Работа №24 Дух Ясеня
На землю неслышно опустилась ночь. Окутала холмы и долины чёрным бархатным покрывалом с вышивкой звёздных узоров, густой дымкой заструилась по лабиринту корней, принося вместе с мраком приятные прохладу и свежесть. Следом за ней пришло и безмолвие, странное, торжественное, знаменующее начало чего-то нового. Смолкли щебечущие пташки, радовавшиеся погожему летнему вечеру. Затаился ветер, прекратив перешептываться с изумрудной листвой, смолк и тихо напевавший свою печальную песню хрустальный ручей. Только ночь, спустившаяся с далёких заснеженных гор, бесшумно ступала по остывшей земле, волоча за собой тяжёлый плащ, сотканный из теней, мглы и чёрных туч. Но только ли?
Под покровом благодатной темноты выползли из нор потаённые людские страхи, обретающие отражение в силуэтах и жутких звуках. Вырвались на волю самые сокровенные желания и фантазии, точно стайка потревоженных птиц, с гомоном пролетевших где-то над головой. Лес полнился ими, опасными, настороженными, в предвкушении потирающими чёрные ладони. От сомнений и обманчивых иллюзий не спрячешься, не убежишь под спасительную защиту солнца — коварная злодейка-ночь отыщет, молча ухмыльнется, протянет к сердцу чернильные пальцы. Руки её — лозы терновника, колючего и беспощадного. Обнажат они слабости и разбередят старые раны, но из плена отчаяния не выпустят, к каким богам и силам ни обращайся. Ночь — сама себе госпожа, глухая к молитвам и равнодушная к мукам.
Мрак клубился и сгущался под стук давно не смазанных ставень и лязгание щеколды, вязким чёрным болотом растекался по опустевшим тропам. Только оплавившиеся огарки свечей да факелы, выставленные людьми на страх и риск, отгоняли его от бревенчатых домиков, в которых затаились деревенские жители. Отцы запирали двери на крепкие засовы, матери плотнее кутали спящих детей, встревоженно поглядывая на закрытые окна и бормоча под нос молитвы всему пантеону. Молились, как бы не погас спасительный огонь в их обветшалом дворике, как бы не задул шаловливый ветер хрупкое пламя свечей, что белели яркими островками среди земли — темнота для местных была страшнее пожара. И ещё долго в каждой хижине не смолкая будет звучать отчаянный шёпот, призывающий древних богов защитить маленькое поселение от кошмара, обитавшего в тёмном лесу.
Лишь одна живая душа осмелилась выйти из-под защиты родных стен и отправиться прямо в руки к владычице-ночи. По дорожке, то и дело петляющей между древесными стволами, брёл одинокий юноша. Уверенно и решительно ступал он, невзирая на темень, плотно обступившую чащу. Храбрецом был путник или безумцем — сказать сложно, но горячая кровь кипела в его жилах, а душа, вопреки животному страху, рвалась вперёд, навстречу спящей роще, что заинтересованно присматривалась к нежданному гостю, потревожившему её покой. Сухие веточки хрустели под тяжёлыми сапогами, нарушая мёртвую тишину — та повисла в воздухе тяжёлой плотной завесой, какая всегда бывает перед грозой в середине особенно жаркого лета. Едкая, почти осязаемая, пропахшая терпкими и приторными ароматами цветов и прелой зелени, что сковывают дыхание не хуже лютого мороза.
Но отчаявшийся юноша будто бы и не замечал этого. Нетерпение подгоняло его, пробирая до самых костей, точно монотонный и горький шёпот матери, каждую ночь преклонявшейся перед идолом. Шёпот, от которого он нигде не мог укрыться, как не мог укрыться и от душного запаха воска и сизых остатков золы, догорающих в очаге. Так запугивал оживающий по ночам ужас впечатлительных крестьян, сеял смуту и вынуждал выносить под покров звёздного неба фонари и свечи. Только пламя, казалось, и отгоняло пришедшее из леса наваждение, скребущееся в ворота и шуршащее в ежевичных кустах за оградой, только пламя и не подпускало его ближе, к людским постройкам, но и его когда-нибудь перестанет хватать для борьбы с тёмной сущностью.
