Почти одиночество

( …Я уже расправился с завтраком и почти выскочил во двор. Но тут мама поднялась на веранду, держа в руках тазик, до краев наполненный вишней. Она поставила его на стол и направилась к шкафу. Наверное, банки доставать и сахар, чтобы варенье варить. Я зачерпнул из тазика горсть сочных плодов.
- Не мытыми не ешь! - и как мама всё видит, стоя ко мне спиной? – Сполосни хотя бы!
- Угу. - Я немедленно запихнул в рот как можно больше немытой вишни и выбежал из дома. У калитки задержался, чтобы подвергнуть вишнево-косточковой бомбардировке отряд муравьев на садовой дорожке. Потом вытер рукой рот от сока, и, конечно же, руку  о штаны.  Не оборачиваясь, ногой пнул калитку и был таков…)

Воспоминание, словно удар тока, cдернуло мальчишку с кровати. Он взъерошил рукой копну рыжих волос и оглянулся вокруг. Просторная комната. Одна стена целиком прозрачная. Из нее смотрят в комнату раннее утреннее небо и городские башни, пока еще скучные, серые, не раскрашенные солнечными лучами. От окна до двери ряды кроватей. На них спят ребята: кто свернувшись эмбрионом, кто раскинув руки, кто под одеялом, кто ногами на подушке. Мальчик тихо пересек комнату, открыл дверь и вышел в коридор.
Мягкий ворс напольного покрытия приятно касался босых ног, впитывая в себя  шаги. Скрытые в стене лампы уже отключились, уступив место утреннему свету из широких окон по правой стороне коридора. Просторный холл, теперь налево. Вприпрыжку пара лестничных пролетов. Вот и ярус Старших.
 У окна обеденного зала за столиком сидел один из них и пил что-то из маленькой чашки. Больше никого.
- Что случилось? – он поставил чашку на стол и посмотрел на вбежавшего мальчугана.
- Воспоминание. Оно такое! Такое! - Младший подхватил легкий стул и сел рядом. - Я вишню ел!
- Ну, вишневых деревьев вокруг нашей башни целый сад. Подумаешь.
- Я не здесь её ел, - мальчик весело заболтал ногами. - Это где-то дом такой маленький, на один ярус, и мама…
- Мама? Ты видел маму? – Старший вскочил со стула и заходил взад-вперед. - Ты вообще представляешь  как это удивительно?
- Неа! – мальчик перестал болтать ногами и, схватившись руками за край стола, начал раскачиваться на стуле. - Есть же правило: вспомнил чужое – расскажи Старшим, а что уж там удивительно или нет – это вам решать. Вот.
- Ну, конечно. Ты ведь еще маленький, глупенький…
- Я большой уже! Мне шесть! – две пластиковые ножки стула опасно подогнулись.
- А мне шестьдесят! – Старший быстрым движением руки вернул стул и Младшего в нормальное положение. - И я так и не вспомнил маму. Теперь такое воспоминание – большая редкость, а раньше… 
- Теперь? А когда началось «теперь» и закончилось «раньше»? 
- Ого, вот так вопрос. - Старший улыбнулся. - Наверное, тебе лучше спросить об этом учителя философии. А сейчас нам нужно быстро записать то, что ты вспомнил. Тебе ведь надо успеть на зарядку, на завтрак и на занятия. Пойдем.
- А я могу вам маму нарисовать, хотите?
- Обязательно нарисуешь! – Старший взял мальчишку за руку и потянул за собой вглубь яруса.


По монитору скользили ряды букв, то разрываясь на абзацы датами, то превращаясь в черно-белый массив повествования или пробелы.
- Где же? Где? – Старший, бормоча под нос, пробегал глазами строки в поисках нужного отрывка. - Так, это уже школа, значит раньше… Новогодняя елка… День Рождения…  Нет, чуть вперед… Вот!
Щелчком кнопки клавиатуры новое воспоминание заняло свое место в летописи Первого, здесь, между 
(… проснулся, умылся, чуть не наступил на спящую возле двери механическую кошку, побежал на веранду (она же и кухня). На столе кружка с молоком, два бутерброда.  По ним танцуют тени ветреной листвы от растущих за окнами яблонь...)
и
(…калитка громко стукнула на прощанье, и я побежал со всех ног по летней пыльной дороге туда, за рощу. Там большой пруд. Там стоит на одной ноге серая цапля…)

