Работа №38 Вода забвения

— Вы пришли сюда, чтобы допрашивать меня по поводу прорыва на ГЭС? — тощий, неимоверно заросший мужчина, на вид лет пятидесяти, сидел на табуретке посреди комнаты и корчил гримасы, щурился, словно усиленно пытаясь рассмотреть стоящего перед ним.

— И про аварию в том числе, — ответил молодой человек с короткой стрижкой, присаживаясь на деревянный стул напротив бородача.

— Ведь я всё уже рассказал вашим, милицейским, — буквально взвыл мужчина. — Я ни в чём не виноват, я был тогда ребёнком, мальчиком. Скажите, товарищ капитан, сколько уже можно истязать человека?! — он вдруг быстрым движением закусил свой кулак, словно наказывая себя за излишнюю разговорчивость.

— Я никакой не капитан, и вас тут никто не истязает, Алексей Сергеевич, поверьте мне.

Бородач демонстративно расхохотался:

— Да? А что тогда вот это такое? — он указал пальцем на плинтус в углу комнаты. — Как вы это объясните? Даже здесь — отверстия для быстрого наполнения комнаты водой! Пытки кратковременным утоплением. Думаете, я не знаю, чем всё это у вас обычно заканчивается? Не играйте со мной, пожалуйста, товарищ капитан, — и потом, немного поразмыслив, добавил: — Вы ведь из Москвы, да? Не могли бы вы сказать этим, — он показал на дверь, — чтобы они перестали мне подкладывать в геркулесовую кашу личинки насекомых? Это очень важно. Это унижает меня как человеческую личность.

— Хорошо, я поговорю с ними, — согласился молодой человек и что-то записал в планшете. — Теперь же давайте вернёмся к тем крайне важным событиям вашей юности.

— Хорошо, давайте, — моментально согласился бородач и тут же как-то приосанился. Лицо его приняло официальное выражение.

— Аварийный неуправляемый сброс на Камской ГЭС произошёл летом одна тысяча девятьсот девяносто второго года. При этом была затоплена значительная часть… — начал он протокольным голосом.

— Постойте, нет, так не пойдёт. Вы лучше закройте глаза и расскажите, что видите, что чувствуете — короче, свои ощущения от всего этого.

Алексей Сергеевич закрыл глаза, и некоторое время медитативно раскачивался по кругу. Потом выпалил, улыбаясь и продолжая раскачиваться:

— Велосипед! Был уже конец августа, погода стояла необычайно тёплая. Тем летом на каникулах мы только и делали, что катались повсюду на великах, с утра и до вечера.

— Прислушайтесь к своим ощущениям. Что вы там видите?

— Дом…

— Что за дом?

— Обычный такой: жёлтый, двухэтажный, за забором. Калитка была открыта, и мы заехали туда, чтобы поесть ягод… Как они называются… А, ирга! Она росла по обе стороны центральной аллеи.

— Ничего необычного в этом доме вы не заметили? Обратите внимание на звуки.

— В открытом окне три девочки: две сидят на подоконнике, третья стоит между ними, бочком. Но тут хитрость, большая хитрость… — бородач снова тревожно закусил свой кулак. — Играет музыка, они машут нам руками, улыбаются и кричат: «Ребята, идите к нам, у нас тут вечеринка! Дверь открыта, поднимайтесь сразу на второй этаж.»

— И вы пошли?

— Не все наши туда пошли. Только мы трое. Остальные сказали: «Нахрен надо, тут закрытая территория, мало ли чего». Они сразу уехали, наверно почуяли, что тут что-то неладное.

— Но вот вы входите внутрь, и что вы чувствуете?

— Там огромная лестница, побелка на стенах обшелушилась, и вонь…

— Что за вонь? Чем воняет?