Храбрясь и прогоняя сомнения, шевелившиеся в душе, точно клубок скользких змей, юноша свернул с проторенной тропы в густые заросли, скрывавшие путь в самую чащу леса. Зловеще усмехались ему длинные тени, таинственно раскачивающиеся в рыжеватом свете фонаря. Недружелюбно скалились деревья, так и норовя задеть скрюченными ветвями, прикоснуться к жидкой меди волос юноши и оставить на его загорелой коже алеющий след. Глупо было лезть в логово зверя в столь тёмное и опасное время — теперь незадачливый путник понимал это, опасливо озираясь, но продолжая пробираться дальше. Пальцы его, сжимавшие ручку проржавевшего фонаря, слегка подрагивали, а сердце учащённо билось, глухими ударами сотрясая грудь. И чем дальше шёл юноша, тем острее ощущал, как менялась вокруг природа, вдали от человеческого глаза принимающая совершенно иное обличье.
Множество легенд ходило о появлении чудовища в здешних краях. Каких только баек юноша не наслушался, помогая отцу и старшему брату в кузнечной мастерской. Возвращавшиеся из леса охотники нередко, больше бравады ради, хвалились тем, что преследовали зверя до самой норы, вооружившись арбалетами и ножами, а неразговорчивые лесники, успевшие повидать на своём веку немало чудес природы, только мрачно качали головами на подобные выдумки. Лишь у одного из егерей юноша сумел выпытать правду о том, что едва заметные следы ночного кошмара вели к старому ясеню. Сколько же еще блуждать ему среди темноты в бесконечных поисках? Сколько еще ступать по ковру из мха и иголок, боясь спугнуть неведомое лихо? Юноша шёл, а зелёные колючки крепко впивались в ткань одежды, цеплялись за болтавшиеся на поясе ножны, хранившие украденный отцовский кинжал. Даже сквозь них холодное оружие обжигало бедро, точно напоминая о себе и изгибая в ухмылке острое лезвие. Выдержит ли кузнецкий сын такое испытание? Сумеет ли преступить через собственный страх и не дать руке предательски дрогнуть, когда придёт время?
Будто бы подслушав тревожные мысли, сжалился над ним еловый лес — резко расступился, выпуская измученного путника на волю. Ноги сами, словно по волшебству, вывели его на невесть откуда взявшуюся полянку, притаившуюся за густыми кустарниками. Юноша облегчённо выдохнул и остановился, упершись руками в бёдра — выбрался. Выбрался из тёмной чащобы, так и не столкнувшись лицом к лицу с её обитателями, такими же дикими и непредсказуемыми. После хвойного леса, вездесущего, необъятного, с его терпкими ароматами и духотой, воздух на поляне казался таким отрезвляюще свежим и чистым, словно бриз, а небо — далёким и бескрайним, как само море, с иссиня чёрными волнами и белесыми шапками звёздной пены. Окунуться бы в его прохладные воды, раскинуть руки, сгрести пальцами бриллиантовое крошево и отдаться во власть небесному течению. Только не пропустит в свои владения госпожа-ночь, с ревностью стервятника охраняющая каждый уголок королевства, до тех пор, пока её не загонял обратно в горы солнечный свет.
Юноша покачал головой и уже хотел было присесть на сизый травяной ковёр, кажущийся таким мягким после продолжительного пути, когда взгляд его против воли скользнул в сторону — на окраине поляны, раскинув в стороны узловатые лучи-ветви и не чураясь соседства с еловым бором, рос одинокий ясень. Иссохшийся, как ветхая щепка, и старый, как окружающий его лес. Чёрная кора дерева бугрилась, трескалась, как трескается жёлтая земля в знойной пустыне, где нестерпимый жар выжигает все растения и где никогда не бывает ливней. Ясень возвышался посреди благоухающих цветов, нелепо крючился, точно сгорбленный болезнью старик, и казался на фоне вековечных хвойных деревьев изгоем, не принятым в стройный изумрудный ряд. Уже отживавший остатки отведённых ему дней среди сонного, но кипящего жизнью луга, который с пробуждением солнца обязательно зацветёт вновь. Вот только старому ясеню больше никогда не пережить возрождения — крона совсем облетела с покореженных сучьев, а те немногие листочки, что остались трепыхаться на ветру, истлели и потеряли цвет. И от зрелища этого, жалкого и мрачного, на душе юноши сделалось еще тоскливее.
