Разменная монета

Время в меняльной лавке бежит по своим, причудливым законам. Может быть, поэтому почти невозможно угадать возраст её хозяйки: то ли меланхолично-эпатажные семнадцать, то ли беспечно-чувственные сорок. И неважно, в чём вы привыкли считать возраст женщины – в годах, жизнях или мужчинах. Мудрые люди полагают, что последнее – вернее всего.

Зовут хозяйку Ольга, и она чудесна, как согретая солнцем банка абрикосового варенья на подоконнике пыльного чулана. Прозрачная беспечность перемежается в ней с матовыми слоями здравого смысла. Тёплое участие Ольга дарит людям легко. От расспросов о безрассудном прошлом предостерегает мягко, взглядом. Но если попросить – расскажет, наблюдая с насмешливым укором. И если слушателя угораздит брезгливо поморщиться – сдерёт за рассказ три шкуры. И ведь не оспоришь: кому ещё судить о справедливости цены, как не меняле?

В вашем мире Ольга могла бы быть гардеробщицей; ворчливо выдавать верхнюю одежду, за каждый потерянный номерок подсыпая в карманы мелкие неурядицы. В казино её ловкие пальцы подмешали бы к вашим фишкам немного удачи – если и вы добавили к банкнотам улыбку или ненавязчивый комплимент. А, однажды отдав последний рубль конопатой попрошайке, вы могли бы на целый день стать записным дамским сердцеедом. Так Ольга меняла бы в вашем мире – там, где главенствует материя, и чародеи вынуждены продавать свои услуги из-под полы.

Но здесь, где находится меняльная лавка – здесь мастера свободны работать с подлинной сутью вещей. Словом, Ольга может поменять всё, что угодно: умение на возможность, ошибку на обиду, а мелкий грех – на кусок нежнейшей телятины. Если вы настолько недальновидны, чтобы разбрасываться своими грехами.

Обстановка меняльной лавки небогата. Несколько столов из грубо отёсанных досок, мутное окно, прилавок. За прилавком обычно скучает красавица Изабелла. Именно к ней направился человек, который впервые оказался на пороге меняльной лавки. Ошибся, приняв её за хозяйку. Окинул взглядом высокую грудь, едва прикрытую оборками, приободрился и спросил:

– Желания здесь исполняют?

– Ошибся, милый, – хмыкнула девушка, незаметно оглядев пришлого из-под опущенных ресниц. Стоптанные сапоги и пыльный латаный плащ не впечатлили юную красотку. Она дежурно пошутила:

– Бордель ниже по улице, дом наёмников – выше.

– Если бы мне нужен был бордель, я бы шёл в бордель, – отрезал пришлый.– Но мне нужна меняльная лавка. Это тут?

– Вы уверены? – раздался сзади тихий голос.– Редкое желание нельзя утихомирить женской лаской или исполнить грубой силой.

Незнакомец обернулся и нахмурился.

На противоположной стене висели открытки, фотографии и картины. Большие, маленькие и совсем крохотные, яркие и черно-белые, летние, зимние, разные. Общее у них было только одно: по странной прихоти коллекционера на всех была изображена дорога. Хозяйка легко двигала рамы, меняла местами, будто складывала одной ей понятную головоломку. Когда закончила, полюбовалась на дело своих рук, отодвинула в сторону ненужную стремянку – и распахнула входную дверь. Ту самую, через которую вошёл человек, впервые попавший в меняльную лавку.

За дверью больше не было булыжной мостовой и июньского солнца. За дверью была белая взвесь, мороз и едва различимые за непогодой горы на горизонте; точно такие же, как на картине рядом.

Из тумана на пороге появились гости. Медлительные, усатые, похожие на моржей – славные на весь свет охотники из стылого и скупого мира.

"Идём, милый, не мешайся, – Изабелла мягко увела запыленного путника вглубь зала и усадила за стол. – Видишь, занята хозяйка, освободится – потом с тобой договорит. Тут подожди".

Моржи выложили на прилавок добычу: свежую и соленую рыбу, жёлтые бивни и позвонки невиданных тварей. Взамен запросили редкие товары: удачу в охоте, точность выстрелов и твёрдый удар. Ольга согласилась. Она не останется в накладе. Рыбу, мясо, бивни и шкуры продаст по сходной цене. А на свою витрину выложит смелость, умение рисковать, пределы человеческих возможностей – всё, что пригодилось моржам в охоте, помимо силков, оружия и снастей.

