим голосом: — На жизнь жалуешься. Так ведь? Точно знаю, что так. Не спорь. Не спорь, говорю! А на самом деле на тебе еще пахать и пахать. Как говорится, старый конь борозды не испортит, ибо до поля не дойдет, — домовой то ли икнул, то ли хихикнул. — Просто ты не нашел своего места, Гордей. Живешь в холостую. Изба правильно к тебе потянулась, ее не обманешь. "Пустышек" она всегда чует. Ох, как чует.
    — Сгинь, нечистая! — Гордей истово перекрестил домового, затем перекрестился сам. Но ничего не случилось.
    — Здесь это не действует, — Падрыж снова выпустил облако дыма. — В избе все равны, вертеть ту Мурку. И чистые, и нечистые...
   Неожиданно снаружи послышались гулкие шаги, дверь со скрипом распахнулась, и в проеме показался краснощекий здоровенный детина с огромными усищами, в кожаной вытертой куртке и галифе. На ремне болталась кобура, из которой выглядывала рукоятка маузера.
    — Т-а-а-к, — протянул он, осматривая помещение колючими черными глазками. Потом взгляд остановился на Гордее. — Ну, и кто ты такой? Отвечай!
    — Гордей это, Модест Апполинарьевич, — залебезил Падрыж, заталкивая ногой под стол тлеющую трубку. — Наш клиент.
    — Помолчи, Падла, — сухо проговорил Модест Апполинарьевич, утирая усы. — Без тебя разберемся. Документы есть?
    — Дык, откуда? — в растерянности пожал плечами Гордей. — Все дома осталось, там, на хуторе, — он махнул рукой в неопределенном направлении. — Не по лесу же с паспортом ходить...
    — Т-а-а-к, — снова протянул детина, доставая откуда-то из-за спины плоскую алюминиевую флягу. Взял с полки серое от пыли блюдце, поставил на стол, налил белой тягучей жидкости. Неужто молоко? — Пей, Падла. За Гордея пей, если он и впрямь тот, за кого ты его принимаешь. Сливки свежие, с фермы.
    — Точно с фермы? — Падрыж повел тонкими бархатистыми ноздрями. — Не из магазина?
    — Пей, пей. Свежие.
   Домовой подтянул к себе блюдце и начал громко лакать. Глаза его блаженно закатились.
    — И вправду, Гордей, — Модест сел на краешек стола, сложил на груди руки. — Не врал, значит. А то сливки вмиг скисли бы. Не терпят они, когда домовые рядом врут. Так-то. Ну, что ж. Добро пожаловать на борт, как говорится. В рядах Проклятых снова пополнение.
    — Каких Проклятых? — не понял старик.
    — А что, Падла не сказал? — суровый взгляд черных глаз упал на рыжую млеющую мордочку. Домовой сразу поперхнулся, забрызгав стол белыми каплями. — Опять что-нибудь эдакое придумал? Ладан курил небось?
    — Сказал, что я "пустышка", — произнес Гордей, тоже уставившись на Падрыжа. — Никому не нужный, но в избе пригожусь.
    — Ничего я не говорил, вертеть...- запротестовал домовой, и вдруг личико его сморщилось как сушеная груша. Он начал неистово отплевываться.
    — Ага! — восторжествовал Модест, и рука его непроизвольно дернулась к кобуре. — Попался, контра! Будешь знать, как врать! Что, хлебнул кефиру?!
   Но домовому было не до оправданий. Его корежило и передергивало, будто припадочного.
    — Так что там с Проклятыми? — Гордей тронул Модеста за локоть.
    — Ах, да, — тот деликатно откашлялся, утер усы. Потом подошел к висящей на стене старой пыльной шторе, рывком одернул ее, а за ней оказалась дверь. Модест потянул за ручку, дверь со скрипом отворилась.
   Из проема слышались голоса.
    — Падла! — вдруг взвизгнул кто-то, и домовой соскочил с места, метнувшись мимо Модеста.
    — Куда?! — тот схватил Падрыжа за загривок.
    — Так зовут же, — жалобно пискнул домовой, суча в воздухе розовыми пятками.
    — Это не тебя, — успокоил его Модест. — Это Васька Порфирию в карты продул. Как обычно.
   Падрыж сразу обмяк, за что был немедленно отпущен на волю.
    — Там одиннадцать душ, — Модест мотнул головой в сторону открытой двери. — Семь человек, два леших, один гремлин, да псина по кличке Полкан. Те, кого Изба уже успела собрать. Все как один прокляты. В том числе я, и ты, Гордей. А Падла у нас абориген, в избе еще при старом хозяине жил. Правда, Падла?
    — Правда, — недовольно буркнул домовой.
    — Ну, продолжай, — подбодрил его Модест. — Правду-то приятнее говорить.
    — Все из вас когда-либо встречались с одним и тем же человеком, — продолжил Падрыж. — У него множество имен, но самое известное — Вольдемар Куча. Колдун необыкновенной силы. И самое страшное, что силу свою он не всегда сдерживать может. Вот, Избу проклял самой первой. Послал ее невесть куда, вот она с тех пор туда и движется, дорогу ищет. И заодно подбирает тех, кто следом послан был в том же направлении. Попутчиков подбирает, стало быть.
    — Как это? — не понял Гордей.
    — А вот так, — Модест сделал неприличный жест руками. — Если колдун послал, так послал. От всей широкой черной души. Ляпнул не подумавши. И все идут, так как назад уже не повернешь. Это дорога в одну сторону, как ни крути. Бессмысленное движение не пойми куда...
    — Выглядел-то он как, этот Куча? — Гордей в задумчивости принялся теребить бороду.
    — Невысокий такой, сутулый, — пояснил Модест, подняв ладонь от пола метра на полтора. — Постоянно шапку носит, скрывая лысину. А на правом глазу бельмо.
    — Не встречал, — признался Гордей.
    — Ты мог и не заметить, — Падрыж склонился над блюдечком, в котором уже плавало что-то зеленоватое. Поморщился. — Колдуны ведь народ капризный, хуже нашего брата. Не заметил его, и на, получи в спину словечко скверное. Вот, помнится прадед мой одному чароплету под ноги подвернулся в неурочный час. Так тот его как послал… Хорошо хоть кобыла в соседнем дворе оказалась, далеко ходить не пришлось. Всем семейством потом вытаскивали.
   Зеленая жижа в блюдце почернела, стала вонять. Домовой досадливо крякнул, затем брезгливо отвернулся.
   Неожиданно входная дверь скрипнула, и настежь открылась. На пороге стоял невысокий сутулый мужичок средних лет в длинном зеленом плаще. На голове его была черная фетровая шляпа с большими полями. Он окинул присутствующих взглядом единственного здорового глаза, так как зрачок второго скрывался под мутной пленкой страшного бельма, а затем криво улыбнулся.
    — Пришел, падла?! — воскликнул Модест, судорожно хватая рукоятку маузера. Застежка кобуры предательски не хотела отстегиваться.
    — Тут я, тут, — забормотал возле его ног домовой.
    — Да не ты, Падла! А он — падла. Пришел глумиться над нами, мразь! Ух, контра недобитая! К стенке! К стенке тебя!
    — Мужики, — голос гостя был заискивающе беспомощным. — Я тут… это… Не найдется для меня одного местечка?