Старший выбрал в меню файл – сохранить и взял в руки рисунок мальчика. Карандашный овал – лицо; ураган спиралей – волосы;  кружки глаз с беспорядочными черточками-ресницами; нос обозначен быстрой линией среди точек-запятых веснушек; улыбка. Такую улыбку умеют рисовать только дети.
Файл – мама – открыть – вставить – сохранить. В файле сотни рисунков. Детских и взрослых. Вот мама в пол оборота, вот сердитая мама, вот добрая; нарисована карандашами, фломастерами, красками, только черным – графика, фото скульптур и барельефов: мама читает, мама играет на гитаре, мама спит, мама… -  для тех, кто не смог её вспомнить и не сможет. С каждым поколением память Первого уходит все глубже в подсознание и затирается новыми событиями. Все реже кто-то из Старших вставляет в летопись недостающие фрагменты, все меньше новых рисунков пополняет галерею. Может случиться так, что сегодняшние дополнения, внесенные в архив, окажутся последними. 
Старший снова открыл файл «летопись», там где
(… мерно гудят холодильные установки, оберегая от порчи капсулы с биологическими образцами. Мне нужно в сектор С, там на столе тело матери. А я не хочу. Не хочу видеть её мертвой, старой, не хочу плакать. Но слезы все равно текут, а ноги упорно несут  шаг за шагом по стерильным коридорам в заданном напрвлении…)
Старший обманул мальчика. У него было воспоминание о маме, но вносить его в летопись совсем не хотелось. Зачем помнить, как в отчаянии дрожат руки? Зачем потомкам знать, как выглядит мертвое тело самого дорогого человека на земле, изъеденное старостью? Пусть лучше помнят её такой: солнечной, живой и любимой. Лучше пустые строки, чем…
(… её тело беззвучно погружается в контейнер с жидким азотом…)

Стало вдруг невыносимо душно. Старший выключил компьютер, вышел из помещения библиотеки и распахнул створку одного из окон. 
Первый любил солнце и открытое пространство, поэтому восемь двадцатиярусных башен располагались по кругу и были спроектированы так, чтобы из любого помещения наблюдать небо и красивую панораму; чтобы тень от одной башни не дотягивалась до другой. Окна коридоров смотрели на окраину, а остальных помещений – в центр города, представляющий собой огромный фруктовый сад. 
Вместе с солнечным светом  в коридор хлынули крики и шум с небольшого стадиона, где Младшие играли в футбол. 
Две команды абсолютно одинаковых мальчишек: рыжие макушки, тонкие легкие детские силуэты… Только  цвет маек разделяет играющих на команды. Страсти кипят нешуточные.
- Рыжий, пасуй…
- Да куда ты бьешь, косоногий?
Предательская подножка, падение, свисток, желтая карточка… Кажется, мальчишки вот-вот сорвутся на рукопашную. Но такого не случается. Сложно ударить человека, который похож на тебя как две капли воды, который и есть ты.
- Играть научись сначала!
- Сам научись!
- Головой! Головой отбивай!
- Мелкий, справа заходи!
- Ура-а! Го-о-л!
Старший улыбнулся и скользнул  взглядом дальше, выше. За стадионом блестели ровными рядами крыши теплиц, потом синяя лента канала, за ней - лес.  Отсюда, с девятого этажа северной башни, он казался зеленым морем. Изумрудные кроны дубов, словно волны, отталкивались от воды, тонким кольцом охватывающей город, и катились вниз, вниз к подножью холма, и дальше по равнине до самого горизонта. Сколько же лет этим деревьям?
Когда-то эта земля выглядела совсем иначе. Видовое разнообразие флоры и фауны лишь частично поддавалось описанию. Подумать только! Одних деревьев больше сотни видов, что уж там говорить о травах и кустарниках. А животных? Не меньше: млекопитающие, земноводные, птицы, насекомые … Об этом Старший знал из книг. Память Первого молчала – он появился на свет, когда окружающий мир уже стал таким, каким видел его сейчас Старший: бескрайние дубравы, наполненные тишиной.
Живой ли этот лес? Всегда тихо, потому что глянцевые упругие листья не шелестят на ветру - ему не по силам расшевелить их прочные пластины.  Древесина и листва не съедобны для насекомых и животных, поэтому  лес пуст. Под деревьями не растет трава – только грибы в дождливое время и мох. Нет птичьих гнезд. Могучие корни не подкапывают в поисках съестного дикие кабаны. В опавшей листве не шныряют мыши. А еще – нет желудей. Эти древесные гиганты бесплодны, им доступно только вегетативное размножение – корневая поросль. Генетически, весь этот лес, укрывающий материк своей зеленью - одно дерево. 
 Старший отвернулся от окна. Снова легко дышалось – дурнота отступила. Но на душе было скверно. Что-то такое всколыхнули внутри воспоминания мальчишки  или какая-то строка из архивных записей, на которую прежде Старший не обращал внимания. Будто невидимая заноза колола, царапала подсознание. Вернуться в архив и перечитать еще раз воспоминания Первого? Нет, не сейчас. Через полчаса Молодым читать лекцию по истории архитектуры, нужно сосредоточится на занятиях и внутренний дискомфорт исчезнет. Закрыв окно, Старший неспешно двинулся по коридору, а потом вверх по лестнице на учебный ярус.