Неожиданно тихое течение беседы прервал недовольный голос:

– Я гляжу, надолго эта тягомотина, – произнёс пришлый, укладывая на стол ноги в пыльных сапожищах. От такого хамства сбился даже толмач покупателей, глазастый и скользкий, как мелкий тюлень. Ольга нахмурилась и бросила взгляд на Изабеллу: разберись, мол.

Девушка подбежала к незнакомцу.

– Мне комнату на постой, принеси пожрать и хмельного, – приказал тот.

–Здесь недалеко есть гостиница, там недорого. Можно и переночевать, и....– начала Изабелла.

– Хозяйку твою ждать буду, – рявкнул пришлый, но, подумав, добавил: – Скажи ей: меняю деньги на комнату и еду. Пусть койку найдёт, высплюсь пока. А то достану трёхструнную, скрашу себе ожидание заунывной походной песней. Понятно объяснил?

Ответом стал шорох юбок. Изабелла исчезла и быстро вернулась.

– Комнату на одну ночь, холодной телятины, сыра и вина красного кувшин. За всё один золотой.

– Откуда цены? – возмутился пришлый. – За золотой ты мне ещё и кровать согреть должна.

– О справедливости цены с хозяйкой говорить надо. Я только помогаю.

– Вот ты ловкая: золотой тебе, а как кровать греть – так к хозяйке, – хмыкнул пришлый в ответ и подбросил золотой в воздух. – Ну да мне без разницы, кто. Веди.

Несколько раз перевернувшись в воздухе, монетка приземлилась на Изабеллину ладошку.

Тем временем торговля подходила к концу. Моржи, получив желаемое, расселись за столами, потягивали чай с топлёным жиром. У прилавка оставались только Ольга и низкорослый толмач.

Толмач торговался последним, используя всю отпущенную природой настырность и редкий талант убеждения. Он не просил ни смелость, ни меткость. За свою скудную добычу хотел склянку безумного пламени. Того самого, что растекается по венам обжигающим желанием и, будучи разделенным на двоих, может согреть самую стылую и длинную ночь. Склянка стоила дорого, торговля выходила жаркой. Расслабленные моржи подшучивали над дружком, предлагая скинуться ему на удачу, чтобы не убился нерпам на смех, но тот только отмахивался. В конце концов, сговорились.

Поздно ночью довольные покупатели отбыли домой. А Ольга со служанкой ещё долго переносили продукты на ледник и раскладывали по полкам. Только под утро хозяйка спохватилась:

– Белка, человек наверху за кровать рассчитался?

– Да, сейчас, – Изабелла полезла в передник и замерла.

– Что такое? – почуяла недоброе Ольга.

– Монетка… Я же её видела. В руках держала… – У девушки задрожали губы: – Потеряла золотой. Как же я так, а?..

Она беспомощно поглядела на хозяйку.

– Как монета выглядела?

– Ну… такая, немаленькая. Тяжёлая… Там с одной стороны сундук с деньгами, а с другой – весы аптекарские.

– Точно весы? Не врёшь? – переспросила Ольга.

– Нет. Я же не стану! Оль, я золотой не брала. Я же не первый день работаю, ты знаешь...

Хозяйка мотнула головой:

– Я верю. Ты иди, ложись спать. А с постояльцем я сама поговорю.

Ольга задумалась.

Ей хватило взгляда, чтобы понять: незнакомец не так прост, как кажется. Исходило от него какое-то ощущение опасности, даже и не понять, как разобрала. То ли из-за внимательных глаз, быстрых и цепких до неприкрытого бронёй тела – будь то упругая женская мягкость или беззащитное мужское горло. То ли от скупой точности слов и движений. С такой точностью хоть на столе пляши, хоть между вражескими клинками – везде хорош, глаз не отвести...

Словом, ничего умного Ольга не надумала. Поднялась на второй этаж и постучала в дверь. На едва слышный вопрос ответила: "Хозяйка. Сдачу принесла, как просил".

Много сказок ходит о разменной монете. Часто её называют неразменной и говорят, что это рубль, который всегда возвращается к владельцу, сколько им не рассчитывайся. Нужно лишь соблюдать правило: никогда не брать сдачу.