— Сильный такой казённый запах… Он мне в тот момент показался запахом безнадёжного отчаяния мироздания, ну, или типа того, — Алексей ухмыльнулся. — То ли каша сгорела, то ли что-то протухло, очень давно протухло. И мы, пока поднимаемся по этой лестнице, нам становится всё более стрёмно как-то. Понимаем, что ничего хорошего уже не будет, но развернуться и убежать — нам как-то друг перед другом стыдно. Но когда мы, наконец, поднимаемся, нам окончательно всё становится ясно. Вся эта хитрость.

— Какая хитрость?

— Про девчонок. Мы всё понимаем. У них тут что-то вроде дома инвалидов. Только для детей, для подростков. И все они оказываются такими… увечными. У той, что стояла боком у окна — нет правой руки. И теперь это бросается в глаза. А у тех, что сидят на подоконнике — не хватает по одной ноге, как раз левой и правой, той, что не видно снаружи. И это получается типа хитрость, типа как в рекламе, когда тебе показывают только всё хорошее, а потом…

***

Первым на ситуацию среагировал ушлый и опытный в житейских делах Пашка. Он прошептал:

— Ну что, валим? — но видимо, этих слов не хватило, чтобы спровоцировать бегство, и трое друзей так и остались стоять на месте, позволяя событиям развиваться.

— Ребята, чего вы стоите такие грустные? У нас же тут дискотека! — невысокая темноволосая девочка, у которой правая нога была отхвачена почти под самое основание, взяла прислонённый к подоконнику костыль, и, улыбаясь, подковыляла к ребятам. Алёша в этот момент стоял в центре, и он был самым высоким из всей этой троицы.        

— Вы не против потанцевать? — весело обратилась она к Алёше, сдувая со лба нависшую над глазами прядь волос. Девушка подняла левую руку, как бы предлагая взять себя за талию, а когда он это сделал, обхватила его плечо. Играла совсем не подходящая мелодия, не из тех «медляков», под которые принято танцевать вдвоём, но они танцевали, хотя Алёша и не мог похвастаться серьёзными практическими познаниями в этом деле. Его сразу поразили глаза девушки: глубокие, блестящие, изучающие. Она смотрела на него очень серьёзно. Так, как ни одна из девушек до этого никогда на него не смотрела.

— Как вас зовут? — спросила она совсем непринуждённо, естественно, так что он сразу и так же естественно ей ответил:

— Алёша. А тебя? В смысле… а вас?

— Нина, — девушка вдруг задорно рассмеялась, — ведите же танец, что вы застыли как какой-то инвалид?

И они закружились в танце по холлу. Нина довольно ловко переставляла свой костыль, а Алёша держал её за талию, так что большая часть тяжести пришлась ему на руки, благо, девочка была совсем лёгонькая. Кассетный магнитофон, стоявший в углу на стуле, тем временем пел печальным и каким-то надломленным женским голосом:

«…Я больше не прошу

Чтоб только у порога

Звучали бы в ночи твои

Усталые шаги.»

Разворачиваясь в танце, Лёша замечал своих товарищей, всё более изнывающих от неловкости, а ещё — двух Нининых подруг, которые, видимо, воодушевлённые её успехом, теперь тоже медленно шли от окна к ребятам, но как-то неуверенно, словно стыдясь самих себя.

Нина сделала вид, что снова поправляет рукой выбившуюся прядь, и приблизилась губами к его уху:

— Сейчас твои друзья побегут отсюда, — тихо сказала она, — ты уж лучше не терзайся и тоже беги. Беги вместе с ними. Я буду ждать тебя завтра, после десяти вечера в нашем саду. Макарычев снова уедет, и калитка будет открыта. Приходи, — её немигающие бездонные глаза обжигающе смотрели на него.

— Да ну, к чёрту, мы валим отсюда! — это был Виталик, третий из их команды, он уже развернулся и затопал ногами по лестнице. — Лёха, пошли, — окликнул он друга, — или ты так и будешь тут «танцевать»?

Алексей тут же неловко отдёрнул руки от девушки и бросился в сторону лестницы:

— Пацаны, подождите, я с вами! — если честно, то сейчас ему было даже приятно убегать из этого затхлого коридора, открывать тяжёлую дубовую дверь со скрипящей пружиной, вырываясь на солнечный свет, улепётывать вместе со всеми на велосипеде, подальше от этого странного заведения, к такой привычной для него обыденной жизни.

