Работа №27 Любви покорны времена

Батюшка сказал Алёшке, что из деревни к мельнице привезли тёс. Его нужно скинуть с телеги, телегу отпустить, а доски потихоньку перетаскать к амбару. Не выспавшийся Алёшка что-то согласно буркнул и побрёл вдоль внешней стены монастыря к главным воротам. А там нужно спуститься с монастырского холма и подняться на холм, где возвышалась мельница. И чего надо было телегу подгонять к мельнице? Алёшка зябко передёрнулся. Утро свежее и росистое, а под кронами дубов и вовсе прохладное. Лапти и штанины быстро намокли. Пора бы косить траву, всю тропу укрыл высокий ковыль. А ещё нужно было одеть калоши, а не лапти. А ещё лучше пересечь монастырь посерёдке и сразу к главным воротам, а не лениться идти к ключнику, и не намок бы. Так не хитростно размышлял поповский сын, обходя монастырь.

И тут.

На полпути желудок Алёшки свело так, как если бы потроха взяли и сжали в кулак. Сжали и скрутили. Алёшка согнулся в три погибели, он не сгибался так даже перед иконописными ликами во время службы. Слёзы не потекли – брызнули, орошая щёки хлестче росы, намочившей лапти. Алёшку затошнило, и он порадовался, что не успел позавтракать, потому что второй раз не накормят. А то, что его вот-вот вытошнит, Алёшка уверен. Он успел удивиться, что успел над всем этим подумать, как его сразило солнечным ударом, и он грохнулся на спину.

Когда очнулся, Алёшка не засомневался, что это был солнечный удар, с ним он уже случался во время страды. Алёшка не усомнился и в том, что его вытошнило. Он осмотрел себя, тропу вокруг, но никаких пятен не заметил. Значит, не вытошнило…

Стоп! Какой же может быть солнечный удар в раннее росистое утро?

Голова пошла кругом, словно он объелся «пьяных» вишен. Но он не пил брагу… или… Его обдало жаром, когда почувствовал тепло солнечных лучей. Парень вскочил на ноги. Сколько он тут провалялся? Ох, и достанется ему от батюшки! В ногах хлюпнуло. Роса давно высохла, а ноги – нет?! Алёшка ничего не понимал. И времени разбираться нет. Он опрометью бросился к мельнице и на повороте, откуда «мельничный» холм всегда просматривался, резко затормозил, едва не слетев с крутого склона. Боже мой, что случилось, была первая мысль. Он не верил своим глазам: мельница стояла почерневшая на контрастном фоне голубого неба. Но не это страшно. Страшно стало оттого, что у мельницы, у кормилицы, не было лопастей! Она горела ночью, была вторая мысль. Алёшка кубарем покатился вниз, не заботясь о штанах и рубахе: порванная одёжа – не беда, беда – покалеченная мельница.

Очутившись внизу, там, где бил родник, Алёшка снова не поверил глазам, он готов их выколоть, если бы не уверенность, что ещё вчера он приходил сюда по воду и никакого деревянного навеса здесь не было! Его просто не может быть, потому что он, Алёшка, поповский сын – плотник! А Алёшка здесь даже думы не думал что-то строить: зачем?!

Неужели он так долго провалялся без памяти?

Но ведь лапти и штанины мокрые. Алёшка специально пощупал штанины и хлюпнул лаптем, и…

Заметил новое несоответствие: вдоль ручейка по обе стороны посажены березки. И были посажены давно.

Что же с ним случилось? Алёшка не мог понять, Алёшку захватывала паника, Алёшка решил, что лишился ума.

И когда он готов был броситься отсюда наутек невесть куда, из-за холма на тропку к роднику вышли девушки. Алёшка понял, что это девушки по звонкому смеху. Откуда здесь девушки с утра-то? Но не важно. Главное, Алёшка не хотел стать посмешищем в таком виде: одно дело в «александрийке», шароварах и в сапогах «в гармошку», а не как сейчас – оборванец. Алёшка спрятался за кустами шиповника. Задаваться вопросом: откуда здесь кусты шиповника – времени не осталось. Всё равно бы ответ не нашёлся. Сегодня всё шиворот-навыворот, не пойми как. Девушки приближались. Нет. Алёшка одёрнул себя: это были не девушки, это юные барышни не меньше, как княжьего рода! Алёшка затаил дыхание. Нет же! Княжна здесь одна – та, что в прекрасном розовом платье (Алёшка таких тонких материй сроду не видывал, чтобы сквозь можно не напрягаясь разглядеть утонченную фигуру), две другие – фрейлины, а то как же объяснить их бессовестность и непристойность в одежде: короткие майки и ещё короче юбки. Все три девушки держали легкую обувку в руках. Все три девушки были прекрасны несмотря ни на что!

Но прекраснее всё-таки княжна. О чём речь!

Алёшка совсем затих. Он знал, что следом за девушками идут слуги… или кавалеры, и заметь девушки его, поднимется крик и визг. И Алёшка схлопочет по шеям, как пить дать, а запросто могут веселья ради розгами попотчевать раз сто. Алёшка замер, как суслик на ветру, живо представив свой возможный позор. А каков позор будет для батюшки и монастыря!

Девушки несли в руках прозрачные колбы странной формы с синими и красными крышками, на колбах красовались яркие картинки. Девушки о чём-то перешучивались, и речь их диковинна: вроде русская, а вроде не русская. Но и на малороссийское наречие не похоже (гостил тут у них однажды один поп-малоросс, учил меж делом любознательного Алёшку языку своему). Одно слово – диковинная!

Фрейлины одна за другой подбежали к роднику.