Неудивительно, что за монетой охотятся все, как один, менялы. Пытаются заполучить её правдами и неправдами, а после предлагают собратьям по цеху. Особый шик – не только втюхать раритет за немыслимую цену, но и уговорить, соблазнить или вынудить покупателя взять сдачу. Мастера тоже грешат тщеславием, и стоит ли осуждать лучшего за желание стать первым.

В этот раз торги начались негромкой фразой: "Ну, что стоишь? Раздевайся, раз пришла".

Ольга ждала не такого приёма. Вернее, не ждала никакого, но от нарочитого пренебрежения стало неловко. От досады она дернула завязки и осталась без одежды, явив аргумент, которым женщины издревле убеждают мужчин.

Темнота молчала.

Ольга разозлилась. Считала секунды, усмиряла гордыню и клялась добиться просьб пощады за каждый миг ожидания; просьб жалобных, униженных, произнесённых искренне и даже на коленях...

Аккуратные пальцы прошлись по грифу позвоночника, зарылись в волосы, отыскав на затылке колки; провели по бедрам, проверяя упругость струн, повертели нижнюю деку.

Ольге стало страшно. А вдруг она – непоправимо расстроенный инструмент? Вдруг заметно, что в последний раз звучала довольно давно и сейчас даже не вспомнит, хороша ли была та партия?

Музыкант, похоже, не разделял сомнений. Он притянул к губам и уверенно вдохновил ведущую скрипку на спор.

Спор немногословный, но яростный. Где сильный диктует свою волю, требуя беспрекословного подчинения. Нежно убеждая, что не дело инструменту своевольничать. Не ему решать, звучать томными просьбами или сотрясаться от плача. Его дело – довериться, не рассуждая; отдаться музыке и чутко следовать за умелыми, уверенными руками.

Спор, где даже первому солисту может вскружить голову ведущая скрипка. Где полнота звучания и чистота мелодии важнее распределения ролей. Где струна сама находит крещендо и бунтует под нежным смычком. И где воле неудержимых вибраций покорится даже опытный первый солист.

Спор, в котором действие важнее результата.

Где проиграть – единственный способ победить.

Ольга рассматривала золотую монету, катая в пальцах. С одной стороны – сундук с деньгами, с другой – аптекарские весы. Молва, описывающая артефакт, была правдива и точна в деталях.

– Что за монету предложишь? – спросил пришлый, сидя на кровати. Ольге была видна только спина, широкая и испещрённая бледными шрамами, будто кто–то вздумал делать из живого человека витраж, изрезал кожу в клочья, да бросил.

– Как тебя зовут? – спросила Ольга невпопад.

– Вольфом зови. – Пришлый не оборачивался.

– Волком. Красивое имя, тебе идёт.

– Падальщику всё идёт, родная, – и, увидев, что Ольга недовольно нахмурилась, осклабился. Напомнил:

– Я цену жду.

– А что предлагать, если монета и так уже моя?

Вольф подобрался, даже уши, казалось, встали торчком.

– Не веришь – отбери, – Ольга положила монету на живот.

Вольф дотянулся, взял монету и несколько раз подбросил на ладони. Она послушно вертелась в пальцах до тех пор, пока тот не отвёл глаза. Но едва отвернулся – исчезла, вновь оказавшись у Ольги. Вольф попробовал ещё раз, и ещё. Выругался, с силой шлёпнул Ольгу по бедру, украсив молочно-белую кожу бордовым отпечатком пятерни.

– Невелика же цена у этой цацки! На улице можно было и пару шлюх на ночь снять.

Ольга стала серьёзной:

– Я тебе не ночь продала. Я тебе монету на любовь сменяла.

Вольф присвистнул насмешливо:

– На любовь, ишь как. И зачем мне она? На монету хоть пожрать можно было.

– Не нравится – не бери, – Ольга встала с постели, начала одеваться. – Только меняла всегда справедливую цену называет. От сделки можешь отказаться, но гляди, не пожалей потом.

Вольф откинулся на кровати, задумался. Глумливая улыбка испарилась, оставив в напоминание усталую складку у губ. Так он казался серьёзнее и старше.

– А правду говорят про любовь, что это сильный оберег? Все эти ваши "жди меня и я вернусь"? Правду рассказывают, что даже когда совсем ничего не осталось – одна женская любовь способна с любого дна вытащить и человеком обратно сделать?