На перерывах между занятиями на учебных ярусах всегда шумно. Здесь и Младшие буйствуют в салки - догонялки, и Молодые толпятся, наскоро списывая друг у друга лекции и задания, и Старшие за столиками обеденного холла спорят, беседуют о чем-то своем. 
Но вот звучит сигнал, и коридор быстро пустеет – одни убегают в классы, другие в аудитории. И становится тихо. Только роботы-уборщики скользят по пустому коридору, собирая случайный мусор. Упругие лучи света из окон отскакивают от их корпусов, разлетаясь по стенам солнечными зайцами. 

- …Таким образом, древнегреческая архитектура стала отправной точкой для большинства строительных достижений на многие сотни лет вперед. Системы геометрических расчетов, заложенные в наших роботов-строителей – это результат грандиозного труда древних зодчих. Точность расчетов, с которой построены исторические шедевры, поражает.  – Старший вывел на учебный экран чертежи храмов, усыпальниц, дворцов. – Жаль, мы с вами не можем увидеть эти потрясающие конструкции своими глазами – всю эту красоту человеческой мысли в камне пожрал лес или океан, разрушили землетрясения или наводнения.  Удивляет то, что все эти архитектурные чудеса создавались исключительно ручным трудом, расчеты и замеры - примитивнейшими инструментами. Но у нас, в отличие от наших предков, есть вычислительная техника, роботы-строители. Достаточно ввести необходимые параметры, и 3dпринт, встроенный в днище такого робота, создаст задуманное строение. Сейчас, каждый из вас должен выбрать исторический шедевр, чтобы попытаться воспроизвести его небольшую копию на учебном оборудовании. Даю вам некоторое время на размышление, и приступим к работе.
Сделав глоток воды из стаканчика, Старший оперся локтями на панель своей небольшой трибуны и принялся ждать. Из сотни строений нужно одно – широкий выбор. Тридцать студентов погрузились в изучение предложенных чертежей. Они смотрели, думали, а  Старший скучал. Он знал, что выберут Молодые. Из поколения в поколение, все, как один, они выбирают Парфенон. И, когда-то, Старший. И те, кто учил Старшего.