Он сделал пару шагов в сторону дерева и в нерешительности остановился. Порыв холодного воздуха мазнул его по щеке, с лёгким треском проскользнул между сухих сучьев и скрылся в хвойном лесу невесомой бабочкой. Мёртвый ясень казался спокойным, но внутренний голос в сознании юноши громко и недвусмысленно предупреждал об опасности. Нехорошее предчувствие свернулось внутри живота, заструилось по венам, точно яд, и так и вынуждало броситься назад. Древний ясень из рассказов лесников будто бы и в правду сошёл со страниц легенд, которые кузнецкий сын, будучи совсем маленьким, слышал от деревенских старожилов — мрачный, как те самые устрашающие сказки, по ночам не дававшие уснуть местной детворе. Что, если в недрах его почерневшей коры своё пристанище обрёл ночной кошмар? Что, если толстые корни и густые заросли скрывали тайный лаз в логово монстра?
Путник с трудом проглотил комок в горле, холодный и вязкий, как сырая от росы земля, и медленно потянулся за кинжалом. Суеверный страх, вопреки надеждам, никуда не исчез — сковал руки прочными латами, и юноше, высокому, рослому, но во многом усыпающим отцу и родным братьям, было даже стыдно за самого себя. Глупо, глупо же было соваться в чащу в столь тёмное время… Принимай собственные ошибки, кузнецкий сын, принимай и учись, пока бьётся в груди твоё горячее сердце. Лишь единожды замешкаешься, поддашься растерянности и собственным слабостям, как тут же обречешь себя на верную погибель. Точно в подтверждение, усмехался ему старый ясень, корчился шероховатостями коры в зловещей ухмылке. Сжечь бы его, наблюдающего за метаниями человека, сжечь — и дело с концом. Швырнуть бы фонарь в покореженный ствол. Швырнуть со всей силы, чтобы лязгнула проржавевшая ручка, разлетелось на рой хрустальных мотыльков-осколков ни в чем не повинное стекло и занялось пламя. Чтобы охватило оно безжизненные трухлявые ветви, заметалось алыми вспышками среди корней и дотла спалило страшное дерево вместе с обитавшим в нём монстром.
Подавил в себе мимолетно-жгучее желание кузнецкий сын и отставил, скрепя сердце, фонарь подальше в траву. Коротко блеснул в лунном свете чужой кинжал, тонко звякнуло лезвие, неловко освобожденное от ножен. Юноша опустился на колени, пригнулся, стараясь унять бешеное сердцебиение. Голова его кружилась, а земля под ногами предательски подрагивала, но путник, коротко вздохнув, скользнул вперёд, — ясень был уже совсем близко. Дряхлый, испещрённый ранами и чернильными ожогами, со сгорбленной спиной и змеящимися сучками. Только где же загадочная лесная тварь, обитавшая под тенью его ветвей? Пробудилась ли после дневного сна и сбежала в еловый лес? Или продолжала отсиживаться под защитой почерствевшей коры, выжидая, когда добыча подберется поближе?
Тяжесть отцовского кинжала успокаивала, внушала ощущение хоть какой-то защиты, и юноша осмелился подобраться ещё ближе. Сощурился, старательно высматривая среди потрескавшихся пластов дерева что-то, что могло вывести его на хищную сущность: зияющую расщелину дупла, борозды от нечеловечески длинных когтей или клок звериной шерсти, застрявший между тонких веточек. В мертвенно-бледном лунном свете ясень казался совсем чёрным, практически сливающимся с разверзнувшейся над ним ночью. Будто бы уже доводилось гореть старому дереву, будто бы когда-то один вспыльчивый и отчаявшийся путник, вооружённый факелом, уже пытался свести счёты с логовом нечисти. Ясеневая кора наощупь казалась совсем иссушенной, осыпающейся, точно порядком истлевший уголь. Пальцы юноши медленно исследовали каждую ямку её и морщинку, а он сам даже не решался моргнуть. Все звуки, казалось, замерли, растворились, точно в толще мутной воды — всё живое на поляне напряжённо следило за действиями непрошеного гостя в ожидании чего-то важного. И потому, когда сгустившуюся тишину прорезал первый судорожный всхлип, было уже поздно.