Ольга пожала плечами.

– Но ждать-то хоть будешь? Не обманешь?

– Буду. Пройдут зимы – я буду думать о тебе, промчатся вёсны – я буду хотеть тебя. Появятся и исчезнут многие жизни – а я буду верна тебе. Справедливая цена?

Ей показалось, что где-то очень далеко сейчас гибнет флот. Отважные капитаны, спасаясь от преследователей, бросают бригантины на прибрежные рифы. Скрипят снасти, гибнут люди. А Вольф, равнодушно отмахнувшись от шального ядра, шевелит губами – высчитывает хоть маленький шанс на спасение.

Наконец он кивнул:

– Это больше, чем я мог хотеть.

Ольга пошутила:

– Ты гол как сокол, даже сдачу нечем взять.

– Родная, сокровищ полный мешок. Есть старые шрамы – ноют к непогоде. Есть проклятия матерей, немного, правда. Ещё редкость – последний взгляд человека, которого задушил своими руками. В нём хорошо видно, как гасла жизнь, вытекала по крупицам сквозь пальцы. Хочешь?

Ольга помертвела, покрутила головой: этого не возьму.

– Брезгуешь? – ощерился Вольф. – Нет, милая. Люби, какой есть.

Притянул к себе за волосы, наклонился и укусил за губу.

– Мне горькие женщины нравятся. Старайся, раз вызвалась.

По подбородку потекла тоненькая струйка крови. Вольф рассмеялся, выпустил волосы и позволил уйти.

Нельзя идти против собственной сути. Менялам следует менять, воинам – погибать, любовницам – любить, возлюбленным – быть любимыми. Как только люди начинают хотеть большего – приходят беды.

Через некоторое время Вольф спустился к прилавку. Нашёл там Изабеллу и затребовал еды. Служанка принесла, поставила перед постояльцем поднос с рулькой и густым тёмным элем, но не ушла. Немного потоптавшись, набралась смелости и выпалила:

– Ты хозяйке золотой-то отдай. Я всю ночь думала: не могла я деньги потерять. Не иначе, магия какая-то. Как ни крути, с тебя спрос!

Вольф равнодушно пожал плечами, но увидев, что Изабелла едва не ревёт, смилостивился:

– Забрала уже хозяйка твоя, у неё спрашивай.

Слёзы высохли, но Изабелла не ушла. Видно было, что ей скучно среди пыльной тишины и бездушных меняльных раритетов. Бросив быстрый взгляд в сторону подсобки, она решилась и села за стол.

– А что за монета, я таких ни разу не видела?

– Разменная монета.

– В первый раз слышу.

– Братья с сёстрами в детстве баек не травили на ночь? – спросил Вольф. Он отоспался, поел, подобрел и не нашёл причин затыкать источник информации, непрошеный, но полноводный.

– Не-а, – помотала головой девушка. – У меня не было. Мама в родильной горячке померла. А папаша второй раз жениться не захотел, ему и с бутылкой в обнимку хорошо жилось.

– Вот как? Тяжело было?

– Почему тяжело? Не хуже многих. Батя хорошим плотником был, бухать бухал, но дело помнил. Деньжата водились. А как созрела – совсем хорошо стало. Что ни танцы – у меня платье новое или сапоги. А то и серьги, как повезёт.

Изабелла сделала паузу, но Вольф молчал, и она продолжала:

– А как сундук приданого насобирала – всё продала и в город сбежала. Хотела в весёлый дом податься. Думала, соблазню герцога, он меня к себе возьмёт. А там или герцогиня окочурится, или сына ему рожу. Всё мне казалось, что в герцогском дворце не жизнь, а сказка.

Вольф оторвался от кружки:

– А оно не так?

– Да мне почём знать? Я даже до борделя не дошла.

Изабелла состроила скучающую рожицу и отвернулась к окну, выдерживая театральную паузу. Вольф даже усмехнулся: давай, трави, кудрявая, заинтересовала. Дважды просить не пришлось.

– По дороге я в меняльную лавку зашла. Хотела себе грудь побольше и талию поуже.

– А заплатила чем? – спросил Вольф, окидывая взглядом ладную девичью фигурку.

– Не-е-ет, – зарделась девушка. – Это свои. Посмотрела на меня Ольга и не стала меняться. Говорит, я тебе лучше мозгов дам, а фигура – сильно дорого. Я согласилась.