( …математическая красота этого храма поразила меня. Все остальные архитектурные изыски человечества казались мне лишь жалкими подобиями, карикатурами на шедевр. Никто так и не смог превзойти Иктина, архитектора этого чуда. Никто. Курватура Парфенона -  специальная кривизна, вносящая оптические коррективы –  скрадывает его истинные размеры, храм не давит своим величием на простых смертных и кажется идеально прямолинейным, на самом же деле в его контурах нет почти ни одной строго прямой линии. Я не смог его повторить. Да, что-то близкое получилось, близкое, но не точное в отличие от остальных миникопий на моем столе: Петра, пирамиды, храм Амона в Карнаке, Тадж Махал, индонезийские храмы, готические соборы…  Маленький почти Парфенон тоже здесь, я смотрю на него каждый день, пытаюсь понять, где закралась ошибка, и не могу её найти. Быть может, это удастся кому-то из моих потомков... )

Старший взглянул на часы. Время, отпущенное на выбор строения, вышло. Он спустился с кафедры и пошел между рядами парт, заглядывая в планшеты студентов. Увы, никто не вдохновился созданием Храма Белой Цапли или Эйфелевой Башни. На всех планшетах - Акрополь и венчающий его Парфенон. Странно ожидать от одинаковых людей разнообразия в выборе чего бы-то ни было. 
- Итак, после перерыва, каждый из вас приступит к геометрическому моделированию. Это не просто и не быстро. Вы можете работать над расчетами в этой аудитории, или в саду, или в спальне – словом, в любом месте, которое покажется вам достаточно комфортным для размышлений. Через неделю я жду вас здесь снова. Будем вводить ваши расчеты в миниробота-строителя, обсуждать удавшиеся и неудавшиеся модели, искать ошибки. Удачи, друзья!
Студенты встали, полупоклоном выражая уважение покидающему аудиторию учителю, и, отодвинув планшеты в сторону, принялись обсуждать какие-то свои, далекие от учебы, дела. А Старший, выйдя в коридор, отправился в обеденный зал. Нужна тишина, нужно побыть наедине со своими мыслями, чтобы выдернуть из подкорки эту занозу, на время проведения занятий как бы забытую, а сейчас с новой силой скребущую сознание. Прихватив из пищеблока бутылку воды и питательный брикет, Старший спустился на первый этаж и вышел на воздух, в зелень вишневого сада. Выбрав скамейку в тенистой аллее, он почти рухнул на неё, подкошенный воспоминанием.

(…Я уже заложил в инкубатор тридцать основ для своих клонов. Мама научила меня, как вводить обезболивающее; как аккуратно срезать с себя узкую полоску кожи и разделять её на одинаковые ровные фрагменты, каждый из которых станет впоследствии моей абсолютной копией, сначала младенцем, потом ребенком, взрослым; как наложить повязку на свежую рану, как делать перевязку. 
А сейчас я совсем один. Мама лежит передо мной на столе. Она мертва…
Наконец, собрав всю волю в кулак, я беру в руку скальпель, чтобы сделать аккуратный надрез на руке усопшей. Небольшой фрагмент, биологический образец – вот и все, что я должен поместить в банк данных на хранение. Остальное – предать земле или сжечь.
Скальпель легко рассекает кожу чуть ниже локтя и скользит к запястью, но вдруг застревает. Чуть раздвинув кожу, я вижу вместо плоти и крови сплетение проводов, оптоволокон, серую массу синтетических мышц… Протез? Я обхожу стол и делаю надрез на другой руке. То же самое. Я чувствую, как проваливаюсь в темноту… 

Тьма отступила, разбилась острыми осколками крика. Я кричал? Так саднит горло. Моя правая рука по-прежнему сжимает скальпель,  левая - молоток. Не помню, откуда он взялся. Руки в крови. Это моя кровь, потому что  на столе…

Я искромсал, изрезал, изувечил все её тело. Вокруг разбросаны обрывки псевдокожи. Грудная клетка разорвана в поисках сердца, которого нет. Разбита в крошку её голова, иссечено, искажено до не узнаваемости то лицо, которое я так любил. Мне захотелось снова закричать. Заорать от ужаса. Но сорванное горло только сипело, скулило… Зачем я это сделал? Если бы я верил в Бога, то упал бы на колени, каялся, молил о прощении. Но я не верю. 