***

Первым разговор на тему этого странного дома завёл Пашка, когда они той же компанией, втроём, сидели во дворе, верхом на детской полукруглой лесенке, и лузгали семечки.

— Хотя можно было, конечно, остаться подольше в этом доме инвалидов и трахнуть там инвалидочку, — заявил он обстоятельным тоном знатока. — Ту короткую, одноногую — она так, в общем-то, ничего. Или эту, безрукую — она хотя бы высокая, модельного телосложения, — говорил он это с такой будничной интонацией, словно ему ежедневно приходилось проделывать подобные вещи. Алёше стало как-то неловко за свою неопытность в подобных делах, и он с деланным безразличием начал что-то насвистывать.

— Но вот, пацаны, что я почувствовал, пока был в этом доме, — продолжал рассуждать Пашка. — Что как-то неправильно это всё будет.  Понимаете? Трахнуть инвалида — это значит вступить в отношения с партнёром, который не равноценен тебе, а стоит ниже. Это примерно, как трахнуть животное, — он осёкся и замотал головой, — нет, неудачное сравнение, я вовсе не то хотел сказать… Или как карлика…

— Да ну тебя! — оборвал его рассуждения Виталик, и Павел окончательно смутился. — Ну, вы все поняли, что я имел в виду, короче, это неправильно как-то, — кратко резюмировал он.    

Тут Виталик всё же решил поддержать разговор:

— А вы видели, какой у них там магнитофон? Протон 402, четвёртый класс! Отстой, его уже лет десять не производят. И крутят они какой-то сборник типа «Союз-8», там обложка от кассеты лежала. Я припух: у нас такое наверно ещё при Брежневе крутили. Откуда только это старьё откопали? А смотри, всё туда же: «у нас дискотека!» Короче, как в колхозе побывали, в самой глухой деревне, — подытожил Виталька.

— Семок мне отсыпь чуток, — Павел толкнул Алёшу коленкой и подставил под семечки пригоршню из двух ладоней. — Ну а ты чего молчишь, танцор? — его взгляд быстро оценивающе скользнул по Алексею.

— Да фигня всё это. Нечего вообще было там ловить. Ушли и ушли, — равнодушно буркнул тот.     

***

Уже темнело. Они сидели вдвоём в глубине сада: Алёша и Нина. На Нине было белое платье в красный цветочек, шею украшали красные бусы из деревянных шариков, а злополучный костыль был приставлен справа к скамейке.

— А у нас с тобой настоящее свидание, ведь правда? — деловито щебетала Нина.

— Я слышала, что вначале обязательно должно быть свидание. Ну, чтобы два человека могли получше узнать друг друга: что они любят, какую музыку слушают. Ты вот какую музыку любишь: отечественную, итальянскую, или, может, Модерн токинг? Мне вот очень итальянская нравится: Ма-ма-ма мама Мария…

— Лучше расскажи, откуда ты тогда узнала, что мы все убежим с вашей дискотеки, — прервал её Алёша.

— Ну, — Нина печально улыбнулась, — это было совсем просто. Тут даже не нужно никакого ясновидения. Простой жизненный опыт.

— Ты хочешь сказать, что мы… — начал Алёша.

— Да, вы были уже не первыми такими, — она замялась, — и все, как только понимали, в чём тут дело, — сразу убегали, — Нина взялась правой рукой за костыль. — Никто ведь из парней не хочет с такими, как мы, калеками… — она замолчала и упрямо уставилась на носок своего единственного ботинка. Воцарилось убийственное молчание. Казалось, незримая трещина прошла между ними, где-то посередине скамейки, и теперь она с каждой секундой расширяется, и это уже никак не остановить. И тогда Алёша тихо и совсем неловко сказал:

— Ты очень красивая.