– Глупая, торговаться надо было.

Изабелла вскочила:

– Вот все вы думаете, что в торговле дело. Нет, неправильно! Справедливая цена одна, и вы сами её назначаете. Меняла ни изменить, ни отказать не может. Она только видит её и озвучивает. Ей-то без разницы, за сколько вы себя распродаёте, она по-любому не проторгуется.

Подумав, добавила:

– Только мне и на мозги не хватило. Но Ольга добрая, она остаток отработать разрешила.

Вольф молчал, и Изабелла подытожила:

– А с мозгами мне не нравится. Раньше веселее было. Раньше я ух какая была! И плясать могла часами, и кавалеров пруд пруди. А сейчас и кавалеров мало, и не с каждым пойдёшь, всё думаешь: а ну как пришибёт он меня или лицо порежет? Нет, с мозгами жить боязно.

Вольф рассмеялся:

– Но хозяйка твоя как-то справляется.

– Ой, ты думаешь, ей тут сахар? Покупают, продают… А чтобы кто песню спел или на гитаре сыграл – так не дождёшься.

Избелла взмахнула юбками и с размаху плюхнулась на лавку рядом с пришлым:

– А смотри, что я придумала: давай ты у нас останешься. У нас тут ценности ого-го какие! А защищать некому. Хозяйка тебе денег заплатит и еды даст. Оставайся, а?

Вольф молчал. Когда люди хотят большего – всегда приходят беды.

Беды любят носить форму. Одни словно стесняются этой привязанности, пряча её за дорогими часами или ботинками. Другие гордятся униформой, как клеймом цеха. Третьи шьют на заказ, носят с шиком и выпячивают символы власти. Первые восстанавливают справедливость без особых проволочек, выписывая самую лёгкую форму потери – денежную. Вторые неторопливо накладывают епитимью волокиты – откупаться приходится и временем, и усилиями. Но хуже всего – третьи. Они мнят справедливостью себя, а наказанием – свою наживу. Они мотают нервы, пьют соки, тянут жилы, выжирают душу без остатка. А когда остаётся одна пустая оболочка – панибратски хлопают её по плечу: «Давай, друг! И не косячь больше», – а ты смотришь им в спину и не можешь даже ненавидеть. Они хороши в своей работе, эти «третьи» – после них ты не хочешь ни большего, ни меньшего. Теперь ты боишься чего-нибудь хотеть.

– Привет, хозяюшка!

С этой фразой на пороге возникли беды. Пятеро. Четыре молчаливые вышколенные тени и один повыше чином, в щегольской форме, с целым созвездием на новеньких, ни разу не видевших непогоду погонах.

– Окажи любезность, напои гостей горячим чаем. А то устали с дороги, а конца-края ей не видать.

Ольга кивнула. Она смахнула разменную монету в ящик под прилавок, подальше от чужих внимательных глаз. После этого отошла на минуту к двери и развела вероятности. Ту, в которой Вольф будет вести беседу Изабеллой, спрятала поглубже. А ту, в которой расположились беды, вытащила на самый верх. Так и получилось, что меняльная лавка одна, столы в ней одинаковые, а реальности за ними – разные. Люди в них друг друга не видят, не слышат и о соседстве не догадываются.

На стол накрыла – не поскупилась. Принесла вяленый окорок, к нему – грибов маринованных, огурцов квашеных и отварного картофеля, исходящего паром. Достала пирогов домашних с семгой и с капустой. Ко всему – запотевший графин водки с ледника, а, подумав, и второй.

Звездноплечий окинул снедь затуманенным от предвкушения взглядом, вытер руки о штаны и потянулся за хлебом. Ольга прикрыла глаза, только чтобы не спугнуть надежду. Вдруг обойдётся? Ведь может быть, что на самом деле мимо шли, устали. Завернули в ближайшую лавку, передохнуть да пожрать на халяву. Поедят, кассу проинспектируют и пойдут себе с богом.

– С нами сядь, – приказал Звездноплечий. – Дело есть.

Стало ясно, что не обойдётся. О ком пойдёт речь – тоже поняла. И Звёздноплечий догадался, что поняла. Продолжил:

– Мы одного человека ищем. Люди говорят, сюда заходил. Не видала?

– Что он натворил? – спросила Ольга, не поднимая глаз.