Позабывший об осторожности юноша не успел заметить, как близко подобрались к нему вдруг ожившие корни. Юрким ужом проскользнули сквозь травяные заросли, ухватились за пыльные сапоги, обвиваясь вокруг ног и поднимаясь выше, точно плющ, устремившийся к вершине башни. В страхе дёрнулся кузнецкий сын, забился, пытаясь высвободиться из цепкого древесного плена, но напрасно — злую шутку с ним сыграла собственная медлительность. Пошатнувшись и чуть не выронив кинжал, он повалился вперёд, в объятия заставшего его врасплох ясеня. Жёсткая кора неприятно врезалась в кожу, ободрала смуглую щёку и впилась в свободную ладонь трухлявыми чёрными зубками. Юноша шумно выдохнул, чувствуя, как не то от испуга не то от резкого удара мир перед его глазами резко закрутился водоворотом тёмных красок. Повалиться без сил на холодную землю не давали лишь ясеневые корни, сжимавшие до боли и судорог в мышцах. Путник поднял голову и, стараясь обуздать разбушевавшуюся в душе панику, вновь опёрся рукой о ствол, когда услышал, как громко тот затрещал под его пальцами. И на этот раз юноша успел среагировать быстрее, чтобы увидеть, как расходилась в стороны испещрённая трещинами кора, обнажая притаившуюся за ней узкую ладонь с тонкими пальцами и длинными ногтями, больше походившими на звериные когти.
Крик, которому так и не суждено было сорваться с обветренных губ, замер в горле колючим осколком льда и ухнул куда-то вниз вместе с пропустившим удар сердцем. От страха выступили на коже мурашки, а напряжённую спину пробил озноб. Юноша замер в немом ужасе, наблюдая, как маленькая рука, до неестественного бледновато-зелёная в лунном свете, остервенело обламывала остатки иссохшегося дерева, расчищая себе путь наружу. Точно выбирающийся из логова паук, заприметивший на охоте новую жертву, вот только вместо паутины — старые древесные корни, в чьи силки угодил деревенский юноша. И, будто бы в подтверждение страшной догадки, болезненно заскрипел пробудившийся ясень, заусмехался хитросплетением тёмных ветвей. Попался, кузнецкий сын, попался в устроенную лесным монстром западню! Не шататься тебе больше по лесу, не блуждать по темноте в поисках славы и подвигов — владычица-ночь не прощает напускной бравады и высылает на охоту за наглецами самых кровожадных из своих детей.
Застонал сквозь зубы отчаявшийся юноша, неуклюже взмахнул кинжалом, пытаясь отсечь пленившие его корни, но что проку от маленького ножичка в борьбе с вековечным ясенем? Жалобно и протяжно звякнул холодный металл, когда тонкое лезвие отскочило, не повредив и не причинив боли, лишь слегка оцарапав и ещё больше разозлив старый ясень — ходуном заходили его толстые ветви, а высвободившиеся корни защелкали в воздухе, словно хлысты в руках обезумевшего погонщика. Юноша едва успел увернуться от летящего в его сторону кома земли: пригнулся, зажмурившись на короткое мгновение, обхватил голову обеими руками, а когда вновь распахнул глаза — существо уже было здесь. Наполовину высунулось из образовавшегося дупла, свесив растрёпанную голову и принюхиваясь к лесному воздуху, а, почувствовав рядом присутствие человеческой добычи, громко зашипело, точно дикая кошка, и звуку этому, пронзительному, пробиравшему до самых костей, вторил ночной ветер, протяжно загудевший в еловых верхушках.
Резкий и неожиданный удар в живот сбил с ног окаменевшего юношу, вытрясая из груди остатки воздуха вместе с хриплым кашлем. Слабое человеческое тело его болезненно обмякло после жесткого соприкосновения с землёй: голова предательски закружилась, а из глаз, казалось, вот-вот посыпятся искры. С трудом кузнецкий сын перевернулся на живот, ногами пытаясь отогнать от себя торжествующе раскачивающиеся корни. От страха за собственную жизнь кровь стыла в венах и глохла боль в пострадавших от удара рёбрах. Нужно было бежать. Бежать из проклятой чащи и спасаться как можно скорее, вместе с семьёй и остальной деревней, пока ночной кошмар не добрался до них всех. Осознав это, путник торопливо пополз вперёд, силясь подняться на отяжелевшие ноги. Трава нещадно его по лицу, целилась в глаза и так и норовила попасть в рот, но он не смел останавливаться, даже несмотря на сбившееся дыхание и острое покалывание в боку. Лишь один раз на мгновение замер, чтобы обернуться в надежде, что всё этому ему померещилось. Что не оживал никогда истлевший от времени ясени, а монстр, в страхе перед которым дрожали его односельчане, и вовсе не существовал.