Девушка от этих слов как будто только ещё больше ссутулилась и отстранилась от него. Но он всё равно продолжал:

— У тебя очень красивое лицо, и глаза… я в свою жизнь таких не видел. Знаешь, хотелось бы смотреть в них и смотреть, бесконечно, — он откинулся на спинку. — Да-да, вот так и сидеть здесь на этой самой скамейке, слушать, как ты уверенно говоришь всякие свои детдомовские глупости, и…  

— Ты хочешь сказать, что я и все детдомовские — тупые? — спросила Нина, всё так же угрожающе глядя вниз.

— Похоже, ты плохо слушала, — не отступался Алексей, — я хотел сказать, что ты — самая прекрасная девушка из всех, кого мне доводилось видеть. Я именно это имел в виду, а не…. Постой, — он посмотрел на неё поближе, — что это с тобой? Ты там плачешь, что ли?

По щекам Нины беззвучно стекали слёзы.

— Угу, — она закивала головой.

— Но почему? Я же ничего обидного не хотел сказать.

— Просто мне никто никогда таких слов раньше не говорил, и я даже не знаю, что в таких случаях делают, — сквозь слёзы проговорила Нина.

— Ну, знаешь, тут есть разные варианты, — сказал Лёша и, подсев поближе, обнял девушку, так что её голова легла ему на плечо. Ещё некоторое время её правая рука продолжала по инерции сжимать костыль, но вскоре она расслабилась и отпустила его.

***

— Хорошо, что происходило дальше? Переходите к следующему эпизоду.

— Мне кажется, вы меня обманываете, капитан. Загоняете, как зверя. Вы же обещали… не начинать этого. Не запускайте это снова — я просто не вынесу, — жалобно взмолился Алексей.

— Что было дальше? — настойчиво спросил молодой человек.

— Вы же знаете, дальше она погибла, утонула.

— Как это произошло?

— Лето уже закончилось, начался учебный год, и она зачем-то пришла ко мне в школу. Нашла меня.

— Что вы видите?

— После уроков мы с друзьями идём из раздевалки. Я перебрасываю мешок со сменкой через плечо. Рассказываю какой-то анекдот. Со мною ещё четыре человека, по обе стороны. Она стоит в школьном вестибюле.

— Кто «она»?

— Нина! Вы что, издеваетесь?!

— И что дальше?!

— Вы же прекрасно знаете, что дальше! Катастрофа. Вы ведь к этому клонили всё это время. Так вот знайте… Волна! Гигантская зеленоватая волна внезапно накатывает на здание школы, потоком меня заносит обратно в открытую дверь. Я пытаюсь бороться, но меня со всего размаху бьёт о противоположную стену. Удар неимоверной силы, я задыхаюсь.

— Опишите, что вы видите в этот момент.

— Что я… Постойте, нет, это не обязательно! Я вспомню и так! Я всё расскажу, остановите воду! Скажите, чтобы её выключили! Товарищ капитан, вы же давали слово военного… — Алексей со всей силой оттолкнулся от пола и поплыл вверх. Там ещё оставался какое-то время воздушный зазор, так что он жадно дышал, словно пытаясь надышаться впрок. Потом вода коснулась потолка, и всё вокруг погрузилось в вязкий зеленоватый морок. Он знал, что кислорода в организме ему хватит не больше, чем на минуту, но, похоже, капитана этот факт нисколько не тревожил. Из середины комнаты раздался его голос:

— Мне нужны детали. Что вы видите там, в самый последний момент?

Алексей с удивлением пригляделся: каким образом ему удаётся говорить под водой? Похоже, что она нисколько не затрагивала молодого человека, вокруг него образовалось что-то наподобие прозрачного купола с воздухом.

— Выпусти меня отсюда! Я задыхаюсь, — из последних сил взмолился Алексей.

— Детали! — донеслось до него сквозь толщу воды.