– Рит, прикинь, ни фига себе, а пацаны звиздели, что ручеёк здесь крутой после дождя, а он, блин, бздит еле-еле! – воскликнула одна из фрейлин, обращаясь к княжне. Какое удивительное у неё имя – Рит! Жаль, что за белокурыми локонами не видно лица!

– В натуре, тут до второго Пришествия набирать будешь – хрена с два наберёшь! – подала голос вторая.

Не может быть, чуть не вскрикнул Алёшка. Даже в сушь вода в роднике всегда била сильным ключом! Он не мог в это поверить, и невольно ему захотелось взглянуть на родник. Где же монастырь будет брать воду, если родник иссяк? Ездить за тридевять земель? Алёшка забыл про княжну Рит, про её фрейлин, про их слуг или кавалеров, что невдалеке отсюда, про то, что получит по шеям или щедрую порцию розг. Алёшку волновал только родник: ведь ездить-то за водой за тридевять земель придётся ему, а так не охота!

И Алёшка вскочил на ноги, едва не ломая куст.

Как он и предугадывал, девушки завизжали, и только фрейлины. Княжна молча и с немым удивлением смотрела на вывалившегося из кустов парня; фрейлины что-то кричали, посрамляя его, но их он не слышал. Алёшка был околдован прекрасным ликом княжны, её удивительно большими и очаровывающими очами. Тёмно-карими очами. Как могут быть у белокурой девушки тёмно-карие очи, как?! Алёшка в жизни не видел (и не увидит) таких длинных-предлинных ресниц, такого идеального цвета лица, таких розовых и блестящих на солнце губ… Алёшка влюблён.

– Пацан, ты чего уставился? – Она улыбнулась.

Алёшка улыбнулся в ответ, не отдавая отчёта. Улыбка княжны Рит чуть померкла, но в глазах блеснула заинтересованность: парень пусть чумазый, всклокоченный и в рванье был красив. Весьма красив.

– Откуда ты? – задала княжна Рит новый вопрос.

Алёшка обошёл куст и вышел на тропку, он нелепо поклонился и ответил:

– Простите меня, сударыня! Я – Алёшка, попов сын, из монастыря. Прекраснее вас я не встречал никого на свете, потому и взгляда не мог оторвать! О, прошу, не гневайтесь за мою глупую речь: я всего лишь плотник, но Бог ведь наш тоже был плотником, и Он всех прощал! И вы простите, сударыня…

Девушек развеселила речь парня, они верно решили, что это шутка, особенно неверное обращение «сударыня» к княжне. Алёшка готов быть растерзанным гиеной огненной прямо здесь на месте. Всё-таки схлопочет! Пора бежать в монастырь от греха подальше. Влюбиться в княгиню – уму непостижимо! Быть осмеянной ею – хуже во сто крат!

– Умоляю, мне нужно идти! У меня поручение от батюшки, – пролепетал Алёшка, не в силах оторвать взгляд от княжны Рит, от царицы его сердца.

– Значит, ты работаешь в монастыре? – спросила княжна Рит.

– Да.

– Похвально! – захлопала в ладоши одна из фрейлин.

– Кира, заткнись, а? – бросила княжна, не оборачиваясь.

– Что сразу заткнись-то? – огрызнулась та, но вторая её осадила движением руки.

– Тебя можно будет там найти вечером? – спросила княжна Рит.

– Конечно, я всегда…

– Тогда я подойду к часикам девяти к главным воротам. Встретишь?

– Всенепременно, сударыня. Я буду там!

– Тогда до вечера, Лёха.

– До вечера… – эхом отозвался Алёшка и побежал в монастырь, позабыв про мельницу и про иссякший родник. Голова занята лишь княжной Рит.

Вскарабкавшись на монастырский холм, он бежал по тропе, не обращая внимания, что ковыль здесь давно вытоптан сотнями ног туристов и паломников. Алёшка добежал до того места, где получил загадочный солнечный удар и… рухнул в беспамятстве.

Резкая боль в переносице заставила очнуться. Он помнил, что его тошнило и он упал… но также он помнил, что упал не на живот, как лежал сейчас, а на спину. А правда ли он помнил, что упал на спину? Алёшка вытер рукавом нос, на материи появился кровавый развод. Алёшка сжал губы: теперь нужно было задержаться у родника, чтоб застирать развод…

И тут Алёшка вспомнил и про иссякший родник, и про мельницу без лопастей, и про фрейлин, и про княжну Рит, которую нужно встретить в девять часов у главных ворот. Княжну, в которую он влюблён по гроб жизни! Алёшка решил бежать назад к роднику: он ведь не удостоверился, что тот иссяк, но больше всего он хотел ещё раз, пусть издалека, взглянуть на тонкий стан княжны Рит. Он встал на ноги, в лапте хлюпнуло. Тогда был день, а сейчас утро и роса, ужаснулся Алёшка, совершенно сбитый с толку. Он побежал во всю мощь к роднику и на повороте, как и давеча, едва не кувыркнулся вниз: мельница не была почерневшей и лопасти, как и положено, на месте! Алёшка сбежал вниз, к роднику. Нет молодых берёз и кустов шиповника, нет деревянного навеса и родник бьёт сильным ключом.

Неужели всё почудилось?

Нет! Он помнит всё до мельчайших подробностей! Всё было!

И он ведь не успел проверить сразу, иссяк ли родник.

Княжна Рит не придумка его воображения. Она придёт к девяти вечера и её нужно встретить. Княжны не бросают своих слов на ветер, ведь так?

И Алёшка ждал.

Каждый вечер, каждый год, всю жизнь. Он жил грёзами единственной встречи, он любил единственную девушку, увиденную единственный раз, он питал себя надеждой, что она придёт.

Княжна Рит сказала, во сколько придёт, но не обмолвилась – когда, в какой день её ожидать.

Любовь нужно уметь ждать.