Я так и отправил её в капсулу с азотом - целиком. Собрал с пола все её отрезанные, оторванные фрагменты и швырнул следом, в холод, в безвременье, прочь…)

Он так и не вскрыл пищевой брикет, не сделал ни одного глотка воды из принесенной с собой бутылки – оставил на скамейке. То, что Старший про себя назвал занозой, оказалось кулисой, ширмой, укрывающей его от памяти Первого. Теперь она оказалась сорванной, сломанной, смятой из-за того, что летопись Первого, составленная из кусочков воспоминаний его потомков, обрывалась, заканчивалась за неделю до смерти мамы. Выходит, только Старший вспомнил этот страшный день? Он быстро покинул аллею и, все еще потрясенный открывшимся обрывком памяти, направился в центр сада, где находился вход в нижний ярус. Всё окружающее как бы двоилось, два мира – Первого и Старшего пытались слиться в единое целое.

Низкая декоративная ограда из сплетенных пластиковых виноградных лоз. Калитка. Синтетический ровный газон, сжимающий с двух сторон плиточную дорожку. Две яблони, как занавесью, укрывают окна веранды простого одноярусного дома. На подоконнике спит механическая кошка. Старший толкнул дверь, прошел через кухню, мимо двух комнат, мимо игровой, дальше по коридору к раздвижной двери и вниз по лестнице.

Я хотел сломать всё это, но передумал. Зачем? В конце концов, это мой дом. Глядя из этих окон, я проектировал свой город. Сидя за этим столом, мечтал, строил планы. А эта кровать укачивала, прятала от бессонницы рыжего мальчишку, счастливого в своей детской наивности. В этой нехитрой кухонной утвари мама готовила мне еду. Мама. Не человек. Биоробот. Когда я это узнал, многое встало на свои места.
 
Тем далеким летом я всё ждал, когда же серая цапля расправит крылья и улетит. Каждое утро спешил на пруд проверить – а вдруг её уже нет или она перелетела на другой берег. Но ничего не менялось. Настала осень. Вода в пруду стала покрываться тонкой ледяной коркой, но птица все стояла на одной ноге, выглядывая в воде лягушку или рыбешку.
- Одевайся потеплее, малыш. Сегодня ветрено, а у нас с тобой много работы на воздухе. – Мама положила возле моей кровати утепленный комбинезон, а под стул пару резиновых сапог. - Завтрак на столе. Поешь и приходи мне помогать.
Она улыбнулась, провела теплой уютной ладонью по моей голове, щеке, и вышла из комнаты. Я быстро оделся, поел и как можно скорей выбежал в сад: это так замечательно – помогать маме.
Она ждала меня за калиткой. Такие же комбинезон и сапоги, как у меня, за спиной небольшой рюкзак. Значит, мы пробудем в саду весь день, в рюкзаке наверняка обед. Рядом стояла садовая тележка, в ней две лопаты, саженцы и раздвижной контейнер для хранения. 
- А вот и я, мам! Что будем делать?
- Для начала посадим эти молоденькие деревца. Они лучше приживаются, если сажать их поздней осенью, когда их корни уснули в ожидании зимы. А потом соберем некоторое садовое оборудование, которое может испортиться от зимних морозов. Если устанешь или замерзнешь – скажи, и мы вернемся домой.

Ямы под посадку были выкопаны заранее. Работа оказалась простой и скучной. Я опускал в ямку саженец, мама засыпала его землей. Одно за другим. От края сада до водяного канала.
- Мам, а зачем этот канал? – я вытаскивал из тележки очередное растение.
- Это преграда для леса. Дубы не могут преодолеть воду, значит, наш сад будет вишневым, а не дубовым.
- Дубовый сад? – мне стало так смешно, что я чуть не уронил саженец. - Мам, ну это же тогда будет лес, а не сад!
- Конечно, малыш. Для этого и нужен канал. - Мама разулыбалась, глядя на меня, потом снова взялась за лопату и сосредоточилась на посадке.
Мы посадили все саженцы. Мама достала из рюкзака термос с горячим питьем, стаканчик, питательный брикет. Я забрался в тележку, уселся поудобнее и принялся за обед.
- Мам, а ты почему не ешь?
- Я еще не проголодалась. И не люблю прерываться, отвлекаться во время работы. А ты ешь. Тебе нужно хорошо есть, чтобы расти здоровым и умным мальчиком!
Она всегда так говорила: «Тебе нужно вот то, чтобы ты был таким-то». Я ни разу не слышал от нее: «Я хочу, чтобы ты… Мне нужно, чтобы ты… Я устала, поэтому ты будешь делать то или это…»