Звездноплечий расценил как признание. Сообщил доверительно:

– Такой удивительный пройдоха, ты не поверишь – не помер, – в тоне послышалась симпатия, даже одобрение. И повторил сам себе:

– Его убили, а он не помер. Я тоже так хочу.

Ольга расслышала и не сдержалась:

– Понятно. Бравые воины впятером за секретом пришли. Начальство-то знает, или тихоходом?

– Мы. Восстанавливаем. Справедливость. – Звездноплечий подпустил в голос металла. – Советую сотрудничать. Во избежание.

Ольга подумала, что очень хочет домой. Даже несмотря на то, что дома у неё нет. В любое место, где можно спрятаться. Вполне подошла бы испещренная шрамами спина, между двух лопаток – куда можно упереться лбом. Она сказала:

– Давай я его выкуплю. Задорого.

Звездноплечий заржал:

– Вот же хлыщ, не устаю ему удивляться. Ещё вчера за его дырявую шкуру никто и ломаного гроша не давал, а сегодня хозяйка меняльной лавки готова торговаться.

Отсмеявшись, поморщился:

– Он тебе жениться обещал, что ли? Так соврал, не женится. Безделушку какую подарил?

– Поменял, – не стала отрицать Ольга.

– Ну, поменял. Не торговался, на первую предложенную цену согласился, верно? Он же знал, что мы следом идём. Да я сам на его месте с три короба наобещал бы.

– Ничего он не обещал.

– Тогда тем более. Не будь дурой.

Ольга не отвечала. Она видела, как совсем рядом – руку протяни – за столом сидит Вольф, ест, прихлебывает густой эль, отирает рукой пену, улыбается Белке, задумчиво почёсывает подбородок.

Словно услышав её, он обернулся. Вдруг встал, подошёл и погладил по щеке. Ладонь была сухой и тёплой. Удивившись этому порыву, Ольга не сразу поняла, что беды тоже видят Вольфа. Спросила невпопад:

– Ты как сюда попал?

– С недавних пор могу находить дорогу туда, где меня ждёт моя женщина.

И, оглядев компанию, приказал:

– Уступи место. За свою шкуру торговаться буду сам, – и уже обращаясь к Звездноплечему: – Сделка?

Звездноплечий кивнул:

– Можно. Мне нужно всё, что ты умеешь и знаешь. Взамен я, может быть, оставлю тебе жизнь. Согласен?

Вольф задумался. Где-то далеко чудовищная Харибда сожрала все бригантины, и следа не осталось. Только на самом краю водоворота, цепляясь за обломок, барахтался жалкий человечек. Он швырял в ненасытную глотку всё, что попадалось под руку, в отчаянной надежде отвлечь, выторговать у судьбы мгновение для спасительного рывка.

– Я не согласна. Я не буду в этом участвовать.

– Не имеешь права пойти против Сути, – едва не мурлыкал Звездноплечий, но в тоне слышалась ленивая угроза.

Ольга вспылила:

– Суть меня обязывает цену назвать, а не живого человека ради умений разделывать.

– Что же ты, милая? – подал голос Вольф. – Клялась и в горе, и в радости… А как до дела дошло – так с глаз долой? Мне в твоих аккуратных руках лучше будет, чем у этих костоломов. Ты-то зря не покалечишь.

Ольга не огрызнулась. Помолчала, смиряясь, и кивнула. Произнесла бесцветным голосом:

– Меняю одну вероятность выжить на все твои ценности. Те, которые сегодня перечислял. Справедливая цена?

Вольф кивнул. Звездноплечий поелозил, оглянулся на безмолвных спутников и тоже кивнул.

Усадив Вольфа на низкую лавку, Ольга раздела его по пояс, стараясь не касаться тёплого тела. Нашла на плече конец шрама и потянула за него, как за нитку. Шрам оторвался. Ольга тянула. Сначала нитка шла легко, но вскоре начала путаться – пришлось останавливаться, сматывать оторванное в клубок, а в сложных местах резать на части и снова сплетать. Вольф молчал, но Ольга знала, что ему больно. Ближе к пояснице шрамы стали глубже, теперь нитка отрывалась от тела медленно, вместе с кусками кожи и каплями крови на ней. Ольга старалась быть аккуратнее, но получалось только медленнее.

Вольф не выдержал и рявкнул:

– Резче давай, чего возишься?!