Но лесное существо и не думало исчезать. Покинувшее свою нору, оно с ловкостью проворной белки спустилось по стволу, скаля блеснувшие в полумраке зубы-иглы, и замерло среди колыхающихся в воздухе корней. Бледное, узколицое и угловатое, словно деревянная кукла, грубо вытесанная неумелым резчиком: с хрупкими плечами и нескладной фигурой, напоминавшей очертания ещё не оформившейся девочки-подростка. Длинные костлявые руки его — сухопарые веточки, поросшие мхом, а волосы — болотная тина с запутавшимися в ней ясеневыми листочками, такими же тёмными и пожухлыми, как само дерево, служившее укрытием монстру, не дикому животному, но и не человеку.
Насторожившись, существо (не то нимфа, не то лесная наяда) задумчиво склонило голову набок, прищурило чёрные глаза-бусинки, смахивающие на спинки блестящих жуков, а затем пригнулось и с утробным шипением оттолкнулось от земли. Юноша только и успел увидеть, как мелькнули в звёздном небе растрёпанные волосы — ночной кошмар воспользовался его замешательством и теперь догонял с поражающей молниеносностью. Вскочив, наконец, на ноги, кузнецкий сын на мгновение пошатнулся и что было мочи бросился к зарослям колючих кустарников, среди которых он оставил догорающий во мраке фонарь. Лишь огонь способен был отпугнуть лесного монстра — алое пламя не зря служило деревенским жителям последним рубежом, отделявшим их от цепких когтей поселившегося в ясене существа.
До укрытия оставалось совсем немного, когда левое плечо юноши пронзила острая боль. Громко вскрикнув, он от неожиданности отступился, чувствуя, как по онемевшей руке заструилась горячая липкая кровь. Знакомый солоновато-металлический запах её пропитал тунику и резко ударил в ноздри, вызывая новую волну страха. Внутренний голос уже не просто кричал — перешёл на визг, умоляя убежать, спрятаться, сделать хоть что-то, чтобы преследовавшая путника тварь осталась далеко позади. Болезненно застонав, юноша с трудом перевернулся на спину. Смерть, нашедшая воплощение в теле лесного монстра, уже нависала над ним, хрипло дыша и разевая острозубую пасть. Маленькое лицо, острые скулы и подбородок, твёрдые, будто деревянные, линии впалых щёк. И глаза, чересчур огромные, чёрные, как сгустки непроглядной тьмы с полыхающим в ней огоньком злобы. Близость дикого взгляда обжигала, страшила не меньше окровавленных когтей, и кузнецкий сын сам не заметил, как занёс кинжал для удара.
Однако монстр оказался быстрее. С шипением он перехватил чужую руку, крепко впился в неё, сжимая чуть ли не до хруста — недюжинная сила скрывалась в его тщедушных тонких запястьях, которые, казалось, так просто было разломать. Злополучный кинжал выпал из ослабевших человеческих пальцев — серебристое лезвие его последний раз блеснуло в воздухе, прежде чем бесшумно скрыться среди травы. Юноша глухо зарычал от досады и нового приступа боли, а затем, рискуя оказаться укушенным, вдруг поддался вперёд всем телом. Раненое предплечье всё ещё ныло, отказывалось слушаться, точно парализованное ядом, и кузнецкому сыну стоило больших усилий ухватиться второй рукой за сухие зелёные волосы неведомого существа.
Вместе они покатились по склону поляны, сцепившись, точно пара буйных диких шакалов. Обезумевшая нимфа хрипела, лязгала зубами и так и норовила исполосовать спину человека тёмными ядовитыми когтями, но тому, на собственную удачу, то и дело удавалось ослабить её хватку. Страх за собственную жизнь вытеснил последние сомнения — повалив тонкокостное создание на траву, путник наотмашь ударил его по лицу. Кожа, сухая, точно кора дерева, оцарапала костяшки пальцев, а само существо, преисполнившись ярости, вновь испустило леденящий душу вопль. Юноша попытался было дотянуться и до горла, но чужие острые зубы уже глубоко врезались в его плечо совсем рядом с шеей. Ослеплённый новой вспышкой боли, кузнецкий сын с криком повалился на землю, из последних сил отталкивая от себя монстра и задыхаясь от паники и крови, которой с каждой секундой становилось всё больше.