- Ну что? Поел? Отдохнул?
- А я и не устал вовсе! – спрыгнул с тележки, отдал маме термос. - Что будем делать дальше?
- Пойдем собирать оборудование.
Мы шли в обратную сторону. Время от времени она снимала какие-то датчики с веток деревьев и складывала их в контейнер или поручала мне эту ответственную работу. Наконец мы добрались до пруда, и мама, чавкая грязными сапогами, направилась к цапле.
Цапля не обратила на неё никакого внимания и все смотрела в холодную воду.
- Мам, а почему птица не боится тебя? Не улетает?
- Боится? – мама рассмеялась, ухватила цаплю за ногу и выдернула из воды. - Почему ты не боишься меня, птица? 
Мама вдруг заговорила тоненьким голосом, как будто вместо цапли:
- Я не боюсь тебя, потому что это ты меня сделала. И я вовсе не птица, а небольшая метеостанция, расчитанная на температуру от минус трех до плюс сорока градусов по Цельсию. Я фиксирую все температурные колебания и направление ветра в летний период. А сейчас мне пора спать, потому что зимой здесь довольно холодно. Я могу сломаться.
- Нет! Это не так! – закричал я во весь голос цапле. Или, может, маме. 
Бежал домой и плакал. Потом дома, прямо в грязных сапогах и комбинезоне, зарылся в постель. Пришла мама, села рядом.
- Что с тобой, малыш? Что тебя так расстроило?
Я понял, что не смогу ей объяснить произошедшего. Потому что голос её был ровным и спокойным, как всегда.

Нижний ярус огромен. Его стены упираются в фундаменты городских башен. Четверть этого пространства – энергоблок и системы жизнеобеспечения. Столько же места занимает лаборатория. Старший прошел мимо – в лаборатории всегда кто-нибудь работает, а встречаться и разговаривать с кем-то сейчас ему не хотелось.
Оставшаяся половина яруса состоит из трех секторов: кладбище-холодильник, первый инкубатор и «Зимняя комната». В ней мы с мамой жили зимой. Конечно,  поднимались наверх, чтобы покататься на лыжах, снять данные с приборов, проверить работу канала. Его стенки покрыты наноматериалом, заставляющем воду двигаться в одном направлении. От этого течение в канале так стремительно, что вода не замерзает в самые крепкие морозы и крутит без устали встроенные в канал турбины, бесперебойно заряжая электричеством аккумуляторы энергоблока. Сквозь мороз мы неслись на лыжах вдоль берега, проверяя, не намерзли ли где-нибудь льдины.
- Да, вода так и кружит до сих пор. Нам остается только следить за её уровнем в летнюю жару и в осенние дожди. - Старший вздрогнул от звука собственного голоса, гулко срикошетившего от стен «Зимней комнаты», сел на кровать.
В зиму, когда мне исполнилось девять лет, я вдруг заметил, что мама перестала обращаться ко мне «малыш». Теперь я назывался «мальчик» или «человечек». 
Однажды, февральской ночью мне приснился сон. Страшный мороз все-таки остановил воду в канале, и по замерзшей поверхности к нашему дому двинулись дубы. Они отталкивались своими корнями от ледяных глыб. Их движения были точны и беспощадны. Саженцы вишен сминались под тушами древесных гигантов. Крошились и рушились недостроенные башни моего будущего города. Вот корень-кнут разбивает окна веранды. Корень-змей проникает все глубже в наше жилище…
Я проснулся в холодном поту, вскочил. Мама, сидевшая рядом за рабочим столом, обернулась.
- Ты весь в испарине, мальчик. Тебе жарко? – она встала и подошла к панели температурных настроек. - Я сделаю воздух попрохладней, а ты ложись, спи.
Я запротестовал, попытался объяснить, что увидел страшный сон.
- Ты смелый человечек, а боишься каких-то снов. Ложись, мальчик. Сон приносит только здоровье.
Она никогда не называла меня «сын».
- А ты! Ты знал всегда, что она не человек! Придумал себе сказку и прятался в ней! И всех нас заставил поверить в это! – Старший говорил очень тихо. Почти шептал, с трудом выдавливая из себя слова. Он подошел к рабочему столу, на котором ровными рядами расставлены архитектурные модели зданий.  
– К черту Парфенон! - маленькая копия храма ударилась о стену, но не разбилась и осталась лежать на полу фундаментом вверх. – И все эти бестолковые попытки повторить былое величие – тоже к черту!
Старший швырял о стену модели зданий одну за другой, пока стол не опустел. 