Ольга закусила губу и дёрнула. Не вышло. Ещё раз, и ещё. Резче!

Сетка шрамов оторвалась вся, вместе с кожей, оставив ровный красный прямоугольник. На прямоугольнике проступила кровь. Редкие капли ползли вниз, сливались в струйки и густо плюхались на пол.

Ольга отмерла. Метнулась к прилавку, вытащила пластырь и ножницы, стала разрезать и наклеивать, пытаясь залепить дыры, пока не заржал Звёздноплечий. Тогда до Ольги дошло, какая она дура. Дело не в ссадинах и не в крови, в которой уже измазалась по локоть. Беда в том, что нет больше той спины. Она огрузла, словно убрали каркас, без которого мышцы расплылись. Пропала ловкость, сменившись тупой вялостью. Волк перестал казаться голодным и поджарым. Стал не воином – пушечным мясом.

Ольга смотала шрамы в клубок и бросила на стол. Назвала:

– Старые шрамы, ноют к непогоде.

Звездноплечий довольно кивнул, бросив:

– Продолжай.

Ольга проговорила:

– Проклятия матерей, немного.

Она провела рукой по склонённой голове и вырвала несколько седых волос. Едва они легли на стол рядом со шрамами – Вольф снова изменился. В этот раз Ольге удалось заметить, как. Сначала пропала кривая ухмылка, и даже след от неё – складка у губ. Улетучилась привычка ждать удар в спину, настороженность, а вместе с ними испарился взгляд – внимательный и усталый. Не стало уважения к слабым – его не бывает без понимания, на что способна женщина, прикрывающая собой дитя. А вместе с ним растаяло и почитание женского тела.

Вольф поднял голову, увидал Ольгу и глумливо заржал. Радостно и похабно, как дурак на площади, теребящий срам на потеху людям.

Ольга всхлипнула от страха, сказала:

– Последнее: взгляд убитого.

Вольф дёрнулся. Замотал головой, влево, вправо. С равными промежутками, как будто его били. Открыл рот и захрипел, копируя чужой голос:

«Помни этот взгляд, волчий выкормыш. Никогда не смей забывать. Где б ты ни был – в хлеву, под столом или на бабе – пусть он приходит к тебе, часто и не вовремя. И молись своим поганым богам, чтобы так оставалось всю жизнь. Потому что пока ты помнишь тех, у кого отнял жизнь, пока понимаешь, какая ты мразь – ты остаёшься человеком».

Волчара подавился словами, закашлялся и срыгнул. По столешнице покатился человеческий глаз. Проводив его взглядом, Волк запрокинул голову и завыл. Протяжно и глухо, с животной тоской – так, что побледнели даже тени за спиной Звёздноплечего. Они не пошевелились, когда волчара неуклюже повалился вперёд, на колени. За мгновение до того, как рухнуть на пол – перенёс вес тела и рванулся к Звездноплечему, целясь в горло. Тот уклонился, выхватил нож и коротко, без замаха ткнул лезвием в пасть. Волк взвизгнул и отступил. Закружил по лавке, мотая головой, путаясь в лапах, инстинктивно петляя. Рядом по-бабьи закричал Звездноплечий: «Убери! Убери животное!» Скрипнула входная дверь – и Волка с головы до ног окатили будоражаще-знакомые запахи. Он напрягся как пружина – и рванул туда, где пахло мокрым лесом, осенью и безбрежной свободой.

Время в меняльной лавке бежит по своим, причудливым законам. То мечется, как бешеный пес, тасуя друзей, врагов, любимых, случайных – как карты в колоде ловкого трикстера. Ты вглядываешься в них, стараешься запомнить, но черты стираются, сливаются в маску, которая тоже ускользает из памяти, смытая потоком бессмысленных повседневных дел. А иногда время замедляется, растягивая секунды до вечности. Кажется, ты уже умер и успел сгореть в аду. Ты орал и корчился в безумии, ты ползал на коленях за чертями, плакал и просил добавить пара. И уже ад устал от тебя, и выпустили на землю на поруки. Ты вернулся домой, стоишь на пороге, прощенный, расправив обожженные плечи – и понимаешь, что ничего этого не было. Что едва ли прошло пять минут с той секунды, когда за Волком закрылась дверь.

В лавке было тихо-тихо. Звездноплечий молча сидел за столом. Он таращился на сложенное перед ним добро, боясь шелохнуться.