Какое-то время Алексей молчал. Потом вдруг начал говорить:

— Плащик. На ней бледно-синий плащик. У него оторвана верхняя пуговица, и она придерживает его рукой, видимо, потому что ей холодно. Этот её костыль… И вообще она кажется мне сейчас какой-то маленькой, нелепой, неуместной, что ли. Да, мне до ужаса неловко перед товарищами. Если что, они потом будут до самой смерти издеваться и подтрунивать надо мной. Поэтому я не могу. Не хочу подходить к ней. Я делаю вид, будто не заметил её, и прохожу мимо. Просто ныряю в другую, правую дверь вестибюля и, не оборачиваясь, ухожу.

— Что вы слышите?

— Смех. Кажется, Виталик ржёт над моим анекдотом. Ещё её голос. Это она тихо зовёт: «Алёша. Алёша…»  

Комната уже давно была заполнена водой. Алексей оттолкнулся ногами от двери и поплыл в сторону единственного источника света — окна. Жёлтые лучи пронизывали мутную зеленоватую толщу, заполнившую всё пространство. Подплыв к окну, он ужаснулся тому, что увидел за ним. Это была комната медсестры, что располагалась на втором этаже того самого жёлтого здания пансионата. Ночь или поздний вечер. Они с Ниной лежат на узкой кушетке вдвоём, абсолютно голые. Рыжая клеёнка так и норовит прилипнуть к спине. Нина задумчиво гладит его волосы своей маленькой ручкой:

— Лето уже скоро кончится, и нас всех перевезут обратно в интернат, за несколько десятков километров отсюда. Я боюсь, что мы не сможем больше видеть друг друга. Алёша, я боюсь, — она напрягается всем телом, смотрит своими огромными глазами в пустоту ночи. — Там совсем другие порядки, строгие. Оттуда уже просто так не выбраться.

— Не бойся, — тихо отвечает он. И губы пожилого бородатого мужчины за окном тоже повторяют эти слова: «не бойся». Вдруг его лицо искажается, он словно внезапно вспоминает что-то. Сначала он пытается открыть окно, потом стучит по стеклу, колотит обеими руками. Он кричит, но звук не проникает в маленькую комнатку. Его движения скованны водой. Докричаться до парня не удаётся. В бессилии он выкрикивает одну и ту же фразу: «Не обещай! Ничего не обещай сейчас!»

— Я вытащу тебя отсюда, — говорит Алёша, тот, который лежит на кушетке. — Обещаю, мы обязательно будем вместе, чего бы это мне ни стоило, — и он почувствовал, как тёплая щека прижалась к его плечу.

***  

Когда Алексей Сергеевич пришёл в себя, следов от воды уже нигде не было. Он лежал на полу, обхватив руками свои плечи. Даже одежда на нём была совершенно сухая. Молодой человек всё так же сидел на стуле посреди комнаты.

— А на самом деле я даже испытал какое-то облегчение, когда начался учебный год и её увезли из города, — сказал Алексей, поднимаясь с пола. — С меня будто свалился груз ответственности, ведь я и правда не знал, что делать. А потом… я просто предал её, убежал, когда она пришла ко мне в школу. А она всё поняла и, видимо, перестала после этого искать со мной встречи. Ваша терапия, капитан, действительно неплохо прочищает память.

— Так выходит, школу не затапливало и этого эпизода с наводнением не было?

В ответ мужчина злобно улыбнулся, а после и вовсе расхохотался:

— Не было?! Как же! Всё было, и куда хуже. На самом деле там был ребёнок. Мой ребёнок, вы понимаете?! Всё, чего вы добились своими пытками, капитан, так это того, что реальность окончательно стала кошмаром. «Правда»! И кому была нужна такая правда?! Мой ребёнок гибнет там, — Алексей схватился за волосы и долго сидел так, будто бы замерев в немом ужасе.

— Время? Когда это происходит? — бесстрастно спросил молодой человек.

— На следующий год… Выходит, авария была в этот год, а не в тот, — Алексей замялся, сопоставляя факты. — У меня были каникулы, а их — снова привезли на летнюю дачу. И вот в этот самый день я пошёл туда к ней, прямо днём, не зная, каким словами буду оправдываться, не представляя, простит ли она меня. Калитка была почему-то открыта, и я взбежал по лестнице вверх. И вот то, что я увидел в последний момент: Нина. Она вышла из столовой. Правой рукой она, как обычно, держала костыль, а в левой руке у неё был ребёнок. Младенец. Она развернулась и пошла в свою комнату, не заметив меня. Это то, что я успел увидеть. Послушайте, не надо!