Обессиленный, я опустился на пол и сидел так некоторое время, среди архитектурного хаоса, который сам и устроил. Теперь, после этих странных похорон, я остался один. Теперь не было смысла в самообмане. Да! Я всегда знал, что у меня не может быть матери. Ты прав, Старший. Но мне так хотелось, чтобы она была. Это плохое оправдание, понимаю. И всё же, позволь мне объясниться.
Когда Предыдущий прибыл в эти места, распаковал оборудование, запрограммировал роботов на строительство канала, нижнего яруса и прочее, то решил как можно быстрее заложить в маленький инкубатор основу для своих копий. Предыдущего подгонял возраст, он был уже не молод. А еще – одиночество. Ему так хотелось, чтобы рядом был кто-то еще, живой и настоящий. Но во время долгого пути через дубраву, Предыдущий подцепил неизвестную инфекцию. Ткани его тела оказались поражены грибком, поэтому все копии погибли в возрасте трёх месяцев. В одном из контейнеров, привезенном вместе с оборудованием, хранилась пробирка с фрагментом его кожи, срезанной до начала путешествия. Он был совсем небольшим, его хватило только на одну копию. На меня. Вот почему я мог вспомнить только тот город, из которого ушел Предыдущий. Вот почему я не знал о маршруте, которым он двигался прочь. По этой же причине  не знал, что мама – не человек. 
Когда я принял из инкубатора своих первых копий, то перебрался с ними в южную башню. Детский ярус уже был готов. Пять роботов-нянек помогали мне растить их до пятилетнего возраста. Я намеренно сделал роботов не похожими на людей: не стал программировать 3dпринт на создание псевдокожи, вместо ног сделал им колеса, тембр голоса – механическим, не человеческим. Чтобы дети знали, что только они и я – живые люди.
- Эти роботы до сих пор нянчат малышей. И новые няни для новых копий выглядят так же, как и те. Хорошо, что они не похожи на нас. Ты сделал все правильно, Первый.

Я перебрал все вещи в старом доме, чтобы взять всё необходимое в новый. В маминой комнате я нашел рабочие записи, подобие дневника Предыдущего, откуда узнал то, что сейчас знаем мы с тобой. 
Несколько месяцев Предыдущий кропотливо вкладывал в биоробота модели человеческого поведения, инструкции на все времена и случаи, программу моего будущего обучения. Потом долго выбирал для неё лицо, пересматривая тысячи изображений в архивах человечества. Кстати, ты узнал её, Старший? Вернее, её прообраз?
- Да, теперь узнал. Её лицо – лицо Моны Лизы со старинного портрета. Я видел его однажды в архиве, но не уловил сходства. Наверное, из-за одежды или прически – сложно сказать.
- Я тоже не сразу догадался. А еще, Предыдущий выставил температуру её кожи на тридцать шесть и восемь по Цельсию, поэтому мамины руки всегда были такими теплыми. Запрограммировал старение её оболочки и дату смерти – остановку процессора к моему двадцатипятилетию. Когда я понял, что копии наследуют память до момента отделения своих основ от моего тела, то уничтожил все основы, которые срезал с себя после маминой смерти. Я не хотел, чтобы они вслед за мной из поколения в поколение переживали её смерть, тьму и отчаяние, грызущие меня до самого конца.
- Почему же я вспомнил? Почему именно я через столько поколений должен переживать этот ужас?
- Я виноват перед тобой, Старший. Когда я стал Самым Старым в городе, то уже не чувствовал себя одиноким. Согласись, когда ты окружен двумя – тремя сотнями своих подобий разного возраста, плоть от своей плоти, то ощущать одиночество – это дико и странно. И все же я срезал с себя один фрагмент, не маркируя пробирку, поместил его в хранилище, спрятал  среди тысячи других, новых, от своих копий. Чтобы однажды появился хотя бы один клон, с которым я смогу разделить свою тоску, ошибки и опыт. Чтобы кто-то разрушил моё почти одиночество. Прости меня. Это всё, что мне нужно. Твоё прощение.
- Мне нужно подумать. - на Старшего накатила сонливость. Видимо, реакция на стресс.
- Думай. Я не тороплю тебя. Сейчас лето. В «Зимнюю комнату» редко кто заходит в это время года. Ложись в кровать. Тебе нужно поспать.
Старший поднялся с пола и послушно лег в кровать. Но уснуть не получалось.