Его вышколенные и уже бесполезные тени исчезли. Ольга прибрала со стола ненужную снедь – беда даже не заметил. Немного помедлила, колеблясь, но решилась. Подошла к Звездноплечему и попросила:

– Отдай ты это мне, – сказала она тихо и, не дождавшись ответа, повторила ещё раз: – Отдай. Ты же боишься.

Звездноплечий посмотрел на Ольгу как-то пришиблено, и в этом взгляде она прочла и налипшее на зубах желание всем что-то доказать, и паническую боязнь вдруг оказаться небезупречным.

И Звездноплечий понял, что она поняла. Признался:

– Боюсь. А кто бы не боялся? Кто, вообще, такое на себя добровольно наденет? И ради чего? Ради радости оказаться со вспоротым брюхом на неделю позже срока?!

– Верно говоришь, не нужны тебе волчьи умения. Не хочешь так отдать – сменяй. Я хорошую цену назову.

– Не сможешь, – покачал головой Звездноплечий.

– Смогу. Сменяю тебе волчье добро на возможность не быть бедой. Ты ж всегда хотел попробовать, как это – идти против Сути.

Звездноплечий заржал:

– Нахальная ты девка. Не боишься мне такое предлагать?

– Меняла всегда справедливую цену называет. Можешь отказаться, но смотри, не пожалей потом.

Отсмеявшись, беда порозовел, приободрился:

– Ну, со своими-то я договорюсь… А ты как это устроишь?

– Лавку тебе отдам. Был бедой, станешь менялой.

– Я не смогу менялой. Я торговаться не умею. За три дня променяюсь в пух и прах, и что? Одна дорога останется – опять в беды.

– Менялой быть несложно, нужно только понять суть. Меняла может только справедливую цену называть. Нельзя накручивать, нельзя скидывать, нельзя торговаться. Нельзя брать и давать сдачу. Запомнил?

Звездноплечий неуверенно кивнул. Ольга продолжала:

– Я к лавке волшебный рубль добавлю. Разменный. Им сколько хочешь рассчитывайся, всегда к тебе вернётся, только сдачу не бери. Сможешь удержать в кармане монету – будешь хорошим менялой. Не сможешь – не перепрыгнешь свою суть, так и останешься бедой. Ну, что согласен?

Звездноплечий подумал, пожевал губами – и согласился, неожиданно и радостно, словно в холодную воду нырнул.

Ольга тоже улыбнулась. Быстро, словно спеша избавиться от обузы, положила на стол ключи от лавки. Огляделась по сторонам, поправила картины у двери, свела вероятности. Вытащила из-под прилавка кожаный мешок и бережно уложила в него всё волчье добро: клубок старых шрамов, седые волосы, человечий глаз. Мешок накрепко завязала и спрятала под одежду.

Невесть откуда взялась Изабелла. Она поискала глазами Вольфа, не нашла, обернулась к Звёздноплечему и спросила:

– Сговорились уже? А я? Про меня забыл? Уговор дороже денег! Я свою часть выполнила, про пришлого тебе рассказала. Теперь ты давай, плати обещанное!

Звёздноплечий замялся, повернулся к Ольге сказал:

– Хозяйка, забыл я совсем. Надо ещё Изабелле долг простить. Тогда цена точно справедливой станет.

– Долг? – переспросила Ольга. – Хорошо. Я и долг прощу, и на сдачу тебе нашу с Белкой дружбу отсыплю. Согласен?

Звёздноплечий заулыбался:

– На Изабеллу? Согласен, она видная. От такой только дурак откажется.

Ольга кивнула.

Теперь на её совести оставалась только одна незаконченная сделка. Обмен, цену которому она и сама пока не знала.

Бывшая меняла вышла за порог, поправила рюкзак и принюхалась. Отовсюду одинаково пахло прелой листвой, дождями и неприкаянностью. Ольга повертела головой, выбирая куда пойти. Ничего не решив, достала из кармана монетку и щелчком подбросила вверх. Монета несколько раз перевернулась, блеснула на солнце и упала на ладонь, вверх аптекарскими весами.

Похожие статьи:

Рассказы → Портрет (Часть 2)

Рассказы → Потухший костер

Рассказы → Последний полет ворона

Рассказы → Портрет (Часть 1)

Рассказы → Обычное дело