В волосы его запустили пальцы ежевичные колючки, но оставшиеся от них царапины меркли на фоне нестерпимого жара, охватившего все тело несчастного юноши. Мысли его путались, обрывались на месте, а пропитавшаяся рубиновым цветом одежда липла к ранам, точно приставшие в воде путы водорослей. Чудовище было по-прежнему рядом — кузнецкий сын видел, как оно, отплевываясь, торопливо поднималось на все четыре конечности, и как блестели его перепачканные кровью губы в неярком рыжеватом мареве. Затуманившиеся глаза юноши вдруг расширились, обрели былую осмысленность — только этому осознанию удалось вывести его из оцепенения. Осознанию, что спасение было совсем близко, а любое промедление дальше могло стоить ему жизни. И путник ухватился за эту возможность, вцепился в неё, как в последнюю соломинку, и, превозмогая боль, рывком вытянул руку, чтобы сжать дрожащими пальцами кованую ручку фонаря, спрятанного в колючих зарослях.
Словно заворожённый смотрел юноша, как летел в ночном воздухе брошенный светильник и как в ужасе отпрянуло в сторону существо, с шипением закрывшись руками от вспышки света. Как со звяканьем разбилось хрупкое стекло о его твёрдое деревянное тело и как занялись пламенем болотные волосы нечисти. Вспыхнули, точно сухая солома, пылая ярче закатного солнца, заколыхались алыми языками, отплевывающими в стороны искры. Древесная нимфа истошно закричала, замотала головой, пытаясь сбросить с себя беспощадный огонь, но тот уже спускался к её груди, облизывая чернеющие на глазах плечи и спину. Мгновение — и он охватил лесное создание, окутал его пылающим коконом, не давая выбраться из горящей темницы. И долго ещё не смолкал предсмертный крик монстра, от которого пробудившиеся птицы испуганно разлетались в стороны. Юноше казалось, что он до сих пор слышал его, даже когда поляна погрузилась в темноту, а ветер унёс с собой обгорелые щепки.
Выдохнул кузнецкий сын, устало откидывая голову на траву и прикрывая глаза. Отголоском сознания он явственно ощущал, как последние силы покидали его. Ноги закоченели, веки налились свинцовой тяжестью, а жизнь стремительно утекала из тела подобно тому, как кровь хлестала из ран, нанесённых острозубой тварью. Но юноша, вопреки всему, не думал о собственной судьбе. В памяти его всплыли образы родителей и братьев, не заслуживавших соседства с кровожадным чудовищем. Теперь-то, думал путник, его семья в безопасности, а он сам может прекратить бороться и погрузиться, наконец, в предрассветную дрёму, такую манящую и притягательную. И юноша наверняка поддался бы внутреннему зову, если бы не корни старого ясеня, которые совсем недавно вступали с ним в схватку, а теперь мягко подхватили обмякшее тело, унося подальше от пепелища.
Вздрогнул кузнецкий сын, неловко попытался высвободиться, но корни не поддались, лишь несильно сжали его руки, будто бы убеждая не двигаться. Но что ещё он мог сделать, совершенно обессиленный, когда боль опустошала, а раны лишь сильнее кровоточили? Старый ясень ему не противник, не теперь, когда человеческая жизнь висела на волоске. Однако чёрное дерево больше не нападало. Лишь уложило путника в тени своих ветвей, прижав к неровной коре. И, если бы у юноши хватило сил в последний раз открыть глаза, он бы увидел, как пальцы его переплелись с сухими сучьями, а кожа посветлела и покрылась древесными кольцами, точно шрамами. Пьянящая боль из груди куда-то ушла, оставляя после себя лишь светлое тепло, как если бы с ней в последний полёт отправилась и человеческая душа.
Эта летняя ночь выдалась особенно долгой. Однако её, как и каждую ночь до этого, вновь сменило утро, полное надежд и новых свершений. Старый ясень, одиноко ютившийся посреди чащи, преобразился в лучах ласкового солнца. Выпрямился, зазеленел, сбросил оковы плена коварной ночной сущности, что год за годом выпивала из него все соки. Вместе с ним преобразился и еловый лес, вновь закипевший жизнью, начала процветать окрестная деревня, что пережила множество тревожных ночей. Тьма больше не пугала её жителей, не заставляла прятаться по домам в ожидании неминуемой гибели. Все стало, как в спокойные и успевшие уже позабыться времена. Лишь одна семья то и дело наведывалась на затерянную посреди чащи поляну, чтобы постоять в тени ясеня, в чьей листве резвился июльский ветер и перекликались крошечные пташки. Они и сами не понимали, почему каждый раз возвращались к месту, отнявшему у них младшего сына, однако каждый раз после таких встреч убитый горем отец чувствовал облегчение, а впечатлительная мать могла поклясться, что снова разглядела среди узоров коры улыбку своего погибшего ребёнка.
Обсудить: https://vk.com/photo-164590980_456239903