— Что вы видите там, описывайте, как можно подробнее.

— Нет, я не могу. Зачем вам? Он же гибнет там! Вам ведь это доставляет удовольствие? Господи! Ну пожалуйста, пожалуйста… Волна идёт с севера. Под её напором моментально лопаются окна в дальнем конце коридора. Нас всех смывает в сторону лестницы. Каким-то образом мне удается выплыть, видимо, уже без сознания. Кроме меня из всего этого дома не выжил никто. Вас это интересует? Мог ли я кого-то спасти? Не убежал ли я просто так, трусливо? Нет, никого я не мог спасти. Остановите, пожалуйста, воду! Я рассказал всё, что знал!

— Вернитесь в этот последний момент, когда ещё всё нормально. Что вы видите?

— Вы серьёзно?! Вы опять вздумали меня топить здесь? А ведь вы создавали впечатление вменяемого человека… Хотя уже всё равно, если надо, я умру здесь, — Алексей в панике оглядел пол и вытянулся по струнке, задирая голову всё выше. — Делайте это, я заслужил такую смерть и буду сидеть так до самого конца.

— Очень хорошо, — удовлетворённо произнёс молодой человек. — И пока вы всё ещё можете говорить, я бы хотел, чтобы вы сказали, какого цвета в том коридоре стены.

— Что?

— Цвет стен!

Алексей замялся: Синеватый какой-то. Хотя нет… Я отчётливо вижу его! Он жёлтый! Жёлтые с щербинами стены, и двери: белые, очень старые, кривые, словно в хлеву… Господи… — его голос дрогнул. — Ниночка! — Лицо его исказилось, а тело затряслось в рыданиях, но он продолжал: — Она всё в том же платье, в каком пришла на первое свидание, только теперь цветы на нём поблёкли, стали более белёсыми. И сама она кажется какой-то маленькой рядом со мной, осунувшейся. А ребёночек — завёрнут в обычную простынку. Да, так и есть, — Алексей продолжал рыдать. — Всё так и есть: они удаляются, а я просто ухожу от них. Я снова её предал. В тот момент мне всё это показалось каким-то сложным, неподъёмным, знаете, ответственность за ребёнка. Ещё, что на это скажут знакомые и семья? А ведь я сам по сути ещё ребёнок. Мне показалось, что проще будет просто уйти. Они удаляются. Я ухожу. Да, вы правы, товарищ капитан, так и есть: это я убил их! Я мог, я должен был их забрать, но я просто ушёл.

Теперь Алексей снова оказался посреди комнаты, по самый потолок наполненной водой. Но на этот раз он уже не предпринимал никаких попыток выбраться. Он перестал дышать и, казалось, полностью смирился с происходящим. Он опустил голову. И тогда жёлтый пузырь стен вокруг него пришёл в движение: начинал пучиться, расширяться... Освобождение пришло неожиданно: оболочку комнаты вдруг прорвало, и вода устремилась в многочисленные бреши, из которых на Алексея теперь лился ослепительный белый свет. Мощным потоком его подхватило и понесло, его голову пронзила резкая боль.   

Алексей открыл глаза и обнаружил, что сидит на полу рядом с табуретом. Молодой человек всё так же находился посреди комнаты и смотрел на него с состраданием и печалью. Алексей вытер рукавом мокрое лицо, поднялся и сразу продолжил:

— Я тогда видел их последний раз в жизни. Дней через десять была та самая авария на ГЭС. Райончик, где стоял этот дом, он находится прямо сразу за плотиной, там почти никто не выжил, все здания снесло мощным потоком воды. Я жил в Кировском, и у нас вода прошла только по первым этажам. Я как назло тогда пошёл за хлебом. Меня подхватило потоком и неслабо приложило головой. К счастью, добрые люди вытащили меня, правда, я был без сознания.