- Мам, я не могу уснуть. Расскажи мне сказку.
- Мальчик, сколько можно слушать сказки? Порой, правда жизни куда интересней и полезней самых удивительных сказок. - мама села на край кровати, подоткнула мне под бок одеяло. - Лучше я расскажу тебе о том, куда исчезли люди. Слушай. Давным-давно на Земле жило очень много людей.
- Десять?
- Нет. Намного больше. Несколько миллиардов. И Земля оказалась слишком маленькой для такого количества человек. Чтобы не умереть от голода, люди занялись селекцией животных и растений. Но часто урожай погибал от непогоды, а домашние животные – от эпидемий разных болезней. К тому же растения и животные для своего роста и развития нуждались в пище точно так, как и люди. Тогда ученые-биологи начали эксперименты с ДНК. Встраивая в геном растений гены животных и наоборот, они добились больших успехов. В маленькой теплице можно было собрать огромный урожай овощей или фруктов. А животных, для выращивания которых раньше требовались просторные фермы и время, теперь можно было быстро выращивать в тесноте, и они нисколько не болели и не страдали от этого. Вот только их потомство оказывалось не жизнеспособным. Тогда человечество прибегло к клонированию наиболее успешных  и жизнестойких видов флоры и фауны. Постепенно они вытеснили своих диких предков с поверхности земли.
Люди победили голод, но генномодифицированная пища вызывала поломки в их собственной ДНК. С каждым годом рождалось все меньше детей. Сначала люди не придали этому особого значения, а когда спохватились – время оказалось упущено. Среди них уже не было ни одного человека со здоровой ДНК. Все, что им оставалось делать – архивировать, консервировать свои знания и работать над созданием одной единственной человеческой клетки, устойчивой к генномодифицированной пище (другой к тому времени уже не было), способной к простому митозу.  Из пяти тысяч экспериментальных клеток только одна оправдала ожидания последних ученых. Так появился Самый Первый. Да ты уже спишь, мальчик! – мама тихо встала с кровати и вышла из комнаты.


Старший проснулся. Его первым желанием было бежать в северную башню и записать в летопись все, что ему сейчас открылось. 
Быстро покинув нижний ярус, я спешу через верхний дом и выхожу в сад. 
Уже вечер. Вдоль садовых дорожек горят фонари. По саду прогуливаются Старшие и Молодые, наслаждаясь прохладой летних сумерек. Младшие играют в прятки – это так интересно, сливаться с наступающими ночными тенями…
Я передумал. Нет, не нужно им знать про маму. Пусть будут счастливы в своем почти одиночестве. Ну а я теперь лишний, не нужен этому городу призрачного счастья. Мне пора собираться в дорогу. Пора строить новый город. На этот раз я не буду покидать кабины своего транспортного робота, поберегу здоровье. И уеду далеко-далеко, к побережью какого-нибудь южного моря. Буду стараться не повторять свершенных ошибок. А когда новый город заживет своей жизнью, я наконец-то построю свой Парфенон. Меня всегда завораживала его математическая красота.

Похожие статьи:

Рассказы → Декабрь на ките

Рассказы → Инъекционные воспоминания

Рассказы → ВЕНДАРИ. Книга вторая