Как только вышел из больницы, сразу побежал в тот дом, искать Нину. Там был как раз этот их завхоз, Макарычев, разбирал завалы. Он мне и рассказал, что все воспитанники детдома погибли во время наводнения. Их уже к тому моменту и похоронили на городском кладбище, в большой могиле, вместе с другими утопленниками. А сам завхоз в день аварии поехал в Свердловск по каким-то делам, вот так ему свезло.

Тогда я и понял, что сам обрёк и Нину, и ребёнка на смерть. Тогда-то у меня и началось вот это, — Алексей неопределенно обвёл рукой вокруг себя. — Слышь, — он вдруг изучающе посмотрел на молодого человека, — а у тебя закурить не будет?

Пока Алексей курил, молодой человек вдруг заговорил:

— На самом деле не все тогда погибли. Где-то за неделю до катастрофы в детский дом приехала инспекция, подняли шум, мол, негоже, что уже по сути женщина, молодая мать, живёт рядом с детьми, и меня с мамой перевели в другое заведение, уже для взрослых инвалидов, — с этими словами он полез в карман, достал оттуда потёртые красные бусы из крашеных деревянных шариков и протянул их Алексею. — Вот, это её. Немногое из того, что в память о ней осталось. Мама умерла десять лет назад, она с самого начала знала, что с её болезнью вряд ли дотянет и до тридцати. Тогда, в девяносто втором, нас как раз успели перевезти из этого здания, так что мы не пострадали. А о твоём последнем визите в детский дом мама узнала — ей в тот же день всё рассказали девчонки, которые тебя видели.

— Ты, наверное, всю жизнь меня ненавидел? — хмуро спросил Алексей, рассматривая зажатые в трясущейся руке бусы.

— Знаешь, когда мне было четыре года, я очень сильно заболел. Врачи думали, что я умру. Мама тогда сидела возле моей кроватки в изоляторе, и целыми ночами рассказывала, рассказывала — всю свою жизнь. Тогда я и узнал всё и о том, как им нелегко жилось, и как она подговорила девчонок заманить ребят в свой корпус «на дискотеку», и про тебя всё узнал. Может быть, даже немного лишнего узнал, мама думала, что я лежу в бреду и всё равно ничего не запомню, но я запомнил всё, каждое её слово. Наверно, именно тогда, после этих бесконечных ночных рассказов, мне стало интересно, как же устроено это чудо — душа человека.

— Ты думаешь, она бы смогла меня простить? — прервал сына Алексей. Тот улыбнулся:

— Она всегда любила тебя. А насчет «простила-не простила», пойми: мама по жизни не использовала такие понятия. Она считала, что ты дал ей шанс, дал шанс мне появиться на свет. Она всегда ставила себе почти невозможные цели, и всегда достигала их. Для неё важнее были не какие-то взаимные счёты, а потребность что-то сделать, чего-то добиться в этой жизни. Поэтому, когда у неё появился я, она сосредоточила на мне все свои усилия, делала всё возможное и невозможное, чтобы как-то поднять, выучить. И меня она воспитала в таком же стиле, — парень развёл руками, — может быть, поэтому я в двадцать пять лет уже защитил докторскую.  

И вот, изучая дела пациентов для своего исследования, я совершенно случайно наткнулся на одно, которое очень сильно напомнило мне что-то из прошлого. Сопоставив некоторые детали, я понял, что мне наконец-то довелось отыскать тебя. Понял, что ты в беде. Все эти годы здешние провинциальные душегубы парили тебя весьма бессмысленной терапией, полагая, что всё дело в шоке от того утопления. Надо сказать, у них своеобразные представления о природе человеческого страха. Мне оставалось только приехать и сделать всё как надо.            

Сын подошёл к отцу, критически осмотрел его нестриженную годами голову и протянул ему руку:

— Вставай, пап, ты в этих застенках изрядно закис. Надо уже поскорее вытаскивать тебя отсюда и возвращать к жизни.